Черешни растут только парами

Магдалена Виткевич

Зосе Краснопольской достается в наследство от пани Стефании ветхий особняк в Руде Пабьяницкой. Дом с историей. Некогда прекрасный, но превратившийся в развалины, он хранит секреты всех, кто когда-то жил там. Зося постепенно вникает в его тайны. Со временем она откроет для себя самую главную тайну жизни — что такое настоящая дружба и истинная любовь. Она поймет, что так же, как черешни должны быть рядом друг с другом, чтобы дать плоды, — так и люди должны любить друг друга, чтобы их совместный путь по жизни имел смысл. Повествование о прошлом, заключенном в каждом нынешнем дне, и о тех дарах, которые мы получаем от судьбы, если смотрим на жизнь не только глазами, но и сердцем, роман «Черешни растут только парами» продолжает авторскую серию современной польской писательницы Магдалены Виткевич. Впервые на русском!

Часть первая

Зофья

♥

Будущее всегда немного неопределенно. Любая мелочь, как упавшая снежинка или оброненная ложка, может направить будущее на совершенно иной путь… Или нет.

Терри Пратчетт. Господин Зима

1

Всю мою взрослую жизнь определил один-единственный прогул в восьмом классе начальной школы^[1]. Удивительно, правда?

Если бы кто-то сказал мне тогда, что от того, пойду я играть в бутылочку на дачных участках гданьского приморья или не пойду, будет зависеть моя дальнейшая жизнь, я бы не поверила. Ведь мне как казалось: на жизнь влияют только какие-то очень важные, судьбоносные решения, а не такие — типа кофе или чай ты возьмешь в кафе или рванешь вместе со всеми с урока, чтобы класс, который ты всем сердцем ненавидишь, перестал, наконец, считать тебя ботаником и начал относиться к тебе как к равной. Равной себе девушке, которая такая храбрая, что даже готова прогулять школу, невзирая на последствия. И неважно, что это был как раз «день прогульщика», охватывающий своим психозом целые классы, и что практически все ученики сбежали с уроков, а важно то, что лично мне это решение далось очень нелегко. Когда я выходила из школы, немного ссутулившись, чтобы меня не заметили, я почувствовала на себе взгляд математички. Та наверняка жалела меня. Да и сама я чувствовала, что делаю что-то неправильное. Но мне хотелось быть пусть даже не крутой, но хотя бы такой, как все. Я хотела громко смеяться и играть в бутылочку в паршивом деревянном домике на дачном участке. О том, что домик паршивый, я еще не знала. Я надеялась, что этот один мой смелый выход позволит мне, что называется, влиться в коллектив, что ко мне станут нормально относиться, приглашать на дни рождения и брать в команду на физре.

Надоело мне быть белой вороной — отличницей, играющей на пианино и читающей стихи на утренниках, — вот я и прибилась к гогочущей, как стая прилетевших с зимовки птиц, группе одноклассников. Мне тогда нравился Кшиштоф. И рванула я со всеми, думаю, из-за него. Теперь, конечно, не жалею, что так поступила, но были времена, когда я была готова на все, чтобы повернуть время вспять и остаться в тот день в школе. Но не осталась, а вышла с деланной улыбкой на лице, стараясь поспевать за одноклассниками. Было ли это круто? Не знаю. Скорее всего — нет.

Кто живет у моря, знает — то солнце, а то вдруг дождь. Вот и у нас пошел дождь, и мы, промокшие, поспешили укрыться от надвигающегося ливня. В домике было темно, душно. Непонятно откуда появились сигареты, и мне стало трудно дышать.

— Ну что, Зося, попробуешь? — спросил Кшиштоф.

Я покачала головой.

Кто-то фыркнул.

— Зофья Краснопольская? Еще спрашиваешь, эта не отважится!

— Дай. — Я протянула руку за сигаретой, которая своим переходящим красным огоньком уже отметила почти всех присутствовавших.

— Да ладно. — Кшиштоф перехватил протянутую мне сигарету.

— Вы только посмотрите: у нашей Мисс Порядочность нашлись защитники! — воскликнула Анка.

— Я не нуждаюсь в защитниках, — сказала я и сделала затяжку, не подозревая, что у меня получится. Получилось, но в глазах потемнело, и я почувствовала, что не могу дышать. Ну и что в этом такого приятного? Приступ кашля взорвал мои легкие.

— Я же говорила: Мисс Порядочность… ничего не умеет… — Анка пожала плечами и тоже затянулась сигаретой, но не закашлялась.

— Мне пора, — сказала я.

— Только не вздумай возвращаться в школу! — крикнула мне вслед Анка. — А то еще, чего доброго, нас заложит.

Она сказала это не мне, но я все равно расслышала.

— Да не вернется она, — сказал Кшиштоф.

— Не вернусь! — крикнула я уходя.

Действительно, как я могла вернуться в школу? И что бы я тогда сказала? А впрочем, вернись я в школу, мне и говорить-то ничего не потребовалось бы. От меня воняло дешевыми сигаретами и сыростью дачной хибары, которую с осени никто не проветривал. Изо всех сил я пнула камень, лежавший на дороге. Почему я стремилась подчиняться? Почему мне так хотелось подстроиться под компанию, которая совершенно меня не устраивала? Может быть, потому, что чувствовала себя одинокой? У меня не было подруги. Девчонки сбивались в группки, а я стояла всегда в стороне. А дома? Дома я тоже была одна. Родители всегда были заняты, находили время только на то, чтобы отвести меня на дополнительный английский или уроки фортепиано. Я ненавидела все это. И английский, и пианино.

— Это для твоего же блага, — говорила мама. — Когда-нибудь ты скажешь нам за это спасибо.

Спасибо? За то, что, когда другие играли в вышибалы во дворе, я играла гаммы на пианино? Хорошо, что все обошлось только пианино. Ведь в доме был еще и аккордеон. И в самом начале думали отдать меня на аккордеон.

У меня не было никаких обязанностей, кроме пианино, английского и школы. Да, школа в нашей семье была возведена в культ. Я была обязана приносить одни пятерки. Когда я получала пятерку с минусом, мама устремляла на меня взгляд прищуренных глаз, сжимала губы и нервно выстукивала ногой ей одной известный ритм. Она могла ничего не говорить. Хватало одного этого взгляда. Поэтому я редко приносила пятерки с минусом.

— Эй, отличница! — дразнили меня.

Я не была зубрилой, просто учеба давалась мне легко: достаточно было пару раз прочитать материал — и я уже его знала. Я не хотела создавать проблемы дома. Однажды я принесла трояк. По физике. Мама не разговаривала со мной весь день. А папа ворчал, что они с матерью наизнанку выворачиваются, но есть в семье одна неблагодарная…

Разве я была неблагодарной? Нет. А как мне показать, что я как раз «благодарная»? Села за пианино и весь день, как проклятая, играла гаммы.

Когда в тот день вместе со всеми сбежала с уроков, я все время думала о стиснутых губах моей мамы, о ноге, выстукивающей одной ей известный такт, и о моей черной неблагодарности к родителям, которые наизнанку выворачиваются. Господи! Ведь мне всего-то хотелось почувствовать, как это — быть с кем-то. Не одиночкой. Я хотела побывать частью группы. Одной из них. Одной из тех, кто со смехом выбегает из школы.

Увы! Одной из них я так и не стала.

Почему? Потому что я была Зофьей Краснопольской — той, которая всегда подготовлена к уроку, у которой всегда сделано домашнее задание и которая выступает на торжественных вечерах. Той, у которой нет пятерок с минусом, и той, кто действительно плохо себя чувствует в затхлом помещении, полном дыма от дешевых сигарет. Я не могла сразу стать ими — Анкой, Кшиштофом, Гжесиком, Магдой или Себастьяном. Между нами была стена. Стена, которую долго возводили мои родители, изо всех сил желавшие, чтобы я как можно дальше продвинулась в этой жизни, выше вскарабкалась в построенной ими иерархии. Во всяком случае, дальше и выше, чем они. Может, они думали, что, играя на пианино, я выиграю лучшую жизнь?

Ну а пока что я была очень одиноким ребенком. Ребенком, который нуждался в нежности, любви и присутствии другого человека. Такого, с которым можно просто быть собой.

* * *

Тот прогул не остался безнаказанным. К числу серьезных последствий можно отнести звонок родителям, взгляд моей мамы и ее ногу в черной лакированной «лодочке» на плоском каблуке, выбивающую дробь по полу в кабинете директора.

— Ты должна понести наказание, — сказала пани директор. — Но по поведению мы тебе оценку снижать не станем.

Уфф. Уже легче.

— Оценки по предметам тоже не будем снижать.

Уфф. Пронесло.

— Однако тебе придется потрудиться на общественных работах.

Я нахмурилась. Общественные работы были, как правило, связаны с уборкой мусора на школьном дворе, подметанием спортивной площадки и сгребанием листьев. Обычно вкалывал за всех самый слабый в классе — в то время как остальные сидели на траве и презрительно смотрели на него. Надо ли разъяснять, кто в моем классе был самым психологически слабым человеком?

— Я как раз подумывала об уборке площадки, — сказала пани директор, — но случилось так, что одна пани из числа верных друзей нашей школы вывихнула ногу. Думаю, ты могла бы ей помогать какое-то время. Ты будешь каждый день приносить ей обед из школьной столовой, делать покупки, вот так и придешь в себя.

Я в очередной раз вздохнула с облегчением. Понятно — я смогу что-то делать самостоятельно. Может, жизнь в группе — это не для меня? Может, зря я так хотела подстроиться под коллектив?

Я не ожидала, что отделаюсь так легко: зайти к пожилой даме, отнести обед, сделать покупки. Да ради бога, лишь бы не притворяться в кругу сверстников той, кем я не была. До конца начальной школы мне оставалось всего несколько месяцев. Потом я переходила в совсем другую школу в совсем другом районе. Туда, куда никто из моего класса не собирался идти. Я не могла дождаться новой жизни. У меня было ощущение, что я могу начать все сначала. С нуля. В новой школе никто не знал, какая я. Я могла быть кем только захочу. Я могла бы надеть маску кого-то другого или остаться собой. Потому что мне нравилось ходить по своему собственному, хорошо известному мне пути, хотя иногда я от него отклонялась. И помогать пожилой пани мне было больше «по пути», чем подметать тротуар со сверстниками, не замечавшими моего существования.

* * *

Пани Стефания оказалась одним из самых важных людей в моей жизни. Может быть, потому, что появилась в моем мире, когда я действительно в этом очень нуждалась. Похоже, и она испытывала дефицит общения. Потом она говорила, что в тот день, когда я стояла на пороге ее дома, держа в руке термос с супом, она почувствовала, что к ней постучалось счастье… и надежда, что это счастье больше никогда ее не покинет. Но тогда я этого еще не знала.

* * *

Пани Стефании было за шестьдесят, жила она рядом со мной, в большом длинном доме, который из-за своей формы получил в народе прозвище «волна». Дом-волну построили в семидесятые годы — как временное решение жилищных проблем. А как известно, нет ничего более постоянного, чем временная постройка, — этот длинный изогнутый волной дом стоит и по сей день. ^[2]

Я жила в пятиэтажке напротив пани Стефании. «Волна» встала китайской стеной между мной и остальным миром. Вместо ласкающих взор пейзажей я была обречена смотреть на жизнь тысячи людей, которые то и дело выходили на свои балконы. Балкона пани Стефании из моих окон не было видно. Он был с другой стороны дома, прямо у арки, где росла большая плакучая ива, которую ежегодно уродовали неумелым кронированием сотрудники службы городского озеленения.

Двухкомнатная квартира пани Стефании находилась на десятом этаже. С ее балкона был виден весь Гданьск. Вход в квартиру был с галереи, опоясывавшей дом наподобие балкона.

Тогда это была улица Лумумбы. Потом ее переименовали в Ягеллонскую. Когда-то я даже спрашивала отца, чем и кому помешал бедный Лумумба, что был лишен улицы своего имени, но все, что я узнала, так это то, что Лумумба — это какой-то чернокожий коммунист. Неважно, я не вдавалась в его биографию. Важно то, что на улице его имени находилась квартира, в которую я ходила с большим удовольствием более десяти лет моей жизни.

2

Я помню, как входила в это большое здание. Темная лестница, а внизу небольшой подвальчик с надписью «Прокат видеокассет». Теперь я лишь улыбаюсь, вспоминая это. Однако у меня в голове до сих пор эти пиратские кассеты, которые я начала брать напрокат, когда папа наконец купил видик. Я также помню, как прятала ото всех свой любимый фильм «Грязные танцы», потому что продавец решил, что название должно выглядеть потоварнее, и на кассете значилось так:

«Крутейший секс». Если бы мои родители увидели у меня фильм с таким развратным названием, это закончилось бы семейным скандалом. Наверное, видик полетел бы в окно, а за ним и я. Хотя, может, и нет. Папа серьезно поговорил бы со мной. О, как я ненавидела эти разговоры!

Произнесенные тихим голосом слова «Зофья, подойди ко мне поближе» не предвещали ничего хорошего. Когда мой отец думал, что я вела себя неправильно, он приглашал меня «на беседу» к себе в комнату. Как же я завидовала тогда детям, которых просто шлепают по заднице, и на том конец воспитания! Мне же часто приходилось выслушивать нотации о неправильности моего поведения. Смотреть «Крутейший секс», тем более смотреть его по нескольку раз в месяц, играть на пианино She’s like the wind вместо фортепианного концерта Шопена и изучать по ночам шаги в мамбе в то время, когда уже давно пора спать, — все это, безусловно, было неправильным.

* * *

Первый раз я пошла к пани Стефании сразу после уроков в один из апрельских понедельников. Я не то чтобы боялась, но некоторую напряженность испытывала. Подруги-доброхотки сообщили мне, что у такой старухи наверняка вонища и что я не выдержу. А как я могла не верить им, ведь они не раз бывали у «таких старух» и тоже носили им обеды.

Я заглянула в записку с адресом. Подъезд № 1. Я открыла тяжелую дверь, на десятый этаж забежала довольно быстро. Не скажу, что совсем легко, — с этим супом в гигантском термосе-судке, но я предпочла не пользоваться лифтом, который останавливался по собственному желанию где хотел, так что я рисковала остаться с супом в темноте, между небом и землей. Подруга, которая жила в доме-волне, рассказывала, как однажды ее вытаскивали через крохотный люк в крыше кабины, потому что лифт решил дальше не ехать.

Что ни говори, а лестница ломается реже, чем лифт. Тяжело дыша, стояла я перед дверью. Сначала позвонила по домофону перед входом на галерею. Мне открыли, даже не спросив «Кто там?». Я вошла. Третья дверь была приоткрыта. Из-за нее выглянула улыбающаяся женщина. Я иначе представляла себе «старуху», которой должна была помогать. Меня встретила стройная, среднего роста, лет шестидесяти женщина. У нее были светлые, почти белые волосы, зачесанные за уши, а на носу очки в золотой оправе. Сквозь стекла на меня смотрели большие улыбающиеся глаза редкой синевы.

— Здравствуйте, — робко улыбнулась я. — Меня зовут Зофья Краснопольская, я принесла вам суп.

— Спасибо. Заходи, детка, — пригласила меня в дом хозяйка.

Я вошла в светлую квартиру с типичной планировкой для многих квартир в этом доме. Слева крошечная кухня, дальше — еще меньше — ванная и две довольно большие комнаты. И ничем противным не воняло. Совсем наоборот — по квартире разливался аромат ванили и шоколада. Понятно, что пани Стефания что-то пекла. Она ничуть не была похожа на человека, который нуждается в помощи. Ну да, она слегка прихрамывала, и все же создавалось впечатление, будто именно она могла позаботиться обо всех в мире.

— Бася вбила себе в голову, что я не в состоянии ничего приготовить, — покачала она головой. — А в столовой у них все такое недоделанное. Больше возни с тем, чтобы довести все это до ума, чем если бы я готовила сама. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Вот я и не смотрю. Просто доделаю суп, и мы поедим.

— Но я это вам принесла. Я не собираюсь обедать, — попыталась оправдаться я.

— А разве кто-то сказал «обедать»? Просто мы будем есть суп, а потом шоколадный торт. Я испекла его специально для тебя. Ко мне редко приходят гости. Я так рада, что ты захотела прийти.

Я не стала выводить пани Стефанию из заблуждения, что это не я захотела прийти, а что это мне как бы в наказание велели навестить ее.

Помню ту первую встречу. Мы проговорили долго. Обо всем и ни о чем. Потом я играла на пианино по слуху все мелодии из «Грязных танцев», а под конец пообещала, что принесу кассету и мы посмотрим ее вместе.

В тот день я впервые испытала странное ощущение: меня кто-то слушает! Кто-то интересуется не только тем, сделала ли я домашнее задание и занималась ли на пианино. Мне было приятно, что для кого-то, наконец, я оказалась достаточно интересным человеком, чтобы поговорить со мной. Для той пятнадцатилетней девочки, которой я тогда была, это оказалось очень важным.

3

Когда сегодня вспоминаю о пани Стефании — об этой маленькой женщине с огромным сердцем и великой душой, — я улыбаюсь. Когда я думаю о своем жизненном выборе, я знаю, что за каждым из моих решений стоит именно она. Она никогда ничего мне не навязывала, но умела задавать правильные вопросы. Ответ на них часто расширял мои горизонты и открывал мне глаза на мир.

Пани Стефания заметила, что я одарена по части искусства. Родители рано обнаружили мои музыкальные таланты, а о наличии у меня каких-то других способностей я даже не подозревала. Да и не было случая проявить себя в чем-то другом, нежели школьные утренники. Пани Стефания была кладезем идей. Не помню, что стало толчком к тому, что мы впервые с ней стали что-то делать вместе. У нее был большой дубовый сундук, полный разных сокровищ; он стоял прямо у окна, и там она держала пряжу, ткани, трикотаж, аккуратно свернутые ленты и прекрасные кружева.

Она научила меня вязать на спицах, вязать крючком. Мы вышивали, шили. Мы даже сшили мне платье на мой выпускной.

— А какое бы ты хотела? — спросила она меня.

— Пани Стефания, я его уже придумала. Я мысленно вижу его, но в продаже такого нигде не встречала!

— Ты хорошо смотрела?

— Я была в нескольких магазинах. На Свентоянской в Гдыне, в центре Гданьска. У меня уже пропало желание ходить и искать.

— А ты нарисуй его, — попросила она.

— Ну, нарисую, и что — у меня нет такого волшебного карандаша, чтобы оно само сошло с рисунка, — улыбнулась я.

— Ошибаешься, у тебя есть главное, у тебя есть талант. Сошьем!

— Но, пани Стефания, я не умею так шить!

— Совместными усилиями справимся! — Она прошла в соседнюю комнату и принесла бумагу. — Рисуй. А потом решим, что и как.

* * *

Я просидела над этим проектом несколько дней. Пани Стефания морщилась, ворчала, указывала на ошибки, но в то же время хвалила интересные решения. Потом мы поехали на трамвае во Вжешч ^[3] — выбрать нужный материал. Я не могла дождаться, когда приступлю к шитью. Блестящий темно-синий. Немного кружев, которые мы вытащили из ее волшебного сундука, немного шифона. Мое платье должно быть самым красивым!

* * *

Всю радость испортила мама. С ней такое частенько случалось. Однажды я вернулась от пани Стефании (платье уже было скроено), и мама спросила, есть ли у меня платье для выпускного вечера.

— Мы совсем забыли о нем! — сказала она, не отрываясь от чтения какой-то научной книги, бросая на меня при этом взгляды. Сколько себя помню, она всегда могла делать несколько дел сразу.

— Зато я не забыла, — улыбнулась я и вытащила рисунок, который носила с собой уже неделю.

— Что это? — Она с неподдельным любопытством рассматривала рисунок.

— Мое платье, — ответила я.

— Ну, пока что я вижу всего лишь рисунок платья. А шить-то кто его будет?

— Я сама.

— Но, доченька, — озабоченно сказала мама. — Что с тобой? Ты ведь никогда такого платья не сошьешь!

Меня аж передернуло.

— Мама, я уже начала.

— Ну не знаю, — поморщилась она. — Смотри, чтобы нам потом в последнюю минуту не пришлось рыскать по магазинам в поисках чего-то приличного.

И тогда я пообещала себе, что мое платье будет самым красивым в мире. Я поклялась, что оно устроит всех. Маму, пани Стефанию, всех моих подруг и, наконец, — меня саму. Так оно и случилось. Мама очень удивилась, когда увидела его, — так удивилась, что даже лишилась дара речи и не похвалила меня. Но потом этот дар к ней вернулся, и я много раз слышала, как она хвасталась по телефону своим подругам:

— Ты представляешь, Ася, Зося сама сшила себе платье. Красивое — закачаешься! Верх такой кружевной, приталенное, а низ — шифон. Выглядит как из лучшего ателье, — смеялась она. — Нет, ни швеею, ни даже дизайнером она не будет! Куда будет поступать? Ну, об этом еще рано говорить, ей еще четыре года учиться…

А впрочем, куда может поступать девочка, если папа врач, мама врач? Придет время, и, если не поглупеет, — на медицинский. Хотя что-то там бормочет об архитектуре, ходит на занятия по рисунку, но это, думаю, несерьезно. Подождем. Думаю, ей там скоро надоест.

* * *

А когда пришло время поступать, мама никак не могла смириться с моим первым самостоятельным решением — архитектурным факультетом гданьской Политехники. Папе было, наверное, все равно, но мама надеялась, что я продолжу семейную врачебную традицию.

Долгие разговоры с пани Стефанией о том, чем я хотела бы заниматься в будущем, привели к тому, что я подала документы в политехнический институт… И в медицинский тоже. Ради душевного спокойствия. Чтобы иметь возможность как можно дольше откладывать разговор на тему учебы. А идти на экзамен я вообще не собиралась. Я не любила оставаться в проигрыше.

Пани Стефания организовала мне репетитора по рисованию, по истории искусства, а сама стала исключительным подспорьем для подготовки по теме «Портрет».

— Ладно, портрет у нас уже есть. В чем еще надо попрактиковаться?

— Еще натюрморт.

— Натюрморт? В переводе с французского «мертвая натура»? Для этого вряд ли сгожусь, дорогая, я пока еще слишком живая.

Я расхохоталась:

— И слава богу, чем дольше — тем лучше!

— Согласна!

Мне казалось, что пани Стефания всегда будет присутствовать в моем мире. Так оно и вышло. От нее осталось много портретов, рисованных карандашом, углем, написанных акварелью и маслом. Некоторые были оправлены в рамочку и висели на стене, а другие спрятаны в толстую темно-синюю папку.

В итоге — поступила на архитектуру с очень приличными баллами. Маме было трудно смириться с крушением ее мечты, но она нашла и в этом положительную сторону, о чем я узнала из ее телефонного разговора со своей подругой:

— Представляешь, Ася, она и здесь была лучшей, как всегда, как во всем… такой вот всесторонне развитый ребенок… Да, да, и на медицину ее тоже наверняка взяли бы, но не стану же я ей указывать, что ей делать. Она сама выбрала.

Я улыбнулась. «Всесторонне развитый ребенок». Я не сдавала на медицинский, даже не готовилась к сдаче. Мама, однако, должна была реализовать свои собственные мечты и планы. Все время она жила в слегка воображаемом мире. Она хотела меня видеть такой, какой себе представляла, а не такой, какой я была на самом деле.

* * *

В тот день, когда узнала, что поступила в Политехнический, я впервые в жизни пила настоящее шампанское.

— Я держала его для особых случаев, — сказала пани Стефания.

— Не жалко его сегодня пускать в ход?

— Деточка миленькая, а разве такого повода недостаточно? — спросила она. — Хорошая работа. Принимай поздравления! Открывай.

Громкий хлопок пробки. Мы рассмеялись. Вместо нашего еженедельного кофе мы пили шампанское из хрустальных бокалов.

— И как, нравится тебе? — спросила пани Стефания.

Я не знала, что ответить. По правде говоря, я не чувствовала разницы между ним и обычным игристым вином, которое мне довелось пить на Новый год.

— Очень нравится, — вежливо сказала я.

Пани Стефания взяла бокал.

— Больше всего радует ожидание. Самый прекрасный момент — непосредственно перед тем, как ты поднесешь бокал с этим драгоценным напитком ко рту. — Она взглянула на меня. — Вот точно так же и со всем остальным. Самое прекрасное — это момент ожидания чего-то замечательного. Это вовсе не значит, что его следует откладывать, но иногда так хочется растянуть время чудесного предвкушения. — Она задумалась. — Лишь бы не слишком долго!

* * *

Я не раз в жизни убеждалась, что слова пани Стефании имеют большое значение. Часто ожидание приносит больше эмоций, чем само событие, которое может даже оказаться разочарованием.

С пани Стефанией я пережила все важные для меня моменты. Всегда вместе. Конечно, сначала я шла к родителям, лаконично отчитывалась им в своих успехах, иногда потом слушала, как мама говорила по телефону, какая у нее замечательная дочь (почему она не могла сказать это мне?), я видела улыбку на лице моего постоянно молчаливого отца, а затем как можно скорее бежала к пани Стефании — рассказать ей все в подробностях.

Я не помню, чтобы она когда-либо была капризной или сварливой. Она с уважением относилась к моему мнению и никогда не навязывала свое. Она также никогда не давала почувствовать, что мой выбор неудачен. Ну разве что за исключением одного «выбора» — Марека. И здесь я, казалось, понимала ее: все в жизни, можно сказать, наладилось, а тут появляется кто-то, с кем она будет вынуждена делить «свою Зосю». Но все оказалось совсем не так однозначно.

4

С Мареком я познакомилась вроде как случайно. Теперь я так не думаю. Ведь я должна была принять решение — надеть спортивный костюм, вставить наушники в уши и выйти из дома на пробежку. До моря было недалеко. Я двигалась вдоль своего квартала, прошла мимо торговых павильонов, перебежала улицу и была уже на лужайке, тропинки от которой вели через лес прямо к пляжу. Как только я добралась до леса, то почувствовала, что у меня за спиной кто-то есть. Краем глаза я увидела бегущего мужчину. Столько ходило разных слухов о том, что утром на пляже всякое может случиться.

Я прибавила ходу.

Бежавший за мной тоже ускорился. Я свернула в сторону леса. Может, не совсем разумно, но я хотела наконец убедиться, кто это — случайный бегун выбрал маршрут, похожий на мой, или же этот тип за мной охотится и может причинить мне вред. Мужчина тоже свернул. Я снова ускорилась и почувствовала, что мне не хватает воздуха. Пришлось выбрать самый безопасный участок, и я рванула в сторону пирса в Бжезно. Там наверняка есть люди, открытое, несмотря на утро, кафе, будка с мороженым и напитками. Я чувствовала, что не могу больше бежать, что должна остановиться и отдышаться, но мужчина продолжал преследовать меня.

Неимоверным усилием воли я добралась до пирса. Там фотографировалась группа немецких туристов. Мне резко полегчало — так резко, что силы тут же оставили меня. Тяжело дыша, я остановилась возле будки с напитками. Взглянула на часы. Рекорд всех времен. Секунду спустя рядом со мной остановился мой преследователь: встал и уставился на меня. Высокий, худощавый, улыбчивый. Нахальный.

— Ну ты задала темп! — сказал он и посмотрел на часы, вернее, на какое-то устройство у себя на руке, отражавшее все жизненные показатели.

— А не надо преследовать человека! — воскликнула я с упреком.

— Я просто искал компанию, хотел поговорить.

— Кто бы сомневался! А еще побить личный рекорд, — сказала я злорадно. — А заодно национальный, мировой или что-то в этом роде… — Я сердито взглянула на него. — Кажется, уже близко было к тому.

— Близко, — признался он. — Я не ожидал, что сегодня так выложусь. Может, кофе?

— А больше вам ничего? Может, еще искупаться в море?

— А что, неслабая идея, — улыбнулся он и протянул руку. — Марек меня зовут.

— Ладно, проехали… Я — Зося.

— Я уже несколько дней наблюдаю за тобой. Я еще раньше хотел заговорить.

Я пожала плечами:

— Ну и поговорил бы, а зачем преследовать, тем более в лесу?

— Мне было интересно, как быстро ты бегаешь, — улыбнулся он.

Тогда я была на последнем курсе, он был старше меня лет, может, на семь — десять, то есть для меня тогдашней разница приличная, и любой, кому за тридцать, казался мне тогда вообще стариком.

— Ну и чё, удовлетворил свой интерес? Быстро?

— Ну теперь-то я знаю, — засмеялся он. — А сегодня я планировал разговорный темп.

— Я тоже. Завтра я так побегу. — Я посмотрела на него. — Если, конечно, никто не будет меня преследовать.

— Завтра не будет, — твердо сказал он. — Точно.

* * *

Весь день я пыталась разгадать смысл его слов: его завтра вообще не будет на море или завтра он не будет за мной гоняться? Сегодня утром я еще убегала, а завтра мне уже хотелось с ним встретиться. Неожиданно для себя самой я улыбнулась при мысли, что смогу провести с ним следующий день.

Я думала, что холодным душем смою с себя эти мысли. К сожалению, не помогло.

На следующее утро я тоже вышла на пробежку. На всякий случай в то же самое время. Что скрывать: я надеялась увидеть его снова. Я определенно хотела этого.

Темп был довольно высокий. На этот раз я бежала без наушников, потому что хотела услышать его шаги прямо позади меня. Есть! Я с надеждой обернулась. Увы. За мной бежал паренек, которого я довольно часто встречала на лесных дорожках. Я приветственно махнула ему рукой и побежала на пляж.

— А значит, все-таки купание? — Марек вырос как из-под земли. Я была совершенно без понятия, как он оказался рядом со мной.

— А, это ты, привет, — улыбнулась я. — Какая встреча.

— Я же говорил, что буду. Просто я обещал, что не стану преследовать тебя.

— Точно, — подтвердила я.

— Ну так что, идем? — Он кивнул в сторону моря и стянул майку и шорты.

— Куда? Плавать? Ты с ума сошел?

— Вчера ты обещала.

— Кто, я? Ничего я не обещала! — рассмеялась я.

— Понятно, испугалась.

— Издеваешься надо мной? Ты просто придираешься к словам.

— Пока что, на первом свидании, только к словам. — Он протянул мне руку, призывая окунуться в море.

Я вздохнула еще раз.

— Ладно, отвернись, — твердо потребовала я.

Он послушно повернулся ко мне спиной.

Я быстро сняла обувь, носки, легинсы и кофту, подумала, что мой спортивный топ легко может сойти за верхнюю часть купальника, и быстро побежала к морю. За спиной я услышала смех Марека. Он бежал за мной.

— Ух, холодная! — сказал он, погружаясь в воду.

— Чуток есть! — призналась я. — Не ожидала, что сегодня придется плавать в море. Но у меня всегда было желание окунуться.

— А у меня никогда! — сказал Марек.

— Тогда зачем ты это сделал?

— Это ты меня спровоцировала. — Он явно заигрывал со мной.

— Я?

— А кто начал раздеваться и прыгать в море? Я же должен был тебя спасать! Кроме того, я не мог допустить, чтобы ты утонула на нашем первом свидании.

— Невелика проблема — не было бы второго, вот и все! — рассмеялась я и поплыла к берегу.

Я вышла из воды. Мое нижнее белье не совсем годилось для плавания, и июньское утро было не из самых теплых. Стоя спиной к Мареку, я надела одежду поверх мокрого белья.

— Простудишься.

— Я быстро добегу до дома.

— Ну так что, будет второе? — спросил он, когда я уже собиралась уходить.

— Что «второе»?

— Свидание.

Я рассмеялась.

— А ты не дашь мне утонуть?

— Никогда в жизни.

— Подумаю. — Я вопросительно посмотрела на него, притоптала песок и веточкой написала свой номер телефона. — До встречи, — сказала я и побежала домой. Мне ничто не мешало. Ни мокрое белье, ни песок, который у меня был почти везде. Я бежала, словно меня несли крылья. Любовь? Тогда я этого еще не знала. Но я чувствовала, что меня ждут приятные минуты. Если бы я знала, что произойдет со мной потом, стала бы отвечать на его звонок? Теперь уверена, что стала бы. Однако раньше бывали моменты, когда я жалела о каждой минуте нашего знакомства.

* * *

Он позвонил в тот же день. Я как раз была у пани Стефании на обеде, как, впрочем, и каждую среду. Мы, как всегда, пили кофе из фарфоровых чашек, ели пирожные с кремом. Пани Стефания не хотела ничего слышать о диете бегуна или о здоровом питании.

— Самая здоровая пища, — сказала она, протягивая мне что-то очень вкусное на блюдечке с золотой каемкой.

Заварное пирожное со взбитыми сливками. Конечно, если бы оно было покупное, можно было бы его не есть, но ведь его сделала сама пани Стефания. А ей нельзя было отказать. Во всяком случае, я не смогла бы. Я знала ее уже так долго! Она заменяла мне бабушку, которой у меня никогда не было, и маму, с которой я не могла найти общий язык.

— Вот отведай сначала моего кофейку и моей выпечки, а потом расскажешь, что произошло! — сказала она, вытирая салфеткой крем с уголков рта.

— А что-то произошло? — спросила я.

— Я уже все знаю. Единственное, чего не знаю, — до кофе или после кофе ты расскажешь мне все.

— Пани Стефания! — сказала я с напускным недовольством. — От вас ничего не скроешь!

— Э-э-э, нет. Зрение, может быть, уже не то, а интуиция у меня есть, — подтвердила она. — Как его зовут? Ну чего зарделась?

Меня бросило в жар, и щеки, видимо, стали цвета свеклы.

— Ма… Марек, — заикнулась я.

— Красиво звучит. И это все?

Я покачала головой.

— Это как? Больше ничего? Чем занимается, фамилия, сколько лет?

— Я не знаю.

Пани Стефания была недовольна. Я рассказала ей о двух наших встречах, опустив эпизод совместного купания в Балтийском море в одном, можно сказать, исподнем. Я боялась, что это уже с самого начала настроит ее против Марека. А мне этого очень не хотелось.

— Прежде, чем мило улыбаться мужчине, и до того, как у тебя в животе начнут порхать бабочки, ты должна узнать о нем больше.

Я вежливо кивнула.

— Что, поздно уже? — улыбнулась пани Стефания.

Я пожала плечами.

— Поздно, — резюмировала она. — Иди ко мне, дитя мое, я обниму тебя, потому что скоро это будет делать кто-то другой.

Я села рядом с ней и положила голову ей на колени. Пани Стефания всегда была моей опорой.

Марек позвонил, когда я собиралась домой. Мы договорились на вечер. Пани Стефания качала головой.

— Не стоит мужчине сразу показывать трусики, — пробормотала она.

— А я и не собираюсь показывать ему трусы, пани Стефания!

Действительно — тем более что их он уже видел.

— Ты прекрасно знаешь, что я говорю не конкретно о трусиках, а о том, что не всё сразу.

— Пани Стефания, дорогая! Вы так беспокоитесь обо мне! — обрадовалась я.

Пани Стефания отвела взгляд. Почапала к шкафу, достала маленькую коробочку, вытащила оттуда ожерелье.

— У меня нет дочери. А я всегда хотела. Надень это на свидание. К счастью. — Она протянула мне ожерелье. — Это памятная для меня вещица. От мамы осталась. Думаю, это было самое большое ее сокровище: она рассказывала мне, что когда-то давно ухаживала за одной женщиной, вроде как женой какого-то богатого фабриканта, который построил себе виллу рядом с домиком моих родителей. Потом случился большой пожар, и муж той женщины, кажется, погиб, а сама она осталась без средств к существованию. Мама приютила ее. Вскоре после того, как та женщина переехала к нам, оказалось, что она беременна, как и моя мама. Я не знаю точно эту историю, знаю только, что ребенок у той женщины умер, и она с такого большого горя утопилась где-то в прудах Стефанского. От нее осталось это ожерелье, нитка жемчуга и еще какая-то мелочь. Это единственные ценности, которые у нее были. — Она взглянула на ожерелье, погладила его. — Я бы хотела, чтобы оно осталось у тебя. Навсегда. На удачу. Передашь его потом своей дочери.

— Спасибо, — крепко обняла я ее. — Но я не уверена, что сегодняшняя моя встреча такая уж важная… Вряд ли.

— Не имеет значения. Когда-нибудь будет у тебя и самое важное свидание. Ты почувствуешь это. Наденешь, когда придет время.

* * *

В тот вечер время, видно, еще не пришло: свидание было самым рядовым. Кино, потом прогулка, невинный поцелуй на прощанье. Я не стала надевать полученное в подарок элегантное украшение. Не случилось мне надеть его и в последующие два года, когда я встречалась с Мареком. Может быть, даже и оказии были вполне подходящими, только они не казались мне достаточно торжественными, чтобы ожерелье пани Стефании могло украсить мою шею.

5

После каждой встречи с Мареком я возвращалась все более ошеломленная и все более влюбленная. Я решила, что судьба специально свела нас сначала на беговой дорожке, а потом и вообще по жизни. Марек был архитектором, у него было довольно процветающее архитектурное бюро, и он как раз искал сотрудника. Могло ли быть лучше? После нескольких вечеров, проведенных вместе, первых застенчивых поцелуев и все более смелых ласк мы оба знали, что хотим проводить как можно больше времени друг с другом. Вот он — мой мужчина на всю жизнь! Но разве мы можем знать точно, что тот, кого мы сейчас любим, дан нам навсегда? И разве это зависит только от нас? Мы мало что понимаем, когда любим. Он совершенно меня околдовал. На работе и за стенами офиса. Уже через две недели после того, как он догнал меня в лесу, я поступила на работу в его бюро — вела документацию и заодно училась на опыте лучших. А в том, что архитектор Марек Венцлавский был лучшим, я не сомневалась. Лучшим во всех отношениях. Ах, как же я тогда была влюблена!

К сожалению, пани Стефания не поддерживала меня в моем увлечении. А разве она должна была?

* * *

Да ей и не нужно было разделять мой жизненный выбор — у нее был свой собственный, о котором я, честно говоря, не имела никакого представления. У меня был Марек, и она о нем знала, но кто-то появился и у нее, но я о нем не знала ничего.

Как-то раз она сказала мне, что к ней приходил один очень важный для нее человек. Она была буквально как на крыльях. Кажется, я тогда не придала этому значения. Может, мне стоило расспросить ее поподробнее? Может… Но увлечение Мареком было таким, что я не могла думать ни о чем другом, кроме как о нашей любви.

Потом иногда в ее разговоре всплывала информация, что в выходные у нее гость. Мне это было на руку, потому что освобождало меня от угрызений совести, что я не приду ее навестить. Впрочем, никакой такой железной обязаловки навещать ее у меня не было, да и сама она никогда этого от меня не требовала.

Конечно, следовало расспросить поподробнее, что это за гость, но как-то все было не до того. Может, потому, что однажды она упомянула о дальней кузине из Варшавы, которая иногда приезжала к ней, и я была уверена, что именно она навещает пани Стефанию?

Короче, я не спрашивала.

Сейчас мне кажется, что она прекрасно меня знала, в то время как я о ней не знала почти ничего.

* * *

Первая встреча двух самых важных в то время для меня людей прошла в не слишком благостной атмосфере.

А дело было так. Пани Стефания подарила мне секретер. Небольшой, старой работы, темно-коричневый, с богатой резьбой, с множеством потайных ящичков. Видимо, он еще помнил времена ее родителей. В Гданьск его привезли из-под Лодзи. Я знала, что пани Стефания родом откуда-то оттуда, но не думала, что могло что-то остаться из ее семейного имущества. Так вот, оказалось, что осталось — этот миленький секретер-чик со множеством полочек и ящичков. Я ласкала его взглядом, гладила ладонью — была от него в восторге.

— Он твой, — сказала пани Стефания. — Я счастлива, что ты наслаждаешься им так же, как и я когда-то, давным-давно. За ним было написано столько писем…

— Вы писали на нем письма?

— Писала. И моя мама тоже. Как будет немного больше времени, я тебе расскажу. Давнишняя история, запутанная, которую я сама узнала совсем недавно. — Она тяжело вздохнула. — Попроси Марека, он поможет перевезти его к тебе. Одна не справишься. Да и я, кстати, наконец-то с ним познакомлюсь. — И она улыбнулась.

Действительно. Я встречалась с Мареком уже полгода, а еще не было случая представить его, можно сказать, самому близкому мне человеку.

Я сразу же позвонила ему.

— Марек, я получила подарок от пани Стефании. Не помог бы ты мне перенести его домой, сегодня? — спросила я.

Марек не смог сделать этого ни «сегодня», ни «завтра», ни «через неделю». Постоянно что-то случалось. Я помню, что первый раз мы поссорились именно из-за этого. Я хлопнула дверью, сказав, что если он не поможет мне, то я найду себе другого помощника. Он выбежал за мной из офиса, обнял на пороге:

— И ты допустишь, чтобы на пути к нашему счастью встала какая-то рухлядь?

— Это не рухлядь, — сердито сказала я. — Это прекрасный старинный секретер. С душой!

— И с миллионом паразитов, — ехидно добавил он.

— Я же сказала тебе, что справлюсь сама, без тебя. — И вырвалась из его объятий.

Однако он увязался за мной.

— Ладно, поехали, — сказал он, доставая ключи от машины. — Разберемся с этой твоей мебелью. Если тебе это так важно.

А мне было важно. Очень даже важно.

— Это здесь? — удивленно спросил он, когда мы подъехали к дому-волне пани Стефании.

Он поморщился при виде разрисованного лифта. Я сделала вид, что не заметила. Решительно не хотела этого видеть.

* * *

Дверь открыла улыбающаяся пани Стефания. На устах улыбка, а глаза внимательно следили за Мареком. Я почувствовала какое-то напряжение в ее взгляде.

— Ну и где та рухлядь, которую мы должны забрать? — спросил он деланно шутливым тоном.

Пани Стефания подняла брови.

— Рухлядь? — спросила она.

— Ну, этот стол, — поправился Марек.

— Секретер. — Я попыталась спасти ситуацию.

— Вещь антикварная, девятнадцатого века, — уточнила пани Стефания. — Очень ценная для меня. И я уверена, что Зося тоже ее оценит.

— Пани Стефания, разве могут быть хоть какие-нибудь сомнения по этому поводу? — спросила я.

— Никаких, — отрезала она, вызывающе глядя на Марека.

Тот, не говоря ни слова, схватил секретер с одного края, скомандовал мне поднять его за второй, и мы двинулись прямо к приоткрытой двери. Когда мы вышли из квартиры, я вернулась к пани Стефании.

Она стояла и молча провожала нас взглядом.

— Пани Стефания, дорогая, он не всегда такой, — пыталась я оправдать Марека.

Она по-прежнему ничего не говорила, только кивнула. Обняла меня и поцеловала в макушку.

— Пока, дорогая. Надеюсь, секретер будет у тебя красиво смотреться.

— У меня и место есть для него, — улыбнулась я. — Наверняка впишется.

* * *

Выйдя от пани Стефании, Марек молчал. Однако, к моему удивлению, меня это ничуть не беспокоило: меня не интересовало его мнение о ней. Зато огорчало мнение пани Стефании о Мареке.

Что ж, все в жизни не может быть идеальным. Я хотела наслаждаться подарком, но Марек постоянно пытался испортить мне эту радость.

— Как мы это — даже не знаю, как это назвать, — погрузим в машину? Ведь оно того и гляди рассыпется в труху. Не проще ли сразу выбросить?

— Марек. Я действительно надеюсь, что ты это не серьезно.

Он посмотрел на меня с упреком.

Видимо, все-таки он говорил серьезно.

— Так, эту тему мы закрываем, — решительно мотнула я головой. — Я хочу, чтобы этот секретер стоял в моей комнате. Всё.

— Ясно, — смирился он. — Разве я что-то имею против?

Он ничего не говорил. Но иногда можно молчать, и все равно все будет понятно.

* * *

Тут, что называется, нашла коса на камень. И что интересно: без видимых поводов. Пани Стефании не нравилось, что я так сильно влюблена. Она опасалась, что если я высоко порхаю, то падение на землю будет очень болезненным. Мареку тоже не нравилась моя дружба с пожилой пани.

— У тебя что, совсем нет подруг? И тебе обязательно ходить к этой… — спросил он, когда в одну из сред я наотрез отказалась от встречи с ним, потому что меня ждал ужин и чай с пирожным у пани Стефании.

— Есть у меня подруги, и никакая она для меня не «эта», а пани Стефания, и она очень для меня важна.

— Честно: чего не понимаю, того не понимаю, — пожал он плечами. — Она ведь не твоя родственница.

— Не моя. Но если подумать, она сделала для меня больше, чем родная мать. Если бы не она, наверное, я не стала бы архитектором…

— А кем тогда?

— Ну, не знаю. Пошла бы по пути, который мне наметили мои родители. Наверняка резала бы трупы в прозекторской. Во всяком случае, с этого пришлось бы начинать, следуя их примеру.

— Да, как-то не особо креативно.

— Само собой. Это пани Стефания открыла во мне творческую жилку.

Марек пожал плечами:

— Ну, ладно. Ступай. Позвони мне, когда вернешься.

— Позвоню.

Я всегда звонила. Каждый вечер. «Спокойной ночи». А потом еще несколько эсэмэсок. Таков уж был наш ежедневный ритуал. Я жила с родителями и редко ночевала вне дома. Не то чтобы я не хотела, просто Марек не слишком часто предлагал. Может, он слишком любил комфорт или не хотел, чтобы я слишком серьезно воспринимала наши отношения.

Но в ту среду я провела вечер с пани Стефанией. Зато следующая среда уже принадлежала Мареку. Он пригласил меня в театр.

— Дорогая пани Стефания, как раз премьера… — оправдывалась я. — Я не могла отказать.

Потом, в следующую среду, я тоже ее не навестила. Я уже не помню, что случилось. Но сейчас я знаю, что Марек намеренно организовывал что-то интересное именно по средам, потому что терпеть не мог, что кто-то в моей жизни мог занимать такое же важное место, как он. И не понимал, что настоящая дружба с пожилой дамой — ценность сама по себе, не представляет конкуренции ничему и может длиться всю жизнь. К сожалению, не вечность. Я понимала, что пани Стефания уже не молода. В наших разговорах преобладали в последнее время темы здоровья. Мои родители использовали свои связи, чтобы она попала к лучшим врачам, но что поделаешь — биологические часы пока никто не отменил. Пани Стефания чувствовала себя все хуже и хуже.

Все с ней было более или менее нормально, в ее глазах по-прежнему горел веселый огонек, но таблеток на тумбочке все прибывало, и пани Стефания все чаще и чаще заводила разговоры о смерти.

Однажды она попросила меня найти ей хорошего нотариуса.

— Когда найдешь, просто дай ему мой телефон. Мне нужно поговорить.

Несколько дней спустя она спросила, не съезжу ли я с ней в Лодзь.

— В Лодзь?

— Да. Мне нужно кое-что сделать.

— Кое-что — это что?

— В свое время узнаешь.

В принципе, в женщине должна быть загадка, но пани Стефания была какой-то уж очень загадочной. А я не стала вдаваться в расспросы. Решила, что если она захочет, то сама расскажет. У меня было к ней абсолютное доверие, и я знала, что все ее жизненные шаги идеально продуманы.

* * *

Марека трудно было уговорить на эту поездку в Лодзь.

— Но зачем в Лодзь? — скривился он.

— Не знаю, Марек. Пани Стефания попросила меня об этом.

— И чего? Теперь ты, как золотая рыбка, будешь исполнять любые желания какой-то старухи? Тебе действительно не на что больше время тратить?

Меня взбесили его слова. Уже сто раз пожалела, что обратилась к нему за помощью. Действительно, ведь могла же сесть в поезд, в автобус, во все что угодно, попросить машину у папы, и мы могли бы поехать вдвоем с пани Стефанией.

— Но я просила о помощи тебя, а не его, — сказала пани Стефания, когда я объявила ей, что Марек нас отвезет.

— Но Марек сделает это с большим удовольствием! — соврала я.

* * *

К сожалению, мы обе, кажется, понимали тогда, что я говорю неправду. Однако я не хотела таскать ее по автобусам или поездам. У меня было впечатление, что с пани Стефанией что-то не так. Она становилась все слабее и слабее — такое впечатление, что все в ней болело. Все чаще я ловила себя на мысли, что моя лучшая подруга уже немолода. Я даже когда-то попросила свою маму обследовать ее. Мама тогда обняла меня и сказала:

— Каждый из нас когда-нибудь обязательно будет от чего-то страдать. Так уж устроен этот мир. Придет время, и у тебя что-нибудь заболит, но это будет нескоро, а сначала — у меня и у отца.

Мы тогда купили в аптеке какие-то витамины, пищевые добавки. Радикального улучшения я не ожидала, но знала, что обязана сделать все для пани Стефании. Понятно, что на фоне всего этого я хотела, чтобы наша поездка была для нее как можно менее обременительной.

* * *

Марек, пусть и без восторга, но в Лодзь поехал. Ехал — как отбывал повинность. За всю дорогу он не проронил ни слова, за исключением уточнения места нашего путешествия. Он мчался как сумасшедший, словно хотел побыстрее скинуть с себя неприятную обязанность водителя.

Мы отвели пани Стефанию к дому с табличкой «Нотариус».

— Пани Стефания, но вы не наделаете глупостей? — спросила я тихо, открывая тяжелую, массивную дверь в здание.

— Дитя мое, о каких глупостях речь? Это, пожалуй, самое умное, что я делаю в своей жизни, — ответила она с улыбкой. — Все будет зависеть только от того, как ты этим распорядишься. — Она исчезла за дверью, но через мгновение снова выглянула. — Буду через час.

Тогда я не совсем поняла, о чем речь. А должна была.

* * *

Я не помню точно, какое было время года, но мы очень замерзли в машине, пока ожидали пани Стефанию. Марек сидел хмурый. Я искренне сожалела, что попросила его поехать с нами.

— Может, кофе тебе принести? — предложила я.

— Нет. Сегодня я уже пил кофе.

— Чай?

— Нет, — отрезал он.

— Хорошо, тогда принесу себе. — Я вышла из машины, закуталась в шарф и отправилась на поиски места, где продавали кофе навынос. Купила два кофе, чай и три печенья. Я вернулась к Мареку и подала ему чай.

— Я не просил чай, — сказал он.

— Просто я думала, что тебе станет теплее, — улыбнулась я. — Ну, улыбнись же. Я ведь и печенье принесла.

На лице Марека появилась странная гримаса.

— С этими печеньями мы только намусорим в машине.

— Не страшно, пропылесосим, — успокоила я его.

Через некоторое время я заметила, что пани Стефания выходит из здания. Следом за ней шел пожилой господин. Они задержались перед входом, о чем-то перемолвились. Мужчина протянул руку. Пани Стефания на минуту замешкалась. Наконец она сняла перчатку и пожала его руку. Так они простояли некоторое время, о чем-то разговаривая. Я вышла из машины, но чувствовала, что не должна им мешать. Увидев меня, она кивнула мужчине и направилась ко мне.

— Можем ехать, — сказала она.

— Всё в порядке?

— Да. В принципе да, — подтвердила она. — Еще только одна вещь.

— Да?

— Марек, ты можешь проехать через Руду Пабьяницкую? Мне нужно посетить один дом, — обратилась она прямо к нашему водителю.

— Сентиментальное путешествие? — улыбнулась я.

— Вроде того, — тихо сказала пани Стефания.

Марек не протестовал, ввел в джи-пи-эс адрес, который сообщила ему наша пожилая спутница, и резко рванул со стоянки.

* * *

Через несколько минут пани Стефания попросила его остановиться. Мы встали под красивым, но старым и сильно разрушенным домом недалеко от леса.

Вилла была в стиле швейцарских шале со множеством декоративных козырьков и башенок. К сожалению, мало что осталось от былой роскоши. Любой мог войти в дом через приоткрытые двери. На грязных, разбитых окнах висели рваные занавески. Снаружи пугали обшарпанные стены с осыпающейся штукатуркой. Рядом с домом был сад, и, глядя на него, можно было только догадываться о том, как красиво здесь было когда-то. Прямо у дороги рос куст. Похоже, роза.

— Это здесь, — сказала она. — Здесь. — И ее глаза наполнились слезами.

* * *

Марек не заходил внутрь. Он остался на улице и курил. Вообще-то он не курит, но иногда покуривал. В основном когда нервничал. Я не знала, что теперь может его раздражать, — наверное, только то, что он уделяет нам свое время, не получая от этого ни малейшего удовольствия.

Пани Стефания приоткрыла дверь и вошла первой. В нос ударил запах пыли и сырости. Мы прошли по темному коридору в комнату с огромным письменным столом, на который падал яркий свет из окна. У одной стены была изразцовая печь, у другой — массивный шкаф.

— Давно я здесь не была, — сказала она и села на старый стул, стоявший у письменного стола. — Кажется, эта мебель помнит все семейные секреты. А было их много.

Она встала и прикоснулась к холодной кафельной печи.

— Пани Стефча, вы в порядке? — спросила я.

— В порядке. Именно так человек чувствует себя, когда возвращается туда, где он должен быть.

— А почему вы должны быть здесь?

— Почему? Когда-нибудь я тебе расскажу. Это мой дом.

— Ваш дом? — Теперь плохо стало мне. — Как это ваш дом? С каких это пор?

— Должен быть, по идее, со стародавних пор. А на самом деле… — Она взглянула на часы. — Вот уж два часа, как он мой.

— Ничего не понимаю!

— Мужчина, с которым я сегодня встретилась, подарил мне этот дом.

— Подарил дом? Почему?

— У него были свои причины, — коротко отрезала она. — В двух словах не расскажешь. Пожалуй, и жизни не хватит, чтобы рассказать. Моей-то уж точно.

Мы прошли дальше внутрь дома. Деревянный пол сильно скрипел под ногами. И никаких других звуков. В следующей комнате была, по-видимому, спальня. Там стояла большая кровать, с другой стороны двери был камин, а у противоположной стены комод. Следующая комната была абсолютно пуста. В помещении, которое, скорее всего, было кухней, стоял буфет без стекол. В центре самой большой комнаты — большой круглый стол, а вокруг него стулья. Стены оклеены обоями под побелку. Местами из-под краски виднелись обои, помнившие, наверное, времена первых хозяев. Пани Стефания покачала головой:

— Сколько же тут всего предстоит сделать… Сегодня я не полезу наверх, на чердак, слишком много эмоций.

Всю дорогу до Гданьска она молчала. Я не спрашивала ее ни о чем. Наверное, она не хотела рассказывать о своих семейных секретах при Мареке. Я понимала это, но думала, что у меня еще очень много времени, чтобы познакомиться с этой историей.

* * *

Сегодня я знаю, почему пани Стефания приняла этот дар. Правда, знаю не от нее. Она не успела рассказать мне свою историю, хотя не раз пыталась сделать это. То у меня не было времени, то она чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы начать этот разговор. А может быть, меня слишком сильно поразила любовь — или, вернее, увлечение. Я была очень рада, что моя пожилая подруга не стала свидетелем того, что произошло потом — а впрочем, наверное, стала, наблюдая за всем сверху, оттуда.

6

Пани Стефания умерла слишком быстро. Это случилось в одно декабрьское утро. Точнее, сразу после Рождества. Она настояла на том, чтобы пойти на всенощную.

— Почему ты мне не разрешаешь? — спросила она. — Почем тебе знать, может, это моя последняя всенощная? Тебе что, жалко?

— Пани Стефания, на дворе мороз; вон — на термометр взгляните. А вы хотите на всенощную отправиться!

Пани Стефания провела рождественский вечер в моей семье, и я только что проводила ее домой.

— Не хочешь — не иди. — Она пожала плечами. — Я к вере никого насильно не призываю.

— Да при чем здесь вера, когда на дворе такой мороз!

— Ладно, ты права. Вера ни при чем, просто я хочу попеть колядки.

— Колядки мы можем попеть и здесь. — Я села за пианино и заиграла «Тихую ночь».

— Дорогая ты моя, «Тихая ночь» — прекрасная песня, но мне хочется, чтобы рядом со мной какой-нибудь бас во всю мощь гремел «Прибежали в Вифлеем пастухи» ^[4].

Я рассмеялась.

— Ну, пани Стефча, аргумент так аргумент — такой ничем не перешибешь…

Я вытащила из шкафа теплый свитер, велела ей надеть (несмотря на то, что она противилась) термобелье под юбку, и мы пошли в костел. Шел снег и было очень холодно. У пани Стефании на морозе раскраснелись щеки, она, как всегда, улыбалась, хотя трудно было это увидеть — так сильно она была замотана толстым шарфом, который я подарила ей на Рождество.

— А тебе, дитя, не холодно? — спросила она.

— Нет, все в порядке. Вы всегда заботитесь о других. Может, пришло время и о себе немножко позаботиться?

— Наверное, ты права. Уже в ближайшее время, — улыбнулась она загадочно.

— Пани Стефча, что вы задумали?

— Может, мне вернуться к своему старью? — задумчиво произнесла она. — Думаю, каждому под старость лет хочется вернуться к своим корням.

— В смысле? — встревожилась я.

— То есть поехать в Руду, — спокойно сказала она.

— Пани Стефча! Как это в Руду?!

— Дом уже отремонтирован. Ну, пусть не совсем. Но санузел уже готов, а это самое главное.

— Пани Стефания! Вы же… Вы не можете поехать! В последнее время вы не очень хорошо себя чувствовали!

— Дорогая моя. Мне уже столько лет, что лучше точно не станет, — улыбнулась она. — А там ты всегда будешь моей гостьей. Что касается моей квартиры, то, в конце концов, кому я ее отдам, как не тебе? Ведь ты для меня самый главный человек. Я уже говорила с нотариусом — все улажено.

Мне не понравились ее слова. С одной стороны, я чувствовала в ее голосе надежду на лучшее завтра, а с другой — видела, как она защищает себя от будущих неопределенностей. Пани Стефания хотела быть готовой к Тому Дню, когда Ангел Смерти осенит ее своими крылами. Вот только я совершенно не была к этому готова.

Я помню довольное выражение ее лица, когда стоявший рядом с ней бородатый молодой человек прогремел: «Прибежали в Вифлеем пастухи…»

Когда мы возвращались, она взяла меня под руку.

— Вот теперь я довольна, — сказала она.

— Пением?

— Да, этот молодой человек прекрасно спел. — Она улыбнулась. — Ради таких моментов стоит жить. Может, переночуешь у меня, дорогая? Зачем тебе возвращаться ночью домой?

— Нет, пани Стефания. Завтра утром у нас гости, послезавтра я встречаюсь с Мареком.

— А разве не завтра ты встречаешься с ним?

— Нет, завтра он едет к родителям.

— А разве вы не вместе едете? — ее удивлению не было предела.

— Нет, — коротко сказала я.

— Люблю тебя, дитя мое, — только и сказала она. — Возвращайся с Богом, береги себя.

Я проводила ее до самой двери и побежала домой в эту звездную зимнюю ночь.

* * *

На следующий день я позвонила ей. Она сказала, что чувствует себя, может быть, и не так плохо, но предпочтет остаться в постели.

— Может, что-то нужно?

— Дорогая, у меня всё есть. Ты мне столько всего принесла — кто все это будет есть?

— Пожалуйста, ни в чем себя не стесняйте, кушайте. Послезавтра приду и проверю, что осталось, а в случае чего помогу, — рассмеялась я.

Когда я появилась в доме-волне на второй день Рождества, пани Стефания все еще чувствовала недомогание — жаловалась на боль в суставах. Я была уверена, что она подхватила грипп или простыла во время нашей рождественской прогулки. Я злилась, что дала себя уговорить.

— Я вызову врача, — сказала я. — А лучше попрошу маму, она вас осмотрит.

— Да будет тебе, не утруждай себя и маму не дергай. Мне просто нужно отлежаться.

* * *

Мама осмотрела ее слишком поздно. По крайней мере, так я думала сначала — и до конца не могла простить себе, что не настояла на осмотре раньше. Я думала, что пани Стефания непотопляема. Это я всегда прибегала плакаться ей в жилетку, а она всегда была крепкой, как скала, стойкой.

Всегда. Но не на этот раз.

Я помню серьезное лицо моей мамы и диагноз. Диагноз, который я сначала не поняла. Должно быть, это было давнее заболевание, а наша вечерняя прогулка в канун Рождества усугубила это состояние. Я долго думала, что да. Ведь это было в моих силах — поддержать ее, защитить. Если бы только знать раньше.

Пани Стефанию отвезли в больницу. Я часто спрашивала себя, правильно ли мы поступили. Может быть, умирая дома, она была бы более счастлива? Она умерла на больничной койке, под утро. Я ждала ее у нее в доме. Когда на рассвете зазвонил телефон, я уже знала, что не дождусь ее здесь, что никогда больше она не скажет мне: «Люблю тебя, детка», никогда не увижу эти невероятной синевы глаза, смеющиеся за золотой оправой очков, никогда не услышу от нее: «Ты справишься, дорогая, у тебя все получится».

Я не хотела поднимать трубку.

Я не хотела получать подтверждение неприятной мне истины.

Я предпочитала оставаться в неведении и мечтать, что она позвонит и я услышу ее голос: «Малыш, купи еще этот золотистый крученый шелк, у меня он только что закончился, и еще какое-нибудь хорошенькое пирожнице, а то так замоталась, что ничего не успела испечь».

Увы. Звонила мама и бесстрастным голосом сообщила мне, что пани Стефании не стало.

У меня не было сил плакать.

Я чувствовала, как мир внезапно остановился, а я как будто вообще потеряла способность двигаться. Через какое-то время я начала механически, как робот, выполнять все, что положено. Если бы кто-нибудь спросил меня про дни с момента ее смерти до похорон, я не смогла бы ответить, что делала, о чем думала, где находилась. У меня было ощущение, что я пребываю в небытии; при этом я постоянно была занята делами — так занята, что даже поплакать спокойно не могла.

* * *

Я совершенно не понимала, почему так внезапно, почему так рано. В тот вечер я плакала, уткнувшись маме в плечо.

— Как же это несправедливо — умереть от гриппа или какой другой простуды!

— Зося, — тихо сказала мама. — Простуда или грипп — все это неприятно, но не в них дело. Она была серьезно больна.

— Больна? Чем больна? Она фонтанировала здоровьем, оптимизмом! Я бы точно знала, если бы она была больна!

— Она просила не говорить тебе, — вздохнула мама. — Она не хотела тебя волновать.

Я смотрела на маму так, словно та говорила со мной на неизвестном мне языке. Я ничего не понимала.

— Как это была больна? Чем? — спросила я.

— Множественная миелома.

Два слова. Информация, которая поразила меня как гром среди ясного неба.

— Я должна была это знать, — помотала я головой.

— Я тоже так думаю, дорогая, — обняла меня мама. — Однако пани Стефания была тверда в своем решении.

Я закрыла лицо ладонями.

— И давно ты это знаешь?

— Совсем недавно. Причем узнала случайно. Она проходила обследование. У нас в больнице.

— Когда?

— Когда ты ездила на свадьбу в Быдгощ, — сказала она. — Сначала были обычные базовые анализы. Они мне не понравились, и тогда я направила ее к специалистам.

— Ты понимаешь, если бы я знала, то успела бы попрощаться с ней.

— Да, но это ваше совместное время не было бы для нее таким радостным. А так она умерла счастливой.

* * *

На следующий день я пошла на квартиру пани Стефании. Позвонила по привычке нашим условным звонком — три коротких и один длинный.

Тишина.

Никто не открыл дверь. Я не услышала шарканья ее стоптанных тапочек и не увидела ее улыбчивых глаз.

Я достала из сумочки ключи и открыла дверь, а открыв, почувствовала себя очень странно, как незваный гость. У меня всегда были ключи от ее квартиры, но никогда раньше мне не случалось пользоваться ими. Она всегда стояла на пороге и всегда приветливо встречала меня.

В ее квартире привычно пахло ванилью и шоколадом. На столике стояла тарелка с шоколадным печеньем. Я невольно улыбнулась. Рядом с пустой чашкой лежали письмо и конверт. На нем ручка. Может, мне и не стоило читать это письмо, но я села в кресло и взяла его в руки.

Какой красивый почерк был у пани Стефании! Теперь такой встречается нечасто. Тогда еще я не знала, кому было адресовано это письмо, но, видимо, это был очень важный для пани Стефании человек. Теперь я знаю, кто был ее адресатом. Для меня этот человек тоже стал очень важным.

Дорогой, видать, не суждено нам быть вместе. Еще не сейчас. Я не могу приехать в начале года, потому что мороз страшный, а я так не люблю холод!

От него у меня кости ломит, а еще иммунитет у меня очень слабый. Я в последнее время чувствую себя неважно. Не хочу беспокоить ни тебя, ни Зосю, но, видимо, придется лечь в больницу и пройти основательное обследование. Тогда я буду знать, что делать дальше. Я уже предварительно поговорила с Зосиной мамой, как ты знаешь, она врач, у нее есть связи, и она наверняка мне поможет.

Сил совсем нет. Неужели человек в моем возрасте всегда так себя чувствует? Ведь это несправедливо. Не могу поверить, что Бог так все управил. Когда у нас много энергии, то нет разума, который подсказывал бы нам, куда направить эту энергию. Когда мы уже старики и разум при нас, совершенно не старческий, нам не хватает силы. Что это может значить? А то, что мы должны направлять энергию молодых в нужное русло. Беспокоюсь за Зосю. Она, мне кажется, использует свою замечательную энергию совершенно неправильным образом.

Хочется стать моложе и научиться справляться с этими чудесными современными штучками. Я бы тогда написала это письмо на Зосином компьютере, и оно было бы у тебя уже через несколько секунд. Представляешь? Я смеюсь, потому что и тебе тогда тоже пришлось бы научиться, как получать такие письма. Так что, может быть, остановимся на традиционной переписке. Не мог бы ты купить себе мобильный телефон? А то очень трудно с тобой связаться. Знаешь, иногда нужен быстрый контакт. Сначала я тоже была против, но Зося меня переубедила. Так что, пожалуйста, купи себе телефон.

Стефания

На конверте даже имени не было. Из письма я сделала вывод, что она писала его еще до того, как узнала о заболевании. Или, может быть, не хотела волновать адресата? Не знаю. Она не успела отправить свое сообщение. Нет, я знала, куда собиралась ехать пани Стефания в начале нового года. Она что-то говорила о Руде Пабьяницкой, но ничего не сказала о человеке, который должен был ждать ее там. Ну да, видимо, эта загадка так и останется неразгаданной. Только какое это могло иметь теперь значение? Ведь главное было то, что мне больше не было суждено ее увидать. И как только я поняла это, разрыдалась.

7

После смерти пани Стефании я долго приходила в себя. Я вспомнила, что квартира вроде как была отписана мне. Мы как-то говорили об этом. Так оно и случилось. Я нашла написанное от руки завещание, заверенное нотариусом, в котором пани Стефания указала, что я — наследница всего ее состояния: квартиры на десятом этаже, дома в Руде Пабьяницкой, всех сбережений. Я не могла в это поверить.

— Ты теперь богачка! — улыбнулся Марек.

— Я бы предпочла не быть богатой, лишь бы она жила, — пожала я плечами.

Мы сидели с Мареком в доме пани Стефании в новогодний вечер. Я в легинсах и простой тунике, он в фирменных синих джинсах и белоснежной рубашке. Полдня он уговаривал меня, чтобы мы наконец вышли из дома. Я знаю, он делал это из лучших побуждений, чтобы я смогла расслабиться. Но трудно расслабиться, когда ты только что вернулась с похорон своей подруги, попечительницы, названой бабушки и самого главного для тебя человека в мире. Это ничего, что подруга старше в несколько раз. Все равно она была для меня самой главной.

— Марек, я не пойду ни на какую вечеринку, — сказала я в очередной раз в тот вечер.

— Я понимаю тебя. Ну а мне-то что делать? Все-таки Новый год… Ты не возражаешь, если я схожу? Один?

Я согласно кивнула. Мне тогда действительно все было безразлично. Теперь мне кажется, что это неправильно, когда мужчина, в котором я должна чувствовать опору, просто бросает меня в трудный момент и уходит на танцы. У него это легко получалось. Что поделаешь, если он всегда считал, что пани Стефания стоит на пути нашего счастья. Ну, стояла… Значит, так судьба ее поставила… А зачем? Поди спроси судьбу. Ответит, но не сразу. Для этого нужно набраться терпения и жить. Просто жить…

Марек пытался поговорить со мной о том, что я собираюсь делать с наследством:

— Я проверил в Интернете. За такую виллу можно прилично взять, — сказал он.

— Марек, я пока об этом не думала.

— А ты подумай. Сантименты сантиментами, а к любому делу надо подходить практично: дом рушится — не сегодня завтра развалится, жить ты в нем все равно не будешь.

— Пани Стефания ремонтировала этот дом.

— Да что она могла там ремонтировать, она туда даже не ездила. Как бы она за всем этим уследила?

— Кто-то, видно, ремонтировал.

— Тогда надо съездить посмотреть, — сказал он.

— Ты что, согласен поехать туда со мной? — спросила я.

— Да, конечно! — ответил он без колебаний. — У тебя было столько переживаний, всего такого… Уик-энд — это то, что тебе сейчас надо.

Я прижалась к нему. Очень удивилась, что он сам предложил поехать. Но в тот момент я то ли забыла, то ли еще не знала, что у Марека во всем, за что бы он ни брался, был какой-то интерес.

Так было и на этот раз, однако я, все еще очень влюбленная в него, этого не замечала.

* * *

— Мы проведем чудесные выходные, — сказал он несколько дней спустя. — Я забронировал апартаменты на Княжьей Мельнице. Просторные лофты на старой фабрике. Тебе должно понравиться. Кроме того, мы посмотрим, походим по тем тропинкам, по которым ходили предки пани Стефании. Или ее друзья. Окунемся на мгновение в другие времена.

У меня было ощущение, что я разговариваю с принцем из сказки. Немного незнакомым, но таким, какого хочет встретить любая девушка.

* * *

Эти выходные, а вернее поездка, оказались полной неожиданностью. В Лодзь мы приехали в пятницу, ближе к вечеру. На втором этаже прекрасно отремонтированного старого фабричного здания нас уже поджидали апартаменты. Марек заранее всё продумал. На столе стояли бокалы, шампанское, ваза с букетом роз. Естественным продолжением этих чудес было бы такое: он достает кольцо и просит моей руки. Во всяком случае, я ждала этого момента и, конечно, сказала бы «да». Но такого продолжения не последовало. Может, оно и к лучшему? Может, если бы у меня было на пальце обручальное кольцо, я потом пережила бы все еще хуже? К счастью, Марек ничего такого тогда не сделал. Я не то чтобы сильно обиделась, но легкое разочарование испытала, хотя на что тут можно рассчитывать — сюрприз он и есть сюрприз.

Мне было двадцать пять, я закончила вуз, работала в бюро у Марека, вела архитектурную документацию. К тому же я только что унаследовала квартиру и дом. Это был момент, когда следовало хорошенько обдумать, как строить дальше свою жизнь. Переехать ли для начала в квартиру пани Стефании или уже думать о совместном будущем с человеком, которого я любила?

Когда я думаю о том, почему я была так влюблена в Марека, я вспоминаю эти выходные в Лодзи. Там он снова был таким, каким я его любила. Обаятельный, вежливый, романтичный и ласковый. Это было замечательное время, далекое от всех проблем.

Субботнее утро мы начали с осмотра города. Княжья Мельница, Кошачья Тропа, прогулялись по Пётрковской. Закрыв глаза, я представила движение и шум, который царил на этих улицах сто лет назад. К полудню мы пошли к «Белой фабрике», где провели много времени, потому что Мареку обязательно надо было ознакомиться с работой всех механизмов, начиная с паровой машины и заканчивая ткацкими станками, которые там можно было увидеть в действии. Я ограничилась изучением старых фотографий и документов.

Очень интересно знать, о чем на самом деле думали те люди в момент, когда садились перед фотоаппаратом. Усатые мужчины, молодые работницы, в сущности девушки, которые, будь они нашими современницами, если о чем и думали бы, то не о работе, а скорее о том, что надеть на свидание или успеют ли они выучить слова к очередному зачету по английскому.

Да, времена изменились, люди тоже. Но неужели у тех молодых девушек совсем не было таких же забот, как у нынешних? Не было желания найти свое счастье?

Каждая из них после тяжелой смены на фабрике возвращалась домой, по кому-то скучала, кого-то любила. У каждой была своя жизнь. А момент, запечатленный на снимке, ничего не говорил об их повседневных заботах. Глаза, смотрящие прямо в объектив, часто без выражения, не давали шанса угадать, что происходило в их сердцах. Но я уверена, что каждая из них хотела любить и быть любимой. Это неизменно с сотворения мира.

Вот и я тоже больше всего на свете хотела любви. С детских лет я была убеждена, что жизнь в одиночестве не имеет смысла. Тем не менее по своему характеру я была одиночкой. Мне было непросто завязывать дружеские отношения. Я предпочитала иногда уединиться, заняться рисованием, вязать крючком или на спицах. Иногда мы могли долго просидеть так вдвоем с пани Стефанией. Могли просто молчать дуэтом. Нам нравилось проводить время вместе.

Марек не был любителем ленивых вечеров. Он стремился действовать, ему нужны были жизненные стимулы. В основном все время он проводил в движении. Мне же иногда хотелось молча полюбоваться жизнью. Он не любил тишину. Иногда мне казалось, что постоянный шум ему нужен для того, чтобы заглушить свои мысли. Он даже засыпал под включенный телевизор или радио. Когда я их выключала среди ночи, он всегда говорил: «Я не сплю».

У него была какая-то потребность ощущать себя центром событий, быть в центре города, центре внимания, центре жизни. Он жил на сто процентов, отрывался на сто процентов, работал на сто процентов. Он не ждал сложа руки, что ему принесет судьба. Он тянул эту немилосердную судьбу за собой. Очень быстро принимал решения, иногда слишком быстро. И случалось, не совсем честно. Об этом я узнала только позже. Я не думаю, что он делал это намеренно, — но из-за простого желания черпать из жизни полными горстями он просто запутался.

* * *

В Руду Пабьяницкую мы поехали на следующий день. Белый снег прикрыл все недостатки местности, а припорошенные белым пухом деревья были прекрасны. Мой новый старый дом под первым выпавшим снегом выглядел так, будто я смотрела на него сквозь кружевную занавеску.

Марек притормозил перед домом. Я быстро открыла дверь и выскочила из машины.

— Мой дом, — тихо сказала я. Я вообще-то не очень сентиментальная, но на этот раз у меня к глазам подступили слезы. — Надо же, мой дом. Не верю.

— Твой, твой, успокойся, — сказал Марек.

— Не могу в это поверить, — мотала я головой.

С одной стороны, меня переполняла радость и ожидание неизвестной красоты. А с другой — я жалела, что не смогла приехать сюда с пани Стефанией.

— У меня совесть нечиста, что я радуюсь, — сказала я тихо. — Я не должна радоваться. Этот дом мой только потому, что ее больше нет среди нас. Хотя, наверное, она хотела бы видеть меня счастливой.

На этот раз Марек вошел со мной внутрь и внимательно все осмотрел. Ну вот, теперь он мог убедиться, что в доме был ремонт. Стены покрашены, на кухне новый кафель. К счастью, камин и изразцовая печь остались в целости и сохранности.

— Еще тысяч двадцать придется здесь вложить. Если не больше, — оценил он.

— Я вложу.

— Может, не стоит? — засомневался он.

— Почему не стоит? — удивилась я.

— Может, лучше продать его таким, какой он есть? — Он открыл шкаф под раковиной и осмотрел установку.

— Но я не хочу продавать его! — крикнула я.

— Как это не хочешь? — удивился он. — А чего же ты тогда хочешь?

— Не знаю, я об этом еще не думала, — помотала я головой. — Но я не могу его продать!

— Почему не можешь? — Марек совсем не понимал меня.

— Потому что это место было для нее важно, — сказала я просто.

— Это сентиментальность. Что ж, бывает. Мне всегда казалось, что ты не такая сентиментальная.

Он испортил мне настроение.

— Да ладно, Зося, не злись. Жизнь — она ведь разная бывает, и с домом и без дома. Просто я прошу тебя подумать, что для тебя лучше.

— Представляешь, пани Стефания всегда говорила мне: «Умножая имущество свое, ты умножаешь заботы свои». Кажется, я только сейчас понимаю, что она имела в виду… Может, сдать его в аренду? Или переехать сюда жить? — Я дерзко взглянула на Марека.

— Сюда? Жить? А как же работа?

— Работа не волк, в лес не убежит.

— Да черт с ним, с этим волком… Я тебя о другом спрашиваю — ты чего, на самом, что ли, деле думаешь перебраться сюда? Ведь это очень непрактично.

— А ты бы скучал?

— Ну а как же, ты еще спрашиваешь. Конечно, скучал бы.

Я прижалась к нему, он поцеловал меня. Вдруг скрипнула дверь.

— Стефания, ты здесь? — раздался мужской голос.

Я вскочила с дивана. На пороге стоял пожилой господин и всматривался в темноту комнаты.

— Я не Стефания, я Зося, — протянула я мужчине руку. — Зофья Краснопольская.

— Анджей Репекк. — Он крепко пожал мою руку и улыбнулся. — Вот, значит, какая ты, Зося. Стефания много о тебе рассказывала. Она не приехала сейчас?

Я словно окаменела.

— Нет… Пани Стефания… Пани Стефании больше нет в живых…

— Как это? Что значит «Стефании нет в живых»? — Он взглянул на меня, на Марека. — Моя Стефания? Нет в живых? Ведь все было так замечательно. Мы же собирались строиться вместе.

Он вдруг схватился за сердце, облокотившись о стену. Через некоторое время он сполз на стул и спрятал лицо в ладонях. Все время он держался за сердце и пытался сделать глоток воздуха.

— Стефания… Боже. Поздно. Все слишком поздно. — Он качал головой. — Иногда жизнь дает нам шанс, но мы слишком поздно его замечаем. Иногда мы можем прикоснуться к своей мечте, но почему-то откладываем этот момент. Откладываем его на потом, на часок, на месяц. На тот срок, к которому мы будем для своей мечты прекрасно подготовлены. А иногда нужно жить моментом, ловить миг удачи. Неважно, что сейчас мы не во фраке и не в бальном платье, второй раз жизнь может не дать нам шанса. А наша мечта, которая была в пределах досягаемости, может улететь словно бабочка. Поздно. — Он встал со стула. — Когда-нибудь я загляну к тебе. Поговорим. Я живу в нескольких домах отсюда. Приходи как-нибудь навестить старика. А теперь мне нужно побыть одному.

Он пошел к двери. Сейчас он казался гораздо старше, чем еще несколько минут назад, когда только заглянул в дом: при вести о смерти пани Стефании этот человек за несколько коротких мгновений постарел на много лет.

— Думаю, это ему она писала письма, — тихо сказала я.

— Письма?

Ах да, я ведь ничего не говорила Мареку о письмах.

— Я нашла одно очень даже романтическое письмо пани Стефании к кому-то. Ни адреса, ни имени. Я прочла его и спрятала в ее бумагах. Думаю, ее адресатом был этот Анджей.

— Любовное письмо? — Марек удивился. — В таком возрасте?

— А ты думаешь, у молодых монополия на любовь? Я уверена, что в любом возрасте можно любить. Неважно, тридцать тебе лет или семьдесят. И всегда одно и то же.

Я была уверена в этом, потому что человеку всегда хочется любить и быть любимым. Не имеет значения, сколько тебе лет, — двадцать пять, семьдесят, восемьдесят, и неважно, в какое время ты живешь, — наш ты современник или смотришь на мир, как та молодая девушка со старой фотографии, висящей на стене внутри «Белой фабрики» Людвига Гейера.

* * *

Сразу после нашей поездки в Лодзь я решила переехать в квартиру, доставшуюся мне от пани Стефании. На сей раз я попросила отца перевезти секретер. Не хотела еще раз просить Марека. Наверняка он не сдержался бы и выдал тираду о том, что однажды он возил этот хлам в совершенно противоположном направлении. Как он не понимает, что эта вещь всегда должна быть рядом со мной! Я с сожалением покидала комнату, в которой прошло мое детство, прошла юность — вся моя жизнь. Но все правильно: мне пора жить самостоятельно.

— Марек переезжает к тебе? — только об одном спросила мама.

— Нет. Я ничего об этом не знаю, — сказала я, не глядя в ее сторону.

— Вы что, поссорились?

— Нет, мама. Все в порядке. Почему ты так думаешь?

— Нет, ничего, — покачала она головой. — Просто мне показалось, что в последнее время вы видитесь реже.

— Нет, мама. Все в порядке. Может быть, немного больше работы. Марек постоянно выигрывает тендеры, один за другим, продолжают появляться новые люди в офисе. Работы вагон.

— Это хорошо, — улыбнулась она. — А тебе не будет там слишком одиноко?

— Мама, ты же знаешь, мне нравится быть одной.

— Да. Ты как и я. Но это очень хорошо. Это значит, что ты любишь себя. Если бы ты себя не любила, ты не хотела бы проводить все время в одиночестве.

Действительно. Хотя и не очень этого хотела, я все больше и больше становилась похожа на свою маму. Мама тоже часто производила впечатление растерянной, нерешительной, но всегда добивалась поставленных перед собой целей. Я бы, наверное, тоже достигла своих целей, если бы они у меня тогда были. Пока что единственный план состоял в том, чтобы переехать в квартиру пани Стефании и получить индивидуальную лицензию архитектора. И первое, и второе было вполне достижимым.

8

В квартиру на десятом этаже я переехала в марте. Одна. Марек не захотел жить в доме-волне.

— Да ты что, это ж почти крыша мира! Разве что предложишь мне что-то совсем крутое? — спросила я несколько провокационно.

Конечно, я имела в виду его двухкомнатную квартиру в новом доме на Оливе. Увидев эту жизненную «вилку», он дал задний ход:

— Хотя… ты права… Или ты будешь киснуть со старичьем, или будешь жить здесь.

Мне не нравилось, когда он называл так моих родителей. И они, и пани Стефания учили меня уважать пожилых.

— Ну, вот видишь. Так что не пытайся любой ценой очернить в моих глазах эту квартиру. Скоро она будет такой, как я захочу. Если только я не перееду к тебе, — закинула я еще раз удочку.

— Ко мне?

Мне показалось, что в его глазах я увидела страх.

— А что, разве у меня есть кто-то другой, к кому я могу переехать?

— Ну, нет…

— Тогда что тебя так удивило?

— Что, что… Потому что я… Просто мы никогда не говорили об этом.

— Расслабься, я пошутила, — тихо сказала я.

Пожалуй, это был единственный способ сохранить лицо. Я ни в коем случае не хотела его ни к чему принуждать или навязывать ему свое мнение. Однако мне стало немного грустно. Для Марека все было здесь и сейчас. Никаких общих планов на будущее. В данный момент мы шли по одному пути, но, видимо, он не был уверен, какое слово судьба скажет через минуту.

Мы больше не возвращались к этой теме. А у меня сложилось впечатление, что Марек даже вздохнул с облегчением. Мы встречались в основном только у меня. И в большинстве случаев тогда, когда этого хотел он. В офисе мы почти не виделись. Фирма процветала, дела шли в гору, у него была масса мелких заказов и несколько крупных, он снял помещение в небольшом офисном здании, но чаще всего работал дома в одиночку. Сейчас я думаю, что какая-то странная была наша любовь, а может, и не любовь вовсе. Тогда я точно не знала, что такое любовь. Да и откуда мне было знать? Любовь в исполнении моих родителей заключалась в том, что, сидя с двух противоположных концов за столом, заваленным бумагами, они разговаривали друг с другом вполголоса. Она, любовь эта, состояла в том, что они по очереди подливали друг другу кофе. Пили только кофе по-турецки, из таких старых стаканчиков, которые помнили еще времена ПНР. Чтобы не обжечь руки, они поместили эти стаканчики в вязаные подстаканники. Те самые, что я связала им, когда мне было пятнадцать лет. Несомненно, эта их любовь была больше нашей, имевшей место раз в неделю на старом диване пани Стефании.

* * *

Все лето я только и делала, что работала. В Руду Пабьяницкую мне удалось съездить всего один раз. Я хотела найти человека, который приходил в мой дом, когда мы с Мареком заезжали сюда зимой, хотела поговорить с ним. Я взяла машину у отца и выехала очень рано, чтобы не оставаться на ночь. Марек на этот раз не поехал. Слишком устал на работе.

— Съезжу одна, ты отдохни, — сказала я. — Ты слишком много работаешь.

Действительно, он очень уставал. Даже в те редкие дни, когда он оставался у меня на ночь, он засыпал сразу, как только его ухо касалось подушки. Я не упрекала его и не совсем была в курсе, какие у него заказы, потому что некоторое время назад он сказал мне, что непрактично держать дипломированного архитектора на должности секретарши и нанял для этого Патрицию. Она была совершенством буквально во всех отношениях. Но это только потом выяснилось, что буквально во всех.

В Руду я приехала в прекрасный апрельский день, когда в моем саду зацвели нарциссы. Больше всего мне нравились белоснежные, с желтой серединкой. Таких было больше всего. Никто, кажется, не сажал их специально прошлой осенью, должно быть, остались от прежних обитателей.

Вид цветов радовал глаз. Мне даже показалось, что состояние виллы получше, чем когда я видела ее в последний раз. Я вошла внутрь. К сожалению, ничего не изменилось. А что могло измениться? Само собой ничего не сделается, под лежачий камень, как говорится… И тем не менее я решила, что сейчас не время для уборки. Потому что на этот раз я приехала не за этим.

Я покинула виллу и пошла вверх по дороге вдоль леса. Через некоторое время я увидела небольшой домик, а перед ним на маленькой деревянной скамейке сидел тот самый мужчина, которого я видела зимой. Рядом чинно вышагивали две курицы и клевали то, что он им бросал.

— Доброе утро, пан Анджей! — крикнула я издалека.

Мужчина поднялся со скамьи. Какое-то время пытался вспомнить, кто я, а когда понял, то улыбнулся.

— А, панна Зофья! От Стефании! — Было видно, что он обрадовался.

— Да, это я. Вы узнали меня!

— Как же вас не узнать! Соседку мою!

— Да уж больно дальняя соседка получается, — улыбнулась я и села рядом с ним. — Понимаете, пан Анджей, у меня угрызения совести.

— Чего бы вдруг? Зачем совесть дразнить?

— Я в тот раз не зашла к вам, не рассказала кое-что важное, а у меня есть что-то такое, что по праву должно принадлежать вам.

Пан Анджей удивленно поднял брови.

— Мне? Но мне больше ничего не принадлежит, кроме этого маленького домика и нескольких курочек, с которыми я вполне сдружился.

Я достала из кармана сложенное письмо.

— Вы ведь переписывались с пани Стефанией? — спросила я. По тому, как он смотрел на кремовый лист бумаги, я могла предвидеть ответ. Я протянула ему письмо. — Пожалуйста. Это вам.

Некоторое время он держал его в натруженной руке, после чего развернул листок, прищурился, потом достал очки из кармана рубашки, надел их и начал читать. По его щекам потекли слезы.

— Иногда в жизни так бывает, что только после смерти ты можешь связать свою судьбу с кем хочешь. Я верю, однако, что это произошло с какой-то целью. С какой конкретно — пока не знаю. Но я действительно надеюсь, что такое случается ради чего-то.

Я положила руку на его ладонь.

— Я любил ее. Как я ее любил. Но только совсем недавно я узнал, что у меня было право любить ее. Не как сестру, а как женщину. Мы слишком долго прособирались. В определенном возрасте нужно резко сократить все ухаживания. Потому что нет времени, нет времени… — Он задумался и посмотрел на дорогу. Как раз пробегал какой-то мужчина с большой собакой. — Добрый день…

— Добрый, добрый, пан Анджей! — крикнул тот. — Что-нибудь нужно?

— Да нет, вот только маленькие беленькие у меня кончаются! Но на сегодня еще хватит!

— Сделаем! — сказал мужчина, махнув рукой, и побежал дальше.

— Вот видишь, деточка. Теперь мне только таблетки остались. И эти курочки, которых я даже не могу съесть.

— Почему?

— Не стану же я варить суп из друзей. — Он пожал плечами и сыпанул горсть зерен на траву. — Когда-нибудь и они умрут от старости. Как люди. Одна уже умерла. Бальбина. Наверное, им грустно без подружки. Хотя, говорят, две бабы ладят всегда лучше, чем три. Может, и с курами тоже так. У каждой свой характер, свои вкусы и привычки. И что потом со мной будет, когда я тот бульон сяду есть и буду знать, что это Мальвина? Нет, не смогу. Предпочитаю купить мясо в супермаркете. Но такое мясо, которое совсем не похоже на курицу.

* * *

Я проговорила тогда с паном Анджеем примерно час, попросила его присмотреть за моим домом и пообещала, что в ближайшее время его точно не продам, а если и продам, то он будет первый, кто узнает об этом. Пришлось возвращаться в Гданьск, хотя желания возвращаться у меня не было никакого.

— Так красиво цветут цветы. Жаль их оставлять, — улыбнулась я.

— Красиво, правда? — сказал пан Анджей. — А кто посадил? Анджей посадил. У Анджея легкая рука.

Я поняла, что он говорит о себе.

— Осенью?

— Да. Я хотел, чтобы у Стефании весной было красиво. Она так любила весенние цветы.

— Она наверняка все видит оттуда, сверху, и радуется, — сказала я.

— Ты так думаешь, дитя мое? — покачал он головой. — А вот я думаю, что если бы Он существовал — Он бы по-другому устроил этот мир. Не допустил бы многого. Мог бы иногда и иссушить руку человека, прежде чем тот бед каких натворит. Я не верю, что Он существует. Стефания — та верила. Мы часто ссорились из-за этого. Хотя сейчас я бы предпочел, чтобы Он существовал. Да и вообще — чтобы что-нибудь существовало после этой жизни, по крайней мере, была бы надежда, что мы с ней еще увидимся. И что еще несколько писем друг другу напишем.

Я попрощалась с паном Анджеем и пошла к дому.

— Зося! — крикнул он вдогонку. — И все же я уверен, что Его нет!

Я остановилась.

— Мои предки очень много чего натворили за свою жизнь. Мне придется отмаливать их грехи. А меня вот встретило счастье. Она полюбила меня. Если бы Он существовал, Он, конечно, не запланировал бы для меня такой награды. Разве что Он это все так специально управил. — Анджей посмотрел на курицу. — Когда у меня не было кур, мне было даже хорошо. А теперь они у меня есть. Если бы кто вдруг забрал их у меня, я бы почувствовал себя очень одиноко.

Кажется, что-то в этом было. Не лучше ли иметь любовь и внезапно потерять ее, чем никогда в жизни не познать настоящего чувства?

Я думала об этом всю дорогу, пока ехала домой.

* * *

В то лето мы с Мареком никуда не поехали. Я училась и работала. Мне хотелось в декабре сдать экзамен и получить свою лицензию. Конечно, я его сдала.

— И что теперь? — спросила я Марека, когда мы лежали в постели и отмечали мой успех.

— Теперь я буду называть тебя пани архитектор, — улыбнулся он.

— Как это мило с вашей стороны, пан архитектор.

— Я сделаю тебе печать, — торжественно объявил он.

— Это самое главное, — я сделала очень серьезное лицо.

— Самое, — подтвердил он.

— А на что я буду ставить ее? — спросила я.

— На все, — сказал он, медленно раздевая меня. — Поздравляю, малышка. Я горжусь тобой, точно так же, как и тогда, когда ты бежала от меня на море, — и поцеловал меня в шею.

Марек никогда не говорил, что он гордится кем-то, и никогда никого не хвалил. Он был таким руководителем, который стремился все проверить лично и поставить последнюю точку даже на самом малозначимом документе, выходящем из фирмы. Работать с ним было нелегко. И, наверное, так же нелегко было жить. Вот только можно ли наш союз назвать совместной жизнью? Не факт.

Как-то раз, когда мы лежали в постели, он вдруг спросил:

— Слушай, а может, тебе стоит сейчас поработать самостоятельно, попытаться начать собственное дело?

— Как это — собственное? — Я от неожиданности даже присела на кровати.

— Открыть свой бизнес, иметь свой собственный офис…

— Ты что, гонишь меня с работы? — удивилась я.

— Нет, ну что ты, — возразил он. — Неужели не понимаешь: это сразу расширит твои горизонты, связи, откроет новые возможности.

Я почувствовала себя неуверенно. Он пытался объяснить мне, почему такое решение было бы хорошо для меня, но все его доводы звучали неубедительно.

— Может, поговорим об этом в другой раз? — улыбнулась я. — А то сегодня я выпила слишком много шампанского.

— В другой так в другой, но ты все же подумай хорошенько, — предложил он.

Мы больше не возвращались к тому разговору. Я вспомнила его чуть позже. И тогда же в очередной раз убедилась, что Марек никогда не делал необдуманных предложений, даже его намеки — и те были с глубоким смыслом. Все решения в своей жизни он принимал только ради хорошо известной ему цели. И всегда этой цели добивался, не заморачиваясь, кто и в каком состоянии остается после этой встречи с ним. Пусть по трупам, но до цели. Ему это было не чуждо.

* * *

На следующий день я отметила с родителями мой профессиональный успех. Они тоже гордились. Папа заявил, что я, наверное, уже доросла до машины, и подарил мне свою «вольво»:

— Я люблю ее очень, но мне больше не нужна машина. Мне на старости лет понравилось ходить пешком, ведь для здоровья это всегда лучше, чем возить свою задницу.

— Бернард! — упрекнула его мама.

— И что? Чего я такого сказал? Сама небось пишешь статьи на тему гиподинамии.

Мама рассмеялась.

— Я имела в виду…

— Задницу! — выручила я.

Мама разочарованно вздохнула:

— Именно это.

— Вот именно. Ну а если нам приспичит куда поехать, думаю, дочка нам не откажет, — улыбнулся он. — А то зачем мы ее себе сделали!

— Бернард!

— Ну, что опять Бернард? Я в этот раз ничего не говорил о заднице.

Мама вздохнула. Папа улыбнулся. Решительно мои родители с возрастом становились все более дружелюбными по отношению к миру. А может, я стала это замечать, только когда сама повзрослела?

9

Рождество того года мы провели, как и водится, в кругу семьи, а на Новый год мы с Мареком собирались отправиться в горы. Ехали все свои — несколько человек из фирмы. Избранное общество. За день до запланированного отъезда я проснулась с температурой под сорок. У меня едва хватило сил дотянуться до телефона.

— Марек. Я не еду, — сказала я.

— Что такое?

— Наверное, грипп. Чувствую себя ужасно, температура.

— Жаль, конечно, что не поедем, но здоровье важнее.

— Нет, ты должен ехать. В конце концов, ты — главный организатор всего этого.

— Ну, а с тобой-то что? — спросил он.

— Со мной ничего — отлежусь. Это будет, наверное, первый Новый год во взрослой жизни, который из-за гриппа я проведу под одеялом. И засну до полуночи.

— Тебе что-нибудь нужно? Лекарства? Еда?

— Кажется, у меня всё есть.

— А может, отвезти тебя к родителям? Врачи все-таки…

— Что ж, и в этом тоже есть резон, — сказала я из последних сил.

* * *

Он приехал ко мне с целой сеткой мандаринов, апельсинов и лимонов, с соками, липовым чаем и медом, сел на кровать и долго озабоченно глядел на меня.

— Сначала я думал, что смогу уговорить тебя поехать, — сказал он. — А вот теперь смотрю и думаю, что смогу уговорить тебя позволить мне остаться с тобой.

— Марек, все в порядке. Не порть себе Новый год.

Я вспомнила прошлый Новый год, когда оплакивала пани Стефанию. Тогда мы тоже отказались от веселья.

— А что я там буду один делать?

— Почему один? Ты там не один. Много народу едет. Все знакомые. Будет весело, — убеждала я его. — А чтоб в дороге не было скучно — путь неблизкий, — спроси, может, кого-нибудь подбросишь. Может, девушкам не с кем ехать?

— Каким еще девушкам?

— Ну, Патриции или Але из секретариата.

— Ладно, будь по-твоему, спрошу. — Он погладил меня по руке и улыбнулся. — С тобой как с ребенком. Ничего заранее неизвестно, и планировать бесполезно.

— Прошу прощения, — вздохнула я. — Сама перечеркнула свои планы, но твои я портить не хочу. Позвони девушкам и хорошо проведите время. Ты вернешься, а я уже буду на ногах. Обещаю.

* * *

Я не ожидала, что, уговорив Марека на совместное путешествие с девушками, я еще больше нарушу свои планы. На этот раз жизненные. Я смогла убедиться в этом перед Днем святого Валентина, который, как вы догадываетесь, мы провели уже раздельно.

Перед Новым годом мы попрощались, Марек отвез меня к родителям, уложил в постель, посидел немного и поехал домой. Конечно, он неоднократно спрашивал, действительно ли я не возражаю, если он поедет без меня на целых пять дней, и точно ли я буду по нему скучать. Мне даже понравилась эта его задушевность. Он редко бывал таким заботливым.

— Я не целую тебя на прощание, — улыбнулась я. — Не то тебя в Закопане грипп настигнет.

— Я скоро вернусь, буду звонить каждый день, — пообещал он.

Грипп уложил меня в постель как раз на эти несколько дней. Я все время спала, а мама приносила мне то малиновый отвар, то луково-чесночный сироп. Конечно, я предпочитала первое. Марек звонил каждый день. Кажется. Я не слишком помню наши разговоры, потому что долго температурила. В принципе, его отсутствие прошло быстро, почти в мгновение ока.

* * *

Кончились праздники, он вернулся в Гданьск, а я вернулась туда, где чувствовала себя лучше всего, — в собственный дом. Удивительно, как я быстро привыкла к тому, что квартира пани Стефании стала моим домом.

— Наконец-то. — Я прижалась к нему. — Как там было?

— Если бы ты была со мной, я бы сказал, что фантастически. — Он обнял меня. — А так только скажу, что довольно круто.

— Фотографии есть?

— Мало. Я не брал телефон на склон, тем более фотоаппарат. Катался целыми днями.

— Кто-нибудь ездил с тобой?

— Да, Патриция. Ты знаешь, что она на лыжах с трехлетнего возраста? Прекрасно держится.

— Я, к сожалению, вообще не умею. Но, надеюсь, еще будет возможность научиться!

— Наверняка, — улыбнулся он.

В тот вечер он остался со мной. До утра. Я уже достаточно хорошо чувствовала себя, так что постаралась показать, что ему действительно было по кому и по чему скучать. И это, наверное, была моя ошибка.

* * *

Я ничего не заметила. Говорят, у женщин есть интуиция, третий глаз и все такое. Наверное, у кого-то есть. Но есть и другие женщины. Такие, которые руку дают на отсечение, настаивая на честности своего избранника. Вот я из числа этих других. Слава богу, что никто не предлагал мне пари на отсечение, иначе от меня мало что осталось бы.

А иногда женщины бывают настолько наивны, что не замечают никаких сигналов грядущего катаклизма. Они просто не хотят их видеть. Они хотят жить в воображаемом сказочном мире, с одной принцессой и одним принцем. В мире, где не появляется лягушка, которую принц целует с надеждой, что поцелуй превратит ее в принцессу. В мой мир лягушка запрыгнула в шкурке Патриции. Вот только я ни о чем не знала. Я не знала об их совместных моментах наедине в офисе, не знала и о том, что в ту минуту, когда я дрожащими руками распаковывала тест на беременность, они занимались своим любимым видом спорта. И это было отнюдь не катание на лыжах.

* * *

Нужно говорить, каков был результат теста? Вряд ли. В маленьком белом квадратике розовели две жирные полоски. Этого я совершенно не ожидала. Конечно, мама всегда говорила мне, что если пара в течение нескольких лет занимается сексом, а беременность не наступает, то оба должны обязательно пройти обследование.

С нами, как видно, все было в порядке.

Обрадовалась ли я? Не знаю. Я была очень удивлена. Я не представляла себя в роли мамы, не видела Марека в роли отца. Миллионы мыслей завертелись в голове, а в ушах все еще звучал вопрос: «А что потом?»

Я уставилась на эти две черточки и вдруг улыбнулась. Ведь ничего плохого не случилось. И вообще, с нами случилось что-то очень даже хорошее. Мы взрослые, у нас отличная работа. У нас есть две квартиры и дом под Лодзью. Мы любим друг друга. Разве может быть лучше? В конце концов, мы все равно оформили бы наши отношения. Это был вопрос времени.

Я все думала, как рассказать об этом Мареку. Мои подруги покупали одежду для малютки, дарили пинетки, которые упаковывали в миленькие картонные коробочки. Марек не любил сюрпризов. Я знала его — знала, что он твердо ступает по земле и некоторые вещи ему надо говорить прямым текстом. Я набрала его номер.

— Здравствуйте, вы позвонили на номер Марека Венцлавского, оставьте свое сообщение после звукового сигнала.

Я повесила трубку. Не хотелось начинать разговор на важные жизненные темы с помощью автоответчика. Я встала с кресла и вышла на балкон. Зимнее солнце светило точно так же, как и вчера. Странно, не правда ли? Все выглядело как и прежде, а моя жизнь так сильно изменилась.

Я снова набрала номер.

— Зося, я перезвоню тебе, не могу сейчас говорить, — выпалил он и разъединился прежде, чем я успела что-либо сказать.

Наверное, у него была встреча. Я не хотела звонить маме. Я хотела, чтобы Марек узнал первым. Нет, конечно, маме я сообщу, но потом, обязательно, ведь еще нужно будет выбрать врача. Боже, сколько всего нового и так сразу. Я улыбалась при одной мысли об этом.

* * *

Марек позвонил через два часа.

— Привет, — радостно сказала я. — Сейчас ты можешь поговорить со мной хотя бы минутку? — спросила я.

— Минутку могу, — сказал он довольно сухо. Явно был не в духе.

— А ты сейчас один?

Я услышала какие-то голоса на заднем плане.

— Понимаешь, просто я слышу, что ты там не один. Ну тогда я, может, потом позвоню? Потому что… Я хотела тебе кое-что сказать.

— Нет, не надо откладывать… в принципе, я тоже хотел тебе кое-что сказать.

— Тогда кто первый? Я или ты? — Мне хотелось раззадорить его, но в то же время я не могла дождаться, когда он об этом узнает. Я не знала, какой будет его реакция. Зная его, я не думала, что он прям так сразу примчится ко мне с букетом роз, но была уверена, что обрадуется.

— Зося, — тихо сказал он. — Тогда, может быть, все-таки будет лучше, если не по телефону. Давай я приеду к тебе. Буду через час.

— Что-то случилось? — встревожилась я.

Он отключился, не ответив, но меня это не обидело и не удивило, потому что, как руководитель большого коллектива, заваленный работой, он часто прерывал разговор, не прощаясь.

* * *

Я не смогла удержаться: упаковала тест на беременность в подарочную бумагу, перевязала серебряным шнурочком. Я понимала, что, возможно, придется ему объяснить, что означают две полоски, потому что откуда ему знать… Очень хотелось дождаться его реакции.

Как и обещал, он пришел через час. Что есть, то есть — пунктуальный… Точность — вежливость королей, принцев или как там… Я встретила его с улыбкой. Он вошел в комнату, даже не повесив куртку в прихожей. Снял ее и положил на колени.

— Что-то случилось? — спросила я.

Марек прикусил губу.

— Что-то на работе? У тебя какие-то проблемы? — Я села рядом с ним и взяла его за руку.

Если у него какие-то проблемы, то, может, мне не следует сообщать ему новость? А может, и наоборот: скажу — и его настроение сразу улучшится?

Но сначала я должна знать, что с ним такое.

Марек аккуратно убрал свою руку из-под моей ладони, встал и начал ходить туда-сюда. Его грязные ботинки оставляли мокрые следы на паркете.

— Я не хотел говорить тебе этого по телефону, — сказал он наконец. — Потому что я уважаю тебя.

Я удивленно посмотрела на него. О чем это он?

— С некоторых пор у нас не ладилось, — заявил он вдруг. — Да ты, наверное, и сама это заметила.

Я смотрела на него как на совершенно незнакомого человека. Я вообще не понимала, о чем идет речь.

— Марек?

— Дай мне закончить, дорог… Зося, — поправился он. — Смотри, я даже на Новый год ездил один.

— Марек, но я тогда болела!

— Да, конечно. Но есть и другие вещи.

— Какие другие вещи? Дорогой, может быть, это временный кризис, может, тебе просто нужен отдых? Ну, не знаю, давай поедем куда-нибудь вместе.

Марек смотрел в пол и ничего не говорил.

— Марек, — я едва могла перевести дыхание, — у тебя есть другая?

Задала вопрос и боялась получить ответ на него. Я надеялась, что он опровергнет мое предположение, что он рассмеется мне прямо в лицо. Я была уверена, что он скажет мне: ты несешь какую-то чушь. Увы. Ничего такого он не сказал, а после минутного молчания тихо прошептал:

— Да… Есть…

Я окаменела. Я сжимала в руке маленькую коробочку, завернутую в бумагу с сердечками, и думала — не сон ли это все, от которого я когда-нибудь очнусь? Что я могла ему сказать? «Неважно, дорогой, хочешь или не хочешь ты быть со мной, но извини, теперь ты просто обязан, потому что у нас будет ребенок». Но ведь он ничего не обязан. Ничего. Он был свободным человеком и делал что хотел. А ребенок? А что ребенок? Не я первая, не я последняя могла стать матерью-одиночкой.

— И давно это у вас? — спросила я тихо.

— С Нового года, — признался он.

— С Нового года? И ты ничего не сказал?

— Я собирался.

Надо же, а я и не заметила. Не заметила, как он собирался. С кем-то встречался, а при этом говорил мне, что любит меня, спал со мной… Он определенно не хотел отвечать за последствия всего этого.

— Я ее знаю?

— Знаешь, — он робко кивнул.

— Кто?

— Патриция, — сказал он.

Я такого не ожидала. А чего еще я могла ожидать, если сама толкнула его в машину, когда он отправлялся в горы? Пани Стефания всегда говорила, что мужчинам нельзя доверять. «Если у него не будет пирожного, то и не обожрется. А если у него их будет десять, то всегда есть риск, что на какое-то из них соблазнится».

— А что ты хотела мне сказать? — спросил он вдруг. — То же самое?

— Да. То же самое, — сказала я, глядя ему прямо в глаза.

— Какое облегчение, ведь да? — улыбнулся он.

— Это точно облегчение, еще какое, — подтвердила я и тоже натянуто улыбнулась. Искривленные в фальшивой улыбке губы чуть не задрожали.

Потом он плел какую-то чушь о том, что я всегда могу рассчитывать на него, что мы будем друзьями и что спасибо мне за кусочек прекрасной совместной жизни. Я не могла сосредоточиться на его словах. Я хотела, чтобы он как можно скорее покинул мой дом.

Почему я не сказала ему, что я беременна? Не знаю. Что, опять момент не тот? Ладно, подождем, когда голубь прилетит и скажет все это за нас человеческим голосом. Может, это было эгоистично с моей стороны, но мужчина, в конце концов, должен знать, что он будет отцом, даже если он больше не хочет делить жизнь с матерью своего ребенка. Однако я не смогла ему этого сказать. Когда он ушел, я села в кресло. В то, которое обычно занимала пани Стефча. Заварила себе чай в ее чашке, разорвала подарочную упаковку теста и еще раз взглянула на него.

После Марека остались воспоминания, две полоски на тесте и следы грязных ботинок на паркете.

Я посмотрела на фотографию пани Стефании в молодости. Фотография была черно-белой, но я прекрасно помнила цвет ее глаз. Она улыбалась мне.

— А ведь ты говорила, — прошептала я. — А ведь ты еще тогда говорила. — Я смотрела и качала головой. — Ты с самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. — Я посмотрела на тест. — А может, ты не права? А может, это именно то, ради чего мне стоило быть с ним? Ты сказала, что каждый человек на нашем пути появляется с какой-то целью. Может, все это ради этого?

Я была эмоционально измотана и не стала звонить родителям в тот день. Я переоделась в пижаму, хотя времени было всего семь вечера, отключила телефон и легла в постель — моя типичная реакция на стресс. Мне хотелось утопить во сне все плохие моменты и проснуться утром, когда все «рассосется» и будет хорошо, когда ночью добрые феи решат все наши проблемы, а утром позволят начать все с нуля.

Но не все проблемы решает сон. Утром мне пришлось столкнуться с реальностью.

10

— Я беременна, — сразу сказала я, когда на следующий день переступила порог родного дома, точнее, порог родительской кухни.

Моя мама только что отбивала мясо к субботнему обеду, а папа ставил воду для кофе.

Тут же на кухне воцарилась тишина, остановилась всякая работа — мне показалось, что и жизнедеятельность, с дыханием в том числе. Как будто кто-то остановил фильм на самом интересном месте.

— Наши поздравления! — воскликнул наконец папа.

У мамы из рук выпала колотушка.

— Успокойся, Кристина, — призвал папа. — Большинство из нас в конечном итоге становятся бабушками и дедушками, и это явно не худшее, что может случиться с нами в жизни.

— Не худшее, — быстро сказала я.

Мама почувствовала, что я не в лучшем настроении.

— Что-то плохое случилось? — спросила она деловито.

Я ничего не ответила.

— Оставь ты эти котлеты, — решил папа. — Я сделаю кофе, тогда поговорим. Тебе сделаю некрепкий. Это не повредит.

Мы с мамой пошли в комнату.

— Ты была у врача? Что-то не так? — нервничала она.

— Мам, еще слишком рано ходить по врачам. Пока я ничего не знаю, — сказала я. — Просто… просто я рассталась с Мареком.

— Что значит рассталась с Мареком? — спросил папа, который только что вошел в комнату.

— Просто. Рассталась. Хотя, в принципе, это он со мной расстался, — призналась я.

— Когда узнал о ребенке? — Мама разлила кофе по чашкам. — Поджал хвост и убежал, когда узнал?

— Он не узнал.

— Что значит не узнал? — удивился папа.

— То и значит. Я хотела рассказать ему о беременности, а он успел сообщить мне о своей новой любви.

— Вот гад! — вырвалось у папы.

— Бернард!

— Крыся, ты имела бы право одернуть меня, если бы я назвал его именно так, как я о нем подумал. А я сдержался, хотя не знаю, надолго ли.

— Вообще-то, ты прав, — вздохнула мама. — Собственно, и я о нем того же мнения. И впервые в жизни жалею, что у меня слишком маленький словарный запас.

— Сходишь к Понятовскому. Он лучший, — обратился ко мне папа.

— Я хожу к нему уже много лет, — недоуменно пожала я плечами.

— Вот именно, — согласилась мама и обняла меня. — По беременности он номер один. А об остальном не беспокойся. Мы поможем тебе во всем.

* * *

Доктор Понятовский принял меня в тот же день.

Восьмая неделя беременности. Ребенок в порядке, сердце бьется, как и должно биться (по мне — так слишком быстро, о чем я и сообщила доктору). Я даже увидела пятно на УЗИ, которое пан доктор представил мне как мое дитя. Мне пришлось поверить на слово, потому что, несмотря на творческую фантазию, в том, что он мне показал, трудно было признать ребенка.

Родители сидели как на иголках, ждали в приемной. Я бы предпочла не ходить с такой охраной, но они, видимо, решили, что должны поддерживать меня во всем и помогать на каждом шагу.

— Все хорошо, — улыбнулась я.

— Это самое главное, — вздохнул папа. — Теперь мы можем спокойно подумать о будущем.

Врач выписал мне больничный. Я не протестовала, когда он предложил мне его. Он сказал, что дует на воду, что береженого… ну и так далее. Да я и не представляла, как смогла бы вернуться на работу. На каждом шагу я встречала бы там Патрицию и сочувственные взгляды коллег. Я была не в лучшем психологическом состоянии и решила, что увольнение будет единственным благом, которое я могу получить от всей этой ситуации.

— Давай переезжай к нам, — предложила мама. — Тебе нужна помощь!

— Мама. Я справлюсь, — сказала я. — Я должна встать на ноги. Сама.

— Должна-то должна, — согласилась со мной мама, — но помни, что у тебя есть мы. Всегда.

— В любое время, — добавил папа.

Я улыбнулась. Как это замечательно, когда у тебя в жизни есть тот, на кого ты всегда можешь рассчитывать. Когда у тебя есть семья, друзья, чьи двери всегда для тебя открыты. Когда ты знаешь номер, по которому можешь позвонить даже ночью, и тебе обязательно кто-то ответит.

У меня было это счастье. Мои родители — в детстве, может быть, слишком строгие — всегда были готовы поспешить ко мне с помощью. Раньше я этого не замечала.

* * *

Дни шли, а я не находила себе места. Марек позвонил только один раз.

— Хорошо, что ты оформила бюллетень, — сказал он. — Я не подумал, что нам сейчас может оказаться неловко работать вместе. Как немного эмоции схлынут, ты ведь вернешься.

— Я поищу другую работу, — сказала я.

— На холодную голову, доро… На холодную голову, Зося, — успел поправиться он. Однако старые привычки уже глубоко укоренились.

— Конечно, на холодную голову, — подтвердила я. Как ни странно, я была холодна как лед. Я решила, что, раз у меня так много свободного времени, может быть, стоило поинтересоваться домом в Руде. Впрочем, я чувствовала, что во всей этой ситуации он станет для меня подходящим местом. Мне пришлось кое-что изменить в своей жизни. Как будто того, что уже произошло, мне было мало! Я спросила у врача, могу ли устроить себе небольшой отпуск.

— Если он не связан с экстремальными видами спорта, тогда конечно, — сказал он.

Я не планировала никакого экстрима. Хотя… ремонт старого дома под Лодзью вполне можно было отнести к разряду экстремальных видов деятельности. Однако к неблагоприятным условиям я привыкла и знала, что справлюсь. И если мне там понравится, то, как знать, может, я насовсем перееду туда жить.

* * *

Родители были не в восторге от этой моей идеи.

— Надолго ты туда едешь?

— Не знаю. На неделю. На две.

— Главное, чтобы эта неделя не растянулась на всю жизнь. — Кажется, у мамы было какое-то шестое чувство.

— В чем проблема? — спросила я. — Там тоже красиво.

— Приедем — посмотрим, — сказал папа.

— Кажется, я начинаю жалеть, что отдал тебе машину. Ты стала такой взрослой и самостоятельной.

* * *

Я не чувствовала себя взрослой. И самостоятельной тоже. Я чувствовала себя маленьким потерянным ребенком, который не знает, что ему делать в жизни. Эйфория, вызванная планами поехать в свой дом, смешивалась с большим страхом перед неизвестностью. Пока я собирала чемодан, я горела желанием поехать. Но как только я сложила все вещи и увидела упакованный багаж в прихожей, у меня возникло ощущение, что все это не имеет смысла.

Бессмысленной была смерть пани Стефании, бессмысленным было мое знакомство с Мареком. А как же тогда с моей беременностью — она что, тоже бессмысленна? По идее, женщина должна радоваться, что у нее будет ребенок, но я, к сожалению, радости не испытывала. Я уже привыкла к мысли, что стану мамой, но мне не хотелось, чтобы мой ребенок рос без отца. Однако все указывало именно на такой оборот дела. Даже если бы Марек вдруг бросил Патрицию и сказал мне, что хочет разделить со мной жизнь, неужели я приняла бы его с распростертыми объятиями? Возможно, да. Смогу ли я простить? Не знаю. Может быть, лет через сорок я припомнила бы ему эту измену. Но будет ли он все эти годы хранить мне верность? Тоже не знаю.

Я была готова справиться со всем одна. Я понимала, что мне будет трудно, что будут моменты и похуже, и получше. Поначалу острая и тревожная, неуверенность во мне со временем притупилась, ведь у меня была подстраховка, мне было куда возвращаться — квартира в Гданьске, которая ждала меня, родители, которые встанут за меня стеной. Я взяла из холодильника все, что могло испортиться, вышла из дома и закрыла за собой дверь.

Вскоре я вспомнила еще кое-что. И вернулась. Села на стул и молча сосчитала до десяти, вспоминая слова пани Стефании, что ни в коем случае нельзя возвращаться за тем, что забыла взять. А если без этого не обойтись, что ж, можно и вернуться, но надо перед выходом сесть, посидеть и посчитать. Так я и сделала. И, взяв из комода фотографию пани Стефании времен юности, снова вышла на улицу. У меня было странное ощущение, что я вернусь сюда не скоро.

* * *

До Руды Пабьяницкой я добралась довольно быстро. Автомобиль моего отца, а по сути уже мой, был машиной-мечтой в плане дальних поездок. Безопасный и быстрый, с вместительным багажником. А что еще мне нужно? Ничего.

По дороге я остановилась выпить кофе. И радость, что все сама, — как у маленькой девочки, которая впервые в жизни едет на каникулы и еще не знает, радоваться этому или нет.

Когда мне оставалось километров двадцать до дома пани Стефании (я еще не привыкла к тому, что это мой дом), машина начала вести себя как-то странно: совершенно без моего ведома хотела повернуть налево. Встречная машина подмигнула мне фарами. Что это — предупреждение о дорожной полиции? Скорость у меня нормальная, фары включены. Через некоторое время я остановилась на заправке. Вышла из машины — и разразилась длинной тирадой. Мама была бы не в восторге от моего словарного запаса.

Конечно, сто лет назад меня учили, как менять колесо, но я совершенно не помнила этого. Да и было ли оно вообще у меня, запасное колесо? В принципе, в каждой машине есть запасное колесо. Но где?

Я открыла багажник. Из него выпал пакет с яблоками. Они рассыпались по улице.

— Пожалуйста, — услышала я. Рядом оказался мужчина, который стал собирать мои яблоки с земли.

— Спасибо большое, — вздохнула я.

— Проблемы? — Он указал на колесо.

— Ну да, — пожала я плечами. — Чё делать — не знаю.

Мужчина улыбнулся.

— Я помогу. Только все это нужно вынуть из багажника. Надеюсь, там есть запасное колесо.

Я беспомощно покачала головой, чем, видимо, позабавила мужчину:

— Понятия не имею.

— Да ладно, справимся. Сначала перенесем все на заднее сиденье. — Он открыл заднюю дверцу и начал перекладывать мои вещи. Через некоторое время он добрался до запасного колеса.

— Ну, вот, — обрадовался он. — Я его сменю, и можно ехать дальше. Вам далеко?

— Нет, недалеко. Двадцать километров. Я еду в Руду Пабьяницкую.

— О! В Руду! Я тоже там живу! — Мужчина снял куртку, засучил рукава. Достал колесо из багажника. — Да, колесико еще то.

— В каком смысле? — спросила я.

— На нем узкая шина. Его нельзя ставить спереди, а проколотая шина как раз там. Поэтому придется сделать рокировочку. — Он начал снимать заднее колесо.

— А это-то зачем снимать? Оно нормальное! — возразила я.

— Я же сказал — рокировочку. Заднее, нормальное колесо я перенесу туда, где прокол, а на его место поставлю… какое уж есть.

Я беспомощно посмотрела на мужчину. Он улыбнулся:

— Хорошо. Начинаем. А вы можете пойти выпить кофе.

— А вы? Вам с молоком? — спросила я.

— С молоком. Без сахара.

Я побежала за кофе, справедливо думая, что моя машина в безопасности: ну куда он без колес? А когда вернулась…

Когда я вернулась, мужчина уже затягивал запасное колесо.

— Почему бы вам не сделать перерыв и не выпить кофе? — предложила я.

Он сделал глоток.

— Большое спасибо за помощь, — сказала я. — А то сидела бы я тут на обочине и куковала. Даже и не знаю, чем могу отблагодарить.

— Кофием. — Он поднял вверх стаканчик. — А за второе колесо — еще одним. Но это в другой раз, — подмигнул он мне.

— Не вопрос. Я с удовольствием приглашу вас на кофе. Думаю, я в Руде побуду какое-то время.

— В смысле?

— У меня… у меня тут дом. Ну, не то чтобы дом — там пока жить нельзя, ремонт нужен, но судьба распорядилась так.

— Судьба… судьба… а что такое судьба, кроме того, что индейка? — засмеялся он. — Не боись, вон, второе уже ставим. Потом обязательно надо отвезти колесо на вулканизацию.

Должно быть, я выглядела крайне беспомощно.

— Что, опять проблемы? Фу, ладно, отвезу я вам это колесо. Потом привезу.

Я неуверенно посмотрела на него.

— Ну да, странно было бы незнакомому человеку оставлять свое колесо… Шимон Ярославский. — Он протянул было ладонь, но, заметив, что она запачкана, улыбнулся: — Нет, руку я подам, пожалуй, в другой раз.

— Зося Краснопольская, — назвалась я.

— Лады, сфоткай мои документы для полного спокойствия, а то ты нервная какая-то. Я отвезу колесо на вулканизацию, а вечером привезу готовое. Вот тогда и поставлю его.

— Но я не хочу создавать проблемы…

— Тоже мне проблемы, — коротко отрезал он. — Будь проще. Короче, куда везти?

— Номер дома я не знаю… старая вилла, на Попёлах… У меня есть ее фотография в телефоне. Погоди. — Я достала телефон из кармана и показала ему фотографию.

— О, так вот кто, оказывается, та богатая наследница, которую ничего не интересует, — изумился он. — В частности, ее собственное имущество.

Не знаю, чему я удивилась больше — тому, что я богатая наследница, или тому, что не интересуюсь своим имуществом. Хотя чему тут удивляться, я ведь и на самом деле им не интересовалась.

— Ну, не такая уж и богатая, — улыбнулась я неуверенно. — Но обещаю, что теперь я буду интересоваться и имуществом, и всем чем положено.

— Вот и хорошо, потому что там давно никого не было. Вода не подключена, сегодня уже поздно, никто этого не сделает.

— Это не важно. Сегодня я могу обойтись без воды. У меня есть две бутылки.

— Это хорошо. Езжай тогда, а то скоро стемнеет. Только не гони, потому что с таким колесом далеко не уедешь. Вечером загляну к тебе.

— А если нет, то я останусь без колеса.

— Это точно, — засмеялся Шимон.

Позволить незнакомому мужику взять мое колесо и решать мои дела было шагом явно безрассудным. А кроме того, мне действительно хотелось показать всему миру, что я справляюсь со всем сама, что я взрослый и ответственный человек и ни в ком не нуждаюсь… Вот именно… И все теперь в моей жизни будет только так… но с завтрашнего дня. Я слишком устала, чтобы тащить колесо на вулканизацию, которая к тому же была неизвестно где. Поэтому имею полное право на маленькое исключение: на этот раз я позволю себе принять чью-то помощь.

— Спасибо, — сказала я еще раз. И улыбнулась: — До вечера.

— До вечера.

— Я правда могу на этом ехать?

— Без проблем, — сказал он и захлопнул дверцу моего авто.

Я включила джи-пи-эс и двинулась дальше, еще не зная, в каком состоянии застану свой дом.

* * *

Я въехала на территорию и припарковалась на заднем дворе. Не вынимая багажа из машины, поднялась по ступенькам на крыльцо. Заметила, что в наборном окне выбиты два маленьких стеклышка и отовсюду свисает паутина.

Внутри дом выглядел совсем уныло: холодный, темный и грязный. В прошлый раз было не так сумрачно. Теперь атмосфера не манила войти внутрь. Только я переступила порог, как смелость совсем покинула меня. Переезд сюда казался мне таким легким, когда я сидела под пухлым одеялом в моей гданьской квартире, где было тепло и приятно: на плите стоял чайник, в котором я могла без проблем вскипятить воду и заварить душистый чай, а в ванной ждали другие ароматы — банные. Видать, только в таких условиях можно планировать экстремальные экспедиции.

Когда я стояла у входа в свой дом, который определенно не был похож на дом из моих розовых снов — скорее он выглядел как дом из кошмаров, — я начала размышлять, действительно ли подходит мне то место, где не было воды и электричества. А что было? Холод и темнота. Но… как бы это сказать — у меня не было выбора. Мне предстояло пережить первую ночь. И быть храброй, конечно.

— Ты справишься, детка, — сказала я себе вслух. — Но сначала сходи спроси у пана Анджея, что с водой и электричеством. Потому что без этого тут не перезимуешь.

* * *

Я вышла из дома и побежала к пану Анджею.

Он стоял у себя во дворе. Вокруг него увивался песик, который, завидев меня, выскочил мне навстречу.

— Не кусается, — сказал пан Анджей.

— А как его зовут? — спросила я.

— Стефан.

Я рассмеялась:

— Довольно оригинальное имя для собаки.

— У него долго не было имени. И как-то так само собой получилось, потому что на Стефана отзывается. Стефан! Стефан! — Пес подбежал к нему и завилял хвостом. — Ну, видите?

— А Мальвина?

— Мальвина в конуре.

— В конуре? Чьей? — удивилась я.

— Ну, Стефана.

— Пан Анджей, я ничего не понимаю.

— Видишь ли, дитя мое, прибилась ко мне беременная сука. Только Стефана родила и околела. А Мальвина, видать, сочла его за своего.

— Пан Анджей, — недоумевала я. — Но ведь Мальвина — курица.

— Ну, конечно, курица, а то кто? Стефан, когда поест, прибегал к ней погреться, а она обнимала его как своего цыпленка и кудахтала. — Пан Анджей пошевелился, подражая курице. — На улицу его не выпускала. Только тот соберется — она его клюет. Летала за ним повсюду. Потом Стефан подрос, она перестала с ним справляться, зато перебралась в его конуру. Куры — хорошие матери. Не зря говорят — «мать-наседка». У них материнский инстинкт, они поддерживают дисциплину среди цыплят. И уважение к старшим. Сначала обед едят те, что постарше, а молодежь в это время ждет. А как они купаются в песке! — Пан Анджей просиял. — Они делают себе такую ямку и крыльями набрасывают на себя песок.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В Польше дети идут в школу в 7 лет и учатся 12 лет — 8 лет в школе, которую называют «начальной», а потом, если сдадут экзамены, еще 4 года, но уже в лицее, по итогам учебы в котором сдают экзамен на аттестат зрелости. — Здесь и далее примечания переводчика.

2

Речь идет о типе многоквартирных домов, построенных в ряде польских городов и представляющих собой длинные здания, волнообразной линией тянущиеся вдоль всей улицы. Их изображения доступны в Сети (см. «фаловец»/«фаловце» или https://www.wikiwand.com/pl/Falowiec).

3

Один из центральных районов Гданьска.

4

Старинная колядка, часто исполняемая в Польше на Рождество в храмах во время богослужения и доступная для прослушивания в Сети (см. https://youtu.be/GDBUUoNSmxA и др.).