Проходите, раздевайтесь

Людмила Станиславовна Потапчук, 2021

Детская поликлиника. Прививки, хмурые врачи – и неизменные очереди у кабинетов. Думаете, это кошмар? Нет, все не так плохо, как кажется, – а гораздо, гораздо хуже! В блеклых стенах поликлиники пробуждаются зловещие сверхъестественные силы. «Куда по помытому?!» – орет инфернальная уборщица со шваброй. Все взрослые будто сходят с ума. А чудной малыш в колготках с пузырями на коленках – то ли мальчик, то ли девочка – норовит всех покусать. История одного странного и страшного дня в детской поликлинике, рассказанная четырьмя самыми обычными школьниками. За дверями остались их будни: учеба, обиды, многодетная семья, разведенные родители, домашнее обучение. Жуткая сказка стала явью, заложный покойник из славянской мифологии захватывает поликлинику. Как выбраться из страшной ловушки? Как утихомирить жаждущую крови нечистую силу? Подросткам придется собрать все свое мужество. И даже посетить кладбище. Людмила Потапчук родилась в 1979 году в Ульяновске. Лет с одиннадцати писала стихи. К окончанию Литературного института твердо знала, что никогда не будет писать ничего похожего на художественную литературу. Не всем же быть поэтами-писателями. А потом один текст победил в конкурсе «Электронная буква», еще два побывали в коротком списке конкурса «Книгуру», а повесть «Проходите, раздевайтесь» вошла в число победителей Литературного конкурса «Белой вороны».

© Людмила Потапчук, 2021

© Виктория Попова, иллюстрации, 2022

© ООО «Издательство Альбус корвус», 2022

* * *

Руслана. Калинка, бассейн и фломики

А я не хочу ходить в этот факинг бассейн.

А он мне вообще не сдался.

Я просто не физкультурная. Я и в школе физру не люблю. Мне на ней скучно и плохо. Либо вопят все, бегают, воняют, как в зоопарке, толкаются — ради какого-то пыльного мячика. Почему я должна орать и толкаться ради мячика? Я что, обезьяна? Либо упражнения какие-то дебильные. Лежи на спине, ноги вверх, ноги вниз. Лезь на канат, как будто ты опять обезьяна. Зачем?

Вот потому, что я физру не люблю, меня и отправили в бассейн. Физручка, козлиха, отловила матушку и давай втирать: девочке нужно, ах, девочка то, девочка это. Точнее — ни то у вас девочка и ни это, а дохлый матрас какой-то. Отведите в бассейн, что ли, может, потонет.

Ну, так она, конечно, не говорила.

А в бассейне я вообще не могу.

Я просто не могу, когда орут, вот правда. Я половины слов не понимаю, если орут. А там все тренеры такие горластые. А наша Дельфиниха — у нее как будто горло из железа. Она даже если рядом с тобой стоит, так орет, как будто ты глухая. Даже здоровается так, что в ушах больно.

Иногда, правда, не здоровается. Смотрит на тебя как на собачью какашку, и все. Я так один раз ее довела. Иду мимо, говорю — здравствуйте. Она молчит. Я ей: здравствуйте. Она молчит и смотрит, и губой дергает, как если бы я воняла, а я из душа. Я ей: здравствуйте. И поклонилась еще, чуть не в пояс. Она как заорет: тебе, Калинка, особое приглашение нужно, что ли, давай уже, пошла.

А поздороваться не судьба. Нечего со всякими какашками здороваться.

Я же от этого бассейна один раз чуть не избавилась. Только-только вся эта фигня началась, мне десять лет было. И вот утро, через час выходить, ехать в эту хлоркой воняющую пыточную, а матушка в магазин вышла, а я дома. И я стала играть. Сама с собой, я это тогда любила, чтобы только твои правила и играешь во что хочешь. Я в тот раз играла в инопланетян. Как будто я с другой планеты, прилетела на Землю, хожу, со всеми знакомлюсь. И я себе на лоб налепила крышек от фломастеров. Если снять с фломастера крышку, высосать из нее воздух, а потом быстро, пока он обратно не вошел, прилепить ее ко лбу, то она сама держится. На щеке почему-то не держится, на носу тоже нет, а на лбу — как приклеенная. Короче, обалденная из меня получилась инопланетянка, как настоящая. Я взяла у мамы зеркало и смотрела в него, и сама с собой разговаривала.

Потом слышу — замок щелкает. Я крышки со лба сняла, фломики в них засунула обратно, зеркало на место, раз быстренько за стол, типа за домашку. И тут матушка. Пора, говорит, собирайся. Ахбожечки ж вы мои, что, говорит, это у тебя на лбу? Ты что, на лбу рисовала?

Ну мне что — признаваться? Что я, десятилетняя кобылушка, взрослая девочка, только что была с крышечками от фломастеров на лбу? Не знаю, говорю, а что у меня на лбу, вроде ничего не было.

Матушка ахает, охает, тащит меня к зеркалу, а у меня весь лоб, конечно, в розовых кружочках.

Ой, говорю, надо же.

Матушка забегала. Чешется, говорит? Болит? Температуру заставила мерить. Потом куда-то звонила. Потом говорит: в бассейн тебе, само собой, нельзя, я тебя к врачу записала, к платному, конечно, воскресенье же, ну да что делать, у тебя же явно кожная болезнь.

Я так обрадовалась, что не в бассейн!

А потом слышу — матушка звонит Ковалихиной мамаше.

Ковалиха — это моя одноклассница, соседка по дому, и еще мы в один детсад ходили, и еще нас наши матери в одном роддоме рожали, и даже лежали там, в роддоме, по соседству, потому что родили нас в соседние дни. Меня двадцать третьего, Ковалиху двадцать четвертого.

Ковалиха, в отличие от меня, очень физкультурная. Нам обеим на семилетие по велосипеду подарили. И я, помню, смотрела на этот велосипед и очень старалась улыбаться, чтобы родителей не расстроить. На фига вот мне этот велосипед! Лучше бы карандашей купили! Деньги только потратили, а их, папхен говорит, и так вечно нет. А Ковалиха была счастлива. Она на нем потом рассекала, как гонщик, и дополнительные колесики почти сразу сняла, и каталась на двухколесном. А я так и ездила с колесиками по бокам, и мне было скучно ездить. А наши мамы и папы так надеялись, что мы с ней будем вместе кататься.

Ага. Щас.

Ну вот в бассейн нас с Ковалихой тоже в один и тот же отдали. И Ковалиха, конечно, сразу поплыла как рыба. А я, а я, а я.

Ну вот, и звонит матушка Ковалихиной мамаше, и говорит — в бассейн не поедем, у моей что-то на коже, какая-то болезнь, наверняка заразная, так что мы сейчас к врачу, а вы уж там предупредите, что моей не будет.

И я думаю — вот задница.

Ковалиха же на весь класс раздудит, что у меня кожная зараза. И что меня тогда ждет?

Я к матушке подошла, подергала. Матушка телефон выключила, смотрит. А у тебя, говорит, и нет уже ничего на лбу, надо же. Но мы все равно к врачу съездим, ведь откуда-то же эта сыпь взялась, может, опять появится. Собирайся.

Я уже собралась, а потом мне чего-то стало страшно ехать к врачу. Ведь будут же делать всякие мерзкие штуки, совать в меня железячки, наверняка колоть иголками. И за каждую мерзкую штуку с матушки возьмут денег, а у нас и так их вечно нет.

Я тогда пошла к матушке и все рассказала. Про крышки от фломастеров.

Матушка чуть на пол не села. Ты и даешь, говорит. Даже не ругалась.

Но в бассейн мы в тот раз не поехали, и это было здорово.

Я потом много раз думала — а может, надо было поехать в эту клинику? Пусть бы искали у меня болезнь. Может, и нашли бы. Папхен говорит, если врачи захотят у кого-то найти болезнь, они найдут, особенно если клиника платная.

И, может, не было бы тогда этого гребаного бассейна.

Но он есть, и мы сидим тут с папхеном в гребаной поликлинике в очереди к гребаному врачу, чтобы он нам дал гребаную справку. На полгода. Потому что у меня нет, к сожалению, кожных болезней, а штука с крышками от фломиков второй раз не прокатит.

Главное, Ковалиха все равно по всему классу раздудела. Только не про заразу, которой у меня не было, а про то, что я играла в инопланетянку. Матушка же ее мамаше еще раз позвонила, успокоить, что милая Русланочка не больна. Как будто они не плевать на милую Русланочку хотели. И да, и весь класс потешался, что Калинка ходит по дому с фломастерами на лбу. «А почему не с карандашами? А почему не с ботинками?» Даже забыли свое любимое «Руслана, Руслана, где твой Людмил». И еще одно свое любимое: «Калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода…» — ну и так далее.

Калинка. Я — Калинка.

Ковалиха — Ковалева, Катя — Петрова, Дарья — Огурцова. Все как люди. А я — Калинка.

И поди еще проговорись родителям, что тебе это вообще не в кайф.

А я один раз при них все-таки ляпнула — как жить вообще с фамилией Калинка. Матушка охнула. А папхен заржал как ненормальный и потом говорит: «Разве можно жить с фамилией Фердыщенко?»

Я вообще не секу, кто этот Фердыщенко. Я без понятия, можно ли жить с его фамилией, и мне по барабану. Но почему-то уверена, что нормально он с ней живет.

Потом, уже перед сном, я вдруг задумалась — а папхен ведь тоже Калинка!

Главное, матушка — Орлова, а папхен — Калинка. Почему я тогда не Орлова?

И каково папхену быть Калинкой?

А потом думаю — а никаково. Если ты препод в вузе, всем пофиг, что ты Калинка. Хоть Дерьмович, пофиг. Ты препод, и ты взрослый. Кто на тебя пальцем покажет?

А я никогда не стану преподом в вузе. Потому что сразу после девятого пойду работать. Меня учиться никто после девятого не заманит, ни калачом, ни чем там еще заманивают. Я буду работать и деньги зарабатывать. В каком-нибудь сетевом кафе. Там еще бывают объявления, что можно начать с простого… с простого кого-нибудь, а потом пойти по карьерной лестнице. Вот я и пойду по карьерной лестнице. И никогда ни у кого не буду просить денег.

Родителям об этом, конечно, сейчас не скажешь. Да и потом — страшно. Они только и говорят — а вот если тебя сюда учиться, а вот если тебя туда учиться. И, конечно, не в нашем крошечном городишечке, а чтобы каждый день ездить на электричке в супер-пупер-мегаполис. Как отец ездит в свой вуз. А я просто хочу, чтобы у меня были свои деньги, чтобы их всегда хватало. Не потому что я такая жадная, а чтобы не просить ни у кого. На каждую фитюльку.

А пока — а пока надо нормально сдать ОГЭ, чтобы отстали.

И получить эту справку, чтобы отстали.

И отходить еще чуть не полгода в этот долбаный бассейн, чтобы отстали.

И отсидеть в этой очереди.

Блин, и ведь пришли, как белые люди, по записи, откуда очередь-то? Сидим, сидим, как эти.

А тут еще этот Андроид. Сидит и пялится.