Блэк Виллидж

Лутц Бассман, 2017

Двое мужчин и женщина, которые едва знают друг друга, путешествуют в темноте, наступившей после их смерти. Они должны научиться сосуществовать в этом беспросветном мире, где сталкиваются не только с тьмой – время здесь то растягивается, то сжимается, но, прежде всего, прерывается. Чтобы наметить ориентиры в своем путешествии, они рассказывают друг другу истории. Но каково бы ни было содержание этих историй – захватывающие приключения, насилие, месть, мечты, криминальные миссии – они прерываются в середине действия. Рождаются образы, вспыхивают сюжеты, но внезапно вмешивается таинственная сила и безжалостно разрушает повествование. Лутц Бассман, родившийся в 1952 году в Елгаве (Латвия) и с 1990 года отбывающий пожизненное заключение, является одним из постэкзотических альтер эго французского писателя Антуана Володина. Упомянутый сначала как герой одного из сочинений, он вскоре опубликовал целый ряд произведений разных жанров – от романов до соклятий и сказней.

4. Фишман

Абимаэль Фишман разрядил пистолет в лицо Бреду Макдугласу и, не обращая внимания на осколки костей и брызги крови и серого вещества, которые замарали его рабочую форму убийцы, покинул павильон, бесшумно затворив за собой застекленную дверь.

Ночь была тиха и беззвездна. Едва заметный дождик смочил ему волосы, лицо, пока он шел по улице Шенберга. Не композитора, внезапно подумал он. Некоего Дардана, Дардана Шенберга, а не Арнольда. Может быть, этот самый Дардан — политик, а может — второстепенный, безвестный художник. Или герой одной из их дерьмовых войн. Какая-нибудь знаменитость мелкого пошиба. Не музыкант.

Он повернул за угол и, пройдя вдоль газона, залез в машину, припаркованную под большим деревом, акацией. Стараясь не запачкать сиденья кровью, переоделся.

Теперь на нем был другой комбинезон, и он стал похож на мотоциклиста, почему-то устроившегося на водительском сиденье малолитражки; это была «Бильма 509», которую он угнал чуть раньше и от которой не ждал ничего особенного, видя в ней просто средство выбраться незаметно из города. Бак был заполнен лишь наполовину, сцепление оставляло желать лучшего, но мотор работал исправно. К этому описанию можно добавить, что она была светло-коричневая, пахла псиной, а на заднем, сомнительной чистоты сиденье было полно шерсти.

Улица оставалась пустынной, восемь сотен метров более или менее заунывной пустоты в зеркале заднего вида и две сотни влажного и угрюмого коттеджного квартала прямо по курсу.

Фишман собрал свои принадлежности профессионального убийцы и сложил их в большой пакет из черного пластика, изначально предназначенный для мусора, но оставил у себя на коленях пистолет, не преминув вставить в него новую обойму.

Вместо того чтобы сорваться с места с ветерком, визжа шинами и безумствуя рулем, он запустил мотор с аккуратностью отца семейства, соблюдая правила дорожного движения, несмотря на полное его, оного движения, отсутствие, включил левый указатель поворота, аккуратно отшвартовался от тротуара, неспешно ускорился и лишь тогда выключил поворотник.

Вновь оказавшись на улице Шенберга, он не стал сбрасывать скорость, проезжая мимо дома, где в гостиной лежало тело Макдугласа, голова, глаза, щеки жутко разворочены, лицо превратилось в отвратительное, неопознаваемое месиво. Он не сбросил скорость, но бросил взгляд в этом направлении. Фасад освещали уличные фонари, окна оставались темными, в том числе и окно гостиной, свет в которой он позаботился выключить, перед тем как уйти. Казалось, что внутри все погружено в сон, как и в соседних коттеджах. Фасад из покрытых лаком панелей недавно перекрасили в белый, чуть отливающий голубизной цвет, что должно было наводить на мысль о тихом-мирном мелком буржуа, скуповатом и лишенном вкуса. К Макдугласу это ни в коей мере не относилось, подумал Фишман.

Через несколько десятков километров он обогнул пункт сбора утиля, свернул в темноте в какую-то тесную ложбину и остановился. В свете фар возник мотоцикл, который он оставил здесь, когда начинало смеркаться. Он откупорил канистру, всю дорогу булькавшую в багажнике, плеснул бензина под руль, на пакет со своими пожитками и на сиденья, потом, когда 509-я занялась, нацепил на голову мотоциклетный шлем и отбыл в направлении Пергее, зоны доменных печей, что раскинулась в ста пятидесяти километрах оттуда.

Поначалу все шло без проблем, но потом дождь усилился, и к половине третьего ночи боковые порывы шквалистого ветра, которые было невозможно предвидеть и превозмочь, несколько раз чуть не перевернули его, так что, пересекая недавно переименованное поселение, называемое теперь Блэк Виллидж, он счел, что будет разумнее отыскать какое-нибудь укрытие, нежели балансировать на изрытом щебеночном покрытии, рискуя сломать себе ключицу, а то и вовсе часами отдавать концы в какой-нибудь яме.

Блэк Виллидж оказался поселком, раскинувшимся, скорее всего, чуть шире, чем его главная улица, но для Фишмана он напоминал прежде всего анфиладу мертвых домов, бомбардируемых все более и более яростным ливнем, с обветшалой, неосвещенной автозаправочной станцией в центре и, в качестве завершения анфилады, мотелем, единственным местом, где казалось возможным найти прибежище до рассвета. Неоновая вывеска гласила: Новый Мотель Блэк Виллидж — и обещала круглосуточное обслуживание.

Фишман поставил свой мотоцикл под навесом из рифленого цемента и направился к тому, что могло быть офисом, но оказалось закрыто на ключ и погружено в полную темноту. Струи дождя гулко хлестали по стенам, по окнам. Нажав несколько раз на звонок и настучавшись в дверь, Фишман прохаживался пару-другую минут по галерее, которая, по сути дела, прикрывала вход в шесть номеров, которая, возможно, прикрывала их днем от солнца, но не от порывов ветра или ливня. Пол галереи превратился в бурный ручей, по которому барабанил дождь и плясали злобные черные пятна. Здание было пустынно, пустовала и парковка. На какое-то мгновение Фишман подумал было, не взломать ли замок и не обосноваться где-то в кресле или на кровати, но отмел эту идею как неудачную. Хотя мотель и не охранялся, не исключено, что в нем имелась сигнализация, или предусмотрены обходы, или установлены камеры видеонаблюдения. Он поднял голову и осмотрел галерею, символический навес над офисом, столб, на котором висела светящаяся вывеска. Нигде никаких признаков камер, но стоит ли искушать дьявола. Он отошел от галереи, пересек завывания ветра, потоки ливня, беснующиеся лужи и вернулся к своему мотоциклу, весьма посредственно прикрытому цементным навесом.

Комбинезон и шлем изолировали его от бури. Скафандр, подумал он. На дне чего, какой невообразимой массы воды, спросил он себя. Затем вновь натянул перчатки, вытер подмокшее седло, задумался: я могу обойти эту дерьмовую постройку, окажусь с подветренной стороны, найду там не такое продуваемое место, место, где можно переждать и даже вздремнуть полчасика, три четверти часа, он как раз проговаривал про себя все это, когда вдруг, на самом краю поля зрения, заметил в окне одной из комнат движение.

Кто-то отодвинул внутри занавеску и, повернувшись к нему лицом, выглядывал наружу. Ночь и дождь складывались в экран толщиной в добрые двадцать метров, силуэт мутнел от ручьев, стекающих по его шлему, но, несмотря ни на что, сомнений не оставалось. Кто-то его разглядывал.

Фишман тут же прикинул, что ничего не теряет, вступив в контакт с этим нежданным соглядатаем. Он поднял правую руку и помахал ею в знак привета, ну и, конечно же, чтобы показать, что, направляясь к комнате, не имеет никаких враждебных намерений, затем вновь пересек двор и снова ощутил потоки под ногами, и мельтешение ветра, и канонаду капель по своему комбинезону, потом он вновь очутился под крышей галереи. Силуэт становился все четче и четче и при этом не двигался, и, когда Фишмана отделяло от него лишь стекло и пара шагов, он с трудом сдержал содрогание и ощутил в глубине своих печенок что-то вроде волны холода. Он был не из тех, кто теряется перед лицом опасности, и достаточно обучен, чтобы справиться с какой угодно случайностью, но тут вдруг засомневался, не лучше ли отпрыгнуть назад и бежать со всех ног.

Капли, которые так и ветвились по стеклу, не позволяли видеть все досконально, не упрощала задачу и темнота. Но не приходилось сомневаться, что прямо перед ним находилась очень, очень белая птица, в рост человека, пугающе неподвижная, которая вперила в него золоченый, лишенный всякого выражения взгляд и при этом