Горстка черешен. Сборник рассказов

Людмила Попова

В сборнике самые разные рассказы: впечатления о поездках, о гениальных и самых простых гражданах, размышления о переменах в нашей стране и человеческих судьбах. Здесь события в Чечне и на Украине, представленные через призму моих наблюдений и переживаний. А самое главное, наверное, в рассказах – моя любовь к людям и стремление угадать их предназначение. Я любуюсь ими, болею за них и стараюсь, как могу, защитить от ошибок и бед.

Горстка черешен

Давным-давно, ещё в студенческие годы, услышала я эту историю, и с той поры мучает меня вопрос, на который никак не могу найти правильного ответа…

В ту пору я жила на квартире у одинокой пенсионерки. Звали её Наталья Павловна. Бывшая медсестра, детей никогда не имела, несколько лет назад потеряла мужа. Мы с ней подружились, столовались и чаёвничали вместе. Старушка была добродушной и тихой, если не уходила в гости, то сидела в своей комнате и смотрела телевизор. Зато её родственники, двоюродная сестра с мужем, жившие за стеной, отличались неугомонностью.

За год я привыкла к этому регулярно повторяющемуся концерту. Продолжительное скрипичное соло на пронзительных тонах: тили-тили-тили, прерываемое иногда двумя-тремя низкими нотами тромбона: бум-бум. Опять: тили-тили-тили. Потом глухой удар, словно надоедливо пищавшую скрипку бросили в угол. И тишина. Ни скрипки, ни тромбона. Так выясняли отношения между собой наши соседи, уже немолодая колоритная пара: она, маленькая, чернявая, со следами увядающей красоты, и он, потомок Тараса Бульбы, могучего телосложения, с круглым брюшком.

У нас было общее крыльцо, и мы часто общались. На людях супруги вели себя сдержанно, а ко мне относились, как мне казалось, с симпатией. Я им отвечала тем же.

С детства я обожала арбузы и, как только они появились в продаже, поспешила купить. Кто-то мне внушил, что самые спелые и сладкие — это самые крупные. По дороге домой после занятий я выбрала на развале самый-самый, так что еле дотащила. На дегустацию великолепного арбуза мы с Натальей Павловной пригласили соседей: для двоих он был слишком велик.

И вот чисто вымытый красавец лежит на блюде, сверкая зелёными боками. Мы дружно занимаем места за столиком на веранде. На меня возлагается почётная обязанность разрезать богатыря, дабы вскрыть его алую сахарную сущность. Все замерли в ожидании. Срезаю круглую шапочку: под нею — зелёный слой. Не такой тёмный, как кора, посветлее, но зелёный. Бывают толстокожие арбузы, режу глубже — та же зелень…

— Мда-а-а, — разочарованно басит «тромбон», Степан Григорьевич. — Разве ж это арбуз?! Смотри мужа такого не выбери! — наставительно обращается он ко мне и встаёт из-за стола, торопится по каким-то делам.

Этот добротный вместительный особняк на окраине города соорудил он сам. Дом на три семьи, три раздельных входа, внизу — подвал с котельной и кладовой.

Если не ошибаюсь, в ту пору Степан Григорьевич работал шофёром-дальнобойщиком.

Мы с Натальей Павловной остаёмся. Как-то неохота расходиться. И «скрипка», Тамара, жена «тромбона», остаётся с нами. Переходим на чай. В тот вечер я поняла, почему никогда эта женщина не жалуется на мужа, подвесившего ей очередной фингал: это пустяки по сравнению с тем лихом, которого ей пришлось хлебнуть. Да и скандалы супругов — отзвуки прошлого.

Тамара поделилась радостью: на днях приедет младший сын из Ялты. Обещался привезти жену и дочку. Старший, преподаватель университета, живёт здесь неподалёку, часто навещает родителей. Высокий в отца, красивый в мать. Мастер спорта по плаванию.

За чаем с домашним вареньем, по части которого Тамара большая мастерица, разговорились по душам, и она припомнила, как в годы войны с матерью и двумя малолетними сыновьями возвращалась из оккупированной фашистами Украины в Россию. Почему она вспомнила эту страшную историю? Наверно, потому, что никак не могла её позабыть…

Тот июнь 1941 года ничем не отличался от других. Степан сказал:

— Отправлю-ка я вас на лето в свою деревню. Чем в городе париться, лучше там отдохнуть на свежем воздухе. Опять же фрукты, овощи свежие каждый день. Пацаны перед школой сил наберутся. Степан уверял жену и тёщу, что примут их хорошо, он уже написал родителям. Их ждут. А какие там огурчики! А молодая картошка! А черешни с вишнями! Ох, сам бы поехал, да работа не пускает. Через месяц, как дадут отпуск, за ними приедет.

На вокзале обнял тёщу, поцеловал жену, ребятишкам приказал мамку слушаться. А потом шёл, бежал за вагоном и махал вслед рукой. Они тоже ему махали, а Тамара плакала, глядя на родное лицо мужа, будто чуяла неотвратимую беду.

Встретили их в далёком украинском селе ласково. Мальчишки быстро нашли друзей. Действительно, место было замечательное: лес, горы, покой, тишина, благодать. Глядишь, не наглядишься. А вареники со сметаной, галушки да простокваша украинские — сплошное наслаждение!

Вдруг объявили по радио, что началась война. Гитлеровская Германия нарушила советскую границу. Наши войска отбиваются. Есть убитые. Много убитых.

Тамара подумала: «Как же там Степан?!» И заспешила домой, надеясь увидеть и проститься, прежде чем уедет на фронт. Родня отвезла их на вокзал, купили билеты. Но поезд остановился на каком-то полустанке, всех высадили…

Дальше они с попутчиками шли по шпалам. Ночевали на лугу, в стогах сена. Ребятишки ничего не понимали, радовались, наблюдая за звёздами. А Тамара с матерью тревожно перешёптывались.

Наутро спохватились, кто-то украл сумку со всеми продуктами: сало, пампушки, малосольные огурцы, яйца вкрутую… Но знакомые попутчики выручили, пригласив к своей родне в ближайшее селение.

Оставшиеся небольшие деньги быстро разошлись на покупку молока для детей.

Как они ни торопились, немцы на машинах оказались проворней. Догнали и обогнали.

Теперь приходилось пробираться по оккупированной фашистами территории. Непривычная, режущая слух чужая речь, рокот мотоциклов, скрежет бронемашин, гул самолётов. Люди опасливо прятались по домам. Некоторые вредили оккупантам, другие с ними сотрудничали.

На площади одной из украинских деревень увидели человека, зарытого в землю по горло. Табличка рядом запрещала под страхом смерти подходить к партизану или подносить ему воду.

Голодные дети жалобно просили кушать. Слава богу, хоть воды из криницы было вдоволь. Никто не впускал в дом, редко кто делился едой. Одни боялись, другие жадничали. Тогда мать Тамары, жалевшая дочку и внуков, превозмогая стыд, стала просить милостыню Христа ради.

— Мне легче, когда в глаза плюют, чем видеть, как вы умираете с голоду, — сказала она дочери.

Однажды, когда они ночевали на сеновале, их разбудил яркий свет фонарика. Тамара испуганно вскочила. На неё навалился здоровенный потный немец.

— Только не надо при детях, — взмолилась она. — При детях не надо! — она показывала рукой на мальчиков. — Степан, Стёпа! Помоги!

Немец потащил её в сторону. Мать кинулась ему в ноги…

Весь следующий день Тамара плакала, сокрушаясь, что Степан не простит. Мать успокаивала как могла. Мальчишки ничего не понимали, но ни о чём не спрашивали, подавленные рыданиями матери и распухшим, окровавленным лицом бабушки.

Казалось бы, теперь из сострадания ей должны были подавать больше, но нет, люди становились всё скупее. Однако самое страшное ожидало впереди.

Это была пора созревания черешни. Жёлтые, розовые, алые, бордовые ягоды сверкали и благоухали на солнце, тяжёлыми кистями оттягивали ветви к земле. Казалось, деревца вокруг украинских хаток украсили к какому-то дивному празднику. Ветки соблазнительно свисали над заборами. Старший мальчишка, отстав от матери и бабушки, сорвал горсть черешен. Они были настолько спелые, что лопались, растекаясь по ладони сладким густым соком. Передав младшему братишке, он сорвал ещё одну для себя.

Младший уже ел, сплёвывая косточки и захлёбываясь от удовольствия, как вдруг над забором выглянула седая усатая голова:

— Я вам сейчас!

Не успели женщины, обернувшиеся на крик, подскочить к детям, как старик, выскочивший из калитки, схватил ближнего за ухо и, больно сдавив, пригрозил отвести к старосте.

Напрасно мать и бабушка уговаривали отпустить и простить ребёнка.

— Я вам отработаю. Скажите, что сделать: вымыть, постирать, прополоть, полить. Всё сделаю, пощадите хлопчика! Не ведите к старосте!

Старик был непреклонен.

— Нехай не воруе! — твердил он и крепко сжимал ухо до боли, до слёз.

— Да вы за ухо не тащите, он же оглохнуть может, — взмолилась бабушка. — За руку можно вести. Он никуда не убежит. Не бойся, — шептала она дочери. — Ничего староста не сделает. Если убивать, пусть меня, я уже свой век отжила.

Никогда Тамара не испытывала ещё такого страха. И сына жалко, а мать разве нет? Что-то будет. И Степана нет рядом. И никого, кто бы заступился. Только чужие кругом. Господи!

Когда переступали порог комнаты, где сидел староста, у Тамары от страха отнялись ноги, а уши словно заложило ватой.

— Шо прийшов? — спросил староста. — От партизанов житья нема, а вин детину привив! Дай ему пид зад, тай отпусти! Черешня! Хай вона сгние твоя черешня!

С этими словами староста отвесил подзатыльника мальчишке. Ослабевший от голода ребёнок не удержался на ногах и шлёпнулся на пол. Хозяин черешни захотел добавить, но бабушка, проявив невиданную ловкость, подскочила первой и закрыла собой внука, так что увесистый пинок достался ей.

Самоотверженная была бабушка, оттого и прожила недолго…

Через пару дней после наших посиделок прибыл долгожданный сынок из Ялты. Заботами родителей такой же кровь с молоком, как и старший брат. Инженер и спортсмен-горнолыжник. А ведь был когда-то на волоске от смерти…

Много воды с тех пор утекло. Давно нет в живых доброй Натальи Павловны и Тамары с её Степаном Григорьевичем. Но, вспоминая эту историю, до сих пор не могу понять, что помешало старику поделиться с несчастными женщинами и их ребятишками: «Ешьте досыта, люди добрые! Вон сколько черешни в этом году уродилось! Нам столько не съесть, и на рынок не отвезёшь — война…» Что ему помешало так поступить?