Голод. Одержимые

Любовь Попова, 2020

– Я беременна, любимый! – кричу сквозь слезы радости, но вместо ожидаемой улыбки на жестком, красивом лице вижу презрение и гнев. – А причем здесь я? – чеканит он слова, меня отталкивает. Не сильно, но до кома в горле обидно. – Не говори ерунды, мы столько занимались сексом, немудрено… – Я стерилен, Василиса! Я не могу иметь детей! Содержит нецензурную брань.

Глава 4. Макар

Надо было подождать, прежде чем отправлять документы. Неделю. Месяц. Она бы остыла, чувства поутихли, обида прошла. А я как будто сам натравил на себя эту белобрысую беду. Ведьму, сделавшую меня кастратом.

И что сложного трахнуть шлюшку, вставить по самые помидоры и одним оргазмом выбить из головы дурь по имени Василиса, но нет, одна только мысль, что я буду натягивать не её, накачивает меня мысленным бромом и делает член не приспособленным ни к чему.

Хотел сделать из нее страстную любовницу. Хотел раскрепостить. Получите распишитесь.

Вот она у ног. Унижается. Жадно смотрит. Ведет себя как уличная девка, заприметившая член. Пытается своими умениями отбить меня у шлюхи. Как будто та мне нужна.

— Выйди.

Резкий тон и острое желание по телу от горячего дыхания на головке, руки, коснувшейся яиц.

— В кого ты превратилась? — шиплю я, и резко наклоняюсь, смотрю в ошалевшие, непонимающие глаза и встаю, чуть отталкивая. Застегиваю ширинку и снова поворачиваюсь. — Мне понравилась скромная девушка, а не грязная телка. Ты когда мылась последний раз? Совсем стыд потеряла?

Она смотрит ошалело, не веря в то, что говорю. Красивая, как смертный грех, который мне не страшно совершить.

Страшнее потерять ее, увидеть на руках лишь обломок её фарфоровой кожи, остекленевшие, безжизненные глаза. Увидеть смерть и осознать, что ничего не можешь сделать. Смотреть, как гаснет свет в глазах родителей, как твоя невероятной красоты мать синеет.

Я стряхнул воспоминания и зло посмотрел на Василису. Она должна понять и принять. Она должна быть в безопасности. Жить нормальной жизнью. В которую на миг я поверил. Поверил, что могу быть счастливым с этой сумасшедшей, развратной девочкой. Забыл, кто я на самом деле.

— Ведешь себя как похотливая кошка. Готова уподобиться шлюхе, которая касалась грязными руками моего х*ра.

Василиса часто дышит, поднимается резко, как стрела, вылетевшая из арбалета и кричит:

— А кто меня такой сделал?! Кто трахал меня в тот же миг, как только видел, не мог даже поговорить нормально, потому что ему вечно было мало. Ты сделал меня наркоманкой, а теперь сдергиваешь с очередной дозы.

Здесь даже не поспоришь. Подсадил, потому что и сам подсел. Испытывал вечный голод, который снедал меня и сейчас, давил на яйца, пропускал через тело острую боль

Василиса как сладкая кола, которую пьешь, давишься, портишь себе зубы, но хочешь снова и снова. И вот ты вроде бы пресытился. Не лезет больше. Но стоит только ополоснуть рот прохладной водой, как в горле снова появляется острая жажда вкусить напиток.

Напиток, рецепт которого ты никогда не узнаешь. Не узнаешь, почему тебя так штырит даже от немытых волос, свисающих паклями, и запаха пота трехдневной давности.

— Если ты хотел превратить в шлюху жадную до секса, надо было сразу расставлять все точки на и, — с криком в меня летит папка, бумаги на многомиллионную собственность рассыпаются вокруг, как и молекулы злости, которые можно буквально растереть между пальцами.

Сказать мне нечего. Любое слово и она поймет, что все это чушь. Маска, надетая лишь затем, чтобы она ушла. Чтобы была в безопасности. Зажила своей жизнью.

Женщинам порой не нужно говорить ни слова, в их головах целый мир и они придумают сотни вариантов, почему молчит мужчина, даже если к ним это не будет иметь решительно никакого значения.

— Значит, молчишь, — шипит она не хуже змеи, подходит близко, так близко, что хочется схватить руками, вжать в себя, стать единым сука целым, наорать, чтобы не вбивала в голову всякую х*йню, вытрахать всю дурь.

— В таком случае, если не хочешь трахать меня ты, я найду другого. Парни со всей общаги давно мечтают получить то, что могло принадлежать лишь тебе.

В глазах решительность, кулаки сжаты, тело напряжено. Во мне, как залп пушки, вспыхивает лютая злоба и гнев, стоит только представить, как и с кем она будет исполнять свою угрозу.

Тяжелая рука поднимается сама собой и в считанные секунды отбрасывает тело на диван.

— Черта с два!

Никогда. Никогда даже желания не было ударить женщину, даже когда Василиса порой своим сумасбродным поведением доводила до красной пелены в глазах. Но сама мысль, что это тело будет извиваться под кем-то другим, разбила в дребезги всю сдержанность и решительность никогда к ней не приближаться.

— Вася, — зову хрипло, дышу часто и уже присаживаюсь возле тяжело дышащего тела, поворачиваю нежное лицо и выругиваюсь.

В уголке губ кровь, а в глазах полыхает та же ярость. Только теперь с примесью безумия.

Щеку обжигает удар. Резкий. По-женски смачный, а потом она фурией набрасывается на меня.

Кричит о ненависти, о любви, о желании убить и стать свободный от той клетки, в которую я загнал ее своим голодом и жаждой видеть это тело рядом, слышать голос, ощущать вкус губ и охрененную тесноту дырок.

Откидываю на диван, боясь снова причинить вред и вижу, как она резко успокаивается.

Такая смена настроения ни к добру. Последний раз такая уступка привела к ее самостоятельному отъезду из города.

— Ревнуешь… Значит, не считаешь шлюхой, — спокойно сказала она, и откинувшись на диван прикрыла глаза. — Порви со мной нормально. Не обманывай, ничего не придумывай. Скажи все как есть. Дай мне сделать тебя приятным воспоминанием. А не способом загреметь в психушку.

Вот так просто. Хочешь освободиться. А кто спасет меня? Кто даст мне вдохнуть полной грудью без тебя. Снова увидеть сквозь пелену похоти других женщин.

— Молчишь. Опять, — со слезами на глазах улыбается она и встает, подходит близко и целует в губы.

Я отвечаю. Не могу иначе. Языком ласкаю рот и чувствую, как тело сводит, а глаза закатываются. Ее вкус, даже с примесью крови, такой сладкий навевает воспоминания о другом вкусе, что таится между ног, который я пробовал так часто. В который так часто погружался, наслаждаясь хлюпающими звуками, когда тела на полной скорости бились друг об друга.

Глаза в глаза и губы в губы. Языки танцуют последнее танго, слюна как ниточка растягивается и, конечно, рвется.

Лучше так. Начну объяснять, останется ведь, не сможет уйти. Умрет по итогу. Потому что смелая. Потому что ничего не боится.

— Пусть так, пусть мы больше не будем вместе, но не надо сводить все к торгово-рыночным отношениям. Я люблю тебя, а не спала с тобой из-за денег, — говорит она, касаясь ладонью трехдневной щетины и идет к двери.

И хочется кинуться, захлопнуть двери перед носом и орать в лицо «Дура!» Как ты могла поверить, что не нужна мне?! Как ты могла поверить, что я считаю тебя шлюхой? Но я отпускаю, потому что так она останется жива.

Сжимаю руки в кулаки и пихаю по карманам джинс, осматриваю привычный в бордовых тонах круглый зал и иду в кабинет.

Там есть окно как раз во двор.

Просто посмотрю, как она сядет в такси, на котором приехала. Хмурю брови, когда вижу машину Данилы.

А возле нее двух ребят в форме полицейских. Которые неожиданно появляются перед испуганной Василисой в этой дикой полосатой пижаме, и скручивают ей руки.

В голове что-то ломается, хрустит. Страх острым шипом пронзает грудину, и я толкаю окно выпрыгиваю из кабинета на пожарную лестницу.

Быстро отводя затвор, стреляю в воздух.

Все трое поднимают голову.

— Руки от нее, скоты, убрали, пока я вам их не отстрелил!