Журнал «Юность» №08/2020

Литературно-художественный журнал, 2020

«Юность» – советский, затем российский литературно-художественный иллюстрированный журнал для молодёжи. Выходит в Москве с 1955 года.

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачевой «Летние сумерки»

Поэзия

Виктор Волков — сложившийся поэт. Он молод. Ему 23 года. Учился в университете, в Санкт-Петербурге. Служил в армии. Живет в Муроме. Стихов у него много. И он никогда не печатался. Поэзия Волкова — сплав лирики и своеобразной эпичности. Сокровенное и трагическое, душевные порывы и непростая нынешняя повседневность, фантазия и документальность, хранимая в сердце тайна и оправданная откровенность в этих динамичных, выразительных, ярких, порою яростных по накалу мыслей и чувств, очень личных, со своим собственным взглядом на мир, со своим голосом, своим лицом, сразу же узнаваемых, всегда выстраданных, смелых, даже отважных стихах словно сплетены в некий энергетический, светящийся шар. Волков, по всему строю, по словарю, по структуре стихов, поэт очень русский. Он прямой продолжатель линии Леонида Губанова в нашей поэзии. В его стихах, как это было и у Губанова, есть то, что с такой силой высветилось когда-то у Бодлера, — ранимая и беззащитная прямота решительных и суровых определений, радость сквозь боль, готовность принять и понять все многообразие и все сложности жизни, умение смотреть прямо в глаза яви. Замечательно, что дебют Виктора Волкова состоится в обновленной, притягательной для талантливых молодых авторов «Юности».

Владимир Алейников

Виктор Волков

Баллада отправления

Мой припозднившийся вагон

Казался городу врагом,

Когда с везучим интересом

Разгуливал по мокрым рельсам.

Он — пустоватый ветеран —

Ветрами окна вытирал,

Сопел, выплевывал двуглазых

По нескольку десятков — разом.

На все с опаской черный город

Смотрел, насторожив перрон:

На то, как вновь, вдесятером,

Кричали пассажиры: «Скоро?

Когда посадка, и куда ж

Поедем в этот раз, мерзавцы?»

Многоколесный экипаж

Им не хотел добром казаться.

Он стрелами безумный гуд

Пускал, шутник, в кого ни попадя,

Он обволакивал всех в копоти,

Без разницы, как обзовут,

Как наговняют в нужнике,

Что выкинут от злости в тамбур…

Отплясывал на рельсах танго

Вагон веселый, налегке.

Я ждал его, весь не в себе,

Мне мнилось, что неподалеку,

Да-да, в каком-нибудь селе

Он в омут, словно снайпер, с лету,

Мог угодить, что не спасут

Его мерзавцы-пассажиры,

Что зря мы без него тут живы,

Что недалек и Страшный суд.

Там, там, без возмущенья спросит,

Причесывая градом проседь,

У всех и сразу Мировой:

«Что скажете?» И грустный вой

Подымется в стране снежинок.

«Помилуйте! Мы — пассажиры.

Мы не дождались гордеца…»

И Бог смахнет слезу с лица.

Вагон же, где-нибудь, вдали,

Да не в селе, да не скандально,

Полюбит любоваться далью.

(А мы — бедняги — не могли.)

Без опасенья на трубу

Бред намотает, мглой уколот,

И въедет наконец-то в город,

И я к приезду подгребу.

«Я затевал игру…»

Я затевал игру:

Высказывал в лицо,

Что больше не умру,

Не стану подлецом,

Что, догорев дотла,

Собой украшу печь,

Что ночь меня могла

Однажды не сберечь,

А выкинуть рукой,

С оттяжкой даже — за борт,

Что ты мне рассказала,

Кто я, зачем, какой.

Лица же злой анфас

Смотрелся безучастным.

Такое в первый раз

Со мною (было часто).

Его не удивил

Запальчивый рассказ мой

О юности прекрасной,

О трудностях без сил.

Потом уже глядели мы

С презреньем друг на друга

Неделями, неделями,

Неделями… По кругу.

«Оступился у ржавых балясин…»

Оступился у ржавых балясин,

Утыкаясь в знобящую сырость.

Если смысл был раньше не ясен,

То теперь все вполне прояснилось:

И безродные строки в альбомах,

И комар, укусивший под локоть, —

Все ростки вдохновения в робах

Устают по подъездам волокать.

Так и станешь совсем безъязыким,

По верхам, по низам в беготне той.

Я упал говорливой кометой

В шаловливые руки музыки, —

Нам бренчать изверженья мелодий,

Нам клубиться разбуженной рясой,

Ожидая в последнем приплоде

Не исторгнутый маткой слой мяса,

А подсчет всем грехам и заплатам,

Коих было, по совести, сотни.

Будет голос дарованный отнят, —

От кометы останется атом,

Но сморкнется в безликую грусть он,

Как в платок, что в кармане лежит,

И восстанут, смеясь, чертежи,

Разлетевшись по всем захолустьям.

«Горностаевым страхом прижат к траве…»

Горностаевым страхом прижат к траве,

Отстрадав оскорбленья, ползу я в глушь.

Если хочешь — сама убедись, проверь,

Если хочешь — побег нарушь.

Когти дико впиваются в молочай,

Зубы точатся о слюну.

Если хочешь — на том берегу встречай, —

Я обратно не поверну.

Не Психея вынудила к тому,

Не бастард напугал острием.

Если хочешь — останься. Отдашь кому

Все добро, все добро свое?

Челобитные — слышу — уже звенят:

Неугоден побег Творцу.

Если хочешь — выдай толпе меня,

И доставь без сил ко дворцу.

Только зяблик подмигивает из куста:

Целомудрен, вертляв, пернат.

Мы бежим. Объявляют по всем постам,

Как я глуп и как ты верна.

Игорь Касько

Поэт, переводчик, публицист. Член Союза российских писателей. Один из организаторов литературной группы «Кавказская ссылка» (Ставрополь). Дипломант Международного Тургеневского литературного конкурса (2018). Участник литературных фестивалей (Санкт-Петербург, Пермь, Красноярск, Коктебель). Автор трех книг и многочисленных публикаций в газетах и журналах.

Переводчик тишины

Я — просто переводчик тишины,

которая стучится в наши души

со всех фронтов: от мира до войны,

сквозь перемирий плен, что был нарушен

миллионы раз под тяжестью вины.

Я — просто переводчик тишины

с небесного на русский. Без ошибок

никак не обойтись. Они видны

всем тем, давно достигшим глубины,

что более меня одарены,

чей стих прозрачен, ясен, легок, зыбок,

как птиц полет по краешку весны.

Я — просто переводчик тишины,

толмач, каких немало в этом мире.

Я — воин рифм в застиранном мундире.

Но капли крови все равно видны…

Я — просто переводчик тишины…

Одиночество в Коктебеле

Сентябрьский дождь штрихует Карадаг

и шелестит волной.

Полночный Коктебель — как саркофаг:

угрюмый, неземной.

Сидит рыбак на пирсе. Вымок весь,

согнулся запятой.

Засеребрилась вдруг морская взвесь

под лунною пятой.

На миг один спустилась красота

с небесных палестин.

…И снова дождь. И снова темнота.

Рыбак опять один.

Мне было четыре

Мои корабли бороздили херсонские степи,

и их якоря целовались в засос с целиною.

Я помню, водил корабли на бахчу к водопою:

гремели, змеясь по пылюке, железные цепи.

Мне было четыре. Не века. Не жизни. А гóда.

Я помню поселок. На ферме работала мама.

И степь для меня была домом, и садом, и храмом.

А крышей — бескрайняя твердь небосвода.

Мои самолеты влетали в соседские окна,

гонимые жгучими вздохами пыльного ветра.

Старуха Петрова по-свойски, но авторитетно,

меня называла залетным. Ее хлесткий окрик

летел из окна вслед за брошенным вниз самолетом.

Ей вторил петух. Разносилось его «кукарéку»

стремительным эхом вдоль улиц за школу, за реку.

А я наслаждался беспечным, как детство, полетом.

Мне было четыре. Я жизнь запускал, словно птицу,

и верил, что если все время лететь, не садиться,

то через сто лет залетишь аж за самый за край

«не знаю чего». Но то место похоже на рай.

Татьяна Стоянова

Поэт, инициатор, вдохновитель и куратор литературных проектов и событий. Автор сборника стихотворений «Матрешка». Родилась в 1990 году в Кишиневе. Училась в Московском государственном университете печати. Публиковалась в «Литературной газете», журналах «Нижний Новгород», «Наше поколение», «Русская жизнь», альманахе «Я и все». Участник студии литературного творчества «Я и все» под руководством В.Д. Майорова. С 2014 года занимается продвижением современной русской литературы в издательстве «Редакция Елены Шубиной» («АСТ»).

Любовь во время чумы

эту чуму придумали для нашей с тобой любви

чтоб шли корабли до точки конечной без остановок

смотри капитан он тоже с любовью здесь заодно

он тоже забрал в последний заплыв свою тайну страсть

там где-то живые люди они нас боятся верят

мы сами сказали что с нами идет в их дома чума

они закупили маски чтоб спрятать лицо от Бога

они закупили оптом бутыли святой воды

я знаю когда пристанет корабль к тому причалу

где ждет всех патруль и даже ввели комендантский час

то нас разлучат закроют как первых врагов народа

как тех преступивших главный из списка земных грехов

давай будем так скитаться по белым ничейным рекам

давай не пойдем к причалу останемся здесь вдвоем

мы слишком стары чтоб верить что выживем в карантине

мы слишком узнали поздно как нежить ласкать любить

что можно вот так губами как будто ты полумертвый

вдруг пьешь из руки господней глоточек живой воды

20 марта 2020 года

Смирительная рубашка

ровно год назад

мы стояли с тобой в обнимку

пили на кухне вино и курили

ты смотрел в раскрытое окно

и говорил что мы пытаемся

выбраться из этого мира

как из комнаты

через форточку к богу

потому что здесь на земле

слишком больно

что мы пытаемся прорваться к нему

своей яростью

свой дерзостью

своей похотью

что мы свободны потому что вместе

и так похожи что смерть

походит за нами кругами

не распознает кто есть кто

и замкнется в себе

мы не попадемся

в очередной раз сбежим улизнем

ты говорил что есть что-то большее

чем эти панельки

ипотеки

распорядки

ты говорил что любовь сильнее смерти

и я верила тебе

пока однажды она не постучалась

в нашу жизнь в белом

защитном костюме и маске

пока однажды она не надела на тебя

смирительную рубашку

и ты не написал мне

что не хочешь ничем рисковать

потому что уже в зоне риска

и это не красная зона нет

серая

безвоздушная

обездвиженная

и тогда оказалось

что никого не спасут

ни форточки ни заговоры ни побеги

потому что ты добровольно

запер себя в четырех стенах

а я осталась на свободе

квартиры очень похожи

на футляры или гробы

и каждый раз когда мысленно

прохожу мимо твоего дома

я вижу тебя лежащим в ящике

в белой смирительной рубашке

ты не можешь дышать

тебе душно и страшно

и ты просишь меня

подойти к окну

и открыть форточку

с обратной стороны

но я никогда не смогу

до нее дотянуться

14.05.2020

Эпилог

я нашла страницу с этими стихами, написанными от руки, на дне шкафчика у моей постели.

медсестра сказала, девушка, которая лежала здесь до меня, умерла два дня назад.

28.05.2020

Выдох

однажды мы откроем двери

выйдем из наших домов

взявшись за руки

и увидим что пока

мы прятались от смерти

мир спокойно

обходился без нас

мы увидим что все поляны

зажелтели одуванчиками

все сады зацвели

и распахнулись небу

все деревья

затаили в себе

птичий щебет

словно зеленые

музыкальные шкатулки

мы увидим что на самом деле

нужны только друг другу

живыми и мертвыми

а этой маленькой планете

с ее необратимыми вспять реками

и вечным кружением

вокруг одной точки

пришла пора остановиться

выдохнуть полной грудью

и сбросить с весов

нас и наше дыхание

сдуть будто пушинку

с головки одуванчика

вдох

выдох

вд ох

вы до х в ы д о х

в ы х. о д

ы х

о д

о

18 мая 2020 года

Носилки

Мы однажды умрем. Оказалось, что это не ново.

Оказалось, что мир поделился на «после» и «до».

Арестанткой из дома на волю иду по УДО.

Из подъезда со мной на носилках выносят больного.

Я не знаю: зачем так случилось, но только из нас

Не меня увозили в казенной машине в то утро.

Я запомнила белый зрачок — как нутро перламутра.

Я запомнила: ночь — значит, кто-то кого-то не спас.

Выходили со мной только три человека к ступеням:

Санитары и сын. Он сказал: «Значит, маме пора».

Я взяла его за руку: «Это такая игра.

Мы сейчас ее заново (слышишь?). Сейчас все отменим».

Он стоял и смотрел у подъезда, глухой и немой,

И безвольные пальцы его холодней были льда.

Я не знаю, зачем так случилось, но лучше б тогда

Санитары не с ней увозили носилки — со мной.

14 марта 2020 года

Молитва

Прости же нас, Господи, и отпусти грехи.

Я верю: ты знаешь — мы вовсе не так плохи.

Под инеем хворост — не собран — лежит в лесу.

Без силы твоей я вязанку не донесу.

А в доме не топлено, в доме беды ушат.

А в доме холодном голодные дети спят.

А я босиком, и в обмотках моя стопа.

И снег на тропе — как растертая скорлупа.

Прости меня, Господи, знаю, я лишний груз.

Но сын мой, как твой — милосерден и светло-рус —

Сегодня с утра рассказал, что всегда во сне

Он видит висящим тебя на сухой сосне.

Ему отвечала я: Боженька наш — живой.

Но сын все молчал и покачивал головой.

29 сентября 2019 года

Эльмира Шарифуллина

Родилась в 1999 году. Поэт, переводчик. Студентка Литературного института имени Горького.

«Воздух, мыслью окутан, застыл ошалело…»

Воздух, мыслью окутан, застыл ошалело.

Солнце тянется кромкой по темным домам.

Обруч звонко вонзается в нежное тело,

Рассекая его пополам.

Лишь дыханье царит надо всем миром звуков,

Пот крадется меж ребер прозрачной змеей.

Под ударами мерными тело упруго

Выгибается жадной дугой.

И закрыты глаза, и ничто не встревожит

Этих вдаль распростертых, трепещущих крыл,

Не прервет хода токов, бегущих под кожей,

Этих юных избыточных сил.

И остался вдали, за окном, за порогом

Вечный шум, порожденный тоской о любви.

Есть лишь обруч и солнца лучистая кромка,

Есть лишь огненный сахар в крови.

Наталья Макеева

Родилась в 1975 году в Москве. Автор книг «Сияющий бес» (2008), «Векторный лотос» (2015), «Ничего странного» (2018). Окончила Литературный институт имени Горького. Занимается журналистикой и общественно-политической деятельностью. В 2019 году заняла второе место в поэтическом конкурсе Союза добровольцев Донбасса.

Возвращение из Крыма (2017)

Я не знаю, в какой мы области

Бесконечность зеленого цвета

На предельной несемся скорости

М4, прости нам это.

Все живое, а мы — холодные

С места брошенный взгляд мой каменный

Разбивает поля дородные

И деревьев стволы хрустальные

После нас — листопад и изморозь

Пятна черные в поле стынут

Псы голодные рвутся с привязи

Край заброшен и дом покинут

Эта трасса видала многих

Мы ведь тоже на ней проездом

Завтра раны залечит поле

И посадки проснутся лесом.

Крым (2018)

Почему эта синь заливается прямо в мозг

И снова напиться тянет не в бровь, а в глаз.

Я вернусь, ты вернешься, и будет закат промозгл,

И душные шубы укроют продрогших нас.

И душные ночи, если решим в побег,

Будут несносно медленно нас душить.

Грязные тени лягут на грязный снег,

Смерть не придет, будет просто такая жизнь,

Литрами льющая в мозг душно-серый жмых,

Клейкою лентой лепящая к себе.

Как получилось, что ты еще жужжишь?

Просто жужжишь, уже не пытаясь петь.

Не торопись. Будет, будет такая синь —

Жгучей, иссиня-черной воды провал.

Ты уж, пожалуйста, доживи, не сгинь

Помнишь, как жарко он нас тогда обнимал?

Будет еще невозможная синева —

С куполом белым прямо над головой…

Встретит живая тебя на земле трава,

А белизна уляжется за тобой.

Ну а пока — принимай синеву в себя —

Как принимают с горя, с тоски ль на грудь…

Я вернусь, ты вернешься когда-нибудь,

И да минует нас душная муть сия.

Пуля

Мой гроб еще шумит в лесу,

Он дерево. Он нянчит гнезда.

(с) Франтишек Грубин

Мой гроб птенцов качает в небесах,

Но пуля мне отлита до рожденья.

И в вязкой металлической тиши

Она от гильзы ждет освобожденья.

Она почти полвека спит во тьме,

Среди своих сестер в коробке тесной.

Издалека доносятся до них

Рыданья, хохот, выстрелы и песни.

В душистом масле часа пули ждут

Кусочками диковинного сыра

И как плоды на грозди налитой

Вот-вот сорвутся на просторы мира.

Им снится бесконечная страна

И ветра свист — горячего, степного —

Всего лишь раз… всего один аккорд…

Всего одно, но сказанное слово!

…Она отлита мне и только мне,

Ее калибр до времени неведом…

Покуда спит, — я буду шатуном

В людском лесу ходить за вами следом,

Заглядывать в окошки и глаза,

Переставляя шахматы и стулья.

Искать того, кто состоит в родстве

Со мной и пулей.

«Бывает так: соседи стоят на лестнице…»

Бывает так: соседи стоят на лестнице

И кнопка лифта долго не нажимается

В трубке гудки как новостей предвестники

И дверь пугающе медленно открывается

Так ведь бывает и даже спорить не надо

Ты эти двери облупленные узнаешь

В каждой игрушечной дверце, калитке сада

Сам их пугающе медленно открываешь

И тишина ложится тебе под ноги

И тишина удушливо обнимает

Спать не дает, ежится на пороге

Тополь большой за окном до утра качает

И тишина. Потому что исчезли шорохи

Звуки собрали вещи и в путь отправились

Звуки припомнили прошлые беды-промахи

И тишину за себя доживать оставили

А поутру так бывает — опять на лестнице

Кто-то стоит, и клавиши залипают

И во дворе за тяжелой дверью увесистой

Тени твои на свету безнадежно тают

Анна Кочарян

Родилась в 1995 году в Ереване в семье врачей. После окончания школы переехала в Германию. Окончила медицинский факультет Гейдельбергского университета. Была научным ассистентом в одной из нью-йоркских больниц, работала над докторской диссертацией. Владеет пятью языками, читает на семи.

«я росла, тянулась к тебе через воду…»

я росла, тянулась к тебе через воду, и руки мои крепчали — дети кричали — устанешь, утонешь — держали меня за плечи; рассыпáлась на новые звезды,

текла ручьями,

растекалась по горлу теплой нерусской речью.

стала к лету прямее, стремительней, ростом выше, сероглазость твою рисовала, твою упрямость, пока я была маленькой, а ты ничего не слышал, разучила тебя по слогам и прочла на память.

ты пророчил, что этот город тебя проглотит,

ты боялся всего, а я становилась старше,

ты — из соли и слова, я — из крови и плоти,

мне тебя не любить так странно, легко и страшно.

2020

«босиком по полю…»

босиком по полю

в платьице из ситца; яблоки на блюдце; тополиный пух. расскажи мне сказку

о волшебной птице —

что размером с остров — белой птице Рух.

если ты захочешь, мы ее отыщем;

мы поедем к морю —

прямо на восток.

только нужно время, нужно верить, слышишь? дай мне твою руку —

море за мостом.

платьице из ситца, яблоки на блюде.

ты мне часто снишься, снится летний сад. неужели больше ничего не будет?

я пойду обратно —

в двадцать лет назад.

утекли все реки,

отгорели звезды

на холодных ребрах

черепичных крыш.

опустились руки,

опустели гнезда.

расскажи мне сказку.

что же ты молчишь.

2019

«залетела сойка, сломала крылышко — не встать, не выпорхнуть…»

залетела сойка, сломала крылышко — не встать, не выпорхнуть:

поили с ложки —

ржаные крошки —

болит, болит.

просто надо вдохнуть глубоко и выдохнуть;

разойтись по разным

концам земли.

2020

«коронованный лев сторожит краснокаменный город:…»

коронованный лев сторожит краснокаменный город: черный лес, золотую

мартышку и мост. в январе, белым мелом, когда снег залетает за ворот,

напиши над порогом своим имена трех царей.

посмотри на тяжелые ребра и лестницы кирхи, стрелы башен, багровые стены,

огромную пасть. этот строгий язык изучай. разговаривай тихо.

будь бесстрашным. иди. постарайся, идя, не упасть.

слышу звон колокольни и скрип петушиный на шпиле, «Unser Vater

im Himmel» в субботний предпраздничный день. мне остались мои падежи,

мои Шуман и Шиллер,

непростое прошедшее время и песни детей.

примеряю слова из словесного пестрого сора,

по брусчатке стучу. крендель с солью — пожалуй, куплю. милый город, мой

игрушечный пряничный город,

я тебя не люблю, я тебя не люблю, не люблю.

2018

Ивак Волосюк

Родился в 1983 году в городе Дзержинске Донецкой области в семье шахтера. Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета. Участник ряда Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, дипломант XVII Международного литературного Волошинского конкурса.

Живет в Донецке.

«И было так: мы ехали домой…»

И было так: мы ехали домой

из полугорода-полупивной,

где дням есть счет, и календарь исправный,

но все-таки Коперник не в чести,

и дворнику приходится мести,

как будто бы Земля стационарна.

Но разве я один среди людей

не видел зеленеющих полей,

где холм к холму приставлен для надзора?

Всё пропустив для нескольких минут,

когда понятно, что стихи придут —

внезапные, как вспышка метеора.

«Я так тоже могу: мы вполсилы дышали…»

Я сказал: виноград…

Мандельштам

Я так тоже могу: мы вполсилы дышали,

рисовали огромными карандашами,

а в коробке лежал пластилин,

не хватало в конструкторе планок железных

да бинокля морского и зимних созвездий —

всё пропало и стало чужим.

Но в любое страданье и время любое

вы спросите: что было на фотообоях?

Я скажу: виноград, кирпичи.

Пацаны за окном набивали рябиной

все карманы, а я провалялся с ангиной

пол-июля, не знаешь — молчи.

Мне шестнадцать. Я месяц работаю в ЖЭКе,

а прораб говорит: «Поднимите мне веки»,

потому что вчера перебрал,

он легко не умел расставаться с вещами,

и когда ему зубы тащили клещами,

то, как русский разведчик, молчал…

Я не верил, что раньше он жил на Байкале,

мы его полудурком, по правде, считали:

я, Серега, Андрюха и Вэлл.

Он котенка назвал в честь Чижевского — Чижик

и, чуть что, говорил: «Господа все в Париже —

я живу, где мне Бог повелел…»

«Меня по средам в школе избивали…»

Меня по средам в школе избивали,

был график строг и Саша К. — жесток.

А ночью кони медленно ступали

и тяжело дышали между строк.

Звезда «Валюга» станет путеводной,

ты будешь ГРОЗ, а может, стволовой,

но если на тебе печать Господня,

уедь отсюда, слышишь, мальчик мой!

Неосторожно вынутый из детства

в тот мир, где все хотят увидеть всех,

не принял ни Дзержинска, ни Торецка,

ты не за этих был и не за тех.

Exegi Monumentum

Все умирали — кто за кем

понять нельзя тому, кто выжил,

а я из старых микросхем

спаял себя и имя выжег.

Мой экземпляр второй шагнул

антропоморфными ногами,

он был крупнее — как манул

всегда заметней меж котами.

Он был бессмертный — вот она

для нашей вечности загвоздка,

ему одежда не нужна,

вода, и хлеб, и папироска.

Растает очередь в «Магнит»,

померкнут вывески любые,

а он задумчиво стоит

и смотрит на поля пустые,

где обрывается Россия…