Идеальный полёт

Лора Деренская

Мечтательница с Урала попадает на край земли и неожиданно для себя становится… Невыдуманная история удивительных приключений захватывает, как водоворот. Аборигены, афганские беженцы, слава, любовь! «Терра Австралия! Игрушечная страна», – восторгается доверчивая Александра. «Ах, этот загадочный русский акцент». Новый мир принимает иностранку с распростертыми объятиями и заодно… норовит поставить на колени. Удастся ли убить в оптимистке жизнелюбие? Вечен ли сладкий поцелуй счастья или чудес не бывает… Книга содержит нецензурную брань.

4. Шестидесятые, двадцатый век

Саша Лучина родилась в первый день весны, в разгар хрущевской оттепели. Обычно на Урале в это время еще трещат морозы. Пока была маленькой, девочка с нетерпением ждала этого дня, просыпалась раньше всех, однако притворялась спящей до тех пор, пока к ней не подходила мама и не будила ласковым: «С днем рождения, Сашенька!» При этом мамины глаза излучали такое тепло и нежность…

Мама вручала девочке подарок и напоминала, что к вечеру будет накрыт праздничный стол, придут гости…

Став чуть постарше, Саша уже боялась этого застолья. Поначалу все было прекрасно. Поздравления, тосты… Мама в этот день казалась особенно красивой и оживленной. Салатовое кримпленовое платье необычайно шло к ее сочно-зеленым глазам с густо накрашенными ресницами и тщательно уложенным коротким темным каштановым волосам. Яркая, морковного цвета помада оттеняла очень светлую кожу овального лица. Папа тоже выглядел веселым, улыбался гостям, обнажая прекрасные белые зубы. Природа подарила Владимиру Кузьмичу аристократическую и броскую внешность: смугловатая кожа, высокий лоб, прямой нос и умные серо-голубые глаза под густыми черными бровями.

Вроде бы такие разные, мать и отец все-таки чем-то были неуловимо похожи, и друзья не раз говорили об этом.

Отец много шутил, торопил с тостами, подливал себе и гостям и вообще был центром застолья. Говорили о прочитанных книгах, о новых кинофильмах, и почти всегда разговор съезжал на работу.

— Отличный ты мужик, Володя, головастый, — замечал кто-то из гостей. — Жаль, недолго замдиректора завода проработал…

— Да не нужны мне эти должности! — пытался отшучиваться отец, уже почти «добравший градус». — Целый день заседания, летучки, приказы-отчеты… Нет, это не для меня — я головой люблю работать.

— Да, брат, голова у тебя светлая, что называется, самородок!

— А потому что всегда учиться хотел! Вон, наши дети в школу через двор бегают, а я — за десять километров, и все лесом. Дождь ли, мороз ли — ни разу не пропустил. Бывало, мать вслед кричит: «Бегом беги, а то замерзнешь! И по сторонам оглядывайся — волков стерегись». Вот я и бежал по сугробам. На ногах кульки полиэтиленовые, сверху носки и валенки. Как вспомню… Тут-то, в городе, чего не учиться! Я вот дочери твержу: учись, учись! А меня никто не заставлял. Матери некогда — в горкоме целыми днями, а мы сами по себе. Четверо: две сестры и два брата, я младший. Отец с войны без ноги пришел. А в мирное время начальником — завгорторга. В войну трудно жили. Впрочем, как и все тогда. Помню, послали меня с карточками за хлебом. Уж не знаю, сколько мне было — лет пять, шесть? Домой с этой буханкой возвращаюсь, и она так пахнет… а в животе от голода аж урчит. Отщипнул я кусочек снизу — думал, поставлю на стол, никто не заметит. Потом еще кусочек отщипнул и еще. Шел и отщипывал и все помнил о том, чтоб незаметно. Так и выел всю мякушку — от хлеба одна корка, видимость осталась, а снизу дырка. Испугался я, что заругают, спрятался в сарае, поплакал там на бочке да и заснул с буханкой на кулачке. Я сплю, а меня уже ищут. Лира и Виктор, мои сестра и брат, по соседям бегали, спрашивали, не видел ли кто. А самая старшая, Лида, в магазин слетала, узнала, что я хлеб купил и ушел давно. Вернулась, в сарай заглянула, охнула, но будить не стала.

Когда поняли, что я всю буханку выел, ругать не стали, только вердикт вынесли: «За хлебом тебя больше не посылаем!»

Посмеявшись над рассказом отца, гости сдвигали рюмки под очередной тост: «Чтобы хлеба всегда было вдоволь, и главное — чтобы не было войны!»

— Так мать у тебя в горкоме работала? — уточнил один из гостей. — Удивительно, как не пострадала. Партийцев чаще всего забирали.

— Ну, звучит грозно: инструктор горкома комсомола всесоюзной коммунистической партии большевиков! Правда, на волоске… Однажды не вернулась с работы. Нет и нет! Мы сходили туда, а нам говорят, что ее на черной машине увезли. Отец в ответ ни слова, сидит мрачный и курит без передыха. Мы уж боялись, что матери больше не увидим, но нет, через сутки она вернулась — и тоже ни слова: где была, почему забрали, почему отпустили…

— А у меня дед сгинул в лагерях, еще в тридцатых, — тихо проговорил кто-то, а хозяин сменил тему:

— Я не рассказывал, как за брата экзамен сдавал? Он второй раз пытался в ленинградский политех поступить, в первый год физику завалил. А я как раз школу окончил.

— И Володю сразу автоматически зачислили в Уральский политехнический, — посчитала нужным вставить Лиза, которая любила мужа и гордилась им, — без экзаменов взяли, потому что школу закончил с золотой медалью.

— Да ладно, Лизок, — как-то застеснялся Владимир. — И не совсем золотой она оказалась: как раз в шестидесятом «за отличные успехи и примерное поведение» стали вручать медали не из золота пятьсот восемьдесят третьей, а из медно-латунного сплава томпак, с золотым напылением.

— Все равно это считается золотая медаль! — настаивала жена, а кто-то предложил выпить за медалиста.

После того как рюмки вернулись на стол, Владимир продолжил:

— Виктор опасался, что опять физика камнем преткновения будет. Вот я на день и полетел в Ленинград. Являюсь вместо него на экзамен, а один из членов приемной комиссии смотрит на меня пристально и заявляет: «Что-то вы как будто помолодели, по-другому сегодня выглядите». Я не растерялся и бодро так отвечаю: «Выспался хорошо!»

Гости расхохотались.

— Сдал?

— А как же, нормалёк! Помог брату осуществить мечту: уж очень он хотел жить в прекрасном городе на Неве. Ну а мы здесь. У него там архитектура, а у нас — природа!

С этим никто не спорил.

Засиживались допоздна. Включали проигрыватель, танцевали, всем было весело.

Когда гости расходились, Сашина мама принималась убирать со стола. Но стоило ей дотронуться до недопитой бутылки водки, останавливал:

— Не трогай!

— Может, хватит, Володя? — несмело возражала Елизавета Васильевна.

— Ты мне еще указывать будешь? — взрывался отец.

Когда Владимир Кузьмич добирал «определенный градус», поведение его менялось: он становился раздражительным и грубым. А пил он часто. Поводом «отпраздновать» могло служить что угодно: день рождения коллеги, премия за рационализаторское предложение или перевыполнение квартального плана, любой праздник, даже не отмеченный красным в календаре… Стоило только начать — остановиться было труднее. Поэтому и в кресле замдиректора завода просидел недолго, а в инженерах держали только за светлую голову — по трезвости ей цены не было.

Для людей он был отличным специалистом, а для семьи…

Саша редко видела отца трезвым, хотя, возможно, это лишь детские впечатления — ведь обычно в памяти остается только что-то яркое или страшное. Коротким пунктиром в воспоминаниях мелькали мамины музыкальные утренники или поездки к бабушке. И длинными тире — страх, ежедневное ожидание отца с работы. Каким он придет: трезвым или выпившим, в благодушном настроении или нет? Не начнет ли цепляться по любому поводу, не дойдет ли до скандала, крика, оскорблений?

Мама в ответ молчала, предпочитала сгладить, чтобы не слушать ядовитые пьяные бредни мужа. Саша вся сжималась от испуга, старалась быть незаметной.