Кошкины слёзы. Деревенские страницы

Людмила Палехова

Рассказы Людмилы Палеховой рождены большим желанием автора передать читателю «русский дух» нашей глубокой старины, откуда мы все родом. По-русски складное слово завораживает, увлекает и заставляет задуматься, остановиться на бегу и прислушаться к своему сердцу. На одном дыхании читаешь рассказ за рассказом — нескончаемую повесть о России.Член Российского Союза Писателей, поэт, филолог Л.А.Астафьева

Грация минувшего

Так и не удалось мне узнать, как наречена была по метрикам эта женщина — Агриппина или Аграфена, а теперь уже и спросить не у кого: деревня давно обезлюдела. Звали ее Графия. Мне в то время лет 7 было, но уже тогда это имя казалось диковинным, почти сказочным, ведь звучит почти как «графиня».

А сама Графия внушала нам, детворе, необъяснимый страх, поскольку похожа была на настоящую бабку-Ёжку. Грязные космы волос торчат во все стороны, в морщинистые складки на шее набилась сажа, взгляд мутный и блуждающий. И то правда, была она не в себе, а потому соседи жалели убогую старушку и помогали кое-как существовать: кто дровишек даст, кто еды какой немудреной.

Покосившаяся избушка Графии стояла на краю деревни возле самого спуска к реке — по пологому склону проходила поросшая травой колея. По ней, видимо, ездили на Бакшиху — большой заливной луг, окаймляемый излучиной реки c рубиновым названием Лала. Трава-исадина росла там тучная, сочная. Огромные стога наметывали колхозники на Бакшихе — единственной ровной пожне, на которую можно было запустить конные косилки, грабли и волокуши. Это вам не лога, угоры да неудобья.

По этой же дороге бабы ходили на речку белье полоскать, а мы, мелкотня, бегали купаться. Вот раз идем середи дня на речку искупнуться, только из-за угла Ольгиного дома вывернули, а тут как захлопает! Мы так и подскочили на месте. Огромный коршун, прервав пиршество, заполошно взлетел от Графииного дома. На траве — кровь и перья. Это он бабкину курицу растерзал, разбойник!

У Графии и были-то две курочки: одна неслась, а другая уже яиц не давала — старая была. Так он, подлец, несушку выбрал — чай, помоложе, повкусней. Пришлось хозяйке и вторую убрать, осталась Графия совсем без живности.

Как она жила?.. На что жила? Никогда не мылась, в магазин не ходила. Моя бабушка говорила, что какое-то пособие от государства Графия все-таки получала. А колхозные пенсии были куда как велики: у бабушки 28 рублей в месяц, у деда — 40, к примеру. И то это, когда им добавили, сначала-то 12 рублей получали.

Как-то раз Надежа (её всю жизнь Надежей звали) Савдатова, соседка, луку репчатого Графии принесла. Зашла в избу, да так и ахнула: на столе, на кровати, на лавке — повсюду деньги бумажные разложены. Графия говорит:

— Заплиснивели маненько, так я их мыла. Сушу вот…

Сколько себя помню, как только речь о Графии заходила, все упоминали о том, что полоумная бабуля о смерти мечтает. «Как бы так поскорее умереть, но только чтобы ничего моего другим не досталось!» И удумала.

Однажды зимой, часов в пять утра жители почуяли запах гари. Да ведь не лето: от дома к дому только узкие тропинки натоптаны, кругом сугробы по пояс. Пока разобрались, пока прибежали с баграми — там уж полыхает.

Дедушка мой всегда был отзывчив к чужой беде, да и жил неподалеку, одним из первых на пожар поспел. И видит в окошко в отсветах пламени такую картину: сидит Графиюшка в избе за столом, голову кулачком подпирает, двери все растворены, а в сенцах пламя бушует. Сперва хотели ее через окно багром вытащить, да где там! Снег глубокий возле дома, окна маленькие, а под окнами в избе, как водится, лавки вдоль стен. Удалось достать только обгорелую головешку без рук, без ног. Положили тут же на дорогу в колею. А домишко сгорел дотла, только искры да ошметки какие-то летели по сторонам.

Дедушка Федор и гроб делал для самоубийцы и хоронил сам — все боялись. С тех пор само пожарище и место, где сгоревшая Графия лежала, стало проклятым. Близко никто не подходил, а дорожная колея сама собой этакую кривулину сделала. Даже с черемухи дети ягоды не рвали, говорят, туда лапоть графиин улетел. Вот так ничего никому и не досталось. Все, как она хотела. Хоть и сумасшедшая, а свое дело по уму сделала — и затушить не успели, и соседей не спалила: дома-то рядышком стояли. А на Божьем суде каждый сам за свои поступки ответ держать будет, бабушка говорила.

А ведь когда-то и муж, по слухам, у Графии был: воевал в гражданскую в Белой армии, да похоже, там и сгинул. Дети то ли были да померли, то ли не было их, кто теперь знает… А только душа ее не смирилась с колхозными порядками и советской властью, как я понимаю, вот и жила былая красавица, теперь без роду без племени, в своем выдуманном мире и ушла по своей воле, гордая и не покорившаяся. Такая она, Графия.