Южнорусское Овчарово

Лора Белоиван, 2017

Лора Белоиван – художник, журналист и писатель, финалист литературной премии НОС и Довлатовской премии. Южнорусское Овчарово – место странное и расположено черт знает где. Если поехать на север от Владивостока, и не обращать внимание на дорожные знаки и разметку, попадешь в деревню, где деревья ревнуют, мертвые работают, избы топят тьмой, и филина не на кого оставить. Так все и будет, в самом деле? Конечно. Это только кажется, что не каждый может проснуться среди чудес. На самом деле каждый именно это и делает, день за днем.

«Таун-эйс»

— Мы там застряли напрочь, — Марина Владимировна отрывает кусок вяленой камбалы и сует в рот длинное спинное мясо, — сели по самые уши. Поехали, блин, короткой дорогой.

У них с Петром Геннадьевичем на тот момент была «делика», а это практически джип. Но сесть по самые уши в Южнорусском Овчарове можно хоть на луноходе, просто места надо знать.

Мы тоже знали такие места. Например, если ехать к Овчарову с федеральной трассы и свернуть направо после указателя «РВС», увязнуть можно примерно через три километра, хотя сперва ничто не предвещает.

Лесная грунтовка в своем начале такая широкая, что запросто могут разъехаться два междугородных автобуса, если, конечно, обоим приспичит поехать в лес и там встретиться. Затем грунтовка начинает петлять и сжиматься — она делается все уже и уже, пока в один прекрасный момент ветки деревьев не начнут хлестать борта вашей машины с обеих сторон. Тем не менее дорога еще вполне сносная; вы едете по ней, подгоняемые любопытством и тягой к краеведению — куда же, куда же она вас приведет? — на заброшенную военную базу? — на водохранилище? — куда? — пока совершенно внезапно, загадочно и необъяснимо впереди машины не встанет сплошной стеной лес: дорога с разбегу тычется мордой в столетние дубы и кедры, ни пройти, ни проехать, никакого просвета в глухой и темной чащобе. И вы отползаете — два километра задним ходом, в любой момент рискуя съехать задницей в экологически чистый кювет, — и молча радуетесь, что баба-яга не съела вас вместе с машиной, или что леший не выпрыгнул из кустов орешника и не хлобыстнул дубиной — просто так, от лесной скуки — по лобовому стеклу.

Или, например, еще одна дорога, прекрасная и ровная, только что не асфальтовая: вы мчитесь по ней сквозь тайгу и пугаете фазанов, как вдруг под колеса вашей машины бросается болото. Болото не слишком большое, метров десять в поперечнике. Возможно, оно мелкое; возможно, это не болото, а большая лужа. Возможно, лужа легко преодолима вброд, но — на противоположном ее берегу нет продолжения дороги: только трава-мурава да зонтики тысячелистника, над которыми летают бабочки.

Дорога, по которой ехали наши приятели, тоже имеет свою особенность. В одном месте она делает петлю вокруг камышового островка. Ничего сверхъестественного. Но, обогнув островок, вы очень скоро обнаруживаете, что едете в противоположном направлении. Знающие люди петлю игнорируют: они в курсе, что следует ехать прямо и только прямо, невзирая на то, что под колесами машины какое-то время немного чавкает и проседает грунт. Эти несколько десятков метров чавкающей пустоты нужно проезжать таким образом, как будто дорога никуда не исчезала. Сбоку от невидимого тракта идет не очень глубокий, но довольно зловредный овражек, скатившись в который, вы не выберетесь наружу без помощи трактора. Зловредность овражка заключается в том, что в нем растет высокая трава: ее верхушки приходятся точно вровень с травой, по которой едете вы. Очень пакостный овражек. Очень похоже делающий вид, что его нету.

— Мы топор купили перед этим. В автобусе лежал. Наверное, тонну лапчатника под колеса нарубили, и все без толку.

Марина Владимировна и Петр Геннадьевич поселились в деревне годом позже нас. Они тоже городские, только приехали в Южнорусское Овчарово не из Владивостока, а из Южно-Сахалинска. В тот зимний день они возвращались домой, припозднившись у знакомых в райцентре, — и в кои веки официальный прогноз погоды себя оправдал: синоптики обещали большой снегопад, и большой снегопад сбылся, скрутив небо и землю в бараний рог — ни черта не видать, разве что ощупью пробираться сквозь пургу.

— Ну и пошли пешком. — Марина Владимировна вытирает руки, мнет салфетку и делает глоток пива. — Хорошее пиво, вы где берете?

Мы берем пиво у деда Наиля. Темное, почти портер.

— У Наиля?! — Марина Владимировна округляет глаза. — Серьезно, что ль?

Вполне серьезно. Почему нет? Все знают, что дед Наиль варит хорошее пиво.

— Хороший дед, — говорим мы. — Вы его знаете?

— Как бы это сказать… — Марина Владимировна на несколько мгновений как будто зависла. — Знаю немного. Он нас в работники к себе не взял.

— Вас? В работники?

У Марины Владимировны с Петром Геннадьевичем свой строительный магазин с гигантским, по местным меркам, оборотом.

— Дедушка нам с Петечкой странноватым показался, — говорит Марина Владимировна, — хотя грех говорить, конечно. Он ведь нас спас практически.

«Странноватым показался». Да тут половина деревни странноватых. Одна Суханка чего стоит: странноватый на странноватом сидит и странноватым погоняет. Всей улицей лакают средство для омывки автомобильных стекол и закусывают конфетами с кладбища. Благо оно у них под боком.

— Мы, когда застряли, пошли искать кто вытащит, а пурга, не видно ни черта, и темнеть начинало — мы уже поняли, что дело дрянь, лишь бы самим до жилья дойти. Идем, а следов за нами не остается, все тут же заметает. И дороги не видать. Непонятно вообще было, по дороге идем или уже в болота свернули.

Дом деда Наиля — крайний в ряду тех самых домов, которые в двух километрах от каменной стелы. Сперва вы увидите именно дом Наиля — он стоит сильно особняком: так, как будто это единственное жилье в лесу. Лишь подойдя поближе, можно рассмотреть за деревьями крыши соседних домов. Дом Наиля отделен от других большим пустырем с осколками одичавших фруктовых садов: по краям пустыря местные сажают картошку, а в середине пасут телят. Расстояние между Наилем и его соседями было таким огромным не всегда. Много лет назад на месте пустыря стояло еще три дома, но один сгорел, а два развалились от старости и беспризорности.

— Когда мы крайний забор пинать стали и орать, уже совсем стемнело, — рассказывает Марина Владимировна.

Они здорово измучились, бредя против ветра по сугробам и принимая в лицо снежные заряды. По словам Марины Владимировны, им обоим уже не было дела до брошенной «делики» — лишь бы самим выбраться из передряги, в которую попали так легкомысленно и глупо.

В Южнорусском Овчарове есть уймища мест, где ваш телефон не покажет ни одного деления антенны. Сотовая связь есть везде, но — в этом и заключается трагический комизм ситуации, — например, там, где берет «Мегафон», напрочь отсутствует сеть «Билайна», и вы вполне можете дождаться ишачьей пасхи возле чьего-нибудь забора, не сумев докричаться до хозяев и дозвониться до друзей — ведь у вас «МТС», а забор, под которым вы умираете, входит в зону покрытия локального «Акоса».

— Мы ж еще из той канавы, где застряли, пытались друзьям звонить: мертво все. Возле наилевского дома тоже ни одной антенки. Хоть ложись в снег и пропадай пропадом.

Двум трезвым людям замерзнуть в снегу возле самой деревни — ну чушь же собачья, а? Марина Владимировна качает головой и отхлебывает пиво:

— Надо же, дед Наиль пиво варит, оказывается.…Мы поняли, что не достучимся. Чего там можно было услышать, ветер же. Собаки — и то молчали. И до следующего дома чуть ни километр еще.

Собаки действительно молчат в пургу. Дрыхнут в своих будках — пусть воры хоть забор хозяйский разбирают, собаки в пургу ни за что не проснутся. Но нету воров в Южнорусском Овчарове.

— Так что, когда нам открыли, мы даже удивились, — говорит Марина Владимировна.

Дед Наиль открыл калитку и проводил путников в дом.

— Раздевайтесь, — сказал он, — гости дорогие. Вот вас угораздило. Хорошо, что я за лопатой пошел, а? Лопату забыл занести. Как, думаю, завтра откапываться-то буду. Раздевайтесь, сейчас ужинать станем, переночуете — место есть, а утро вечера просветлее.

— Он так и сказал: «просветлее», — говорит Марина Владимировна.

По словам Марины Владимировны, большой с виду дом деда Наиля состоит ровно из одной комнаты, две трети которой занимает здоровенная печь с полатями и хайлом.

— Ну натурально бабкоёжкин дом, только ступы не хватает.

Печка топилась у Наиля вовсю. Дед освободил скамейку у задней печной стены — на скамье были навалены дрова, дедовы полушубок и валенки, — усадил гостей греться, сунул им в руки по рюмке с чем-то голубоватым на просвет и велел выпить с морозу.

— Я прям поразилась, — говорит Марина Владимировна. — Джин, думаю, что ль?

— Это джин, — сказал дед Наиль вроде бы даже смущенно. — Я водку не очень, поэтому в доме не держу. Извините старика.

А затем позвал за стол.

— Вот чего мы так и не поняли, когда он успел все это наметать. — Марина Владимировна разводит руками. — Скатерть-самобранка буквально. Минуту назад пусто было, он нас еще когда за печку вел, газету со стола убрал, я обратила внимание, что стол самодельный. Дощатый, старый очень, но чистый — следы на столешнице от ножа, как если б скребли недавно… Таз жареных цыплят — это первое, что я разглядела. И рядом с ним бутылку джина. Она была в снегу, как будто дед ее из сугроба вытащил и не обтер даже. Снег стаивал прям на скатерть. Он скатерть постелил. Белую в голубой узор.

Льняная скатерть с острыми поперечными складками. Сразу было видно: хранилась аккуратно сложенной. Закопченный чугунок с борщом дед Наиль поставил туда же, на голубой узор скатерти, и странным диссонансом смотрелись рядом с чугунком хрустальные стопки с серебряными донышками. В стопках голубыми огоньками отсвечивал джин. К джину были поданы: огромные миски маринованных белых грибов и соленых груздей в сметане; кастрюля квашенной капусты с луком и подсолнечным маслом; гора отварной картошки — на ее вершине таял, стекая к подножью, кусок сливочного масла; провесная селедка, не нарезанная поперечными ломтиками, а напластованная на филе вдоль хребта; мороженное сало («Под джин!» — восклицает Марина Владимировна, считающая подобный тандем оксюмороном) и булка хлеба, порушенного, по числу участников застолья, на три части.

— Мы, — говорит Марина Владимировна, — ужасно голодные были. А это, на столе которое, — оно так пахло. Борщ чесночный, с травками какими-то. Тарелки размером с тазик. Дед наполнил тазики до краев. Мы борщ съели и, в принципе, могли б еще чего-нибудь съесть — грибочек, например. А дед наши пустые тазы схватил, умчался с ними в угол куда-то, вернулся с чистыми, покидал в каждый по курице, картошку, говорит, сами положите, грибочки, капустка, не стесняйтесь, кушайте, говорит, восстанавливайте силы. И сам ел так, будто с голодного краю только что — цыплят одного за другим, да с картошкой, с хлебом — как в него умещалось, уму непостижимо.

Марина Владимировна и Петр Геннадьевич все же справились со «вторым» и, едва живые, откинулись на спинки стульев. Еще в середине еды Петр Геннадьевич извинился и запустил руки под скатерть — ослабить ремень. Марина Владимировна мечтала расстегнуть лифчик. Когда гости оказались не в силах запихнуть в себя хотя бы еще один, самый маленький кусочек снеди, дед Наиль стал есть чуть-чуть медленнее — видимо, тоже уже начал наедаться, — но прекращать ужин не спешил.

— Он поочередно съедал все, что стояло на столе, — говорит Марина Владимировна. — Мы смотрели и глазам не верили, а он все пододвигал и пододвигал к себе тазы и кастрюли — с грибами, с капустой, с солеными огурцами, с селедкой, с картошкой — и все это дело методично уминал. Последним оставалось сало — он и сало съел, уже, правда, без хлеба, как вроде бы десерт. Только джином запивал.

Усталость, тепло и невыносимая сытость давно разморили гостей, но дед Наиль больше не обращал на них внимания. Он ел сосредоточенно и очень буднично, как будто выполнял давно привычную работу, которую мог бы сделать и на ощупь, с закрытыми глазами. Казалось, прошла целая вечность, когда он, в конце концов отужинав, встал из-за стола.

— Я ожидала увидеть брюхо, как у гоголевского Пасюка, но Наиль за время ужина толще не сделался. Как садился за стол худой, так худым из-за стола вышел. Словно все эти килограммы еды сквозь него в пол прошли, — говорит Марина Владимировна.

— Спать лягете на печи или под печой? — спросил дед Наиль.

— Под печой, — ответил Петр Геннадьевич.

Наиль кивнул, явно довольный. Видимо, лежак на полатях был его царским местом. Под гостевую опочивальню отводились две лавки, которые Наиль поставил у печки впритык друг к другу. На лавки он бросил травяной тюфяк. К удивлению гостей — они все еще чему-то удивлялись — дед Наиль выдал им комплект хрусткого от крахмала постельного белья.

— Блох нету у меня, — сказал Наиль, — вы не бойтесь. У меня вообще никого нету.

Последнюю фразу, как показалось Марине Владимировне, Наиль произнес не без печали.

Она легла у печи. Петр Геннадьевич занял место с краю. «Под печой» они мгновенно провалились в сон. А вынырнули из него, казалось, через минуту, но за окнами уже было светло.

— Утро, — сказал Петр Геннадьевич.

— Угу. Вечера просветлее, — добавила Марина Владимировна.

Деда Наиля в доме не было. Гости успели встать и даже умыться, когда он вошел — румяный и распаренный, как будто из бани.

— Встали? Ну молодцы. А я снег чистил и вас разбудить боялся.

Каким образом можно было нарушить их сон, расчищая от снега двор, ни Марина Владимировна, ни Петр Геннадьевич не спросили. Тем более что дед Наиль, сбросив ватник у печки, потер руки и сообщил:

— Ну, завтракать садимся.

Завтрак он накрыл на три персоны — поставил на стол трехлитровую банку молока, яичницу из трех десятков яиц, разрезанный натрое хлеб и доску сала. Сковорода с толстой яичницей стояла посреди стола; хозяин выдал гостям вилки, а сам ел ложкой. Марина Владимировна говорит, что они с Петром Геннадьевичем совместно съели пять яиц, остальные двадцать пять уговорил дед Наиль, заедавший яичницу салом и хлебом.

— Мало еды едите, — сказал он, допивая молоко. — Не годитесь мне в работники.

Гости сочли фразу шуткой и вежливо хмыкнули в ответ.

После завтрака Петр Геннадьевич вызвался сходить в разведку и выяснить, есть ли у них с Мариной Владимировной возможность выбраться из гостеприимного дома. Снег еще шел, но ветер стих. Дойдя по расчищенной Наилем, но уже вновь припорошенной дорожке до калитки, Петр Геннадьевич открыл ее и очутился лицом к лицу с полутораметровым сугробом. Всю ночь снег наметало к заборам с надветренной стороны, и о том, чтобы с ходу преодолеть этот бруствер, не было и речи. Петр Геннадьевич вернулся в дом и попросил у Наиля лопату.

— Спешите? — спросил дед. — Дела?

— Да нас дочь уже потеряла, — сказала Марина Владимировна. — Телефоны не берут тут у вас.

— У меня нет вон телефона, — сказал Наиль. «И как-то обхожусь», — ожидала услышать Марина Владимировна, но дед промолчал.

Проход от калитки до дороги они пробивали втроем: дед Наиль и Петр Геннадьевич орудовали деревянными лопатами, Марина Владимировна держалась в арьергарде и зачищала тропу фанеркой. На дорогу нападало не более полуметра: пройти по ней, хоть и с большим трудом, было все же реально.

— В общем, выбрались, — говорит Марина Владимировна. — К обеду были дома.

— К обеду? — смеемся мы. — Здорово. Повезло.

— Да. Наиль уговаривал у него поесть, но мы не рискнули. Тогда бы точно никуда не ушли.

— А что «делика»?

Марина Владимировна допила пиво и сказала:

— А мы ее не нашли.

— То есть?

— Да очень просто. Помните? После того снегопада резко плюс был, все растаяло, мы туда приехали на моем «вице», к овражку. Ну что — издали еще увидали автобус. Подъезжаем, а это не «делика».

— В смысле?

— «Таун-эйс» там был.

— Вот это номер.

— «Эйс» был с номерами, кстати.

— И что дальше-то? Искали «делику»?

— Нет.

— Почему?!

Марина Владимировна покрутила в руках скелет камбалы.

— Странное это место, Овчарово, — сказала она.

— Ну, это-то да, — согласились мы. — Так почему вы «делику» в угон не заявили-то?

— Да потому, — сказала Марина Владимировна, — что мы, когда «таун» увидели, чуть там и не спятили.

— Да почему?! Ну застрял кто-то, не вы же одни ездите.

— Да потому, что «таун-эйс» этот — наш.

— Как это?

— Ну вот так это. Он у нас до «делики» был, и его у нас угнали. Пацаны, сопляки. Покатались, тюкнули — всю харю, говорят, разворотили, — и с Де-Фриза в море утопили. Мы ездили туда, смотрели — лежит такой на дне. Метрах в пяти от берега. Толку-то доставать, всей электронике каюк. Плюнули, «делику» вот купили.

— Вот это да.

— То-то и оно.

— Именно тот?

— Именно тот. Только целый. Если обивку не считать сзади, но это уже к Петечке вопросы.

— А что Петечка-то?

— А Петечка мой Геннадьевич арматуру любил в автобусе возить. У нас когда ростверки под забор делали, Петечка на доставке цемента и арматуры экономил. Весь салон угваздал и арматурой обивку прорвал в двух местах. Но это фигня, конечно.

Мы молчали, очарованные фигней. Глупо было произносить вслух версию о том, что на морское дно возле Де-Фриза кто-то уложил «делику», предварительно достав со дна «таун-эйс» и воткнув его в овраг на въезде в Южнорусское Овчарово. Наверняка все было намного проще, но как — мы не понимали. Да и обижать Марину Владимировну не хотелось.

— Наверное, это совпадение какое-то, — сказали мы, стараясь быть максимально тактичными. — Бывают всякие странные совпадения.

— Ладно, — сказала Марина Владимировна, — рассказывать так рассказывать. На «делике» Наиль теперь ездит. Говорит, она у него четвертый год. Документы показывал. Ну и действительно — четвертый. Но это наша «делика», сто процентов. Даже — не смейтесь — наш топор сзади лежит. Он его с собой возит почему-то.

Мы опять надолго замолчали. Автомобильная часть истории в головах наших не умещалась — бесполезно было даже пытаться осмыслить.

— А вы вообще-то в курсе, что вашего дома нет на гуглокартах? — спросила вдруг Марина Владимировна.

— В курсе, — ответили мы. — Не только нашего дома там нету.

— Ага, — кивнула Марина Владимировна, — всей улицы нет. Интересно, как это может быть? Суханка есть, Пригородная есть, Косой переулок через овраг от вас — на месте, а вашу Суворова — как корова языком.

Опять помолчали.

— Вообще, он нормальный такой дед вроде бы, — сказали мы, не очень уверенно возвращая тему к деду Наилю.

— Нормальный, — согласилась Марина Владимировна, оставив в покое остов камбалы. — Только машины тырит да жрет больно много.

— Ну, может, болезнь у него какая.

Марина Владимировна хмыкнула и покачала головой.

— Вы не поняли, — сказала она. — Вы не поняли.

Она снова начала крутить в пальцах рыбий хребет.

— Понимаете, — сказала Марина Владимировна, — столько, сколько он съел тогда за ужином — черт с ней, с «деликой», — даже не знаю, как и сказать-то. В общем, человеку столько не съесть.

Марина Владимировна положила на стол остаток камбалиного скелета.

— Нет, — сказала она, — мы с Петечкой ничего, не против. Мы же понимаем, что, если б не Наиль, нам бы конец. Так что черт с ней, с «деликой», ей-богу.

Она помолчала немного и добавила, уже вставая из-за стола:

— «Таун-эйс», к тому ж, ненамного хуже. Обивку зашила я, ничего, нормально. И, главное, никакой там в нем воды внутри не было, так что не тонул он ни фига.

— А где же он был-то?

— Ай, да кто же его знает, — сказала Марина Владимировна. — Кто же его знает.