Свидание

Луиза Дженсен, 2018

Субботний вечер должен был стать для Элисон Тейлор особенным. Недавно расставшись с мужем, она наконец решила сделать шаг навстречу переменам и пойти на свидание с симпатичным незнакомцем… …Но на следующий день жизнь Элисон круто меняется. Она просыпается дома. Одна. С кровью на руках и раной на голове. Без единого воспоминания о вчерашнем вечере. И с уверенностью, что случилось нечто ужасное. Что хуже всего – ее семья, близкие друзья кажутся ей абсолютно чужими. Кто эти люди? И есть ли среди них тот, кто пытается превратить ее жизнь в настоящий кошмар?…

Louise Jensen

The date

© Louise Jensen, 2018

© Перевод. А. Юшенкова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Неважно, сколько тебе лет и какой ты взрослый, всем нужна мама.

Посвящается моей любимой маме

Как Филин и Киска в зеленом челне

Уплыли, расскажет любой.

Меда подводу и денег колоду

Они захватили с собой.

Филин смотрел на звезду в ночи,

И пел серенаду он:

«Ах, Душечка-Киска, ах, Киска моя,

Навеки в тебя я влюблен.

Навеки в тебя,

Навеки в тебя,

Навеки в тебя я влюблен!»

Подруга ему отвечала: «Порыв

Твой пылкий приятен мне!

С тобой под венец пойти наконец

Мечтаю я даже во сне».

И плыли они целый год и день

В страну, где растет бонг-бонг.

Где в темном лесу с колечком в носу

Поросенок играет в маджонг.

С колечком в носу,

С колечком в носу

Поросенок играет в маджонг.

«О Свин разлюбезный, — просили они, —

Продай нам колечко свое!

Жениться нам нужно. Жить будем мы дружно,

Жить дружно мы будем вдвоем».

Свадьбу сыграли, и пир был у них,

Где ели сгущенку одну.

Танцевали они на краю земли

И смотрели ввысь, на луну.

На луну,

На луну,

И смотрели ввысь, на луну^[1].

Эдвард Лир

Воскресенье

Глава 1

Что-то не так.

Понимаю это, как только пробуждаюсь от вязкого, мутного забытья. Понимаю еще до того, как чувствую пульсацию в висках. И дело не в разочаровании, что рядом нет Мэтта, что я больше не живу в собственном доме и меня там не ждут. Голова гудит, в мыслях туман, перед глазами плывет.

Что-то не так.

Пахнет кислым. Запах, который я не сразу узнаю и поначалу решаю, что не одна в постели. Ужасное чувство, будто за мной наблюдают. Не любовно, как делал Мэтт, когда я открывала глаза, а он смотрел на меня, подперев голову рукой, словно я единственная женщина на свете. Мне страшно. По коже бегут мурашки. Зачем только я позволила Крисси и Джулс уговорить себя на свидание? Я не готова и до сих пор лелею крупицу надежды, что мой брак устоит. Всего-навсего в прошлом году мы с Мэттом решили завести ребенка. Воображаемое будущее укутало меня, точно одеяло, уютное и теплое. А потом Мэтт рывком сорвал мои грезы, и я осталась одна — онемевшая, в ледяном холоде.

Друзья, как и полагается, пришли на помощь и несколько недель назад, за бокалом вина, убедили меня создать профиль в приложении знакомств.

— Я замужем!

— Вы разошлись, — поправила Крисси, и это прозвучало как приговор, хотя ни я, ни Мэтт не заикались о разводе. — Тебе пойдет на пользу. Сидишь тут сиднем! Не трусь, ничего серьезного не предполагается. — Она сверкнула улыбкой. — Развеешься, поужинаешь, выпьешь. Никто тебя ни к чему не принуждает.

— Ага, например, создать профиль… — Я скорчила гримасу.

Джулс тем временем принялась зачитывать домашнюю страницу сайта «Наизнанку».

— «Мы не публикуем фото, пока не получим о человеке подробную информацию. Изнанка у нас чистая и красивая».

Джулс скривилась, точно ее сейчас вырвет, — она тоже мужчинами не интересуется, разъехалась с мужем, как и я.

Крисси разведена. Бог знает почему я слушаю их советы. Все мы потерпели фиаско.

— Господи, это еще хуже, — проворчала я. — А если у парня голова квадратная?

— Когда ты последний раз видела парня с квадратной головой? — рассмеялась Крисси. — И вообще, я думала, тебе все равно.

— Да, все равно.

Так оно и было. Я машинально прокрутила страницу вниз.

— Что значит ВПЛ? Или ПБС?

Складывалось впечатление, что читаешь меню на незнакомом языке.

— «В поиске любви. Просто будь собой». — Крисси вскрыла пакет чипсов «Доритос», заглядывая мне через плечо. — Народ помешался на сокращениях. Держись подальше от ЖПЭР.

— Это что?

— «Живу на первом этаже у родителей». Посадит на цепь в подвале! — Крисси сняла крышку с банки мексиканского соуса.

— И тогда мы тебя больше не увидим. А раз так, можно я заберу твою сумку «Майкл Корс»? — пошутила Джулс. — Тебе она все равно без пользы.

Это правда. В первое Рождество с Мэттом я изобразила радость, когда потянула за ленту, развернула серебристую бумагу, такую же неестественно жесткую, как моя улыбка, и достала сумку, стоившую больше, чем мой запас продуктов на месяц. Я крепко поцеловала Мэтта, погружаясь в притворство и размышляя, стоит ли сказать ему, почему мне так неловко принимать подарки. Из всех моих секретов этот — далеко не самый страшный.

— Я не могу пойти на свидание, — возразила я, имея в виду «не хочу».

— Ну что такого может случиться? — спросила Крисси, и, прежде чем я начну перечислять, добавила: — Вдруг встретишь НИЗОЧ?

— Кого-кого? — Я накладывала на тортилью кусочки помидоров с болгарским перцем.

— Накачанный и загорелый с огромным…

— Угомонись!

Я со смехом наполнила бокалы. Мы уставились в телефоны и следующие несколько часов обсуждали, что Энди, тридцати двух лет, «любит встречаться с новыми интересными людьми» («Трахает все, что двигается», — прокомментировала Крисси), а Льюис, тридцати пяти, не указал род занятий («Безработный», — заявила Джулс).

Я чуть дольше обычного изучала профиль мужчины, который любит домашнее жаркое, собак и рыбалку.

— Скукота! — объявила Крисси.

А мне показалось, что он нормальный. Нестрашный. Мысль о свидании с незнакомцем наводила ужас.

— По-моему, он добрый…

Джулс отобрала у меня телефон и послала ответ, хорошо зная, что я этого ни за что не сделаю. Мой новый образ одинокой женщины двадцати восьми лет обрел конкретные очертания.

Сейчас я очень жалею, что она это сделала. Крепко вцепляюсь в одеяло и пытаюсь не шевелиться. Притворяюсь спящей и вслушиваюсь, стараясь уловить движение или дыхание. Слышу только чириканье птицы за окном, очень громкое чириканье. Сколько я вчера выпила? Еще никогда так не болела голова. Я была за рулем; думала, если ограничусь лимонадом, то сохраню спокойствие и не наделаю глупостей. Мимолетно задаюсь вопросом, где оставила машину. Около «Призмы»? Все перепуталось. Я выбрала «Призму», решив, что бар в центре города — по крайней мере, очень людное место. Хотя не совсем в моем вкусе. Я бы предпочла сельский паб, но лучше обойтись без намеков на романтику. С трудом сглатываю. Горло саднит, и, когда я надавливаю пальцами на шею, больно, как от синяков.

Несмотря на мягкость древнего матраса, который просел под моей тяжестью, ноет плечо. Легонько трогаю его, ощущая кончиками пальцев шероховатость и липкость. С трудом разлепляю ресницы, которые склеились от туши. Сквозь занавески пробивается солнечный луч, и гостевую комнату в доме Крисси, куда я переехала после расставания с Мэттом, заливает мягкое янтарное сияние.

Я сажусь, и голова у меня словно взрывается. Осторожно касаюсь рукой. Шишка. Я что, упала? Вполне возможно. Я всегда была неуклюжей, так и не научилась толком ходить на каблуках. Бережно трогаю ушиб. Волнами накатывает тошнота, кажется, что я падаю. Быстро опускаю руки, чтобы удержать равновесие, и замечаю…

Они красные!

Поднимаю ладони к глазам, изучаю их, точно вижу впервые, и медленно переворачиваю. Пальцы в крови, вокруг ногтей запеклась бордовая корка. Наверное, от раны на голове. Неудивительно, что мне так паршиво. Взгляд скользит по запястьям, и я с тревогой обнаруживаю небольшие круглые отметины. Трогаю правое предплечье. Четыре синяка от четырех пальцев? По размеру они крупнее моих, и, перевернув руку, я нахожу еще один, от большого пальца. Меня удерживали силой. Становится страшно. Оглядываюсь, убеждаясь, что я в комнате одна. Почему я ничего не помню?

Откидываю одеяло и опускаю ноги, как будто собираюсь сбежать. Я пошевелилась слишком быстро. Кажется, матрас подо мной колышется. Закрываю глаза и жду, пока пройдет слабость. В голове работает отбойный молоток. Медленно окидываю взглядом комнату, ища среди своих скудных пожитков что-то необычное. Одежда раскидана. Лифчик болтается на ручке платяного шкафа, колготки скомканы под стулом, на котором кучей навалено белье для стирки. В комнате бардак, но это нормально. Никаких признаков посторонних, на соседней подушке нет характерных вмятин. Провожу рукой по простыне. Холодная.

Шарю по тумбочке, куда — независимо от степени подпития — неизменно бросаю телефон. Обычная мешанина: монетки, носовые платки, журнал «Мари Клер», «Самоучитель по свиданиям» из серии «Божья коровка для взрослых», который мне купила Крисси, — книжка должна была меня повеселить, но кое-какие страницы заставили проливать слезы… А телефона нет. Где сумка? На стуле не вижу. Аккуратно встаю, но даже при моей черепашьей скорости комната кренится, пол уходит из-под ног, я спотыкаюсь и тяжело падаю. Наворачиваются слезы. Сижу, потирая ссадины на коленях.

Тянусь вперед, чтобы собрать вчерашнюю одежду. Теплое зимнее пальто — мокрое и перепачканное. По крайней мере, это объясняет кислый запах. Бутылочно-зеленое платье без бретелек порвано по шву. Кремовый шарф забрызган грязью; перчатки того же цвета исчезли, как и черные туфли-шпильки с серебристыми бантами. Раскручиваю колготки — затяжки и дыры. Слезы текут ручьем, я рыдаю навзрыд и не могу остановиться.

Что произошло? Почему я ничего не помню? Вопрос крутится в голове, и я тут же предполагаю худшее. Меня изнасиловал мужчина, с которым я познакомилась через интернет? По-моему, у меня все-таки не было секса, добровольного или принудительного. Я бы чувствовала.

Так ведь?

Этот вопрос ошеломляет. Изнутри поднимается желчь, горло щиплет, рот наполняется слюной. Едва успеваю добежать до ванной и забрызгиваю унитаз рвотой. Малейшее движение отдается болью в голове, мышцы живота сокращаются от спазмов. Наконец худшее позади. Сидя на коленях, выпрямляюсь, отрываю кусок туалетной бумаги и вытираю рот.

Меня трясет. Я дрожу так сильно, что стучат зубы. Кафель ванной леденит босые ноги. Поднимаюсь. У меня как будто совсем нет костей. Парализованная страхом, на секунду замираю, вспоминая вчерашний вечер, однако в памяти не сохранилось ничего, кроме мигающих огней и буханья басов. Бессильно склоняю голову, словно она слишком тяжелая для шеи. Такая слабость, что надо бы лечь, но отвратительный вкус во рту и желание почистить зубы гонят к раковине. Протягиваю руку за зубной щеткой и задумываюсь, не уничтожу ли улики. Какие улики? Вопрос холодный и острый, я гоню его прочь, однако язвительный голос у меня в голове не унимается. Я едва держусь. В надежде, что можно смыть эти болезненные мысли, открываю кран и подставляю дрожащие руки под прохладную струю. Она течет, сначала прозрачная, потом алая, смешанная с кровью, крутится водоворотом и с бульканьем уходит в сливное отверстие. Под ногтями еще что-то темное. Грязь? Кровь? Инстинктивно хватаю щеточку для ногтей и чищу, пока они не становятся розовыми, но все равно чувствую себя грязной. Чистота. Я жажду чистоты. Отряхиваю руки, и мой взгляд скользит вверх, на зеркало.

Собственное отражение вызывает стремительный приступ паники, я отчаянно хватаю ртом воздух. Говорю себе, что это кошмарный сон.

Нет, не сон.

Глава 2

Не может быть.

Сглатывая вновь подступившую кислоту, я зажмуриваюсь и, чтобы успокоиться, делаю три глубоких вдоха, а потом отваживаюсь снова взглянуть в зеркало.

Ничего не изменилось.

Лицо, которое там отражается, не мое!

Такое просто невозможно.

Поворачиваю голову, смотрю, как колышутся длинные светлые волосы. Это я и не я. Черты лица — не мои.

Сон, конечно, сон. Разумом я понимаю — это невозможно. С другой стороны, у меня ни разу не было такого яркого сна. Слышу тарахтение машины за окном; ощущаю холодные капли воды, стекающие с пальцев; чувствую запах малинового жидкого мыла, с которым только что мыла руки. Это не наяву. Так не бывает.

Я жажду оказаться в своей уютной постели, забыться сном, темным и теплым, но не могу двинуться с места. Не могу оторвать глаз от отражения в зеркале, смотрю, как катятся слезы по чужим щекам. Медленно разжимаю пальцы и поднимаю дрожащую руку. Зеркальная я делает то же самое. Мои кости рассыпаются в прах, и я оседаю на пол.

Что происходит? Поджимая колени к груди, опускаю голову и раскачиваюсь взад-вперед, тщетно мечтая стряхнуть с себя увиденное. Сколько времени прошло? Минуты? Часы? Замечаю холод и жесткость керамического пола, ломоту во всем теле. Думай, Эли! Есть какое-то объяснение. Должно быть! Почти с облегчением прихожу к выводу, что вчера вечером меня одурманили. Подсыпали что-нибудь в коктейль. Ну, конечно! Отсюда и галлюцинации, и провал в памяти. Встаю, пол под ногами резко кренится. Ступаю медленно, как по канату, для равновесия расставив руки. На двери висит мой просторный сиреневый халат. Накидываю его и завязываю пояс. Ощущение уюта, против обыкновения, не возникает.

Может, Крисси восполнит пробелы? Неверными ногами иду по коридору к ее спальне. Дверь закрыта. Отчаянно желая получить ответы на вопросы, беззвучно ее распахиваю.

В комнате никого. На тумбочке лежит коробка шоколадных конфет, которую она принесла домой несколько недель назад. На кровать брошен флакон духов «Марк Джейкобс» с крышкой-цветком. Туалетный столик завален косметикой, которой здесь больше, чем в парфюмерном магазине, и я смутно вспоминаю, как мы собирались вчера вечером под «Don’t You Want Me» группы «The Human League». Крисси убеждала меня вылезти из любимых джинсов.

«Вот это — классное! — Она приложила к себе зеленое платье, свободной рукой поглаживая ткань. — Раз ты сегодня не в нем, можно я снова его поношу?»

«Если в джинсах нельзя идти, то мне и надеть-то нечего. Платья почти все остались дома».

Я познакомилась с Крисси полгода назад, в спортзале. С ней было так легко, что мы быстро перешли от пирожных после тренировок к задушевным разговорам. Мэтт все больше злился на мои тщетные попытки склеить отношения, и я, устав от вечной ругани, неохотно переехала к Крисси, чтобы дать нам обоим вздохнуть свободно. Взяла с собой лишь самое необходимое, надеясь, что время исправит размолвку. Получилось наоборот.

Я влезла в платье, приклеила к лицу улыбку, нанесла на губы розовый блеск. Ждала, пока Крисси покрасит мне ногти в цвет фуксии, и старалась не думать о Мэтте.

Постель смята и завалена одеждой, которую она вчера вечером примеряла и тут же забраковывала. Свидание, конечно, мое, но она шла тоже, чтобы за мной приглядеть. Защитить. Видимо, не вышло… И домой она не вернулась.

Где она? Всерьез беспокоюсь. Притворяться, что вчера ничего не произошло, бесполезно. Ощущение такое, будто я рухнула и разбилась вдребезги.

Снова подкатывает тошнота, паника бьет, точно удар в живот. Вспоминаю окровавленные руки и рану на голове. Мысли путаются, комната ходит ходуном. Мир больше меня не держит, я падаю на кровать и сворачиваюсь калачиком, желая прогнать воспоминания, которые накатывают и отступают, словно морские волны. Голоса, крики, бесформенные тени. Прошлая ночь тянет ко мне костлявые пальцы и куда-то тащит. Я вырываюсь и кричу. Страх вернулся, он ошеломляюще реален. Обхватываю себя руками.

В дом стучат. Туманные образы в сознании бледнеют, сердце тревожно екает. Бренуэлл, мой пес, принимается лаять. Он до сих пор заперт в кухне. Наверно, удивляется. Обычно, едва проснувшись, я выпускаю его в сад и, пока закипает чайник, гляжу в окно, как он носится кругами, тревожно обнюхивая границы.

Теперь в дверь звонят.

Я медленно встаю. От мысли, что не помню подробности прошлой ночи, становится жутко стыдно. Чувствую себя грязной, оскверненной. Не хочу, чтобы кто-то посмотрел на меня и сразу понял, что произошло, когда я сама ничего не понимаю. Хотя вдруг это Крисси? Она часто забывает ключи, а обходить дом, чтобы достать запасные, ей лень. Надо посмотреть.

Медленно, неохотно спускаюсь вниз. Каждый шаг усиливает острую боль в голове. Шторка на маленьком окне у двери опущена, однако я все же различаю смутный силуэт. Слишком высок для Крисси. Это он? Мужчина, с которым я ходила вчера на свидание? Итан? Или как его там… Кажется, Юэн. Точно, Юэн. Тщетно пытаюсь вспомнить его лицо, но внимание сосредоточено на темной размытой фигуре за стеклом.

Кожу щиплет от пота. Мне очень страшно. Обхватываю себя руками и морщусь, задевая синяки. Не открою. Снова стучат, уже разъяренно. Я стою как статуя, едва дыша. Уходи. Уходи. Уходи. Откашливаются. Голос низкий и громкий, мужской. Потом тишина и свет — тень исчезает. На секунду я решаю: он ушел. Время тянется бесконечно. Слышу металлическое позвякивание. Ключ царапает замок. Застываю в ужасе, вспоминая, что исчезла моя сумка, в которой были ключи, кошелек и документы. Он вернулся, чтобы снова надо мной издеваться? Чтобы я замолчала навсегда?

Ручка поворачивается. Все до единого нервные окончания моего тела побуждают меня бежать, но я не в силах оторвать взгляд от двери. Она приоткрывается. Коричневый ботинок ступает на коврик с надписью «Добро пожаловать». Нога в джинсах. Он в моем доме. Незнакомец. Из горла непроизвольно вырывается крик, резкий и громкий, и я наконец стряхиваю оцепенение.

Ломота в теле и пульсация в голове тают, по жилам разливается адреналин. Мои босые ноги шлепают по ламинату. Влетаю в кухню и захлопываю дверь. Навстречу мне радостно бросается Бренуэлл. Он встает на задние лапы, упирая передние мне в колени, и лижет шершавым языком руку, точно мы не виделись целый год. Мы с Мэттом часто шутили, что, если в дом заберутся воры, Бренуэлл залижет их до смерти. Сейчас не смешно. С запозданием понимаю: надо было бежать в ванную, где можно запереться, или в гостиную — там проводной телефон. Куда угодно, только не в крошечную кухню.

Здесь негде спрятаться.

Шаги приближаются, громкие и решительные. Мой взгляд мечется между подставкой для ножей на кухонной стойке и дверью в сад. Взвешиваю, что быстрее. Дверная ручка со скрипом поворачивается. Я инстинктивно бросаюсь к ножу. Стальное лезвие вспыхивает в лучах слабого зимнего солнца, пробивающихся из-под роликовой шторки.

Круглые ручки на духовке, к которой я в панике прижалась, вдавливаются в поясницу; поры тела источают страх. Мужчина заходит. Моя рука так дрожит, что нож со звоном падает. С губ у меня срывается крик, я оседаю на пол. Нож под столом. Сперва кажется, что слишком далеко, но я все-таки дотягиваюсь и крепко сжимаю рукоять. Забавно — несмотря на все происходящее, я замечаю под духовкой почерневший кусок жареной картошки и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мыла полы.

— Эли! — произносит незнакомец.

— Бен!

Услышав голос брата, я вскакиваю и стукаюсь головой о стол. От боли рябит в глазах.

— Бен, — слабо повторяю я, — здесь какой-то человек…

Опускаю руку с ножом. Ко мне возвращается зрение. Но брата я не вижу. Ко мне тянет руки незнакомый человек.

Нет!

Он хватает меня за руку. Я со слезами вырываюсь, однако он держит крепко.

— Эли!

Окончательно запутавшись, поднимаю взгляд. Голос Бена, моего брата. И очки Бена в серебристой оправе. А лицо — не его.

— Это же я, Кошечка!

Никто, кроме него, так меня не зовет, но я все равно сомневаюсь.

Чужое лицо.

— Здесь больше никого нет.

Он говорит мягко, как в детстве, когда сворачивался у меня на коленях и просил снова почитать ему «Филина и Киску». Это давало хоть какое-то ощущение нормальности. Мы оба не могли поверить, что нашу семью постигла трагедия.

Происходящее теперь — полная бессмыслица, как и то стихотворение. Бренуэлл ставит лапы на незнакомца и виляет хвостом. Сдержанного рокота, который обычно раздается у него в груди при встрече с чужими, не слышно. В самом деле Бен? Кухня качается, как будто я плыву в зеленом челне, с деньгами и медом. Бессмыслица. Полная чепуха.

Бен, которого я не узнаю, заговаривает опять. Его голос звучит издалека, словно из-за океана. На меня стремительно надвигается мрак, и я с радостью кидаюсь в его объятья.

Глава 3

Тошнота. Меня мотает на волнах несчастья и смятения, я плыву в океане на холодной стальной каталке. Линялые синие занавески, которые задернуты почти вплотную, не приглушают болтовню медсестер и хлопанье дверей, но этот шум — ничто по сравнению с саркастическим голосом в моей голове, который потешается: сошла с ума, сошла с ума, сошла с ума, и я не только его слушаю, я ему верю. Я отослала Бена купить что-нибудь съестное. Мы здесь уже несколько часов, и нет никаких признаков, что меня скоро отпустят. А еще, если честно, я не в силах смотреть на Бена.

В глазах жжет от скорби, точно в них швырнули песком. Я проплакала всю дорогу в больницу, скорчившись на пассажирском сиденье в машине Бена, прижимаясь к дверце и вцепившись в ручку, чтобы быть подальше от человека, у которого голос и манеры моего брата, но который все-таки, за исключением очков, совсем на него не похож. Раньше, когда мы куда-то ездили, часто пели под брит-поп, на котором он помешан. «Don’t Look Back in Anger» группы «Oasis». Песня словно создана специально для нас.

Мы болтали о жизни, смеялись и порой погружались в болезненное молчание, когда оба вспоминали детство. Мы часто обретали успокоение в тишине; невысказанность становилась красноречивее слов. Говорить о том, что произошло, до сих пор тяжело. Возможно, так будет всегда… Зато мы сблизились гораздо больше, чем обычные брат с сестрой.

Сегодня утром, однако, мы оба чувствовали себя напряженно. Я рыдала. Бен сострадательно коснулся моей руки, и я резко ее скинула, будто обжегшись, не в силах терпеть прикосновение человека, которого я не знаю. Остаток пути в больницу он явственно излучал обиду — мой младший брат; а ведь я всегда оберегала его.

В ушах шумело, словно море в ракушке. Я глядела в окно, стараясь сосредоточиться на мелочах: пестрых ведерках с совочками, выставленных около магазинов, чайках, что с криками пикировали за добычей, коричневом указателе «Парк развлечений». Впрочем, расшатанный деревянный настил, о который снизу плескали волны, скудный набор игровых автоматов с мигающими огоньками и игрушками за два пенса, которые надо подцепить металлическим щупом, и киоск, где продают мороженое в засохших вафельных стаканчиках, на развлечения никак не тянули… Однако лучше смотреть куда угодно, чем в лицо Бену. Всякий раз, как я вспоминала собственное отражение в зеркале, в груди нарастала тяжесть и сердце сжимало тисками.

— Что-то же ты должна помнить, Эли!

Он мне явно не верил. Мы стояли на перекрестке. Вдалеке виднелись скалы, где мы детьми играли в старом полуразрушенном доме, притворяясь, что он — наш. Воспоминания детства были гораздо отчетливей, нежели туман прошлой ночи. Я не могла сказать того, чего не знала. Мотор урчал, щека, прижатая к стеклу, вибрировала. Я кожей чувствовала, что Бен буравит меня взглядом, однако не обернулась.

— Я уже сказала: не помню.

Когда на кухне я пришла в сознание, Бен засыпал меня вопросами. Я ощущала его с трудом сдерживаемую ярость. На меня напали? Он опять и опять требовал ответов. Кто это сделал? Давай позвоним в полицию!

— Нет!

Мы переглянулись. Я не могла расшифровать выражение незнакомого лица. Бен был маленьким, когда приехала полиция, хотя наверняка помнит, как после этого все изменилось. Как вдребезги разбился наш мир. Даже теперь при виде полицейских мой желудок скручивается в узел.

— Наверно, упала в баре.

Мои ответы были отрывочными и туманными. Я показала шишку на голове и волосы с запекшейся кровью. Попыталась объяснить, что не узнаю ни его, ни своего лица. О подозрениях, что меня опоили и изнасиловали, умолчала. От одной только мысли об этом накатывал стыд. Сценарии, которые выдавал мозг, становились темнее и безумнее с каждой секундой. Как поведать брату о своих страхах? Слишком часто в прошлом люди смотрели на меня с сочувствием или отвращением. Я не могла бы вынести такое еще и от него.

В машине вопросы продолжились, и я разволновалась. Я смотрела на тормозящий нас красный сигнал светофора, и внезапно в памяти что-то вспыхнуло. Несколько дней назад Крисси, игнорируя мои протесты, подлила мне красного вина и сунула его в мою неуверенную руку.

— Сомневаюсь насчет свидания, — пожаловалась я, послушно сжимая ножку бокала. — Я замужем. И хочу остаться замужем.

— Вот именно, ты хочешь, — ответила она с ударением на «ты» и замолчала, подбирая слова. — Брось, Эли. Развейся. Тебе пришлось нелегко. И не только из-за Мэтта…

Она посмотрела на меня так печально, что я не в первый раз пожалела о своей излишней откровенности. День рождения — трудное время для меня, и когда Крисси принесла в подарок торт, я расчувствовалась. От вина развязался язык. В тот момент мне казалось: я испытаю огромное облегчение, если с кем-то наконец поделюсь своей тайной. Лишь позже я задумалась, можно ли было ей доверять.

— Расслабишься, тебе не помешает. — Крисси похлопала меня по руке. — Что тут такого страшного?

Она одарила меня лучезарной улыбкой, морща веснушчатый носик, и я отпила вина, чтобы унять нервную дрожь.

— Страшно, — вздохнула я, не зная, чего боюсь больше: что мужчина мне понравится или что не понравится.

Она права. Жизнь продолжается. С Мэттом все кончено, и рано или поздно кто-то из нас найдет себе пару. Возможно, будет легче, если первой стану я.

Те страхи кажутся сейчас смехотворными, тонкими, как бумага. Несущественными. Я и не предполагала, что´ может произойти.

Спустила рукава пониже, чтобы скрыть фиолетовые синяки.

Колеса машины вращались все быстрее, унося нас вперед, и мое сердце галопом скакало наравне с ними. Когда мы свернули на парковку, я уже убедила себя, что у меня сердечный приступ. Я взмокла от пота и вцепилась в горловину свитера, силясь вдохнуть. Легкие горели. Бен покружил по стоянке, ища свободное место. Моя грудь тяжело вздымалась. Задыхаюсь. Внутри что-то кольнуло. Внезапно я поняла: так уже было, и, будто повторяя произошедшее, мои руки сомкнулись у меня на шее.

— К черту! — Бен со скрежетом затормозил на месте для инвалидов.

От слабости ноги у меня подкашивались. Я схватилась за брата. Двери отделения экстренной помощи с шумом разъехались, и меня затошнило от запаха обеззараживающего средства.

— Помогите! — крикнул Бен.

Пациенты в очереди повернули головы в нашу сторону, словно филины. Никто не двинулся с места. Бен полупронес-полупротащил меня к окошку регистратуры.

— Пройдите в приемное отделение, — произнесла медсестра и встала.

Мне измерили давление и пульс. Я дышала все так же сипло и тяжело.

Медсестра, шурша, раскрыла бумажный пакет.

— Дышите глубоко, медленно.

Пальцы, сжимающие мне ребра, ослабили хватку.

— Паническая атака. У вас раньше такое бывало?

Я отрицательно покачала головой, тут же об этом пожалев — в глазах зарябило.

— Как вас зовут, дорогая?

— Элисон Тейлор, — ответил за меня Бен, поправляя характерным движением очки на носу.

— Я сейчас вернусь.

Из двери потянуло приятным сквозняком. Минуту спустя дверь снова открылась.

— Я задам вам несколько вопросов.

Передо мной стояла другая медсестра с ручкой и бумагой в руках.

— Меня зовут Элисон Тейлор.

— Это я уже знаю. Вы мне только что сказали.

Еще и она… Я в ужасе распахнула глаза. Ни капли не похожа на ту первую! Пальцы снова впились в ребра. Очередной бумажный пакет у лица.

Пожалуйста. Я не хочу.

Пальцы у меня на горле, картинка сужается. Задыхаюсь. Голос, холодный и злой.

Сука.

Глава 4

Закрываю глаза. Боль оттого, что бедренная кость упирается в слишком тонкий матрас, постепенно стихает. Такое ощущение, что я здесь целую вечность, а еще только воскресенье. Я вымотана до предела. Когда с шумом открывается занавеска у кровати, даже поворот головы требует огромных усилий.

— Миссис Тейлор, — начинает врач, и я гадаю, тот ли это, которого я уже видела. — Ваш брат здесь?

— Пошел за кофе.

— Не хотите ничего мне сказать, пока мы одни?

— Нет. — Тереблю в руках край ветхой простыни. — Я упала.

— Да, вы говорили. А синяки на вашей руке — от того, что брат вас поднимал…

У доктора усталый голос, как будто он слышал подобное тысячи раз. Вероятно, так и есть. «Случайно налетела на дверь», «поскользнулась в ванной». Аргументы столь же неуклюжие, как, например, «отек на шее — из-за того, что я громко пела». Якобы лучшего вечера у меня не было за всю жизнь.

Пожалуйста. Не надо. Я не хочу.

— Почему нельзя заявить в полицию и выяснить, что произошло? — спросил Бен, когда я умоляла его солгать врачам и заполнить пробелы в моей сфабрикованной истории.

— Я просто хочу домой.

— Если у тебя сотрясение, одной оставаться нельзя.

Бен послал сообщение Крисси, узнать, как она, не упоминая мое состояние; я не хочу ее волновать. Она ответила, что ночует у мужчины. Я не удивилась. В последнее время она часто пропадала по вечерам. Извинилась, что вчера так меня и не нашла, решила, что я поехала домой с Юэном.

— В любом случае все позади. Я просто хочу забыть.

Бен понимает. Мы однажды уже поверили полиции, а нас обманули. Обещали, что все будет хорошо. Какое там… Не желаю снова переживать подобное. Не хочу, чтобы Бен опять через это проходил. Суд разрушил нашу семью. А еще, если честно, не хочу рисковать: полиция может допросить моих друзей, и тогда Мэтт узнает, что я ходила на свидание.

Однако голосок внутри нашептывает: если Юэн меня изнасиловал, то может снова на кого-нибудь напасть, и надо заявить полицию. С другой стороны, когда я регистрировалась в приложении знакомств, у меня не потребовали адрес, следовательно, у Юэна — тоже. Сомневаюсь, что полиция его вычислит.

— Брат сказал, вы упали, — снова заговаривает доктор. — Но вы не помните. Вам не кажется, что, возможно…

— Да, я упала, — категорично повторяю я.

Доктор вздыхает, и я чувствую, как от него волнами исходит неодобрение. Он начинает опять, резче.

— Ну если вы настаиваете… Подумал, вам будет интересно узнать, что в моче у вас ничего не обнаружено. Наркотиков нет, хотя это не означает, что вы ничего не принимали. Рогипнол можно зафиксировать в течение семидесяти двух часов, гамма-гидроксибутират — двенадцати, но это примерные рамки. С того момента, когда вам могли что-то подмешать, прошло минимум двенадцать часов. Понимаете? Вдруг именно это было причиной вашего «падения»?

— А остальные анализы? Лица… Ваше лицо. Вы говорите, мы уже разговаривали. Я вас не помню.

Мои слова невнятны, в голосе — слезы.

— Как раз хотел сказать про КТ. Есть отдельные повреждения и кровоизлияние.

— О господи… — натягиваю простыню.

— Я показал снимок хирургам. Оперировать мы не будем. Есть некоторая патология в височной доле правого полушария, в затылочно-височной извилине.

Он делает паузу, будто это должно все прояснить.

— И что? — В моем голосе слышится истерика.

— Пока рано говорить, и я не могу ставить диагноз, миссис Тейлор. Затылочно-височная извилина координирует систему, которая отвечает за способность распознавать лица. Возможно, травма головы привела к потере этой способности. Скажем больше после МРТ.

Опять тяжело, словно меня придавило плитой. Душит непонятная медицинская терминология.

— Старайтесь не волноваться. — Берет мое запястье и меряет пульс.

— Но я поправлюсь? Это временно?

Корябает на бумажке что-то неразборчивое и отводит взгляд.

— Старайтесь не волноваться.

Меня оставили в стационаре для наблюдения и отдыха, и, по-моему, отчасти как любопытный случай. Сегодня после обеда вокруг моей кровати сгрудились интерны. Глазели, точно в паноптикуме. «В самом деле себя не узнаете?» «Серьезно? Если я уйду и вернусь через пять минут, вы меня не узнаете?» От стыда щеки у меня пошли розовыми пятнами. Несмотря на гудение в голове, синяки и боль в теле, я отчаянно хочу домой. Уже думаю о завтрашнем дне. Гадаю, кто заменит меня в доме престарелых. Я обожаю свою работу и своих подопечных: миссис Торн и ее безграничный запас шоколада с мятной начинкой, мистера Линтона с его каламбурами. Кто в обеденный перерыв объявит номера бинго, если я не приду?

Бен заталкивает в пакет одежду, в которой я приехала — больничный запах въелся в ткань, — и отправляется домой за моей пижамой и зубной щеткой. Я отворачиваюсь к стене, сжимаясь в комочек.

Наверное, я задремала, потому что следующее, что различаю, — скрип тележки на колесиках и звон посуды.

— Налетайте, Эли! — произносит голос с мягким уэльским акцентом.

Я его уже слышала. Долю секунды внутри трепещет надежда. Быть может, худшее позади и кошмар этого бесконечного дня закончился? Поворачиваю ноющее тело. Медсестра с улыбкой продолжает:

— Печеный картофель с сыром и тушеная фасоль с салатиком — сразу станет легче. Как вы? Получше?

Страдальчески мотаю головой. Я не узнаю ее лица, только акцент.

— Все будет хорошо. Ваш брат скоро вернется, а в своей одежде всегда приятнее. Куда лучше, чем больничная роба с прорехой на заду. — Она неуклюже наливает мне воды.

Еда на тарелке холодная и неаппетитная. Мелкая картофелина с бледной кожурой, явно из микроволновки, не темная и зажаристая, как я люблю. Затверделый расплавившийся сыр, горка консервированной фасоли и несколько поникших листиков, имитирующих салат. Пищу я узнаю, но сомневаюсь в реальности того, что вижу.

В детстве мама раскладывала на бабушкином серебряном подносе мелкие вещицы, и мы их запоминали. Она называла это игрой бойскаутов. Накрывала поднос красным клетчатым полотенцем, и мы с Беном морщили лоб, считая по пальцам: точилка для карандашей, булавка, мандарин. Я ничего не забывала, память у меня всегда была отменная, а Бен помнил не то, что видел, а желаемое: шоколадный батончик, монетку в один фунт, карточку футболиста. Я часто специально путалась, чтобы он выиграл, однако всегда, всегда знала, что на самом деле лежит под кухонным полотенцем.

Сейчас я снова проверяю себя, закрывая лицо руками и медленно считая до десяти. Когда открываю глаза, накатывает облегчение. На тарелке по-прежнему печеная картошка, сыр и фасоль, и это хороший знак. То есть всякий раз, как я отворачиваюсь, меняются только лица. Если проблема в чем-то одном, ее легче решить, верно? Хватаюсь за эту мысль, вцепляюсь в нее как в драгоценный приз. Так держала когда-то десятицентовую монетку, полученную за второе место. Лучше верить, что способность распознавать лица все-таки вернется. Иначе, если Юэн напал на меня и снова придет, я его не узнаю.

И всю жизнь проведу в страхе.

Примечания

1

Перевод с англ. А. Юшенковой.