Заложники Кремля

Лина Тархова

Немного найдется людей, кого не интересовала бы частная жизнь первых лиц страны. Так случилось в России, что наши судьбы тесно, иногда намертво связаны с их поступками, решениями, капризами. Эта книга — о детях руководителей СССР и России. Она имела успех в Нью-Йорке (1997), стала бестселлером в Москве (1998). Незаметно подросла новая кремлевская поросль, ошеломляющая нас головокружительными карьерами и миллиардными состояниями.

Александр Бурдонский

Жизнь отца — всегда набросок жизни его ребенка, эскиз, намек. Первые шаги дитя делает в колее, проложенной главным человеком в семье. Коллея, проложенная Василием Сталиным, обозначена жестко.

Кроме Саши и Нади от первого брака с Галиной Бурдонской, у Василия было еще двое детей: Светлана и Василий — от второго брака с Екатериной Тимошенко. Екатерина, дочь известного маршала, дружила со Светланой Аллилуевой, и назвала свою дочь, появившуюся на свет в 1944 году, в ее честь. В свою очередь и Светлана дала собственной дочери, родившейся в 1950 году от Юрия Жданова, имя Екатерина.

Обоих детей Екатерины Тимошенко ждала злая участь. Василий женился на ней уже будучи законченным алкоголиком, и это обрекло его детей от второго брака на раннюю смерть. Василий-младший стал наркоманом. Погуляв и покуролесив в стиле отца, он умер в двадцать лет с небольшим от передозировки героина. Светлана родилась ослабленной, всю жизнь страдала болезнью щитовидной железы и угасла в сорок лет, лишь на один год пережив свою мать. Все трое похоронены на Новодевичьем кладбище.

Жизнь детей Екатерины Тимошенко укоротила дурная наследственность и в прямом, и в переносном смысле. Учительница Светланы и Васи вспоминает, что оба эти ребенка были крайне болезненными, часто пропускали уроки. Тогда приходилось звонить им домой. Но там чаще всего никто не подходил к телефону. Светлана объясняла:

— Мать не снимает трубку, так как очень много звонков с угрозами от людей, вышедших из лагерей и тюрем.

Это было уже после сенсационных разоблачений Хрущева на ХХ съезде. Дочери Василия Сталина тоже пришлось расплачиваться за грехи деда. Как-то класс пошел на экскурсию в музей Революции, а гид, как нарочно, весь свой рассказ построил на материалах о репрессиях. Учительница с тревогой наблюдала за маленькой Светой, казалось, девочка вот-вот упадет в обморок.

Те же демоны витали и над детьми Василия от Галины Бурдонской. Но им повезло все же больше — Василий стал их отцом, еще будучи здоровым человеком. Впрочем, и Саше, и Наде также досталось яда.

Как-то Надя уже после ареста отца пришла в школу, она тогда училась в пятом классе. В гардеробе ее встретила — подкарауливала, что ли? — директриса. Сорвав с вешалки пальто ученицы, швырнула его в лицо девочке:

— Иди к своему отцу и деду!

Надя выкрикнула:

— Мне идти некуда! Отец в тюрьме, а дед в могиле.

Эту школу ей пришлось бросить.

Когда разразились семейные трагедии, Наде исполнилось одиннадцать лет. Но характер у девочки оказался твердый не по годам. Она не захотела изменить свою фамилию, осталась Сталиной. Эта верности и независимость дорого ей обошлись.

Услышав такую фамилию, люди начинали на нее выразительно смотреть. Фамилия, еще недавно приводившая в трепет, открывавшая все двери и сердца, стала клеймом, знаком чумы. Чаще всего люди просто смотрели на нее. Так смотрели, что Надя в конце концов — нет, не фамилию сменила, свела общение с миром до минимума.

В 1966 году она вышла замуж за актера Александра Фадеева, сына известной актрисы МХАТа Ангелины Степановой и писателя Александра Фадеева (автора самого популярного романа послевоенных лет «Молодая гвардия»). Знаменитого тестя, страдавшего алкоголизмом, к этому времени уже десять лет как не было в живых, он покончил с собой в 1956-м.

Заболевание отца передалось сыну, блестящему красавцу, талантливому драматическому артисту. Он работал в одном театре с матерью. До встречи с Надей Сталиной женами Фадеева-младшего были яркие звезды кино 60-х годов Людмила Гурченко и Лариса Лужина…

Когда Александр познакомился с Надеждой, девушка училась на филологическом факультете МГУ. Саша ни с кем не захотел делить свою новую любовь — его жена не должна была ни учиться, ни работать. После острых приключений в бушующем море жизни Александр искал тихой пристани. И он ее нашел. Двадцатитрехлетняя Надя покорилась воле мужа, оставила учебу. Вся ее жизнь в дальнейшем была посвящена семье.

Они прожили вместе двадцать семь лет. Александр умер, когда ему едва перевалило за пятьдесят: алкоголь разрушил и талант его, и красоту… Надежда Васильевна не смогла примириться с утратой; мир, плещущий за стенами дома, ее мало интересовал.

Саша Бурдонский стал театральным режиссером, одним из лучших в Москве. Он не входит в число «звезд», не является завсегдатаем театральных тусовок, где куется земная слава. Его известность — известность мастерового, который старательно и любовно делает свое дело вдали от суетной толпы, чуждый лихорадочного желания ей угодить.

А потом выясняется, что именно он-то этой толпе и интересен. Спектакли Бурдонского «Дама с камелиями», «Орфей спускается в ад», «Последний пылко влюбленный» были в свое время популярнейшими в Москве. Его постановки держались на сцене десятки лет.

— Не может быть! — воскликнет какой-нибудь московский театрал. — «Даму с камелиями», «Орфея» поставил Бурдонский? Невероятно…

Да, так получилось, что спектакли знают, а имя режиссера — нет. Бурдонский — режиссер-невидимка, и разгадка этой тайны в его происхождении.

Он начинал карьеру режиссера в самый разгар хрущевской «оттепели», которую приветствовал всем своим юным сердцем максималиста. Но это было неудачное время для внука Сталина и всей его родни. Страна переживала шок от хрущевских разоблачений, общественность пылала праведным гневом. И тут вдруг внук тирана заявляет свои права на существование! Да еще и в одном из самых публичных искусств!

Репрессивное сознание советских людей отозвалось на это по-своему. Существовать в театре Бурдонскому позволили, но режиссер был приговорен к замалчиванию. Пожизненно. Фамилия его, разумеется, в афишах значилась. Но публика запоминает имена, которые ей повторяют по тысяче раз на день. В его памяти хранится только одна встреча, на которой все было по-другому. Общество «Мемориал» пригласило выступить звезд театра Советской армии Людмилу Касаткину и Нину Сазонову, а также Александра Бурдонского. Как он рассказывал журналисту газеты «Совершенно секретно», у него внутри все сжалось. Что он скажет этим людям? Что они скажут? Не пойду! «Но они очень просили, и я решился. Они меня окружили и говорят: мы просили вас прийти, чтобы сказать вам — вы ни в чем не виноваты и должны жить спокойно. Я был потрясен, и это осталось в моем сознании на всю жизнь».

Потому и осталось на всю жизнь, что другого похожего случая, разговора, встречи — не было. Горький юмор ситуации здесь в том, что Александр, честное, горячее дитя «оттепели», ненавидел культ и его преступления. Но это не отменяло «приговора», и внук должен был заплатить по счетам Деда.

Он принял это со смирением обреченного.

Александр Бурдонский всю жизнь работает в театре Российской (прежде — Советской) армии. До перестройки внук Сталина был, естественно (точнее, противоестественно), невыездным, то есть просто не имел права выезжать за рубеж. А открылись границы — и со своим театром он объездил много стран, повидал мир.

Побывал в Израиле, где в паре со звездой театра Российской армии Людмилой Касаткиной играл в спектакле по пьесе американца Тома Кемпински «Дуэт для солиста». И, говорят, очень здорово играл. Некоторые считают — в режиссере Бурдонском погиб классный актер. Но актерская профессия еще более публичная, чем режиссерская. Бурдонскому же было предназначено оставаться в тени. И на сцену он выходил только за границей.

Наш театр, как и вся страна, переживал тяжелые времена. В театре Российской армии упадок был особенно заметен. С размахом задуманное здание в форме гигантской пятиконечной звезды (сталинский ампир) даже осветить было невозможно. То была в буквальном смысле угасающая звезда.

Бурдонского звали на постановки в театры разных стран. Но он не поехал, не захотел. Потому что Россия, как он говорит, — единственная страна, где театр является «органом жизни». Не местом для ярких шоу, а именно «органом жизни».

Во время своего недолгого возвращения на Родину в 1984 году Светлана Аллилуева была поражена тем, какой головокружительный взлет сделал за семнадцать лет разлуки этот когда-то «тихий, боязливый мальчик, живший в последнее время с сильно пьющей матерью и начинавшей пить сестрой». Светлане казалось тогда, что Александр не проявлял никаких талантов. И вдруг она обнаружила, что он превратился в интересную, яркую личность, нашел себя, несмотря на все превратности судьбы.

«Мы пошли смотреть его спектакль — очень изящную, романтическую «Даму с камелиями», и я все не могла поверить… это ли Саша? Это ли наш Саша, выходящий из-за кулис и быстро раскланивающийся перед публикой после спектакля, всегда имевшего успех?.. (обращаю внимание читателя на это точное слово — «быстро». Бурдонский всегда раскланивается торопливо, будто спешит уйти со сцены, ему комфортно только за кулисами. — Авт.) Так хорошо говорит, много читает — нет, не может быть! Он похож на Василия, когда тот был совсем молодым и еще непьющим; нервное, впечатлительное «аллилуевское» лицо с мягкими карими глазами, как у них у всех… Спокойный, тихий, внимательный — ничего от его «самолюбивого, агрессивного отца».

Это мать уберегла его. Мать, которую они с сестрой Надей не видели восемь лет. Галина Бурдонская жила через три улицы от их дома, но не имела права ни позвонить, ни даже появиться в пределах видимости. И все же ее любовь, ее колдовство, ее неусыпные мысли о детях спасли Надю и Сашу.

Я пересмотрела много фотографий Василия Сталина, и при встрече с Александром Васильевичем Бурдонским была поражена тем, как они с отцом похожи — и не похожи. В лице сына нет агрессивности, и нет жалкости, надлома, так заметных на снимках отца — особенно последних. Нервное, выразительное лицо интеллигента из достойной семьи.

Эта ненадломленность — бесценный дар матери. Как ей это удалось? Сашу разлучили с ней четырехлетним. И потом долгих восемь лет его заставляли называть мамой других женщин. С родной же матерью он встретился двенадцатилетним подростком, по-своему сложившимся человеком. И оказалось — разлука ничего между ними не смогла разрушить…

— Первая картинка моего детства, — вспоминал Бурдонский, — залитая солнцем большая комната, накрытый стол, очень много цветов и женщина с длинными белыми волосами. На ней малиновое платье с белыми листьями и золотые туфельки. Потом рядом с отцом появлялись другие женщины, но эту женщину в малиновом платье я помнил всегда и знал: она — моя мама. Уже когда мы встретились, я спросил:

— Что это было: вот так дверь, вот так стоял рояль?..

Она:

— Это был мой последний день рождения при Васе, на даче во Внуково.

Ей исполнилось тогда двадцать четыре года. Я даже помню мелодию немецкой пластинки, которую крутили тогда. Мы с ней стали разбирать фотографии — есть это платье!

Мама была жизнерадостным человеком. Она любила красный цвет. Свадебное платье, неизвестно почему, сшила себе красное. Оказалось, это дурная примета…

Многое я помню из детства, но — обрывки. Странно как память отбирает… Совершенно не помню, как выпал из окна в Германии, где отец служил несколько лет после войны. Я упал вместе с рамой, не погиб только потому, что зацепился за деревце. Шрам вот остался… Весь поцарапался, губу разбил. Тогда с нами была уже Екатерина Тимошенко. Она в это время кормила свою маленькую дочку. Перепугалась жутко.

Приехал отец, вошел в спальню, не раздеваясь, в шинели и фуражке. Остервенелым движением вытащил меня за рубашку из постели и набил физиономию. Это я тоже помню. Такое вот первое воспоминание о папе и первое — о маме.

Я, точно, родом из детства. Мы можем многое не помнить, но все, все закладывалось тогда… Что удивительно… Детство-то было жуткое, те восемь лет без мамы. Екатерина с нами страшно обращалась. Сестру била жесточайшим образом, у нее почки до сих пор отбиты. Оторвала ей губу; губа у Нади, как лоскут, висела.

На роскошной даче мы умирали с голода. Вылезли как-то ночью, это еще до Германии было, маленькие дети, прокрались туда, где овощи лежат, набрали себе в штаны и зубами чистили свеклу, немытую грызли в темноте. Просто сцена из фильма ужасов. Это в царском доме! Няньку Екатерина поймала на том, что та нас подкармливала, и тут же выгнала. Прислуге запрещалось кормить нас сверх того, что позволяла мачеха.

— Откуда такое зверство в молодой, благополучной (дочь маршала!), красивой женщине?

— Видимо, тоже из детства. Екатерина, та материнской ласки не знала вовсе. Мать ее была турчанка, из богатого рода. В революцию вышла за безвестного тогда Тимошенко, бросила на него Екатерину и смылась с кем-то. Много лет спустя, Тимошенко уже был маршалом, позвонила, чтобы чем-то помог. Тот, видно, очень ее любил, затрепетал, заволновался и сразу начал о дочери:

— Знаешь, наша Катя…

— Кто это?

— Наша дочь.

— Это меня не интересует…

И может быть, эта травма у бедной Кати не заживала. А может, с генами что-то передалось…

Екатерина была очень эффектная черноглазая брюнетка, выкрашенная в белый цвет. Ходила в сапогах. Тогда еще моды на сапоги не было, она заказывала их в мастерской. На равных пила с мужиками, могла запросто опрокинуть стакан водки. Отец дружил с Левой Булганиным (сыном Николая Булганина, министра Вооруженных сил СССР. — Авт.). Это была одна компания, они часто собирались.

Жизнь Екатерины с отцом — сплошные скандалы. Я думаю, он ее не любил. Когда надирался, сразу в нее чем-нибудь запускал, и начинался мордобой. Екатерина была сильного характера женщина, но отца боялась. Скорее всего, чувств особых не было с обеих сторон. Очень расчетливая, она, как и все в своей жизни, просто просчитала этот брак.

— Но просчитала плохо…

— Как сказать… У женщин своя «карьера». Надо знать, чего она добивалась. Если благополучия, то цель, можно сказать, была достигнута. Екатерина вывезла из Германии огромное количество барахла. Все это хранилось в сарае на нашей даче, где мы с Надей голодали. Когда отец Екатерину выставил в 1949 году, ей потребовалось несколько машин, чтобы вывезти добро. Мы с Надькой услышали шум во дворе и кинулись к окну. Видим — «студебеккеры» цепочкой выезжают…

У Екатерины был большой талант спекулянтки. Даже в Германии она умудрялась выращивать свиней на продажу. А в Москве, на даче тем более, без конца шарашила, все время что-то растила-продавала. Денег наличных отец мало получал. Чтобы «соответствовать», выглядеть прилично, как членам семьи Сталина, приходилось вертеться. В доме без конца что-то перешивали. Кстати, когда Екатерина исчезла и появилась Капитолина, бескорыстная душа, она стала разбирать наши с Надей шмоточки и была просто поражена: со всех наших вещей Екатерина срезала пуговицы. Красивые, наверное, были…

— Такое творилось в семье Генералиссимуса?!

— Надо понимать, что представляла собой тогда так называемая элита. Власть захватили вчерашние рабочие, крестьяне без всякой культуры, не вытравившие из себя куркульской закваски. У Екатерины был брат Костя, он женился на дочери маршала Чуйкова. Так Екатерина рассказывала, в той семейке могли друг у друга капусторезку украсть. Устройство такое для шинковки капусты. И «пострадавшие» на правительственной машине «Чайка» приезжали к родственникам краденое выручать.

— У, ворюги, отдайте капусторезку!

Такие вот семейные сцены.

— Вы, судя по всему, не держите зла на Екатерину?

— Не умею я этого… Она, кстати, как-то позже сказала: «Я была вам хорошей мачехой, ты ведь не можешь сказать, что это не так?»

Оправдывала себя тем, наверное, что жизнь-то с отцом была жуткая. Прощаясь, оставила нам с сестрой по плитке шоколада. Для такой женщины это был шикарный жест.

Ее так жестоко наказала жизнь! Екатерина была еще жива, когда при странных обстоятельствах умер ее сын, наркоман…

— Чем она занималась, расставшись с отцом?

— Ничем. Разве что вещички распродавала. Жила, запершись в роскошной квартире в центре Москвы, шума, компаний не терпела. Ее любимое занятие было сидеть с кем-нибудь на кухне за разговорами всю ночь. Я как-то пришел к ней днем, в три часа, а ушел в двенадцать следующего дня. Это был странный одинокий человек.

Он нее шло ощущение жесткости и холода. Это ощущение всего моего детства. Уже когда появилась Капитолина, совсем другой, разумный, нормальный человек, все равно не было чувства, что дом — теплый.

В Москве, на Гоголевском бульваре, наш особняк казался мне слишком большим, там потолки чуть ли не в пять метров высотой. Хотя на двух его этажах было всего пять комнат, да в подвале биллиардная и кинозал. На первом этаже столовая, кабинет отца небольшой и спальня. Наверху две спальни. Одна из них, побольше, для Нади и Лины, дочери Капитолины. Другая, узкая, как пенал, и неудобная — моя.

Вот одноклассник у меня был, Володька Шкляр — у него дома мне страшно нравилось. Во-первых, маленькая комната! И какие-то занавески, цветы, птичка живая щебечет. Это назвали бы мещанством. Но уютно! На столе вазочки из синего стекла, варенье, липучие конфеты — недоступные мне радости. У моего друга были зеленые-зеленые глаза и зеленая сопля из носа. Я его обожал. Но пригласить на день рождения Володьку! Даже когда уже Екатерина исчезла и появилась Капитолина и стала устраивать праздники, его пригласить мне не позволили.

— Вот сына профессора — пожалуйста.

Из тех восьми лет без мамы самое интересное воспоминание — я видел, как по Гоголевскому бульвару ходил какой-то старик с рыжей лисой, с живой лисой. Потом прочитал у Юрия Олеши — это прогуливался писатель Миклашевский. Помню, прочитал и так и подпрыгнул: я видел эту рыжую лису!

Но те восемь жутких лет не перевесили первых четырех с половиной. Я был рожден от молодых, здоровых людей, которые любили друг друга. Родителям было по девятнадцать лет, когда они поженились.

Родился я в 1941 году в Куйбышеве, куда эвакуировались во время войны многие кремлевские семьи. Отец служил на фронте, новость ему сообщил Степа Микоян, тоже летчик (сын крупного государственного и партийного деятеля Анастаса Микояна. — Авт.). Они со Степой были друзья и оба тогда прилетели. Первая фраза отца:

— Губы мамкины.

Мать с отцом чем-то были похожи, оба конопатые, их даже за брата с сестрой принимали. Я был «мамин» сын. Надя — «папина» дочь. Ей исполнился год, когда отец дал ей глотнуть водки. Надька не заплакала, а только причмокнула. Отец воспарил:

— Сразу видно, отцовский ребенок!

Отец прилетал все время, и мама летала к нему. Но они должны были расстаться. Мама не умела приобретать друзей в том кругу. Власик, вечный интриган, сказал ей:

— Галочка, ты должна мне рассказывать, о чем говорят Васины друзья.

Мать его — матом! Он прошипел:

— Ты за это заплатишь.

Вполне возможно, развод с отцом и был платой. Власик мог начать интригу — чтобы Василий Сталин взял жену из своего круга. И подсунул Катю Тимошенко, маршальскую дочь.

Мама не умела играть роль невестки Сталина, дамы из высшего круга. В этом кругу человек сталкивается с невозможностью остаться тем, кто ты есть… А она не умела казаться — она была, была очень живым, естественным человеком.

Характер взбалмошный жутко! Но как жизнь ее ни ломала, всегда жила сердцем, это в ней не убили. Смелая была. С детства дружила с мальчишками, увлекалась легкой атлетикой, коньками. Они с отцом и познакомились на катке; он в молодости занимался спортом. Ее круг был — Зоя Холщевникова, второе место в мире по конькам; Маша Исакова, знаменитая чемпионка-конькобежка.

— А с кем из артистов, литераторов общались родители?

— Часто бывали у них Валя Серова, с которой мать дружила, и Константин Симонов, Целиковская с Войтеховым, Козловский с Сергеевой, Марк Бернес, Николай Крючков (популярнейшие артисты и писатели того времени. — Авт.). Плисецкая не пишет в своей книге, как опаздывая на репетицию, звонила от отца:

— Я не приеду… Звоню с дачи Сталина…

А так бывало. Отца окружали не только собутыльники и шантрапа, были, особенно поначалу, и серьезные люди вокруг. Но спасти его, конечно, не смог бы никто.

— Мама любила отца?

— Думаю, да, до конца своих дней. Жизнь у нее, как страшна ни была — незаурядная, яркая. Жутко, но мама не раз повторяла: годы войны — это были лучшие годы. Годы с отцом! Хотя он бывал невыносим. Уже когда мама ушла от него, стрелял по нашим окнам. Пуля попала бабушке в бриллиант серьги и, отскочив, разбила статуэтку. Просто так, примчался и пострелял. Или караулил, или «под этим делом», пьяный был.

Родители не были разведены, так до смерти не развелись. Мать, расставшись с отцом, потеряв нас, ко всему этому ужасу еще и не могла устроиться на работу. Как увидят штамп: «Зарегистрирован брак со Сталиным Василием Иосифовичем», так у людей руки дрожат, глаза бегают. Эта печать в паспорте стала проклятием. Ведь слухи о том, что сын Сталина расстался с первой женой, и расстался не по-доброму, от детей ее отлучил, имели довольно широкое хождение. Люди боялись проявить доброту к отверженной.

Выручила одна тетка из ЖЭКа, мама ее описывала: мужская стрижка, гребень в волосах, маленькая, кряжистая такая. Она сказала:

— Давай-ка сюда свой паспорт.

И не успела мама опомниться — бросила его в печку. Новый паспорт выдали ей уже без штампа, и мама сразу же нашла работу.

— Она простила отца?

— Да, она всегда готова была его простить. Родители не раз расставались навсегда, но воссоединялись вновь. Как-то, еще в 43-м году, они с отцом в очередной раз поссорились, у него был бурный роман с женой одного кинорежиссера. Мама забрала нас и ушла. Сталин, Иосиф Виссарионович, немедленно дал ей квартиру в Доме на набережной, точно хотел закрепить этот разрыв.

Через три-четыре месяца отец приполз назад. Сталин примерно в это время у Светланы спрашивает:

— Как там молодая?

Это о маме. Светлана:

— Ой, они с Васей помирились.

На что Сталин зло отозвался:

— Ну, и дура.

Светлана матери это рассказала.

Потом, когда наступил окончательный разрыв и отец не отдавал нас маме, Светлана пыталась на эту тему поговорить со Сталиным, заступалась за нашу мать. Но тот категорически отказался вмешаться:

— Нет. Все вы бабы — дуры. Я в свое время ей помог, теперь — все.

Такой у него был характер, непоследовательности не терпел.

И в то же время Сталин сказал якобы Берии: Светлану и Васькину жену не трогать, за ними не следить. Мама всегда задавала себе вопрос, почему она уцелела? Ведь всю сталинскую родню перемолол МГБ! И только в этом находила ответ: Сталин спас. И всю жизнь была ему благодарна. Она благодарный человек.

Отца тоже злым словом не вспоминала, хотя он обрек ее на восемь страшных лет разлуки с детьми. Мама смогла нас увидеть только после смерти Сталина, я уже учился тогда в суворовском училище, под Калининым.

Моему помещению туда предшествовало такое событие. Я учился во 2-м классе 59-й школы в Староконюшенном переулке, на Арбате. Как-то в раздевалке ко мне подошла пожилая женщина и спросила:

— Ты Саша? Васильев?

А нас записали Васильевыми, чтобы в школе не пялились, по фамилии новой жены отца Капитолины.

— Я твоя бабушка, — продолжила женщина. — Ты помнишь свою маму?

Я кивнул:

— Помню.

— Выйди из школы, я тебя подожду.

Как ни страшно было, я ее послушался. Мы зашли в соседний подъезд. Там стояла мама… Но за мной, видно, кто-то следил, донесли в тот же день. Отец позвал меня в свой кабинет и жутко совершенно избил. Вдобавок наказал ссылкой в училище — подальше от Москвы.

Мама стала хлопотать о нас, как только умер Сталин. Первое письмо написала Берии, но с ним вскоре началась своя история, его арестовали. Тогда она как-то сумела дозвониться до Ворошилова:

— Примите меня, заклинаю вас. Я не знаю, где дети, что с Василием.

А отец уже сидел во Владимирской тюрьме. Маме разрешили забрать меня из училища, и мы вместе поехали за Надей. Она в это время была с Капитолиной в Анапе на Черном море, какие-то путевки им кто-то подкинул, пожалел их.

Маме дали квартиру на Новослободской. Это Ворошилов распорядился, понимая, в каком отчаянном положении она находится. Дом был ведомственный, но вполне обычный, здесь жила и уборщица в коммуналке, и начальник московской милиции в отдельной квартире, и писатель Эрдман, и футболист Хомич…

Мы существовали относительно спокойно, насколько это было возможно, пока не прошел ХХ съезд с его разоблачениями. После него началось… У нас ретивая очень директриса в школе была. Пальцем на меня показывала:

— Тебя надо повесить как сталинского выб-дка!

Извините за выражение. Я не выдержал, ушел, так школу и не закончил. Мы ждали, вот-вот нас арестуют…

А дома телефон молчал. Люди боялись звонить родственникам развенчанного тирана. Но вокруг мамы все-таки хороший народ всегда собирался. Телефон зазвонил. Мама с юмором была, ответила:

— Але, это квартира Волгиных.

Почему Волгиных? Сталинград тогда переименовали в Волгоград…

— Она не вышла больше замуж?

— Еще как вышла! Дважды! Была замужем за таким историком, философом… Он ее любил бесконечно, во всех отношениях положительный человек. С ним она посчитала необходимым расстаться в 1953 году, когда появилась возможность забрать нас. И бабушка ее поддержала:

— Галя, у детей было столько мам, теперь им отцов надо запоминать? Разводись.

Потом, когда мы подросли, мама поняла, что жизнь уходит, и вышла за прелестного человека, тоже историка. Он внезапно, в секунду умер — где-то оторвался тромб.

А у мамы начались проблемы с ногами. «Сосуды курильщика». Ей ампутировали ногу. После этого она прожила тринадцать с половиной лет. И ни разу, ни разу не посмотрелась в зеркало! Женщина! Врачи, уже после ее смерти, сказали: это чудо, что она столько жила. У нее не было ни мелких сосудов, ни вен, все сгорели. Не зная, кто она, доктор сказал: видно, эта женщина пережила страшные трагедии…

— Как она вообще выдержала эту жизнь…

— Это мне надо было иметь характер и волю. Кто б такое мог вынести сам!.. Она начинала пить… Светлана, когда приезжала в Союз, сказала:

— Мужикам этого не простила бы, но женщину я могу понять.

Она сама много страдала и чувствовала маму.

— А как Вы относились к отцу?

— Боялся. Боялся и не любил. Потом, когда стал старше, я его жалел и сейчас жалею. По сути, он мальчик был, когда его посадили в тюрьму, только-только за тридцать. Избалованный мальчик, которого развращали, кто как мог. Не знаю, можно ли выдержать такое давление и не сломаться. Он маме как-то сказал:

— Галка, ты меня тоже пойми, ведь я жив, пока жив отец!

И ведь так и случилось. Поэтому она его и жалела, и прощала, сколько хватало сил. И о Сталине — когда я начинал что-то против говорить, у меня к нему свое отношение — не давала слова плохого сказать. Всегда восставала категорически.

…Стали возвращаться из лагерей мамины подруги, из Магадана, из Воркуты… Я слушал их рассказы, тогда-то у меня и сложилось определенное отношение к сталинизму. Мне потом энтузиасты писали: «Вы плохой, как Вы к дедушке относитесь, а он, я сам наблюдал, с Вами играл».

Этого не было. Дед меня, скорее всего, и не видел. В этой семье были совершенно изуродованные отношения. Меня спрашивают:

— Вы любите своего дедушку?

Это все равно, что спросить, люблю ли я Джорджа Вашингтона. Я знал, что есть Сталин и что я как-то с ним связан и потому должен сидеть тихо.

— Удалось избавиться от этого комплекса?

— Трудно ответить. У меня очень сложное отношение к этому человеку, который до сих пор вызывает во мне священный ужас.

Кстати, всерьез о феномене Сталина меня заставила думать перестройка. Раньше не хотел в это влезать, точнее, не позволял себе. Но когда опять подняли крик: плохой, плохой! — не выдержал. Не может же человек состоять из одних черных квадратов, так же, как из одних белых! Однако, я даже попыток осмыслить это явление ни в политике, ни в науке, ни в печати пока не встречаю. Так проще: все свалить на одного человека и снять ответственность с себя.

Наверное, все дело в том, что правда, как правило, никому не нужна. Она страшно деромантизирует, если можно так выразиться, жизнь.

Конец ознакомительного фрагмента.