Трамонтана. Король русалочьего моря

Лоурелл Т.К., 2023

Европа стоит на грани катастрофы, но у тех, кто принадлежит к тайному народу магов, свои проблемы. На плечах потомков благородных семей лежит бремя древних тайн, а Дар, способный творить чудеса, не может спасти их от смертоносных проклятий. В тайную Академию Трамонтана в числе избранных поступают наследница знатного рода Исабель, герцогиня Альба, которую пожирает проклятье волшебного огня, и ее скованный древней клятвой вассал Ксандер ван Страатен, прозванный принцем русалок. Когда над Трамонтаной сгущаются тучи, готовые поглотить мир, героям придется противостоять надвигающейся буре и разобраться в том, кто же они есть на самом деле.

Глава 5

Адриано

— Привет!

Когда открылась дверь, Ксандер от книги оторвался не сразу. Единственным, кто мог войти без стука, была Исабель, а перед ней вскакивать, как он знал по опыту, было бессмысленно: если она в настроении добром или хотя бы задумчивом, то соблюдения этикета не заметит, а если в злом — все равно к чему-нибудь придерется. Но вот этот бодрый голос точно принадлежал не ей, если она, конечно, каким-то колдовством не сменила пол.

— Привет, — повторило явление, на поверку оказавшееся довольно высоким, даже, наверное, с самого Ксандера парнем.

Впрочем, на росте и принадлежности к полу их сходство заканчивалось. Вошедший был смугловат, темноволос и при этом обладал удивительно яркими бирюзовыми глазами, а ухмылялся так, будто родился с этим выражением лица и просто не представляет, как можно вести себя иначе. А еще его лицо казалось смутно знакомым, хотя откуда, память отказывалась выдавать.

— Привет, — отозвался Ксандер и, отложив книгу, встал.

На это действие парень шагнул к нему с такой радостной готовностью, словно собирался обнять, но передумал и только протянул руку, которую Ксандер осторожно пожал. Рука оказалась сильная, мозолистая, и такие мозоли Ксандеру были знакомы: такие оставляют только весла.

— Я Адриано Мочениго, — все так же бодро и радостно, словно не веря своей удаче, сообщил новопришедший. — Мы это, соседями будем. — Видимо, на лице Ксандера что-то отразилось, потому что он добавил: — Понимаю, но, видно, тут такое уж правило, один бы ты не остался.

Надежде Ксандера на одиночество не исполнилось и дня от роду, сжиться он с ней не успел, поэтому хоть и не без сожаления, но кивнул.

— Ксандер ван Страатен, — представился он и приготовился, не без некоторого злорадства, к привычной реакции.

Реакции не последовало.

— Нидерландец? — легко поинтересовался его новый сосед, бросая объемистую сумку в угол у оставшейся до сих пор незанятой второй кровати. — Это здорово. А я из Венеции.

— Фламандец.

Адриано глянул через плечо. Теперь он был занят тем, что бережно распаковывал на кровати укутанную в кожу и мягкую ткань гитару. Вот уж не хватало! Чего-чего, а этого добра Ксандер наслушался еще в Иберии и вовсе не жаждал продолжить знакомство еще и в Академии.

— Извини, я у вас почти не был, только там, где… в общем, на Рейне, так что Фландрия или там Зеландия…

— Я имею в виду, — безжалостно уточнил Ксандер, — что я из тех, кто связан Клятвой.

Только в этот момент его осенила мысль, что парень мог быть вовсе из вилланов и потому совсем не в курсе Клятвы, но Адриано оставил свою гитару и выпрямился так, что стало ясно: из какого бы он ни был рода и племени, про Клятву он знал.

Что будет дальше, Ксандер видел не раз: либо откровенное презрение, либо жалость, и он бы не смог сказать, что хуже. Но имелся и несомненный бонус: с объятиями сосед больше не полезет и гитарку свою терзать будет где-нибудь подальше, а то и вовсе заходить будет только переночевать.

С минуту Адриано его изучал. Лицо при этом у него было странное: без тени былой ухмылки, брови нахмурены над жестким прищуром, и ощущалось это даже немного неприятно, будто на Ксандера смотрел кто-то другой, взрослый и недобрый, и при этом все еще странным образом знакомый. Но вот презрения в этом лице не было, как, впрочем, и жалости.

— Ладно, — наконец сказал венецианец, — потом разберемся. Скажи только сразу, что в чем выражается и когда за помощью бежать.

— Не в чем тут разбираться, — отрезал Ксандер, — и помогать незачем.

— С помощью — это как знаешь, дело твое, — покладисто согласился Адриано, отворачиваясь обратно к гитаре, но перед тем успел снова подарить фламандцу свою кривоватую ухмылку. — Но рассказать придется, потому что, если с тобой что случится, а я испугаюсь с непривычки, дураками выйдем мы оба.

И тут память очнулась и выдала воспоминание: полумрак зала с колоннами, мерцающие в нишах камни и веселый будущий однокурсник с его варварским танцем восторга.

— Ты тот самый парень!

Адриано сощурился снова, но с любопытством.

— Ты тогда взял камень и убежал. Обратно в Лабиринт?

Тот враз поскучнел и неохотно кивнул.

— Было дело.

— Зачем?

— Потом расскажу. Как-нибудь. Если захочешь.

Ксандер пожал плечами. Похоже, большего ответа от него не ожидалось и не желалось: Адриано ничего требовать не стал, просто повернулся обратно, чтобы закончить с вещами. Разложенное он где-то поправил, еще раз погладил гитару и, видимо, сочтя, что на этом неприятную для него тему можно бы и замять, сел на кровать и снова уставился на Ксандера.

— Как тут вообще? Я ж пропустил, что сегодня было.

— Нормально, — не стал упираться Ксандер, — уроков и было-то всего три, если честно, так что ты не много пропустил. Разве что лекцию ректора…

Странное дело, эта лекция в памяти сохранилась как живая, он мог бы, закрыв глаза, даже представить д’Эстаона прямо перед собой, услышать голос, словно еще сидел в том зале, но пересказать… не то чтобы он не умел подобрать нужных слов, но, стоило ему подумать об этом, все выходило несколько беспомощно и вполовину не так красиво и доходчиво, во всяком случае, на его взгляд. Впрочем, Адриано требовать пересказа не стал, только кивнул.

— Это-то он мне уже изложил, когда меня вытащили и зубы стучать перестали.

— Из Лабиринта?

Глаза Адриано блеснули.

— Я ж там заблудился. Ну не то чтобы заблудился… В общем, я пошел назад, а там ничего. Совсем. Только огоньки где-то и голоса слышны, но за голосами идти… короче, зря я это затеял. А потом вообще все исчезло, и огоньки выключили, и стала просто темь непроглядная. И холодно ужас как, я продрог до последней косточки. Лег, где вроде было немножко поглаже, и думал, что просто усну тут и помру.

— А как же… — Ксандер запнулся.

Испытание у каждого свое, и спрашивать о чужом… Он бы о собственном не рассказал вот так первому встречному. Адриано, впрочем, понял.

— Нет, как на испытании, этого не было вообще, — сказал он уже бодро, словно о жутком, но все-таки захватывающем приключении. — Только ничего не видно — ну, совсем ничего, даже пальцев вытянутой руки, а ведь я хорошо в темноте вижу. В общем, устроился я, свернулся поплотнее, чтоб не так холодно, и думаю: все, кранты мне, тут-то я и кончусь, прощай, мой добрый мир. И тут — он!

— Кто?

— А черт его знает, — уже почти восторженно поведал новый сосед. — Черный человек. Вижу — идет и словно вглядывается в темноту, и улыбается — так улыбается, скажу я тебе, что у меня сердце в пятки ушло, и как я в эти камни не просочился, не знаю, но старался как мог. Думаю, надо зажмуриться, но страшно же! Так и смотрю, как он подходит все ближе и ближе…

Его голос упал до драматического шепота, и Ксандеру пришлось наклониться почти голова к голове, чтобы расслышать певучий, мягкий, словно в латыни специально для него нашлись еще гласные, вкрадчивый этот шепот.

— И тут он как схватит меня за плечо! Я аж заорал!

От такого резкого перехода и вдобавок демонстрации, когда смуглые пальцы сжали Ксандерово плечо с внезапной силой, Ксандер сам чуть не заорал, поэтому легко такое сразу понял. Зато это действие слегка стряхнуло оцепенение от шепота, поэтому он выдохнул:

— А он?

— А он смотрит на меня своими черными глазищами… У тебя, кстати, не черные? А то мало ли, может, это я в обиду…

— Нет, — Ксандер даже чуть повернул голову, чтобы на свету было виднее, — я черные тоже не люблю.

— Ну да, верно… Смотрит он своими черными лупалками, словно дырку во мне прожигает, и у меня враз горло перехватило, и рад бы дальше орать, а не могу. Только что есть силы к себе камушек мой прижимаю, он же мой честно, так?

Ксандер кивнул.

— Ну вот, прижимаю его прямо к сердцу, и тут он его увидел. Ну, думаю, все, теперь точно убьет или умучает, а мне, как назло, ни одна молитва на ум нейдет, так, думаю, и помру нераскаянным, и будет мне холодно всю вечность теперь…

— В аду же жарко, — не выдержал и уточнил Ксандер.

Адриано поднял бровь.

— Да ну? Ты Данте читал?

Ксандер читал, но немного, и было это слишком давно, еще дома, и до ужаса скучно. Память отказалась сохранить хоть какую-то деталь из постоянного списка неизвестных ему людей, с которыми классик упоенно сводил счеты, поэтому возразить ему было особо нечего.

— Во-от, — удовлетворенно отозвался венецианец, — а рассуждаешь.

— Так чего черный человек-то?

— Этот-то? Посмотрел он на камень, на меня, потом опять на камень, улыбнулся своей страшной улыбкой и говорит: «Вот как… добро пожаловать, юноша, в Академию».

Ксандер выдохнул и фыркнул.

— Учитель, что ли?

— А черт его знает, — повторил Адриано, чуть пожав плечами. — Только вытаскивать он меня не стал, повернулся и ушел. А потом пришли уже другие.

— Значит, на помощь позвал.

— Не знаю, чему там помогать, — хмыкнул Адриано. — Подняли и повели, только и всего, не то чтобы там с чудовищами сражаться пришлось. И если это он за помощью ходил, то его только за смертью посылать, я потом там в темноте просидел еще невесть сколько, не очень-то они торопились.

— Кто ж их знает, — отозвался Ксандер, но даже на его собственные уши это звучало неубедительно.

— Да ладно, — махнул рукой венецианец, — не берем в голову. Если он учитель, то я его найду здесь и спрошу, тогда и узнаем. А теперь айда спать? Или поизучаем окрестности?

— Спать, — решительно сказал Ксандер.

Всю ночь ему снился черный человек. Во сне он был похож на всех Альба сразу, и Ксандер от него убегал со всех ног, но человек превращался в черного пса — нет, даже в целую стаю псов с угольями вместо глаз и пламенем из пасти, и когда они лаяли, все вокруг пылало. В конце концов, они загнали Ксандера в круг пламени, он съежился внутри, понимая уже, что это конец, и тут к нему прямо из огня протянулась рука…

— Смотри, какое утро! — возопил до отвращения бодрый голос.

Его выдернуло из кошмара, словно на голову опрокинули ушат холодной воды. Он сдернул с себя влажное от пота и потому противное одеяло и вскочил, вздрагивая всем телом под веявшим из окна прохладным ветерком.

На окне сидел Адриано. Одет он был совсем по-простому, в льняную рубашку и льняные же, закатанные почти до колена штаны, но это смотрелось на нем ладно и щеголевато, словно в этом наряде таился неизвестный Ксандеру форс и фарт. Фламандец даже с тоской подумал о том, что в его гардеробе не имелось ничего подобного, только куча безупречно мрачных, разной степени вышитости иберийских тряпок.

Другое дело — дома, вздохнул он и глянул на часы.

— Какого черта! — чуть не простонал он. — До первого урока еще два часа!

Венецианец ничуть не смутился.

— Зато можно искупаться, — заявил он и глянул через плечо туда, где плескалась вода озера, или рва, или омута, или что оно там было: Ксандер в пресной воде разбирался не очень. А вот то, что их комната была от этой воды на высоте небольшой мачты, оценить он мог, как и то, что под непроглядно-зеленой поверхностью могло скрываться что угодно.

— Только отсюда прыгать не вздумай, — предупредил он, уж больно готовым к этому выглядел его безумный сосед.

Адриано перевел взгляд на него и пару раз сморгнул, так что Ксандеру стало ясно: если он и был безумен, то явно не настолько. А потом вдруг вздохнул.

— Я должен тебе сказать очень важную и тайную вещь, Сандер.

— Что ты не такой идиот? «Как кажешься», — добавил фламандец в уме.

— Что я чудовищный, — венецианец подтянул ноги, садясь на подоконнике по-турецки, — невероятный, — его спина отодвинулась так, что касалась бы окна, если бы оно не было распахнуто настежь, — трус.

И чуть откинулся, падая спиной вперед туда, в высоту и непроглядную воду.

Ксандер и охнуть не успел, как уже кинулся к окну сам, но увидел только мелькнувшие в воздухе и утреннем тумане ноги и штаны из небеленого льна. Впрочем, увидел он и то, что венецианец был хоть и сумасшедшим, но не совсем самоубийцей: он ловко извернулся в воздухе и сумел войти в воду как рыба, почти без плеска. Томительный удар сердца спустя из омута вынырнула темноволосая голова, и Адриано махнул рукой.

— Эгей!

Самым разумным было, конечно, пойти в теплую ванную и нормально помыться, раз уж спасательных действий не требовалось, а последние остатки сна слетели — и не такой это был сон, чтобы Ксандер стремился в него вернуться. Или можно было, судя по восторгу плававшего внизу соседа, спуститься и в самом деле окунуться в наверняка холодную, но бодрящую воду — не прыгать же отсюда, в самом деле…

Не прошло и минуты, как Ксандер стоял на подоконнике.

— Сигай сюда, тут здорово! — звал певучий безумный голос.

И Ксандер сиганул.

Адриано не соврал: вода была и в самом деле здоровская. Речная или там какая, но она надежно смыла с Ксандера последние остатки ночной жути, порядком освежила и взбодрила, и, согревшись сначала в горячем душе, а потом — здоровенной чашкой кофе с вафлей на меду, он решил, что сумасшествие соседа было, может, и заразным, но не таким уж больным, как сперва показалось.

— Ван Страатен, ван Страатен, — задумчиво пробормотал Адриано над своим кофе, порядком испорченным на вкус Ксандера изрядной дозой молока и даже каким-то сиропом. — Где же я… святой Марк и его лев! Так «Летучий голландец» же!

— Есть такое, — признал Ксандер, приятно удивленный: в Иберии никого сказки и легенды вассалов не интересовали. — Капитан ван Страатен — мой предок.

— Ух ты! — радостно выдохнул Адриано. — А ты его видел?

— Однажды. Он же обычно там, на юге…

— Пытается обмануть дьявола и обойти мыс Горн, — с готовностью подхватил венецианец.

— Ага. Но раз в семь лет он приходит к нашим берегам — в старину как-то они даже мешок кинули на проходивший мимо корабль, а там…

— Сокровища?

— Почта, — чуть улыбнулся Ксандер. — Моряки «Голландца» написали домой родным. Только их корабля так долго боялись, что никто не подходил достаточно близко, а когда подошел, было уже слишком поздно. Все, кого они знали на земле, умерли. Письма-то доставили, но толку с того.

— Но ты видел, да?

— Ага. Я тогда еще совсем мелким был, еще до того, как меня забрали. Дядя Герт посадил меня на плечи, и я увидел — так-то там толпа собирается, это у нас почти праздник.

Он словно воочию увидел это снова: опустевшую бухту и прижавшиеся испуганно к берегу лодки, суденышки и даже один невесть как забредший фрегат; примолкшую кучу людей, вытягивающих шеи, чтобы получше разглядеть, и — его: словно вставший на рейде, едва вблизи берега, на мучительно небольшом расстоянии — корабль, от которого остался остов, обвисшие паруса, истрепанные тысячей бурь, и изможденные силуэты на борту, тоже напряженно вглядывающиеся и ждущие — чего?

— Страшно было? — тихо спросил Адриано.

— Не страшно, — чуть мотнул головой Ксандер, — скорее… грустно. Они ведь уже все давно мертвы, но не могут даже мертвыми вернуться домой, пока живо проклятье, и могут только посмотреть на родину — и опять уйти.

Как и он, потомок их капитана.

— Да, — с неожиданным пониманием кивнул рядом венецианец. — Это очень-очень грустно — быть проклятым.

— Очень мило, — раздался от двери столовой голос, об обладательнице которого Ксандер в кои-то веки успешно забыл и не особо-то по этой памяти скучал.

Он вскинул голову: так и есть, на пороге стояла уже одетая как на парад Белла, а за ее спиной маячила светловолосая голова Одили, но голос ее был сух так, будто там был дон Франсиско, не иначе.

— Это еще кто? — шепнул Адриано.

Ксандер вздохнул и встал, и венецианец последовал его примеру, так, что когда Белла подошла, ни одному из них не пришлось говорить с ней снизу вверх.

— Позволь мне представить тебе Исабель Альварес де Толедо, мою сеньору.

Слегка расширившиеся глаза были единственным предупреждением, какое он получил, прежде чем она со всей дури залепила ему пощечину. Ладонь была горячей — разозлилась, видно, не на шутку. Но когда заговорила, этого огня в голосе не оказалось ни на йоту.

— Ксандер, я бы посоветовала вам немедленно отправиться в библиотеку и выучить правила этикета.

Он сморгнул невольную влагу и встретился глазами не с ней — незачем злить, — а с Одилью. Вид у той был слегка ошалелый — видно, не ждала таких разборок, — и чуть сдвинулись брови, но она промолчала, только глянула в сторону Адриано, как будто передавала пас ему. Ксандер глянул в ту же сторону и тоже слегка ошалел.

Оказалось, его новый сосед умеет изобразить не просто поклон, а поклон безупречный, какой и в доме Альба одобрили бы без оговорок. Только вышло у него это при этом с такой залихватской дерзостью, будто он пират, кланяющийся обнаруженной на захваченном корабле прекрасной донье, или уличный мальчишка, поймавший брошенную из кареты монетку.

— Мое восхищение, madonna! Вы так строги, что я трепещу!

Белла, похоже, онемела. Одиль кусала губы, явно стараясь не рассмеяться.

— И я в отчаянии, что косвенно вызвал ваш гнев, поэтому не буду больше рисковать и умчусь следом, — заверил его сеньору Адриано, блестя своими диковинного цвета глазами, и развернулся к Ксандеру так, будто они все танцевали, и этот поворот был давно согласованным шагом. — Не дело заставлять сеньору повторять дважды, не так ли, друг? Целую ваши ноги, madonna!

И поволок Ксандера прочь буквально за рукав, по ходу подмигнув беззвучно смеющейся Одили, хотя почему, Ксандер не понял, да и не горел желанием разбираться. Щека все еще горела — рука у сеньоры была тяжелая, чего и не подумаешь по ее виду. И чего, спрашивается, разозлилась? Нет, теперь он припоминал что-то насчет того, что женщин не представляют, но…

— Прости за эту сцену.

На Адриано он не мог смотреть. Как ни старался, но совсем не переживать после каждого публичного рукоприкладства Исабель у него не получалось.

Адриано расхохотался.

— Помилуй, Ксандер, о чем ты? Она восхитительна, твоя сеньора! Какой пыл, какая страсть! Истинная иберийка, клянусь святым Марком и его львом!

— Да уж, — проворчал Ксандер, — вот уж в чем можно не сомневаться.

— Надо пригласить ее на танец. Вы же тут вечерами танцуете? Ну, после уроков?

Вот уж чего не хватало!

Танцы Ксандер не любил. Его учили, конечно, дон Алехандро вообще намеревался из него сделать приличного идальго, и танцы, как и фехтование, были тут важной частью. Учила и мать, но немного, и тоже совсем не тем танцам, которые ему нравились-таки: веселым и заводным круговым пляскам, так любимым во фламандских кабаках после изрядной дозы доброго пива. Мать предпочитала всякие «приличные» вальсы, фыркая даже на польку.

— Лучше позови ее подружку, хоть не обожжешься.

— Нет, эту бессмысленно, — легко отозвался Адриано. — Танец — это страсть и огонь, мой друг, а тут этого не будет.

— Откуда ты знаешь?

Адриано фыркнул, как будто вопрос был редкостно дурацкий.

— Кому, как не мне. И потом, знаешь ли, танцевать по-нормальному с ней — ну, не инцест, конечно, но где-то по ту сторону извращений…

Ксандер почувствовал, как у него запылали уши.

— Какой инцест, ты о чем?

Адриано с мгновение смотрел на него, нахмурившись, а потом хлопнул себя по лбу.

— Я кретин, — сказал он с подкупающей искренностью. — Я ж не сказал. Тем более там все так драматично развивалось… Она моя сестра.

— Одиль? Одиллия де Нордгау?

— Одиллия де Нордгау Мочениго, — поправил венецианец. — А я Адриано Мочениго ди Нордгау.

— Подожди, — Ксандер остановился сам и тоже ухватил Адриано за рукав для верности. — Но раз вы на одном курсе — вы же не близнецы?

Адриано расхохотался так, что с ближайшей крыши с шумом снялась целая стая голубей. Ксандер и сам прыснул: по здравому размышлению, он знал мало людей более друг на друга непохожих, чем призрачно-бледная Одиль и этот сын адриатических лагун.

— Нет-нет, ты что, — отсмеявшись, ответил венецианец. — Дали меня на полгода старше даже. Нет. У нас один отец, это да, только матери разные. Я и вырос при маме, а он меня к себе забрал, когда она умерла, а нам с сестрой по семь было, и признал. Ты не подумай, я сестренку люблю, и она меня, но просто — ну, не так, чтобы… как в танцах.

Уши Ксандера на этом всерьез вознамерились отгореть напрочь, судя по ощущению.

— Что ж ты не сказал?

— А я не знал, прошла ли она, — пожал плечами Адриано. — Я ж так, украдкой сюда, отец сказал, что не пустит, что я не пройду и помру. Собственно, я и учиться-то не думал особо, точнее, не думал дальше испытания. Кстати, об учебе — у нас сегодня-то что?

Ловкость Адриано в нырянии и поклонах загадочным образом не распространялась на полезную деятельность, как выяснил Ксандер сначала на уроке истории будущего, где простейший расчет завтрашней погоды закончился взрывом, а потом на уроке артефактологии, который шел вполне мирно до того момента, пока из статуэтки быка минойского периода не поползли змеи, стоило Адриано покрутить ее в руках. Впрочем, надо было отдать должное мадам Энкоссе, урок она не прервала, только позвала профессора Скотта зачаровать змей, а от класса потребовала порассуждать, почему вдруг безобидная тысячелетиями штука могла так отреагировать и на что.

После урока Исабель хотела было подойти к Ксандеру, но Одиль ее утащила, и он подошел к Адриано. Венецианец печально сидел и тыкал пальцем в почти уснувшую змею, которую Майкл Скотт деловито укладывал на плечи. Еще пара змей устроились на его руках и, похоже, замечательно там себя чувствовали.

— Ничего, моя хорошая, сейчас выйдем, и выпущу тебя, — проворковал рыжий профессор. — Ван Страатен! А что это вы тут делаете?

— Так у нас сейчас обед будет, профессор, — пояснил фламандец, чуть улыбнувшись и кивнув в ответ просиявшему Адриано.

— А это вас двоих не касается, — бодро сообщил им Скотт. — У вас ориентация. Ректор хотел сам зайти, но послал меня, а тут как раз Шарлотта со змеями, вот и сложилось…

— Ориентация? — это они сказали в унисон, и скептическое лицо Скотта смягчилось.

— В нормальной ситуации вы все этот год посещаете одни и те же занятия, — объяснил он, — чтобы мы точно знали, что все будут знать необходимую базу. А потом, по идее, ученики уже могут более уверенно определиться в том, чего хотят в будущем. Но! Он поднял вверх палец, вокруг которого обернулся самый кончик змеиного хвоста. — Есть и те, кто уже определился, — как вы, ван Страатен, если я правильно понимаю, и вы, Мочениго. Поэтому вас, — палец ткнул Адриано в грудь и, видимо, чувствительно, потому что венецианец поморщился, — я отведу к ректору. А вас, — тыкать Ксандера Скотт не стал, но указал в его сторону, — уже ждут в лазарете.

Лазарет Академии оказался на поверку небольшим каменным строением под вытянувшимися ввысь крепкими, как колонны, соснами. Ксандер постучал, но ему никто не ответил, и тогда он вошел, осторожно оглядываясь, но внутри по-прежнему не обнаруживалось никого живого. Зато обнаружился ряд уютных комнаток, в одной из которых он не отказался бы полежать, и кабинет с полками едва не до потолка, где нижняя половина была сплошь уставлена крайне любопытными склянками и бутылочками.

— Так ты, возможно, мой новый ученик.

При первом же звуке этого шелестящего голоса, внезапно раздавшегося у него над ухом, Ксандер, за размышлениями забывший о времени, вскочил на ноги, опрокинув стул. Почти беззвучный смех был ему наградой. Несколько обескураженный, он обернулся, чтобы посмотреть на своего неожиданного собеседника. Точнее, собеседницу. Миниатюрная — она едва доставала ему до подбородка, — худенькая и какая-то вся хрупкая, она потирала тонкие, несколько высохшие руки и все смеялась. Волосы ее соперничали белизной с простым льняным платьем, лицо, когда-то несомненно красивое, с правильными крупными чертами, теперь расчерчивали морщины, но удивительно большие, темные и влажные, как у оленя, глаза смотрели ясно и зорко.

— Господин Сидро говорил мне, — проговорила она, еще посмеиваясь, и взялась обходить его кругом, — что один из новых учеников уже сейчас знает, что хочет заниматься врачеванием. Значит, это ты Ксандер ван Страатен?

— Да, — выдавил он.

— Это хорошо… ты здоровый. Ты ведь здоров?

— Да, — ответил он, невольно глянув на свои руки.

Либо собеседница отметила этот взгляд — хотя ему-то казалось, что ее больше заинтересовали в тот момент его ботинки, — либо его выдало что-то еще, но ее сухая лапка деликатно, но твердо отодвинула длинную манжету. С минуту темные глаза изучали представший им шрам, а потом она так же мягко поправила рукав.

— Это несчастный случай.

— Можно сказать и так, — почти неслышно, явно самой себе, сказала она. — Да, ты здоров. Это хорошо. Мой учитель говорил, что лучшие целители выходят либо из тех, кто воплощает здоровье, либо из тех, кто привык сам бороться с болезнью и смертью.

На это Ксандеру было нечего ответить, поэтому он просто дождался, пока это странное существо не закончит свою инспекцию и не встанет вновь перед ним.

— Хм-м, — сказала она тогда, глядя ему в лицо и чуть наклонив набок голову, как птица. — Скажи, а ты ведь из того… морского народа с дамбами?

— Да, из Фландрии… — В его памяти вдруг всплыл вчерашний вечер, певучий голос нового соседа, перечисляющего провинции, а одновременно с этим потеплела ушибленная пощечиной щека, и, улыбнувшись с вызовом, он поправился: — Нет. Из Нидерландов.

Дерзость ответа его собеседница либо не заметила, либо проигнорировала.

— Я тоже в некотором роде из Нижней страны, — безмятежно сообщила она ему. — Только южнее твоей. Меня зовут Мерит-Птах.

Он сморгнул.

Потом сморгнул еще раз.

— Сколько же вам лет? — вырвалось у него прежде, чем он успел прикусить язык.

— Много, — все так же спокойно отозвалась она, но веселье все еще пряталось в морщинках у миндалевидных глаз. — Очень много, наверное. Поэтому я и знаю много, и буду хорошо тебя учить. А вот будешь ли ты хорошо учиться — это уж твое дело.

Завороженный, он только кивнул.

— Скажи мне, ты хочешь научиться ради себя, ради всех или ради кого-то одного? Отвечай, не бойся: каждого приводит свой путь, но приходят все к одной цели. Но мне хотелось бы, чтобы тебе сразу было интересно.

— Мне интересно будет, наверно, все, — осторожно сказал он. — Но нужнее всего…

–…как лечить ожоги, — закончила она. — Договорились, Ксандер. Ты же не против, если я буду звать тебя по имени?

Он помотал головой, понимая, что попросту пялится во все глаза на нее, и снова услышал ее смех, и почувствовал, как сухая узкая ладонь легонько коснулась его щеки, той самой, по которой пришлась пощечина.

— Как же вы краснеете, северяне! Никак не привыкну!

Он не мог не улыбнуться.

Первым, что он услышал, подходя к Башне Воды спустя два часа — два восхитительных часа того, что он решил записать в память как инициацию в профессию, — была гитара. В небольшом дворике замка звон ее струн разносился на диво, а еще — стук каблуков по камням, легкий, словно кто-то отбивал ритм. Иберийская гитара и иберийский танец, хотя во дворике, на нагретых за день солнцем камнях, сидели все его однокурсники.

И играл к тому же вовсе не ибериец, а Адриано. Он играл, вовсе не глядя на танцующих и слушающих, словно говорил наедине со своей гитарой и пел словно вполголоса только ей одной, хотя пел хорошо, надо было признать. И только когда Алехандра, весело тряхнув кудрями, крикнула ему прямо посередине песни, в той бесцеремонной иберийской манере, к которой Ксандер так и не смог привыкнуть, какое-то ободряющее восклицание, венецианец поднял голову с неожиданно доброй и смущенной улыбкой, будто его застали целующимся с любимой девушкой, и хоть и не посмеялись, но…

Из тех двоих, кто танцевали, иберийка была только одна. И это была Белла.

Ксандер хмыкнул, вспомнив слова Адриано про страсть: вот уж чего тут не было, того не было. Сеньора танцевала будто сдавала экзамен: как всегда прямая, решительная и чуть поджав губы в напряжении. Вообще она ничего так не напоминала, как птицу, обнаружившую что-то у ног и аккуратно переступающую, чтобы никак не коснуться неожиданной находки.

А вокруг нее с гибкой грацией лебедя на воде скользила Одиль — и каждый изгиб был мягким, и каждый шаг — естественным, будто никакого другого и сделать было нельзя, и это было очень красиво, но и в этом страсти не было ни капли.

Только в середине танца они, видимо, как-то приспособились друг к другу — во всяком случае, Белла подняла глаза, улыбнулась, немного расслабилась — и наконец последнюю часть танца они уже исполнили весело и гордо, похваляясь каждая умением другой и словно празднуя друг друга.

Дотанцевав и получив аплодисменты, они отошли в сторонку, но Адриано остался там, где сидел, и Ксандер присел рядом с ним.

— Решил не танцевать с сеньорой?

Адриано поднял голову от гитары и подмигнул.

— Я пригласил! Это она отказалась. Ну ничего, еще успеется. Как твоя ориентация? Кстати, я забыл спросить, кем ты…

— Врачом, — отозвался Ксандер.

— Дело стоящее, — одобрил тот.

— А ты?

На лице венецианца опять появилась та смущенная улыбка.

— Я хочу летать.

Ксандеру сразу вспомнилась первая лекция профессора Скотта, который наверняка уже услышал про желания Адриано и наверняка уже и ему объяснил, почему это невозможно.

— Это как птица, что ли?

— Я буду авиатором, — пояснил венецианец. — Понимаешь, в самолете. Не будешь смеяться?

Ксандер бы, может, и посмеялся, но вспомнил и другое: маленькую племянницу Филиппу и ее сокровище — жестяной сундучок, куда половину ее жизни, целых три года, вся семья добавляла все больше и больше открыток и фотографий странных летательных аппаратов, в которые она влюбилась в тот же час, как увидела один из них в небе над Амстердамом.

— Не буду, — серьезно сказал он.

Адриано кивнул, словно этого и ждал, и облокотился на гитару.

— Знаешь, меня ждет самолет. Правда, я не вру. Четыре года назад я упросил отца съездить в Милан, там была большая выставка и столько самолетов, — он каждый раз любовно выговаривал это слово. — И с двумя крыльями, и с одним даже…

— Это как это — с одним? — засомневался Ксандер, представив себе эдакую несуразицу.

— Так у них два крыла, — Адриано провел ладонями параллельно земле, будто гладил эти воображаемые крылья, — это одно на самом деле, цельное. Это у птиц их два, а самолеты-то летают, но крыльями не машут.

— Всегда думал, как это у них получается.

— И я, — рассмеялся Адриано. — И всех там расспрашивал. Правда, по-настоящему мне отвечал только один. Он был с востока, его звали Алессандро, почти как тебя, кстати, и он был совсем молодой, наверное, поэтому и не возражал, что пацан какой-то под ногами вертится. Даже фотографию мне надписал, вот.

— Здорово, — сказал Ксандер, которому как раз было довольно-таки все равно, как эти странные громыхающие железяки держатся в воздухе, но уж больно Адриано был в этот момент похож на маленькую Филиппу. Вот уж кто бы после такого рассказа сразу потребовал показать ей и фото, и подпись, и еще в подробностях пересказать объяснения молодого инженера.

— И Алессандро вдруг меня по плечу хлопнул и говорит, мол, парень ты дельный, видно, приезжай к нам, как подрастешь, будешь летать, если отец, конечно, отпустит. А отец и говорит: «Отпущу, чего ж не отпустить, но только вы мне обещайте, синьор Яковлев… его так звали, смешное имя… что сделаете ему самый лучший самолет на свете. А то тут тевтоны, нет, немцы, вот они говорят, что ваши самолеты куда хуже их, а так, чтобы с одним крылом — так и летать не смогут». Это правда, был там один такой, все прыгал, орал и говорил, что у тех, с востока, макеты стоят на выставке, а не настоящие самолеты. А они настоящие, я точно знаю, я трогал, они летали…

— А Алессандро что? — Ксандер почему-то немного даже посочувствовал неведомому своему тезке.

— О, он просто рассмеялся и сказал, что в небе его самолеты еще себя покажут и немцев там побьют. И обещал сделать мне самый лучший самолет, как только выучусь. Видишь, значит, мне надо крепко учиться…

— Я видела этих, с одним крылом, — вдруг сказал над ними скрипучий голос Леонор. — Они правда самые лучшие. Но все равно они не победили.

Адриано ободряюще ей улыбнулся.

— Ничего, еще победят. Увидишь.

Ксандер чуть подвинулся, чтобы Леонор могла сесть, если захочет. Это была единственная иберийка, какую он знал, кому было наплевать на этикет и церемонии, и со всеми ее странностями он ей сочувствовал больше, чем остальным, да и ей, похоже, не казалось зазорным побыть в его компании.

— Нет, — отмахнулась она, — спасибо, но я уж побегу. Меня тут в библиотеку отправили. — Она выудила из кармана косо оторванную бумажку, которую, чуть охнув, расправила и которая на поверку оказалась убористо написанным списком. — Я ж меньше остальных знаю, надо догонять.

— Так ты подожди, — подобрав гитару, встал Адриано. — Нас тут тоже поутру, — он подмигнул Ксандеру, — в библиотеку отправили. Не знаю, туда ли, но пошли, хоть вид сделаем.

Строго говоря, Адриано-то никто никуда не отправлял, но Ксандер оценил готовность разделить его неудачу.

— Пошли, — согласился он, тоже вставая. — А куда…

Конец ознакомительного фрагмента.