Английские ботиночки

Любовь Кукушка, 2016

Здесь вы найдёте непридуманные захватывающие истории из жизни. Из той самой нашей жизни, в которой крепко и на все времена перемешано всё, из чего она и состоит: радости и печали, трагедии и комедии, верность и предательство, мистика и ужас, вера и неверие, любовь и надежда.

Море любви

Рассказ

Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. Хорошо сказано, правда?

Главное, что в самую суть. Умный человек придумал. Или по крайней мере жизнь проживший. Перебрал в голове прожитые годы, как ящик старых писем, да и понял, куда все реки текут. А куда? В море. В море любви. Вся неприкаянная любовь там собрана. Целое море любви. Реки любви наполняются, переполняются, разливаются, а потом устремляются и исчезают в том самом море любви.

Они так и жили — мать и дочь. Только мать выбрала вторую половину поговорки, а дочь жила в полном соответствии с первой. И уже в самом конце своей довольно длинной жизни мать, жалея о многом не случившемся с нею, неожиданно и невольно раскрыла дочери свою большую, запрятанную на самое дно своей женской сущности тайну.

Она (мать) была неудачница. Говорят, что одни рождаются, чтобы радоваться, другие — чтобы мучиться. Похоже, что она родилась страдать от постоянного несоответствия желаемого и действительного. Хотя, если разобраться, сама же желала одно — и сама же городила другое. Вот и получалось несоответствие.

При рождении дали ей какое-то претенциозное, громоздкое имя Ираида — и громыхала она с ним по жизни весь свой отпущенный срок, спотыкаясь и цепляя все углы и колдобины.

Началось с того, что она никак не желала родиться. Родительница её мучилась уже сутки, а она всё не выходила на свет божий. Видно, чувствовала, что намается она там. Вот и не спешила — не в пример некоторым, которые вылетают, как снаряд из пушки. И чего? В конце концов решили её выдавить из уютного, тёплого материнского лона. Два здоровых санитара скрутили в тугой жгут простыню, встали с боков роженицы, положили ей жгут под грудь — и под руководством врача стали давить на живот этим жгутом, постепенно выдавливая упрямого ребёнка. Выдавили. И отправилась Ираида в свой жизненный поход, осторожничая и подвергая всё сомнению согласно советам любезного ей философа Карла Маркса.

Себя она помнила с пяти лет, с того самого холодного ноябрьского дня. Ида стояла около своего дома и ждала подружку — соседку Соню. Она была радостная — мама ей купила такую обнову! Пушистую, связанную из кроличьего пуха шапочку, такой же шарфик и варежки. Ей не терпелось всё это богатство продемонстрировать своей подружке. Вдруг подошла какая-то женщина и ласково сказала:

— Деточка, хочешь большую красивую куклу?

— Хочу!

— Тогда пошли со мной, и я тебе подарю её. — Ида доверчиво протянула руку, незнакомка крепко взяла её, и они пошагали за куклой.

Шли, шли и пришли в городской общественный туалет.

— Фу, где куколка живёт, — удивилась Ида, брезгливо-удивлённо оглядываясь по сторонам.

— Куколке холодно, давай я возьму твою шапочку, шарфик и варежки, одену куколку как надо, чтоб она не мёрзла, и принесу её тебе.

Ида доверчиво всё отдала (кто ж устоит перед таким тонким психологическим подходом — куколка замерзает) и стала ждать тётю.

Ждала долго, сама уже замёрзла, а тёти с куколкой всё не было. Уже на улице темнеть стало, в сердце закрался необъяснимый ужас от такого долгого отсутствия тёти — что там с ними случилось; потекла робкая слеза, за ней — другая, и горе наконец прорвалось наружу.

— Ты что деточка плачешь? — Перед Идой стояла уже другая тётя. Спрашивала не ласково, требовательно.

Ида испугалась, но настойчивая строгая тётя всё из неё вытянула, поняла, сняла с себя тёплый шарф, повязала ей на голову и куда-то повела. «Опять куда-то идём», — думала печальная, замёрзшая Ида, но сил сопротивляться всем этим непонятным, с трагическим оттенком обстоятельствам у неё уже не было.

Шли, шли и пришли в отделение милиции. Через час Ида была уже дома. От усталости и переживаний она сразу же заснула. Её никто не ругал, все были несказанно счастливы, что дитё нашлось целое и невредимое. Ну а обновка — да бог с ней. Хотя, конечно, жаль. Красоты всё было необыкновенной, и Соньке не успела похвастаться.

Ираида сладко спала, подложив ладони под щёку, заботливо укрытая тёплым ватным одеялом. Ей снилась необыкновенной красоты кукла в цветном красивом платье с кружевами и оборками по подолу. Сверху на куклу была надета пуховая шапочка, варежки и шарфик. Кукле было тепло и уютно в Ираидиных обновках — и она улыбалась, показывая два белых круглых фарфоровых зуба, и моргала большими синими глазами в тёмных густых ресницах.

Жизнь потекла дальше. Ираида постепенно превращалась в хорошенькую, но заносчивую барышню. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, ей разрешили встретить Новый год в молодёжной компании. Хотелось быть всех нарядней, а туфель красивых не было. А у старшей замужней сестры лежали в шкафу шикарные кожаные туфельки кремового цвета с перламутровыми пряжками. Туфельки сестра берегла, одевала только по случаю. В этот Новый год сестра была беременна и никуда в гости не собиралась. Но просить у неё туфли было всё равно бессмысленно — не даст. Не из жадности, а в воспитательных целях — всему своё время. И вот Ида перед уходом в гости потихоньку, тайно вытащила туфли из шкафа, второпях завернула их в газету и побежала с приятелем Колькой Манной Кашей (такое у него было прозвище) в гости.

Когда пришли — народ уже собирался. Вся в праздничном волнении и предвкушении веселья, Ида торопливо раскрыла свёрток и обомлела — там была только одна туфля. Тупо, безнадёжно оглядываясь вокруг, она ощутила подкатывающую к горлу дурноту. В ушах зазвенело. В ужасе прижав к груди эту одну туфлю, Ида замерла, стоя босиком на полу. Потеряла! Перед глазами понеслись картины — одна тошнотнее другой. Она представила, что будет дома, какая ей предстоит разборка со взрослой строгой сестрой. Как укоризненно и безнадёжно на неё посмотрит мама, как начнёт возмущаться отец — гегемон, ударник социалистического труда и творец революции.

Вся радость предстоящего праздника потухла. Ида молча, как в сомнамбулическом состоянии, оделась и, никому ничего не объясняя, пошла на улицу. За ней потащился её верный поклонник Колька. Он уже понял, что вместо встречи Нового года намечалось совсем другое мероприятие — на свежем морозном ночном воздухе.

Они с Колькой раз за разом стали прочёсывать маршрут, по которому бежали в гости. Шёл снег, который быстро заметал дорогу. Вокруг не было ни души (народ праздновал). Качались тусклые от падающего снега фонари. Улица была окутана белым безмолвием. Со стороны могло показаться, что на дороге возятся два слишком рано захмелевших товарища, которые старательно помогают друг другу добраться наконец до дома и праздничного стола. Все их поиски ничем не кончились. Слёзы на лице Иды перемешивались с таявшими на щеках снежинками. Вместе со снежинками таяла и надежда найти туфлю. Ужас перешёл в отчаяние. Ираида стояла занесённая снегом, белая и неподвижная, как гипсовая статуя, безнадёжно и устало глядя в тусклое холодное пространство улицы.

«Ах, зачем же я взяла без разрешения. Вот меня Бог и наказал. Что теперь будет?».

Колька предложил завтра повесить по всему маршруту объявления о потере. Ираида молчала. У неё не было ни сил, ни желания обсуждать случившееся.

А тем временем Колькин план сработал. В тот же день, как он развесил объявления, Кольке принесли злосчастную туфлю — и он немедленно, под покровом тайны отнёс её Ираиде. Та, задохнувшись от счастья, незаметно положила туфлю в шкаф и с облегчением вздохнула. Война с сестрой отменялась. Ну ладно, Новый год пропал, зато не будет позора, унижений, криков, воспитательных бесед и лекций на тему мировой революции. Для самолюбивой и гордой Ираиды это было бы пыткой.

Сестру она всё-таки любила. Та была красивая, интересная — играла на гитаре, прекрасно пела. А сколько у неё было ухажёров до свадьбы — Ираиду это всегда приводило в будоражащий восторг. Сестра была намного старше, относилась к Ираиде свысока и даже, можно сказать, угнетала своими замечаниями и постоянной критикой. Ида порой обижалась на неё, но восхищение всегда пересиливало все обиды.

А вот муж её Ираиде не нравился. Он был красивый смуглый брюнет, образованный и талантливый инженер, высоко ценимый на своём оборонном заводе. В семье его родителей хранилась и передавалась из уст в уста история о том, что род их якобы пошёл от грузинского мальчика. Ещё в 19 веке один русский офицер (князь) подобрал на дорогах Кавказа больного оборванного мальчика, взял его с собой, его вылечили и он остался жить у князя в имении. Когда подрос, князь дал ему образование и хорошо устроил его в жизни. Сандро женился на русской — и пошла с тех пор смешиваться кровь южная — горячая с кровью славянской — неторопливой. Дети все получались умными и красивыми. Вот потомок этого рода и достался сестре в мужья.

Сестра очень любила своего мужа, а вот Ираида со временем стала его просто сторониться. Чем взрослее становилась Ида, тем чаще ловила на себе его пристальный, тяжёлый взгляд. Глаза у него были тёмно-карие, взгляд сладострастный, раздевающий, и ей всегда становилось в его присутствии как-то неловко, хотелось сразу убежать. Такая вот сексуальная была у них порода. Причём они все были такими в его родне. В сегодняшней жизни это, кажется, обозначается неведомым раньше словом «эротоман». Причём сёстры его не отставали от брата. Старшая вышла замуж за офицера — ездила с ним по точкам, куда его назначали. Один раз её мужа вызвал начальник их очередного военного городка и сказал: «Слушай, Василий Петрович, уезжай куда-нибудь, нет сил, твоя супруга мне уже весь гарнизон разложила, пока ты на учениях пропадаешь». Младшая сестра всю жизнь безостановочно выходила замуж. Когда ей было уже 78 лет и умер её очередной муж, она прямо на поминках захихикала: «Ну что, я опять свободна и в поиске. Но обязательно, чтоб был молодой, — надоело то хоронить, то в сумасшедший дом сдавать. Да и толку от молодого больше», — закатилась она двусмысленным смехом. Сидящие за столом дружно наклонили головы к тарелкам и стали усиленно жевать за помин души новопреставленного раба божьего, тайно вздыхая: «Нелегко, видать, старичку пришлось».

Замуж Ираиду стали звать рано. У неё была прекрасная женственная фигурка, она была жизнерадостная и нравственная. В ней был как раз тот самый набор качеств, который ценится мужчинами. Но она всем отказала. И Кольке Манной Каше с его родителями-миллионерами, и Лёньке Покрасу — весёлому одесситу, старше её на 10 лет, и моряку-подводнику Алексею. Впоследствии она часто задумывалась — где она ошиблась, за кого надо было выйти и прожить счастливо (или хотя бы удачно), чтобы не превратить всю дальнейшую жизнь в бесконечные сожаления о несбывшемся, о несделанном, о бездарно упущенном. А отказала потому, что влюбилась — насмерть, навсегда, на свою беду, на свою никем в итоге не востребованную верность. И понесла эту свою бесплодную, обокравшую её любовь по жизни.

Вечером на танцах в парке её закружил интересный молодой человек. Оказалось, что они оба великолепно танцуют, и протанцевали весь вечер, не меняя партнёров. Он отличался от их неуклюжих мальчишек. Был элегантно одет, уверен в себе, прекрасно двигался на танцполе. В общем, Ираида пропала. Шла с танцев она со своей компанией, выслушивала ревнивые упрёки ровесников, а сама думала только об этом блондине с серыми глазами. Она узнала только его имя.

— Девушка, а вас как зовут?

— Ираида.

— Ну это как-то сложно. Можно просто Ида?

— Конечно!

— А я Александр. Саша. Будем знакомы.

— Будем, — ответила Ираида, замирая.

Было это в предсентябрьское воскресенье августа, скоро в школу — в последний, десятый класс 1940–1941 года выпуска.

Первого сентября все гурьбой ворвались в школу. За криками и вознёй не услышали звонка. Вошла учительница — и класс постепенно затих. Дверь снова открылась… и на Ираиду обрушилась судьба, её сердце подпрыгнуло к горлу, а душа свалилась в пятки. Руки вцепились в парту. Она замерла, распятая любовью… Перед классом стоял тот самый блондин. Учительница коротко представила: «Это ваш новый одноклассник Александр Гайтанов, прошу любить и жаловать».

Добрая половина девчонок класса немедленно в него влюбилась. А парни начиная с первого дня стали его регулярно мутузить, чтоб не зазнавался. Платоническая любовь Ираиды разрослась до невероятных размеров. Ослепшему, оглохшему, одуревшему от любви разуму романтической девицы и невдомёк было, что Сашенька уже перетрахал всех хорошеньких продавщиц главного городского универмага, заведующей которым была его маменька. Ираиде он тоже уделял внимание — ему льстило, что успешная девица-отличница так полоумно в него влюбилась.

Один раз он пригласил её к себе домой. Ида была поражена роскошью и достатком их семьи. Отца у него не было — он его даже не знал, а мать обожала сына и многое ему позволяла. Когда она с удивлением смотрела на картины, висящие на стенах, — подлинники Левитана, Саврасова, Серова — он неслышно подошёл сзади, нежно и крепко обнял её и стал шептать в ухо ласковые слова. На Ираиду от непонятного волнения накатила какая-то слабость. Он попытался расстегнуть ей блузку, но получил отпор и не стал настаивать. Кажется, он был уверен, что всё так и будет, и не стал напрасно распаляться. А Ираида, растерянная и неопытная, наслушавшаяся интимных рассказов своих подруг, потом долго мучилась сомнениями — а может, надо было уступить? Ведь тут любовь, никто другой не нужен. И может быть, и уступила бы в конце концов…

Конец ознакомительного фрагмента.