Каменная птица папороть

Любовь Николаевна Данилова

В основу сюжета повести легли реальные обстоятельства экспедиции палеонтолога В. П. Амалицкого по Русскому Северу конца XIX века – по краю исчезающей сказки. Опасное плавание по Чёртовой реке, загадочные встречи и настоящие открытия, среди которых не только безмолвные камни, но и гораздо большее: заповедные места, северные деревни и их жители – хранители древних обычаев, исконного языка и мудрой силы суровых предков. По воле Хозяина реки туман укроет и спасет, обронит птица папороть перо…

одной из первых среди русских женщин-геологов

© Любовь Николаевна Данилова, 2017

ISBN 978-5-4483-7763-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Господин профессор

Два века уже, как затихло, угомонилось время. Неспешно, равнинной рекой текла жизнь — по старине, по обычаю, как прежде. Новое приносили редкие чужаки. Воспринималось с опаской. Да и можно ль иначе! Зимой словно примерзало время, теряя ход, а суетное уносил весенний поток в студёное Соловецкое море, под ледовитые покровы северного океана. Но всё ж таки оттаивала земля к лету, освобождалась река от оков. И как встарь повелось, именно в эту пору нет-нет да и появлялись у нас новые люди. Скрытна чужая мысль, непонятен иной промысел. Вот когда становилось зыбко, из-под ног уходила твердь!

Господа на пароходе завсегда на виду: и немного их, и каждый наособицу да со своей причудой. Так что есть на кого подивиться, на что посмотреть, найдётся и о чём рассусоливать¹. Дорога до Устюга долгая. Надоест берега разглядывать, тем более что всё смотрено-пересмотрено, как в ярмарочном балагане.

Это им пока в диковинку. Вон по палубе прохаживаются. Не вдруг поймёшь, что господа. Он в тужурке простой суконной, в сапогах высоких, лишь на носу… — как это называется? — пенсне. Да и барыня, чай, не в гости собиралась. Одёжа на ней хоть и добротная, но уж не наряд: блуза немаркая, юбка простая, жакет (на плечи наброшен) тёплый.

Капитан бы не сказал, так, поди², и узнай, что сам-то — геолог, а величать его надобно «господин профессор». И всё ж таки странные. Говорено, что господин этот да его супружница до Тотьмы следуют, там будут лодку искать, чтоб дале не пароходом. И зачем это надобно? Разве не странно? Зато, как из Вологды вышли, о них только и разговоров — и в третьем классе, и в рубке второго.

Сам-то Зепалов билет во второй брал. Чай, родом из простого звания. Не барышня, чтоб форсить, — деньгам и ноне счёт знает. Да и сына к излишествам нечего приучать. Пока гимназист — на глазах, а коли в Москву в университет отпускать, как просится, надо заранее — к мотовству без потачки. Но сын вроде и доволен всем. Ой, Петька! Узнал, что на пароходе геолог, да ещё и профессор, так только около него и крутиться. И на что сдался? Хотя и сам далёко ль ушёл, а, Миколай Петрович? — задавал Зепалов и себе вопрос. Ну и что за купец без любопытства?

Чем, к примеру, народ во втором классе примечателен? Тем, что бывалый, много повидавший да и к общению расположенный. И кто ведь откель! Вон студент из Питера в Красноборск едет — родителей навестить. Такое вищенье³ вымахал, а худой — кости брякают! Землемеру до Сольвычегодска добраться надобно, фершалу как-то на родную Кокшеньгу попадать, а старичку в прюнелевых⁴ ботинках в пути быть дольше прочих — до Архангельска. Подсаживались на пристанях и пароходские — эти, конечно, в Устюг.

К такому люду у Зепалова интерес особый: нет-нет да что-то раньше других и прознаешь. Вот и сейчас о чём речь зашла?

— Слышь-ко, вон из первого класса геолог…

— Да что за геологи этакие?

— Да рудознатцы, коли по-нашему.

— Эво как! И что этта ищут или далее следуют?

— Ну, буди⁵, известняк. Да где ж его нету?

Неспешна река, и разговор неторопен.

— Известь-то ближе к Устюгу жгут?

— Так и есть.

— Да что у вас на Сухоне сыщешь! Одни каменья, — пренебрежительно кривит рот студент.

Ну-ну, то поначалу на любом пароходе, с палубы коего сутками ни ногой! Каждый хорохорится: блеснуть-то на людях чем? Пусть видят, каким и в жисть не бывал. И самому в то не грех хоть на миг поверить. Уверен, умён, находчив. Состязаются, горячатся, чуть не ссорятся, а день-другой минует, смотришь — уже и приятели. Зепалов к такому привык, наблюдал за перепалкой с улыбкою, но дельное слушать не забывал.

— Это, поди, нам — каменья, а геолог-то, буват⁶, и каменья к делу приспособит. А мы всё ушами хлопаем! — землемер тараторил горячо, с придыханием: — На реке Ухте один из земли грязь качать почал. Нефть, говорит, и всё тут! Не вдруг убедил. А та нефть масляниста, черна, зажжёшь — пластает так, что ни дров, ни угля не надобно. Куда с добром! Как не слыхали? Про Мишку-то Сидорова? Ох же и прохвост!..

Вот тут, как напокась⁷, и вбежал в рубку младший Зепалов да с таким грохотом, ровно бочонки по трапу катили, — не ко времени, серьёзный разговор поломал. Поманил Николай Петрович к себе Петю, глянул сурово:

— Не робёнок уже, степенней ходи. Народ-от пужаешь, — одернул на сыне гимнастерку, поправил пояс. — Ну, говори-ка, Петруша, что вызнал. Как величают господ-то?

— Профессор Амалицкий, батюшка, Владимир Прохорович. Из Варшавы, — легко, как о старом знакомом, ответил мальчик, потирая раскрасневшееся ухо. Почти не заходящее летнее солнце окатило его лицо алой сухонской зарей, обдало жгучей краской, опалило скулы, обожгло нос.

Призадумался Зепалов:

— Подволоцкие у нас есть, Наволоцкие, Полицинские… Нет, про Амалицких не слыхал. Неместные — уж и правда.

С сочувствием глянув на раскрасневшегося подростка, вставил фельдшер:

— А ты бы, парнечок, поменьше на палубе торчал — лицо-то бы и не сжёг. Того гляди с ушей-то кожа лафтаками⁸ облезать почнёт. На этаком солнцепёке да ещё с ветром, да у воды!

— Уши-то намазать бы простокишей⁹, а то и впрямь облезут, — советовали попутчики.

— И то верно. Любезный! — окликнул буфетчика старший Зепалов. — Дай-ка простокиши. Молоко-то, всё одно, сселось.

Пете эти вкруг него хлопоты не очень понравились (ведь немаленький!), поторопился отвлечь, выпалил:

— А он не совсем геолог!

— Барин-то? Того не легче!

— Его наука — палеонтология.

— И что это за штука такая?

— Наука о вымерших древних животных и растениях. Их окаменевшие остатки и сейчас находят в земле. Окаменелостями называют.

Безнадёжен труд убеждения. Как по старине понять — вот загвоздка.

— И наштё¹⁰ эти кости? — усомнился до сих пор отмалчивавшийся старичок.

— И какой от того толк? Тоже мне каменелости, — недоумевал землемер.

— Да хотя бы… В общем, есть в них для геолога подсказка, какие богатства и где в земле скрыты.

— Это смотря какую кость найдут? Ишь ты, хитро!

— Поди, и золото так ищут?

Гимназист плечами пожал — не хватило знаний.

— Что ты, паря, дак про такое-то надо наперёд всего вызнавать! — посмеивался пароходский. Потянулся рукой в карман, блеснул портсигаром, доставая папиросу. — Чего набутусился¹¹?

А Пете обидно стало: ну как объяснить! Они ведь не читали: ни Жюля Верна про путешествие к центру Земли, ни «Геологию» фон Котта — пусть и тоненькая книжонка, но какие картины доисторической жизни нарисованы! Представил и взбодрился:

— Да это ж и просто интересно! Вы, поди, и про динозавров не знаете, а они ведь на самом деле на Земле жили!

— Не считайте, юноша, всех столь непросвещёнными, — вяло, но всё ж таки возмутился студент, снизошёл до присутствующих. — Совсем недавно в Скалистых горах Канады обнаружено множество окаменелых останков этих громадных и ужасных ящеров. А в России что? И нет ничего! Правда, читал, что в Сибири, в мерзлой почве тундры, как-то нашли полный скелет мамонта. И что примечательно — с сохранившейся кожей, с волосами.

— Ну и на что он им, геологам этим, сдался — с кожею-то да волосами? — оживился старичок-архангелогородец. — Если только бивень в дело сгодится: мастер из него красивую безделушку вырежет — гребень, к примеру, костяной. Видал я такие. Подземного зверя-мамонта костьё-то и у нас в Архангельской губернии находят. Только уж теперь редкость, больше в дело моржовая кость идёт. Костерезы-то холмогорские, ничего не скажешь, искусны, а ране-то даже икону вырезать могли — всю из пластин мамонтовой кости! — сухонькой ладонью огладил старик воздух, словно красоты резной коснулся. — Важным персонам в подарок и кубки резали, и чарки, и шахматы, и трости. Все костерез может, лишь бы бивня хватило.

Не ведали Амалицкие о том интересе, что к ним проявляли попутчики. Ничто не тревожило их на палубе, откуда долго не уходили, восхищаясь разливом. Название реки — Сухона — вызывало недоумение: не может быть сухой река да ещё такая! Здесь всё напоено влагой. Прямо из воды тянутся зеленые веточки прибрежных кустарников. Кажется, возьми в руки мокрые плети ветвей, и их можно отжимать, даже пить, если успеешь, не то просочатся зелеными струями меж пальцев, или хлестнёт ветер — прольются изумрудным дождем.

Разбежалась река, развернулась, почувствовав волюшку, прижала берега к самому горизонту. Это Присухонская низина дарит ей невиданную свободу, баловства ради закручивает русло в причудливые лабиринты.

— А может, здесь водит, — посмеивался капитан, постреливая глазами из-под козырька.

— Кто?

— Он, Хозяин.

Да разве иначе подумаешь? Это край непуганых птиц, рыбьих всплесков, вздохов водяных. Другой мир, где люди — лишь гости. Заблудился пароход. Бесконечно движение по кругу: поворот за поворотом влево, влево, влево… Вырвемся ли? От кого так уворачивается река? Кто её наматывает на невидимую сердцевину? Круг за кругом, поворот направо — восьмёрка…

— Володя, красота-то какая, простор! Воздух — хоть пей! — подставив лицо под ветер, наслаждалась радостью долгожданной встречи с севером Анна.

И тут как колобок выкатился — выскочила на палубу малышка. Короткие прядки выбились из русой косы. Большеглазая и смешная.

— Тоже заблудилась? Где мамка? — оживилась, присела рядом с девочкой Анна, но пришлось оглянуться на чей-то сердитый возглас.

— Вам тут не положено, никак нельзя! — ворчал судорабочий, не пуская на палубу высокую молодую крестьянку в сарафане из красно-белой пестряди¹². Мамка виновато топталась у трапа, подзывая девочку:

— Нюра! Ну что будешь делать! Да иди ж ты сюда!

— Надо же, тезка, — нежно, растроганно улыбалась Анна. — Да пусть девочка посмотрит, не всё в трюме сидеть.

Амалицкая не заметила, с какой грустью глянул на неё муж. Столько лет переживаний… Своих детей так и не дал им Бог, тут и с чужим понянчиться — в радость. А ребятишки как чувствуют — тянутся к ней.

— Из третьего класса. Не положено, — больше для порядка бубнил пароходский, а уходя, одобрительно хмыкнул: — Ишь ты, добрая!

Смущённая мать не поднимала глаз, суетливо приглаживая Нюркины непослушные пряди:

— Не ходи распетушьем¹³, на-ко гребёнку! Простоволосая. Платок-то где? Голова от тебя кругом!

Не сразу, но за ночь и река вырвалась из круговерти. И вот уже всё по-иному: словно кто-то неведомый, но всесильный, вставил красу речную в оправу, не отпуская воду в разлив, взял берега в рамочки.

Шутит река: притянув с неба слепящий глаза желток, кривит его в водном зеркале — то так, то эдак. Смеётся солнце, одевая Сухону в блескучий наряд, ветер ему помощником — пускает серебряные дорожки по подолу. Порывом разбежится до берега — хлестнёт по сочным ветвям, зелёные брызги листвы освежат голубую кромочку неба.

Но даже на этом неспешном пароходе посреди прекрасной реки — вдали не то что от Питера, но даже от Вологды! — под размеренные шлепки плиц¹⁴ по воде, под глухой стук машины, спрятанной глубоко в трюме, под баюкающее шуршание воды, разрезаемой носом судна, Владимир расслаблялся с трудом. Анна чувствовала, как он напряжён и сосредоточен.

— Мне иногда кажется, что я мечтаю о недосягаемом, будто гонюсь за неуловимой птицей или ищу цветок папоротника, которого на самом деле нет. А может, прав Мурчисон? — спрашивал, накидывая ей на плечи принесённый из каюты жакет.

— Тот шотландец?

Как давно Владимиру Прохоровичу хотелось поделиться мыслями с женой! В хлопотах сборов в дорогу, в заботах последних дней он так и не нашёл свободных минут поговорить неспешно с дорогим человеком, подругой и надежной помощницей — рассказать ей о том, что так беспокоило, смущало, заставляло сомневаться.

Услышав их голоса, на трапе остановился Петя — не показаться бы навязчивым. На палубу так и не выскочил, перегибался за борт, держась за поручень, смотрел на взбитую плицами пенную дорожку и ловил каждое слово. Подслушивать нехорошо, но удержаться не мог.

— Да, Аня. Именно Родерик Мурчисон пытался обследовать эти берега ещё в 1840-м. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? Какой авторитет в науке! Но и он, и те, кто бывал здесь позднее, так и считали Русский Север великим геологическим безмолвием. Никаких находок, ни одного открытия! Возраст и природа отложений загадочны. А ведь именно Мурчисону удалось выделить так интересующий меня геологический период в истории Земли. Только на Урале. В честь исследованных земель назвал его пермским… — и, помолчав, Владимир неуверенно добавил: — Аня, может, это и глупо — отправляться по заведомо безнадежному маршруту. Но ты-то меня поймёшь и простишь, коли что, правда?

— Конечно, но не потребуется. Ты упорен и неутомим, и поэтому обречён на успех! — рассмеялась Анна, ласково глянув на мужа.

— Думаешь? — сощурился не очень-то легковерный учёный, но вслух рассуждать продолжил: — А всё-таки не даёт мне покоя одна странность, одна находка. Курьёз? Барбот де Марни, считай, за пёрышко мечту словил!

— Что за находка? Почему я до сих пор не знаю?! — удивилась Анна, не однажды слышавшая, с каким восхищением говорили о Николае Павловиче в кругу специалистов. Это был выдающийся российский горный инженер с французской фамилией, геолог, профессор Петербургского горного института.

— А ты спрашивала?

— А ты рассказывал? Где, когда?

— Тридцать лет назад, на Вычегде. Две реки, Сухона и Юг, образуют третью — Северную Двину, а у Котласа в неё впадает Вычегда. Она течёт с востока, — глянув на солнце, рукой указал направление Владимир Прохорович. — Это где-то там. Так вот, поднимаясь вверх по Вычегде, Николай Павлович нашёл то, чего не удавалось обнаружить предшественникам.

— Догадываюсь, что это был камень, — снова улыбалась Анна.

— Но какой! С отпечатком пермского хвоща!

— Велик ли?

— Мал золотник да дорог! С твою ладошку, Аня. Уникальная находка. Казалось, что курьёзная. Откуда здесь фоссилии¹⁵? Случайность?

— А почему их не может здесь быть? — недоумевала Анна. — Первая находка всего лишь.

— Но, чтобы доказать, надо найти ещё. У нас пока и по всей России очень мало примеров. Но то, что есть, уже смущает. Помнишь, я показывал тебе в Лондоне окаменевшие раковины пресноводных моллюсков из европейских отложений? В России двустворки тоже попадаются, но совсем другие. И опять же странность: уж очень они похожи на пермских моллюсков родом из южноафриканской пустыни — с плато Карру! Не видел бы этикеток в коллекции Британского музея — принял бы за наши.

— Где сходятся две странности вместе, нет ли закономерности? — мудрая женщина задала вопрос, который давно волновал ученого. Но своими догадками он уже делился со специалистами. А что в результате? Коллеги только посмеялись над ним. Мнение маститых ученых было незыблемым: пермская фауна северных и южных материков резко различалась и не могла иметь ничего общего.

— Не упускаем ли мы из виду, насколько значительно за миллионы лет менялись очертания материков?

…Но тут засуетились пароходские, готовя чалку¹⁶. Пора брать дрова. Вереница поленниц по мере приближения к берегу вырастала на глазах. О чём говорили дальше, Петя не слышал. Ушёл, чтоб не путаться под ногами.

Как паровой котёл, закипал капитан:

— Ссажу-у-у! Забирай пожитки!

Металась по берегу молодуха. Надорвала голос от крика:

— Нюрка, Нюрка!

Искала дочку и за поленницами. И в ивняке у воды мелькал пестроцветный сарафан. Всё без толку.

— Окстись, Осип Иванович, — осадил капитана Зепалов. — Как они доберутся? Здесь других дорог нет. Нешто не жалко? Следующий пароход? Околеют ждать! Искать будем, охватим пошире, — и решительно спрыгнул на берег. За ним ринулись и другие: и студент — красноборское вищенье, и светлоглазый, как кокшеньгская чудь, фершал, и даже старичок в прюнелевых ботинках.

— Не ходили бы вы, промочите ноги, — попытался остановить его Владимир Прохорович, а сам уже громадными шагами мерил бечевник: приглядел распадок с натоптанной тропкой, решил заглянуть. Не там ли спряталась, а теперь мамкиной вицы¹⁷ боится?

За Амалицким увязался и Петя. Отец кивнул:

— Гляньте в логу-то, гляньте.

Тропка из зарослей купальницы вывела к ручью, ручей зашептал о прохладе леса. В сумраке береговой расщелины терялись краски. Еловые ветви колючим занавесом закрывали обзор. Владимир Прохорович приподнял одну из них, Петя поднырнул первым. В логу пахло влажной землёй. Сквозь прелую прошлогоднюю листву проросли редкие кустики черничника, топорщился багульник, рядом с ручьём пробивался к свету и влаге белокрыльник, упрямо разворачивал зелёные ладошки, пронзённые белёсыми тычками соцветий. Царившие над травяной мелочью пышные папоротники бросали причудливые резные тени, покачивали опахалами листьев.

Амалицкий, прошагав мимо, осматривал склон: разве удержишься! Нет, даже здесь, несмотря на порядочную крутизну, — ни одной осыпи. Склон изрядно задернён. Ближе к Тотьме он ожидал увидеть другое. Когда же?

Петя, обшаривая папоротники, прервал раздумья учёного:

— А в Устюге вы будете?

— Да, Устюга нам не избежать. Но до этого придётся изрядно поработать, — подумал и уточнил. — Очень надеюсь, что получится поработать.

— Откуда тут баламолки¹⁸? — оторопел Петя, недослушав. — Ой, — и, запнувшись, чуть не упал в заросли.

Куст папоротника ожил и взвыл:

— Не буду больше! Мамка, прости меня!

Петя с трудом удерживал Нюрку — упорно брыкавшуюся беглянку, дрожащую от холода и страха, но с охапкой купальниц в руках. Букет украшали зелёные перья папоротника.

Владимир Прохорович подоспел вовремя:

— Мамки пока нет, так что давай потише, — невозмутимо подхватил упиравшуюся девочку на руки и вынес на свет.

Рассыпавшиеся по берегу попутчики, увидев найдёнку, обрадованно замахали руками. Возвращались быстро. У самого парохода Владимир Прохорович спустил Нюру с рук, что-то шепнул ей на ухо. Та кивнула и со всех ног бросилась к Анне Петровне, ожидавшей мужа на сходнях, решительно протянула букет:

— Тёта, на! — и тут же спряталась за мамкин подол. Подоспевшая зарёванная молодуха смутилась и, прежде чем увести девочку, принялась кланяться и извиняться:

— Ой, нашла что барыне-то — баламолок с папоротью!

Анна не слышала ничего, зарывшись лицом в росистые и сочные соцветия, в желтые бубенчики купальниц.

— Пока дрова грузили, вон что удумала! Цветочки! — ворчал капитан, потихоньку спуская пар. — Где и нашла.

— Вот тебе, Ань, и папоротника цветок. Оказывается, он жёлтый, — любуясь женой, ласково пошутил Владимир Прохорович.

— Ничего смешного, Володя. Цвет папоротника наделяет человека особенным зрением, позволяет видеть то, что находится глубоко под землей, раскрывает перед ним земные недра, — поднимаясь на палубу, чеканила по трапу каблучками Анна.

— Надо же, бесценный инструмент! А мы тут с молотками, с зубилами. Но посмею тебя разочаровать. Как говаривала моя нянька, у ту ночь найти из папоротника цвет — будешь знать, шо собаки брэшуть. Всего-навсего, — не унимался Амалицкий.

Анна не согласилась:

— Ну, это у вас на Волыни.

Бережно достала из букета папоротник. Подставила лист, как крыло под ветер. Вздымал ветер крыло, трепетали зелёные перья.

— Э-хе-хе, не зря и тебе, Аня, папоротник покоя не даёт… — грустно, с каким-то затаённым чувством произнёс Владимир, и, оглянувшись, увидел Петю, нерешительно стоявшего тут же на палубе, но чуть поодаль.

— Пётр, подойдите-ка сюда. Вот гляньте. А ведь эта, как у вас говорят, папороть — дальний-дальний потомок пермской глоссоптериевой флоры. Гигантские глоссоптерисы не выжили, были обречены на вымирание, а такие миниатюрные экземпляры пережили все катаклизмы, на которые обрекла их Земля. Но найти бы мне хотя бы кусочек того — древнего! Надеюсь, что здесь это возможно.

Подслушав предыдущий разговор, устюжский гимназист и так уже смотрел на Амалицкого, как на профессора Лиденброка — того самого, что по воле фантазии Жюля Верна отправился в совершенно невероятное путешествие к центру Земли. Настолько же невероятным казалось и то, о чём говорил Владимир Прохорович. Южная Африка, загадочное плато Карру, а теперь и гиганты-глоссоптерисы, которые могут прятаться где-то рядом… Чувство восхищения мешалось с недоверием, но азарт вспыхивал неудержимо, как искорки от стреляющих угольков костра — только пошарабошь¹⁹!

— Владимир Прохорович, — не утерпел Петя, — а в России, правда что ли, окромя мамонтов ничего не нашли?

— Кто вам сказал? — натужно улыбнулся Амалицкий.

— Студент, тут на пароходе, — виновато признался Петя.

Вот ведь как бывает: наивный, почти детский вопрос задел за живое.

— Ну, как сказать, кое-что находили: мамонт — да, остатки носорога. Но с точки зрения геологической истории эти животные обитали на Земле не так уж и давно. А вот из весьма древних отложений — пермского периода — лишь ископаемые остатки парочки ящеров. Но вы все-таки имейте в виду, что и маленькая подобная находка может оказаться бесценной для науки — недостающим звеном для понимания того, как развивалась жизнь на планете.

Брызнул короткий дождь, его капли прозрачными пуговками легли на палубу, вместе со шляпками гвоздиков, торчащими из деревянного настила, сложились в непонятные знаки. Стало свежее. Нет, ничего, кроме зарослей папоротника под гигантскими елями с неохватными стволами у комля, Петя представить не мог.

Владимир Прохорович смотрел на мальчика и узнавал в нём себя: с метаниями юности, с первыми сомнениями, с отчаянием от муторного, казавшегося бессмысленным, учебного труда, но и с внезапными озарениями, со временем позволившими ровным пламенем разгореться его научным интересам. Нельзя останавливаться и гасить огонь в себе, прощаться с мечтой! Перевёл взгляд на Анну. Она все ещё не выпускала папоротник из рук, прилаживала к одному папоротникову крылу другое. Два крыла — птица.

— Представила в камне: папоротник окаменеет и станет каменной птицей.

— Птица в камень, как в клетку, попадёт, — тут же откликнулся на созвучное мечтам и мыслям сравнение Владимир. — Поймать бы эту птицу и мне. Птицу глоссоптерис.

Анна положила голову на плечо мужа, обняла. Ещё долго они смотрели в одном направлении — вперёд, куда бежал пароход. Петя тихонько, почти на цыпочках проскользнул мимо них и вниз. Что-то нежное и волнующее колыхалось в его душе в тот вечер.

Наутро, уже перед Тотьмой, на палубу высыпали все — нетерпение одолевало. Когда же город? Пока прямо по курсу — Дедов остров, разрезавший сухонское русло надвое.

— Была здесь ране Дедова пустынь, а ноне лишь приходская церковь Живоначальной Троицы, — вещал всезнающий старичок-архангелогородец: — Да вот же она! — перекрестился с поклоном.

Белокаменный храм проплывал слева по борту. Высоко головы задирать приходилось — крут берег!

— Остров-то не наносной, коренная порода — в основе. Да-а-а, — оценил Амалицкий, — такому паводки не страшны.

— Леса настоящие, таёжные — с елями, с соснами! Дедов-то, наштё, с версту будет, — прикидывал землемер.

— А дале ещё два островка. Но уж те махонькие — Бабий да Внуков.

— Пошто так названы?

— Да всяко говорят. Бают²⁰, ровно в незапамятные времена бежали из Устюга дед, бабка да внук. Внуку-то силёнок и не хватило — не мог больше плыть, с ним и бабка осталась, оглянулся дед… эх! Что поделаешь? Так вместе и окаменели.

— А чего из Устюга бежать-то? — возмутился Петя. — Что у нас страшного?

— Сомнительно — твоя правда. Поди, на реке-то боле страх пронял.

Знающие согласно кивали.

— О чём вы? — насторожилась Анна.

— Ну, успеете ещё наглядеться. Да не пужайтесь шибко-то²¹, барыня. Мы все люди, и уж не первый раз этим путём следуем, Божьей помощью живы, — попытался успокоить старичок, получилось не очень удачно.

— А Тотьму-то уж и видать! Купола, купола горят! Храмы-то, свет ты бог, высоки да ладны!

Те, кому сходить, прощались. Амалицкий, торопясь, почти скороговоркой, давал последние наказы Пете:

— Фон Котта, конечно, популярно пишет, но все ж таки не лучшим образом. Если будет интерес, кое-что на русском найдётся: в старых журналах попадаются статьи Карла Рулье, издан и труд Мурчисона — «Геологическое строение Европейской России и хребта Уральского». Запоминайте.

Подошёл и Зепалов-старший, уважительно раскланялись:

— Доберётесь до Устюга, милости прошу к нам! Чай, лучше приму, чем в Добрецовских-то номерах, — подмигнул обрадованному Пете. — Правда, на неделе с женой и дочерьми отлучусь — давно им загородный выезд обещал. Но сыновья завсегда дома: старший — на хозяйстве (ему наказано будет), а Петьку от книжек за уши не оттащишь.

В суматошной толчее тотемской пристани Анна Петровна успела: тут же в ярмарочном ряду купила расписной пряник, разыскала Нюрку, в ручонку сунула. Боязливо смотрела девочка на мать — не смела обрадоваться нежданной сладости. Анна Петровна возражений не приняла.

— Что-те разгонный, — растрогавшись, всплеснула руками крестьянка.

— Какой?

— Прощальный, значит, — подсказал возвращавшийся на пароход студент, осветила лицо улыбка.

Примечания

1

Рассусоливать — увлекаться разговором, рассказывать не спеша, забывая о деле.

2

Поди — вероятно, пожалуй.

3

Вищенье — высокий, долговязый (о человеке).

4

Прюнель — (устар.) лёгкая плотная ткань, идущая на изготовление верха обуви.

5

Буди — здесь: пожалуй.

6

Буват — может быть.

7

Напокась — назло.

8

Лафтак — лоскут (ткани, кожи).

9

Простокиша — простокваша.

10

Наштё — здесь: зачем.

11

Набутуситься — обидевшись или рассердившись, насупиться, нахмуриться.

12

Пестрядь — домотканое, обычно двухцветное, льняное полотно.

13

Распетушье — неряшливо, нелепо одетая или непричёсанная женщина.

14

Плица — (устар.) каждая из лопастей пароходного колеса, захватывающих воду при его вращении.

15

Фоссилии (лат. fossilis — ископаемый) — окаменелости, остатки организмов геологического прошлого, включая следы их жизнедеятельности.

16

Чалка — причальный канат.

17

Вица — гибкий прут, ветка.

18

Баламолка — растение купальница.

19

Шарабошить — слегка двигать, шевелить.

20

Баять — говорить, рассказывать.

21

Шибко — значительно по степени проявления; чрезмерно, чрезвычайно, очень.