Пришествие Маруськи

Людмила Дымбу

«Впервые в жизни я была поражена этой неожиданно открывшейся стороной нашей действительности. Загадочный кошачий ум и огромная доброжелательность, открытость и готовность к интеллектуальному общению с людьми меня в те дни поразили до самого сердца. Окружившим нас котам, видимо, было известно то, что не всегда известно людям, и неудача оказалась только в том, что мы не понимаем их язык. И не верим в него. К стыду своему. Потому что они-то наш понимают…»

Возвращение

Понедельник тянулся долго. К тому же шёл дождь, и весь день я провела дома. Приехал с работы муж, я встретила его на улице:

— Не звонили?..

— Нет.

Сходили в магазин. Прошлись под окнами у сердобольных Маруськиных хозяев — а вдруг она сидит на подоконнике? Хоть посмотреть издалека. Вдруг нас узнает?.. Нет, не видно.

Поужинали. Дождь всё идёт. Уже семь вечера, вот-вот стемнеет, да и ненастье осеннее сумрака добавляет. Чем занять свои мысли, куда их направить? Муж включил очередной боевик, а мне не пишется, не читается, телевизор не смотрится. Ничего не получается, как ни старайся. Хоть спать ложись. Утро же вечера мудренее, может, завтра-то всё и решится…

Звонок!

То ли телефон у мужа стоял на громкой связи, то ли слух у меня настолько обострился, но я услышала из другой комнаты самоуверенный баритон соседа:

— Забирайте вашу красавицу. Сейчас привезу.

Муж моментально собрался и побежал в огород. Растопил печку в бане. Дождь лил уже, как из ведра. Я захватила из холодильника кусочек вкусной, ароматной даже колбасы, что в наше синтетическое время просто редкость, и побежала следом. Мимо по дороге пролетела машина соседа, свернула к его участку. Я-то ожидала, что он заедет прямо к нам, поскольку калитки у нас с совершенно разных сторон и общаемся для удобства через забор.

Мы уже были в бане, стояли в нетерпении у открытых настежь дверей. Маруси всё не было. Неужели так трудно было передать её из рук в руки? Нет, сосед выпустил её в своём огороде под проливной дождь и уехал.

Наконец, она выбралась своим привычным путём — из-под крыши соседской беседки на наш забор, с него на калитку и… вот уже бежит к нам по дорожке.

Но, боже мой! Глаза у неё… зашуганного, загнанного в угол зверька.

— Марусенька, хорошая моя! — пытаюсь взять её на руки, но она проскакивает мимо в баню и начинает подробно заглядывать в каждый угол, словно желая убедиться, что вернулась по адресу, что это именно то, хорошо знакомое, место, где она раньше чувствовала себя в безопасности. Муж тоже попытался взять её на руки и погладить, поговорить, успокоить, — не тут-то было. Маруська вырывалась и продолжала метаться по всему помещению. На вкусную колбасу никакой реакции.

Зачерпнув ковшом чистой прохладной воды, я поставила его перед нею. Кошка прильнула к воде и долго не отрывалась, не в силах, видимо, утолить давнюю жажду. Наконец, напившись и тяжело дыша, она прилегла перед печкой с жарко разгоревшимися дровами. Но стоило только протянуть в её сторону руку, чтобы погладить, моментально вскакивала и запрыгивала куда-нибудь, где её невозможно было достать.

— Не будем обращать на неё внимания, — решила я. — Пусть успокоится. Когда захочет, тогда сама подойдёт. Ей надо просто придти в себя. Столько стрессов уже пережила, бедолажка, а ей всего-то несколько месяцев от роду.

— Я, пожалуй, домой пойду, — сказал муж. — Вы тут привыкайте друг к дружке, пока печка топится, вдвоём скорее поладите. Если что, звони, приду.

И он ушёл. За дверью уже стояла полная темнота. Дождь почти закончился.

Я сидела перед открытой дверцей печки, шевеля кочерёжкой прогорающие поленья, и делала вид, что Маруси рядом нет, во всяком случае, я её здесь не вижу. Через какое-то время она ко мне подошла, так же смятенно, горячими глазами, на меня посмотрела и вдруг вспрыгнула на колени, внимательно, испытующе даже, глядя в лицо. И тут же соскочила, выпрыгнув на улицу за дверь. Прошло уже часа полтора, как затопили печку, помещение прогрелось, и сидеть дальше взаперти было невозможно, поэтому двери я приоткрыла, надеясь всё же на Марусино благоразумие.

Но Маруся убежала на улицу, и я не знала, как мне быть дальше. Где её искать в кромешной тьме? Приглядевшись, различила у калитки белую грудку и лапки, — значит, не собирается она удирать, а просто вышла воздухом подышать, освоиться — неделю всё-таки здесь не была. Но когда я сделала в её сторону шаг, Маруську как ветром сдуло, и белая шёрстка замелькала уже за калиткой. Я вспомнила про вкусную колбасу. Разломила кусок для аромата, чтобы он стал осязаем в воздухе, — и она действительно подошла, потянулась за лакомством. Но не бросать же его в мокрую грязь, а с руки она взять не захотела — понесла, зовя её за собой, опять в баню, на блюдце. Маруся за мной пошла, но, передумав, ускакала снова за калитку: там, немного в стороне, всё ещё лежали высокой кучей наколотые дрова, и она исчезла где-то за ними.

И началась у нас игра в догонялки: она вокруг дров от меня, а я то за ней, то, изменив тактику, ей навстречу. Маруська время от времени растворялась в темноте, я теряла её из виду, звала, уговаривала вернуться, она мелькала рядом и снова пропадала.

На меня накатило отчаяние: ну, что же делать-то? Уйти, оставить её на ночь на улице? Так ведь если опять что-нибудь приключится, век себе не прощу. Хоть сама оставайся в бане ночевать: устанет же она, в конце концов, придёт в свою коробку поспать, наверняка же помнит о ней, о матрасике мягком, удобном…

Я стояла, уже совсем привыкнув к темноте, безучастно теребила в руке кусочек колбасы и размышляла. Снова стал накрапывать дождь. У самых моих ног внизу забелели Марусины лапки, и я почувствовала, что она снова тянется к колбасе. Проголодалась всё-таки. Изловчившись, ухватила её подмышку и быстро-быстро унесла в баню. Пока она ела, заперла снаружи двери, слыша, как она, спохватившись, вопила из-за них, и с облегчением думала: «Ничего, ничего. Всё в порядке. Поспи, моя маленькая, до утра, а утром всё у нас будет по-прежнему»…

Утром я принесла ей её любимой каши, тёплой, только что сваренной. Маруся съела всё до капельки с большим аппетитом, вылизав блюдце до зеркального блеска. Я сидела рядом, смотрела, как она завтракает, но даже попытки не делала погладить или как-то проявить своё внимание. Маруська умылась, как положено после еды по кошачьему этикету, села напротив и… прыгнула ко мне на колени. Я всё ещё не решалась её обнять, чтобы не вспугнуть, а она, приподнявшись, смотрела мне в глаза — близко, близко, почти вплотную, будто старалась через зрачки проникнуть прямо в душу и увидеть там ответ на мучивший её вопрос. И вдруг крепко-крепко прижалась своим носиком к моему носу, так крепко, что я засмеялась: «Сломаешь!..». И обняла её, и она прижалась нежной мордочкой к моей шее, как раньше.