Обрученные Венецией

Мадлен Эссе, 2015

В эпоху раннего Возрождения, когда миром правили жажда власти и алчность, человек и его чувства теряли свою значимость на фоне роскоши и богатств. Оказавшись в эпицентре грязных политических разборок Венецианской и Генуэзской республик, десятилетиями воевавших друг против друга, главные герои вынуждены бросить вызов установленным нравам и правилам, чтобы отстоять свои права на любовь. Столкновения великодушия и жестокости, тщеславия и кротости, условностей и свободы проносят их сквозь испытания, искусственно созданные человечеством того времени. И лишь закаленный характер героев и неисчерпаемая Сила Любви способны стать спасательным кругом для любящих сердец.

II. «Маскарад желаний»

В ожидании предстоящего маскарада Каролине хотелось приплясывать едва ли не в карете еще по пути в Милан. Ее сердце ликовало в предчувствии чего-то невероятного на этом балу. Прошлый визит в Миланское герцогство закончился для нее загадочным приключением, оставившим в душе волнительные воспоминания о таинственном незнакомце. И в ее сердце не угасала надежда, что и этот карнавал наверняка таил для нее массу сюрпризов.

Помимо этого, матушка Патрисия известила ее, что синьоры многих соседних держав непременно посетят грядущий бал-маскарад. Для самой Каролины благотворительный вечер в таком амплуа стал диковинкой. Все, что она знала, — они облачатся в изысканные наряды, а лица приглашенных гостей будут скрывать разные маски. Да-да-да, именно загадочность этого торжества интриговала ее больше всего. Она сможет общаться с кавалерами, даже не зная, чье лицо спрятано под маской. И, быть может, сегодня она даже позволит себе немножечко флирта. В какой-то момент от желания ускорить наступление всех этих волнительных мгновений Каролине хотелось завизжать от удовольствия.

Именно поэтому она всю дорогу проводила в мечтах о том, что ждет ее в прекраснейшем для нее месте. Полюбившийся дворец Брандини словно очаровал ее великолепием и некой таинственностью своих уголков. Внутренне она сожалела о том, что у синьора Луко Брандини нет младшего сына, который наверняка был бы таким же красавцем, как и Леонардо. И тогда, вероятнее всего, их смогли бы связать узами брака.

Но если бы ее мысли слышала Палома, она непременно смогла бы тихонько посмеяться над забавными идеями Каролины. Вопреки всем тем, кто считал ее наивной, молодая девушка продолжала мечтать, чтобы осуществилось ее одно-единственное желание — выйти замуж лишь за того юношу, который станет желанным ее сердцу.

— Виднеется крепость Миланского герцогства, — воскликнул извозчик, и Патрисия с облегчением вздохнула.

— Хвала Всевышнему! Сколько можно трястись в этом экипаже? — недовольно поморщилась герцогиня.

Каролина удивилась возмущению матушки, — Патрисия лишь изредка могла себе позволить подобные эмоции. И причиной тому было французское воспитание, способное сделать из женщины истинную светскую даму.

— Матушка, совсем скоро будет празднество, — с радостным трепетом пропела Каролина, выглядывая из окна кареты.

— Не нужно, милая, так далеко высовывать свою любопытную головушку, — рассмеялась герцогиня. — Отец едет в ведущем экипаже. Увидит — накажет, и проведешь карнавал в уединении.

— Матушка, я ведь в последнее время была весьма и весьма послушной, ведь так? — Каролина посмотрела на Патрисию умоляющими глазами.

— Да, это так, — улыбнулась та.

— Я стараюсь быть достойной дамой, чтобы отец смог найти мне достойного жениха, — поведала с каким-то волнением Каролина, словно делилась неимоверной тайной. — Я ведь понимаю, что он вскоре все равно выдаст меня замуж. Но мне бы очень хотелось, чтобы… — она так хотела произнести слово любовь, но в какой-то момент поняла, что Патрисия может не одобрить ее рвения к чувствам. — Матушка, я больше не буду общаться с крестьянами, — произнесла тихо Каролина. — Я хочу быть благонравной дамой.

Патрисия улыбнулась и обняла дочь.

— Я знаю, милая. Ты непременно станешь хорошей женой.

К удивлению Каролины, при их встрече на устах Изольды играла счастливая улыбка. Помимо этого, младшая сестра уловила в глазах сестры какое-то дивное сияние. Герцогской семье стало очевидно, что семейная жизнь благоприятно повлияла на внешность Изольды: она заметно похорошела. И, похоже, что Леонардо даже удалось растопить ее холодное сердце, — к удивлению всех, синьора Брандини заключила в объятия даже «несносную» сестру.

— Матушка, а что с Изольдой? — тихо спросила Каролина, когда осталась с Патрисией наедине.

Герцогиня лишь загадочно улыбнулась:

— Она просто стала женщиной…

— С каких это пор венецианский маскарад стал пользоваться успехом в Европе? — с усмешкой произнес Паоло, когда они с Адриано ехали в карете к палаццо Брандини.

— Что вызывает в тебе удивление? Это празднество уже давно стало популярным. Безусловно, наш февральский карнавал не смогут затмить даже римляне, что там говорить обо всех прочих! Именно Венеция стала источником моды на подобные мероприятия, — с гордостью ответил Адриано. — Полагаю, что костюмированный бал нужен миланцам неспроста. Ведь, как иначе, как не под масками, легче всего собрать в одном зале всех надобных тебе людей — и друзей, и врагов. Еще одно доказательство того, что миланцы — великие хитрецы, если решились на такой шаг.

— Не могу не согласиться, дружище. Посмотрим, какую пользу принесет нам этот карнавал. Скажи мне одно, друг мой, — обратился к нему Паоло, — удастся ли нам избежать внимания со стороны генуэзцев? В прошлый раз, на свадьбе Брандини, нас чудом не узнали — ведь они венецианцев нюхом чуют, как собаки.

— Не утрируй, Паоло, — усмехнулся Адриано. — Тогда генуэзцев можно было на пальцах пересчитать. Поэтому среди миланцев мы и остались незаметными, словно тени в полдень. Теперь же мы будем примечательны для хозяина палаццо по одному признаку: при входе у благотворительного ларька каждому гостю будут прикалывать оранжевую лилию со стороны сердца. Мы же по особой отметке в пригласительном расположим этот прекрасный цветок на другой стороне груди.

— Тогда поясни еще один непонятный мне момент, — не унимался Паоло. — Почему эту встречу нельзя было организовать тогда, когда генуэзцев и близко нет в зоне герцогства? Чем оправдан этот риск?

— А это, мой друг, кропотливая расчетливость миланцев. Посуди сам: генуэзцы и близко не предполагают, что Милан может таить заговор против них. Уж тем более здесь и сейчас, на празднике у так называемой родни, они оставят обсуждение политических вопросов на завтра. Да Верона с Брандини переговорят о своих делах в полной тиши и спокойствии. Сейчас же генуэзцев отвлекут танцевальным шоу в наиболее подходящий для этого час. Но самое главное, что мы сможем изучить повадки каждого приглашенного (а среди них генуэзцев около пяти знатных семей) в глаза. Таким образом будет легче составить их общую характеристику.

— Полагаешь, что это необходимо?

В самом деле, приглашение Брандини, с одной стороны, радовали Адриано, с другой — настораживали. Он — не трус, но разочаровываться в друзьях, бывших рядом с ним многие годы, очень не любил. И, невзирая на недовольства и земельные притязания Милана на венецианские владения, Адриано доверял Брандини, поскольку их семьи в недалеком прошлом имели родственные корни. Сейчас он ощущал острую необходимость убедиться в преданности миланских друзей, и тогда, вполне вероятно, что флаги двух государств сойдутся на одной земле. Но для этого нужно очень хорошо подумать.

— Что я могу ответить, Паоло? Я пока не вижу смысла делать какие-либо выводы. Мы направляемся в Милан именно для того, чтобы уяснить истинные намерения миланцев, и только затем у меня появится возможность дать оценку всему происходящему. Одно могу сказать: аристократы герцогства далеко не глупы, а значит, то, что задумали, должно быть весьма выгодным для них. Единственное, что для меня, признаться, является непонятным, — это зачем все-таки им понадобилось участие Венеции в этом деле? Это как раз я и намереваюсь узнать.

Из его уст слова «Венеция» звучали с неимоверным грохотом, как будто он исходил с самих Небес. Паоло даже несколько завидовал такой неувядающей вере сенатора в могущество своей державы. В каждом его ударении, в каждом слове и звуке при упоминании о Венеции его голос пронизывали гордость и любовь одновременно. Венеция — его душа, любовь, сила, в соитии представляющие собой нечто всевластное и неуязвимое. Именно такая преданность благоприятствовала сенатору на пути к его мечтам и желаниям.

— Когда ты говоришь о Венеции, мой друг, в твоих глазах загорается страсть, — с улыбкой заметил Паоло.

Адриано лишь улыбнулся.

— Serinissima^[3]… Я безнадежно влюблен в нее, что уж говорить?

— И, наверное, никто не может затмить эти великие чувства? — в голосе Паоло слышалась легкая усмешка. — Хотя… быть может… женщина…

Он с ожиданием ответа посмотрел на казавшегося хладнокровным Адриано.

— Женщина? — усмехнулся тот. — Разве женщина в состоянии научить любить? Женщина может подарить много чувственных моментов, но открыть сердце для любви — это вряд ли, Паоло.

— Солидарен с тобой, Фоскарини! — похлопал его по плечу Дольони. — При таком-то изобилии женского тепла разве стоит задумываться о небылицах о некой любви, которую никто никогда не видел воочию…

— Не могу ручаться за всех: возможно, кому-то и знакомо это чувство! Но не мне! С одной женщиной меня связывал нежеланный брак, а с многочисленными другими я делил ложе в целях укротить неугомонную похоть. Мне неведома любовь к женщинам.

На пути в Миланское герцогство Адриано терзали смятение и некая растерянность: с одной стороны, он тешился мыслью, что наконец-то сможет принять решение относительно предложения Брандини. Но, с другой, — он не мог себя обманывать, что эта самая другая сторона не принадлежит политике.

С тех пор как он впервые увидел Каролину Диакометти, прошло уже два месяца, но она часто изумляла своим присутствием его мысли. По необъяснимым ему причинам, он ощущал ликование собственного сердца при одном только воспоминании о прекрасной синьорине. В такие минуты ему казалось, что какая-то неведомая сила движет им. И пораженный Адриано то проклинал себя за то, что позволяет своему разуму терзаться воспоминаниями о юной красавице, то впадал в эйфорию, когда ее очаровательный образ представал перед его глазами. Но, вопреки всем мечтам, он не мог себе позволить такую роскошь — грезить о женщине из Генуи было для него не просто глупостью, но и предательством… А признать свои чувства к генуэзке — для Адриано виделось полным абсурдом и значило раздавить в своем сердце любовь к Венеции, которой он посвятил свою жизнь. Коснись это дело кого-либо другого, он и сам назвал бы это политическим преступлением.

Но что мог поделать он, обыкновенный человек, состоящий из крови и плоти и попавший под власть собственного сердца, обладавшего силой гораздо могущественней силы его твердого разума?

Когда Каролина в сопровождении сестры и родителей спускалась со ступеней в зал, ее переполняло желание несдержанно воскликнуть от восторга: парадная походила на огромную театральную сцену с множеством ярких персонажей. Колоритные костюмы, в которые облачилась толпа приглашенных, сменяли друг друга перед ее глазами, словно играли красками на мольберте замысловатого маэстро.

Лица гостей покрывали маски: кто-то старался скрыть себя полностью, а кто-то особенно не беспокоился по этому поводу и довольствовался маской на ручке. Перед Каролиной, представшей сегодня в роли ангела, мелькали яркие Вольто и унылые Моретта. Кто-то принимал облик античных богов, а кто-то — обычных простолюдинов. Так или иначе, интригующая обстановка забавляла всех: по залу сквозь мелодичную музыку слышался игривый смех и радостный гомон.

Подоспевшей семье герцога да Верона на левую сторону груди прикололи по небольшой лилии, очевидно, сорванной из прекрасного сада Брандини.

— Эти лилии выращивались намеренно для этого торжества, — шепнула Изольда на ушко Каролине, а та, не привыкшая видеть сестру такой гостеприимной, лишь поразилась ее радушному общению.

Единственным человеком, который таил в себе недовольство всем этим вечером, казался Лоренцо. Присущие ему жесткость и консерватизм противились участию в подобных праздниках, — внутренне герцог находил в этом сходство с клоунадой. Однако его тактичность и уважение к свату не позволяли обидеть того своим отсутствием на вечере.

Каролину невероятно радовал тот факт, что у отца сложились прекраснейшие отношения с герцогом Брандини. Она видела, как уважительно к Лоренцо относился и сам Луко — почтенно встречал, приглашал на беседы к себе в кабинет, где они долго что-то обсуждали, и даже гостеприимно проводил экскурсию по своим владениям, словно хотел вселить в герцога уверенность в своей открытости перед ним. Помимо того, Луко Брандини пригласил Лоренцо на охоту, что назначена на следующий месяц — в самом разгаре лета. Вероятнее всего, их отношения строятся на взаимном уважении.

Мысль о том, что в строгой и алчной Генуе на подобном балу ей побывать не придется, заставляла Каролину с любопытством вертеть головой, дабы уловить каждую мелочь этого прекрасного карнавала. Хотя еще не так давно, когда они находились под властью Франции, Генуэзская республика на какое-то время окунулась в беспечные развлечения на светских раутах. В последние же несколько лет жителям державы пришлось вернуться в привычную для них серость обыденной жизни, уклад которой требовало духовенство. Именно поэтому каждое мгновение, проведенное на маскараде, Каролина желала насытить незабываемо-яркими эмоциями.

Более чем общение на этом празднике могли восхитить лишь танцы. А танцы в толпе пляшущих мужчин и женщин, облаченных в маски, возбуждали еще больший интерес, разжигающий чувства любознательных особ.

Наверное, благодаря этому веселье разбавлялось волнительной интригой. Отмечая это про себя, Каролина не забывала мысленно возвращаться к привычным для нее стереотипам, внушаемым синьорине с самого детства: «интриги — неподобающая страсть для благочестивой синьорины». Но тут же она ощущала, как нечто щекотало ее изнутри и вынуждало признаваться себе: «Именно это заманивает в сети таинственности более всего!»

Адриано не любил танцевать, — он считал это бесполезной тратой времени. И уж тем более веселиться тогда, когда он явился сюда по делу, ему никак не хотелось.

— Расслабься немного, — произнес Паоло, протянувший Адриано бокал вина, — ты слишком напряженный. Мы еще не на войне.

— Благодарю. Но боюсь, что эта война не наша, Паоло. У меня дурное предчувствие, — промолвил задумчиво Адриано, ощущавший еще с самого утра неприятные чувства.

— И в этом случае, хвала Всевышнему, что твоя предусмотрительность не позволила опрометчиво согласиться на предложение миланцев. А до того момента у тебя остается шанс отказаться от этой затеи.

Адриано переговаривался с Паоло довольно тихо и без воодушевления, дабы не привлекать внимание толпы, казавшейся довольно насыщенной, чтобы скрыть присутствие двух венецианцев.

Большинство мужчин, как правило, на маскараде не изощрялись над изысканностью костюмов: они надевали маски под самый обыкновенный парадный наряд. Адриано, чтобы надежнее скрыть свою фигуру, покрыл себя темным плащом с вшитыми рукавами. Плащу придавал роскошь широкий, расшитый серебром воротник, богато собранный драпировкой и ниспадающий от плеч до самых пят, как это являлось модным в мужской одежде. В костюме смешивались античные элементы с современными, а черная бархатная маска, мелко расшитая серебристой нитью и открывающая один лишь подбородок, прибавляла образу некую мистичность. Когда Паоло впервые увидел его в этом облике, то лишь ошарашенно промолвил: «Дружище, ей-Богу, ты, словно из преисподней». Разумеется, Паоло преувеличил трагичность образа, но некая дивная сила в нем и впрямь присутствовала.

— Позволь поинтересоваться, кого ты ищешь? — спросил Дольони, уловив Адриано на попытках кого-то разглядеть в толпе разгоряченных весельем людей.

Фоскарини не желал говорить правду, поскольку прекрасно мог предугадать реакцию друга.

— Хочу убедиться, что генуэзцы уже на месте.

— Любопытно, как ты их найдешь на маскараде?

— Скорее всего, они будут в компании Луко Брандини, а сегодня его единственного не скрывает маска.

Паоло куда-то отлучился, а Фоскарини долго осматривал гостей, пока не увидел миланцев, пригласивших его сюда: Леонардо и Луко. Тут же сенатор обнаружил при них нескольких гостей — трех женщин и одного мужчину без маски. Узнав в нем Лоренцо да Верона, Адриано внезапно ощутил, как его сердце прерывисто заметалось. Он прекрасно понимал, что рядом с ним должна появиться и его дочь, затмившая разум сенатора своим прелестным обликом. Несомненно, и сейчас она блистала!

Адриано не потребовалось даже всматриваться в линии ее прекрасного стана или пытаться узнать уже вполне знакомые черты в лице, наполовину прикрытом белоснежной маской. Создавалось ощущение, что он чувствовал ее присутствие невидимыми вибрациями. У него сперло дыхание, и, если бы его мужественные черты не скрывала черная маска, многие смогли бы заметить, каким жадным взглядом он впивался в эту милую красавицу.

Она просто ослепляла собой. Адриано не замечал роскоши покроя ее платья: шикарной пышной юбки, эффектно перекачивающейся из стороны в сторону, узкого лифа, облегающего грудь и тонкую талию молодой синьорины, перчаток и прочих мелких аксессуаров одежды. Все, что подчинялось его взору, — это прекрасный стан, облаченный в светящиеся легкие ткани бело-кремового цвета из богатого шелка, расшитого золотистыми нитями.

Утонченные черты ее личика скрывались изысканной маской с перьями, расписанной, словно по иронии, в венецианском стиле. Светло-русые локоны, собранные на макушке, мягко ниспадали на правое плечо. «Стало быть, я не ошибся, когда увидел ее впервые, — подумал Адриано. — Истинный ангел».

Сенатор не спускал с нее глаз, внутренне намереваясь простоять весь вечер в тени, провести переговоры и потом удалиться из этого дворца. Но когда она закружилась в танце, с улыбкой глядя в глаза какому-то моложавому сосунку, у которого «пушок» над губами еще не окреп, Адриано почувствовал нараставшую в нем агрессию и отвел взгляд. Он не желал признаваться себе в том, что ревность овладела его разумом, но будь здесь Витторио Армази, он прокомментировал бы его состояние именно так.

Жажда восхищаться ею заставила Адриано вновь посмотреть на юную синьорину, и его сердце радостно затрепетало, словно бабочка под теплыми лучами солнца. Сенатор едва смог сдержать в себе порыв выхватить ее из рук этого юнца, словно отбирая свое сокровище. Ему удалось замереть на месте… Но лишь на какое-то время. Не заметив, как ноги пронесли его через весь зал, он опомнился, когда очутился у этой пары, учтиво склонил голову перед юношей и протянул Каролине руку.

— Не посчитайте за дерзость, — промолвил с улыбкой Адриано и самоуверенно посмотрел на опешившего кавалера. — Вы позволите?

Тот лишь почтительно склонил голову и отошел в сторону, когда Адриано обернулся к Каролине. В ее глазах даже сквозь маску читалось явное ликование — мужчины соперничают между собой только лишь за ее внимание к своей персоне.

Адриано на голову превосходил ее в росте, поэтому она смотрела на него снизу вверх, чувствуя себя миниатюрной девочкой. А когда он взял ее за талию и легонько умостил маленькую ручку в своей ладони, она с восхищением ощутила его некую внутреннюю могущественность. Безмолвно они смотрели друг другу в глаза сквозь прорези в масках и смотрели так пристально, что казалось вот-вот… и они смогут узреть души друг друга.

В продолжающемся безмолвии Каролина внимательно осмотрела своего кавалера: в нем все казалось каким-то особенным: выразительные скулы, черные смоляные волосы, слегка завивающиеся вокруг сильной шеи. Она видела глубину его карих глаз, но ей казалось, что они извергают огонь, исходящий из его души. Причем этот огонь не разрушающий, а созидающий… излучающий тепло и заботу. Удивительно и странно, но сейчас Каролина ощущала себя в поразительной безопасности, будто этот незнакомец накрывал ее всем своим существом.

Она почувствовала, как сердце забилось, словно птичка в клетке, желающая вырваться на свободу. Но ей не хотелось, чтобы он отпускал ее! Больше всего сейчас она боялась, что он это сделает! Бог мой, они уже столько танцуют, а не сказали друг другу даже слова…

Адриано едва подавлял в себе сбивчивое дыхание. Он понимал, что, если заговорит, то выставит себя неуверенным глупцом, — его речь вряд ли будет связной. Нет, он не должен терять самообладания! Он — мужчина, он — воин, он — сила Венеции! Но как бы это ни было странно, он чувствовал себя беспомощным перед хрупкой женщиной.

«Только бы она ничего не говорила… Молчание сейчас так кстати… Только бы она не прервала этот сладкий момент единени душ. Пусть просто насладится этим мгновеньем», — Адриано смотрел на нее, ощущая желание поглотить ее своим жадным взглядом. Он боялся раздавить ее хрупкую ручку от желания продлить этот дивный момент. И ему стало страшно от мысли, что сейчас ему придется оторвать ее от себя, ведь грядет момент смены партнера. И все же миг расставания настал, и Каролина оказалась в объятиях другого кавалера.

Адриано старался сосредоточиться на своей партнерше, поскольку вертеть головой во время танца — весьма неэтично. Однако Каролина об этом даже думать не желала: оказавшись в паре с другим мужчиной, она тут же стала искать взглядом потерявшегося Адриано. Он был рядом. Он всегда был рядом. Но отчего-то не смотрел на нее.

Каролина ощутила подошедший к горлу ком. Нет! Она не хочет танцевать с этим «хлюпиком»! Кто придумал эти танцы? Ей немедленно нужен тот, настоящий и сильный… Она растерянно посмотрела на своего кавалера и не то что не удосужилась улыбнуться, а тут же отвела взгляд, словно видеть его не могла.

В какой-то момент комната закружилась перед глазами Каролины и, наконец, появилось такое долгожданное лицо, надежно скрытое черной маской. Уголки ее губ тронула легкая, едва заметная улыбка, но душа просто ликовала от счастья! Адриано чувствовал ее радость, потому как и сам ощущал неимоверные чувства от ее близости.

Его глаза скользнули по ее губкам — слегка припухлым и таким манящим, но он совершенно твердо знал, что это недопустимо. Что его манит в ней? Он не понимал. Нетронутая душа или чистое тело? Боже, как же она не походит на тех дамочек из общества, которые с присущим им пафосом просто душат в мужчине способность чувствовать! Как же тошнило от их желания показать себя гордой, неприступной и скупой на чувства! Среди женщин общества Венеции, Рима, Милана, Флоренции и даже Испании, ему не приходилось прежде видеть даму с горящим огоньком в глазах — в иных женщинах его высушили общественные правила, поставившие женщину в жесткие рамки. Он знал, она — не такая. Она — другая. И, наверное, единственная. Ему не хотелось вспоминать о долге перед родной и незаменимой Венецией, но он обязан был это сделать. Только почему-то в данный момент мысли о республике и чести куда-то улетучивались из его одурманенной головы.

Музыканты стихли, зал наполнился ропотом толпы, а Каролина развернулась, чтобы отойти в сторону, всем своим существом подавая посылы своему кавалеру, что она жаждет ощущать его рядом. Адриано не хотелось разговаривать. Но она сумела его заманить. Причем сделала она это одним только взглядом — таким мимолетным, но волнительным.

Совершенно незаметно для себя, не спуская друг с друга глаз, они покинули центр зала и прошли в самый дальний угол у выхода на задний двор.

— От вас исходит сияние, синьорина, — произнес он, с улыбкой глядя ей в глаза, когда они остановились у колонны, украшенной множеством живых вьющихся роз.

Приблизившись устами к ее ушку, он закончил свою фразу:

— Сияние, которое исходит лишь от ангелов…

Каролина почувствовала, как ее щеки загорелись румянцем. В ее душе творилось нечто необъяснимое. Она хотела ответить незнакомцу, но после такого красноречия боялась, что ее фразы останутся пустыми в его памяти. Поэтому она молчала, чувствуя, как ее глаза вот-вот наполнятся слезами. Слезами восторга! Неконтролируемого восторга.

— Ecce spectaculum dignum, ad quod respiciat intentus operi suo deus^[4].

Каролина прекрасно понимала латынь, и эта фраза прост о изу мила ее. Но положение в обществе требовало благочес тия и скромности.

— Боюсь вас разочаровать, но я отнюдь не святая, — нашлась она и кокетливо улыбнулась, намереваясь пройти мимо Адриано.

Но он остановил ее, нежно взяв за кисть, поднося ее к своим устам.

— О, нет, вы меня не разочаруете, синьорина. Поверьте мне, ваша красота… она обладает магической силой…

— Как вы можете говорить о моей красоте, когда едва видите мои глаза, а маска скрывает половину моего лица? — Каролина продолжала мягко, но открыто флиртовать, желая вкушать от него комплименты все больше и больше.

— Ваши глаза воистину обладают манящим блеском, но ваше сияние не внешнее, оно идет из вашей души, — с восхищением говорил Адриано, едва сдерживаясь, чтобы не прижать Каролину к своему телу.

Она смотрела на него глазами, наполненными восхищения — такой взгляд, который пронзает душу обожаемого мужчины.

И в небесно-голубых волнах этого взора Адриано готов был утопать вновь и вновь.

— Хотелось бы мне хотя бы на долю соответствовать тому образу, который вы увидели во мне, — изрекла Каролина, и ее уста тронула легкая улыбка.

— Если кто-то говорит о том, что вы недостойны подобных фраз, не верьте, этот человек — лжец, — промолвил Адриано, продолжавший трепетно держать ее за руку.

— А вы… — она подняла на него взгляд — взгляд, полный надежды и доверия. — А вы всегда откровенны и честны?

— В вашем обществе — несомненно, — ответил с уверенностью он.

— Но в моем обществе вы находитесь всего-то несколько мгновений, — промолвила Каролина, со страхом отсчитывающая время, боясь, что еще немного — и эта сказка обернется в золотистую пыль.

— Правда? — тихо и будто разочарованно произнес Адриано. — А мне кажется, что целую вечность…

У Каролины захватило дыхание — ей казалось, что она сейчас выпорхнет из своего тела и поднимется высоко в облака. А все, что чувствовал Адриано, — это отдаленный грохот биения собственного сердца, которое стремилось вырваться из груди и попасть прямо в нежные ручки этой синьорины.

Она осмотрела кавалера и с подозрением сощурилась, не веря в свою удачу. Неужто это и впрямь тот самый синьор, силуэт которого посещал ее в грезах после свадьбы Изольды? Поразительно, но если убрать маску с его лица, в нем и впрямь можно будет обнаружить некоторое сходство. И голос… до боли знакомый баритон…

— Итак, синьор… — прервала паузу она. — Вы сумели угадать мой образ. Однако я сейчас теряюсь в догадках, глядя на вас. Кто ваш герой?

Ее вопрос ловко привел Адриано в замешательство. А и правда: кто он? Ведь сенатор заказал костюм, совершенно не заморачиваясь на его смысле. «Главное, чтобы эффектно, драматично и скрытно!» — так он велел портному.

— Я? А я — стражник того самого рая, обитателем которого являются подобные вам существа… — нашелся он.

Каролина с недоверием удивилась.

— Прошу простить… но ваш костюм не походит на стражника рая… Скорее всего, этот стражник охраняет иные врата…

Он улыбался ее откровенному, хоть и едва заметному возмущению.

— Правда? Неужто меня обманули создатели этого образа? — с напускным испугом встрепенулся он.

— Ох, синьор, вы смеетесь надо мной! — обиженно сомкнула уста Каролина. — Хочу заметить, что мой образ — ангел, таящий в себе достаточное количество коварства, чтобы ответить вам тем же.

— О, нет! — словно испугавшись, промолвил Адриано. — Я крайне не желал бы этого.

— Вот как? Вас страшит женское коварство? — с удовлетворением спросила синьорина, надеясь на серьезный и откровенный ответ.

— Нет, прекраснейшая синьорина! Гораздо более меня страшит разочарование, которое может настигнуть меня, если ваш ангельский облик растворится в дьявольском коварстве. Но чтобы избежать этого момента, я впредь обещаю быть более серьезным рядом с вами, — он ей талантливо подыграл, но ее наивная простота не заметила этого.

— О, прошу вас, синьор, извольте избежать осторожности и уж тем более серьезности в своих словах. Вы мне приятны и без этого.

В этот момент Лоренцо, нашедший взглядом Каролину, наконец заметил развернувшуюся на всеобщем обозрении картину. Слышать он ничего не мог — слишком уж далеко от него стояла парочка, но в их общении и поведении Каролины явно ощущался флирт.

— Кто этот юноша? — спросил он у свата.

Луко посмотрел туда, куда указывал Лоренцо, и замер — так они не договаривались. Проклятый венецианец… Так нелепо показаться на всеобщее обозрение…

— Герцог да Верона, в этих масках можно с трудом кого-либо узнать. Вы жаждете знакомства? — Брандини выкручивался из ситуации как мог.

— Пока нет, но закрадываются подозрения, моя дочь совсем потеряла голову из-за этого кавалера. Герцогиня Патрисия, а не пора ли Каролине отдыхать? — спросил он подошедшую супругу.

Патрисия ощущала ясный упрек в свою сторону — дочь вела себя неподобающим образом.

— Я позабочусь об этом, ваша светлость, — произнесла Патрисия и направилась к младшей синьорине, оставив общение со старшей дочерью.

Изольда лишь удовлетворенно улыбнулась, словно ждала этого момента. Глупое семейство — они так надеются, что, став синьорой Брандини, она подобрела. Боже, какая чушь слышать эти восклицания! Она всем сердцем продолжала ненавидеть сестру, и все так же продолжала испытывать отвращение к отцу. Поэтому, когда она поняла, что Брандини замышляют нечто против герцогской семьи, то незамедлительно предложила свою помощь.

В какой-то момент Каролине казалось, что Адриано просто раздавит ее в своих объятиях и затмит окружающий мир таким желанным поцелуем… первым в ее жизни. Но вся эта иллюзия сокрушилась в свете облика хладнокровной Патрисии, внезапно представшей перед ее взором.

Каролина увидела матушку и, присев в реверансе перед Адриано, направилась к ней. Патрисия встретила ее строгим и порицающим взглядом.

— Даме на выданье нельзя столько общаться с мужчинами, а тем более флиртовать. Отец велел отправить тебя в комнату.

— Но как же, матушка? Еще ведь никто не покидал маскарад…

— Это не имеет значения. Тебе известно, что здесь другие порядки, более свободные, чем в Генуе. Немедленно отправляйся в отведенные тебе покои!

Каролине хотелось капризно завопить, затопотать ножками о пол и закричать: «Только не сейчас!». Но она сдержала в себе этот порыв и обернулась в сторону Адриано, чтобы попрощаться взглядом… И он ответил ей, но тут же отвел глаза, и она ясно почувствовала веющее от него сожаление.

— Как же так, матушка, спать ложиться рано, с кавалерами не общаться, а как же искать жениха? — расстроенно, но, на удивление Патрисии, не требовательно произнесла Каролина.

— Об этом позаботится твой отец, милая! И поверь, что он найдет тебе достойного мужа, — строго произнесла Патрисия и повела дочь к выходу из зала.

Она лишь ощущала свою беспомощность: внутри нее давно рыдал навзрыд не имеющий права выбора ребенок, много лет претерпевавший путы вокруг своей души, так жаждущий иной жизни. И вот сейчас этот ребенок впервые ощутил себя женщиной, но и ей не суждено жить, а лишь существовать под привычным гнетом.

Он провожал ее взглядом, боясь потерять в толпе… Только бы она не оборачивалась! И только эта мысль посетила его затуманенную голову, как она обернулась и на прощанье одарила его легкой улыбкой. «Забери… укради… спрячь меня!» — молила ее душа, словно этот мужчина стал ее последней надеждой на спасение. Сильное сердце Адриано содрогнулось, с грохотом заглушая едва остывший от сопротивления сердцу разум. Нет, он ее не услышал! Каролина печально склонила голову и последовала за Патрисией.

Адриано смотрел вслед уходящей Каролине и не мог прийти в себя. Он с трудом мог понять, что сейчас произошло. Но одно он знал точно: этот случай мог обернуться роковой ошибкой… Если этого уже не произошло…

— Ты — безумец! — будто из пещеры услышал он голос Паоло. — Тебе известно, что ты привлек внимание, и твоей персоной заинтересовался Лоренцо да Верона? Брандини велел, чтобы мы незаметно исчезли через черный вход и отправились в гостиницу. Он прибудет туда после бала.

Адриано словно только пришел в себя.

— Черт…

— Не вспоминай нечисть, и так все неутешительно…

— Меня словно обухом огрели по голове… — растерянно произнес Адриано.

— Ты забылся, друг мой, — в голосе Паоло чувствовалась нотка упрека. — Ты представляешь, что будет, если он узнает, кто ты на самом деле?

Адриано только вздохнул и стиснул зубы, ощутив на себе все бремя мучительного поручения. На его лице напряглись желваки от мысли, что он мог все испортить по собственной глупости.

— Адриано, ты — сенатор Венеции, а тебя окрутила какая-то генуэзская… — начал было возмущаться Паоло, но Адриано его перебил.

— Быть может, представишь меня публике? — с сарказмом отрезал он. — Так… громче… чтобы все оказались сведущи…

— Да, ты прав, лучше продолжить беседу в гостинице…

Они исчезли из миланского общества так неожиданно и в никуда, что те, кто знал об их прибытии, просто стерли из памяти их присутствие на маскараде.

Адриано не желал обсуждать Каролину и произошедшее между ними, поэтому всеми силами старался заговорить Паоло. О днако тот был неутомим в своей жажде угомонить страстные и довольно странные влечения друга.

— Адриано, ты совершенно потерял голову! Тебе ведь известно, как ты рискуешь! Что сделала с тобой эта женщина?

— Я не увижу ее более, Паоло, можно закрыть эту тему, — произнес сухо Адриано.

— Ты ведь сам стремишься к встрече. Сможешь ли ты теперь отказать себе в общении с ней?

— А чем это «теперь» отличается от «вчера»? — спросил Адриано, желая всеми силами убедить Паоло, что подозрения друга в его влюбленности абсурдны и беспочвенны.

— Вчера о ней ты думал меньше, чем сегодня, — усмехнулся Паоло, видевший насквозь Адриано со времен их совместной службы. — Мы ведь друзья. Некоторые вещи я вижу и без слов.

— Паоло, наше общение с синьориной невозможно в принципе. Это абсурдно, поскольку Генуя и Венеция, вероятнее всего, никогда не смогут стать даже союзниками… Надеюсь… Я не удержался, и в том моя вина, — в какой-то момент я ослабел и предался иллюзии, созданной нахлынувшим вожделением. Я прошу тебя, дружище, не сомневайся в моей преданности нашей республике и нашему общему делу. Ты ведь знаешь, что творится в моей душе, когда дело касается Венеции…

— Прости, Адриано, но у меня складывается впечатление, что это было до появления в твоей жизни этой женщины.

— Я говорю еще раз — наше общение невозможно! — повысил голос Адриано, словно убеждал не только Паоло, но и себя. — И я никогда не искал с ней встречи — идея Луко Брандини привела меня к этому случайно.

Какое-то время они сидели молча: Паоло ощущал нежелание Адриано более говорить на заданную тему. Они ожидали прихода Брандини, когда наконец-то раздался стук в дверь.

Адриано пригласил Луко в номер и предложил присесть. Тот был нахмурен, но не терял присущего ему саркастического чувства юмора, стараясь отпускать не совсем уместные для тематики их общения шуточки. Адриано и Паоло лишь сухо посмеивались в такт вылетающим из уст миланца репликам, хотя внутренне крайне желали поскорее покончить с этим безнадежным делом. Последние события предвещали провал, поэтому сенатор Фоскарини внутренне был готов к тому, что сделка не состоится.

— Я бы предпочел перейти к делу, синьор Брандини, — предложил Адриано, считая расспросы герцога о венецианских куртизанках абсолютно неуместными.

— Да, сенатор, — Луко сдвинул седые брови, словно настраивался на деловой разговор. — Вы говорили о нашем предложении сенату?

— Само собой разумеется, иначе меня бы здесь не было, Луко, — улыбнулся Адриано. — Мне велено узнать о ситуации поглубже: Венеция не может что-либо ответить на имеющиеся в ее распоряжении скудные сведения для принятия такого важного решения.

— Адриано, сейчас я вам могу твердо сказать: мы продолжаем готовиться к захвату власти над Генуей. На сегодняшний день план мятежа разработан как нами, так и крестьянами. Я не считаю нужным в это вмешиваться с энтузиазмом, поскольку ненависть низших слоев в Генуе настолько сильна, что у меня нет ни малейшего сомнения в четкости их намерений. Когда план будет введен в действие, приблизительно на протяжении недели правительство Генуи будет использовать свою армию для погашения восстаний в нескольких регионах республики, расположенных друг от друга на достаточно далеком расстоянии. Чем сильнее будут силы восставших, тем больше солдат будет вовлечено в войну. Кроме того, какую-то часть стражи придется снять и с границ Генуи. Усилить восставших мы можем поставкой оружия, в чем, собственно говоря, Милан и надеется на Венецию. Если вы сможете и проконтролировать восстание со своей стороны, будет еще лучше и выгоднее для вас. Правда, мне пришлось сегодня скрывать вас от герцога да Верона, когда вы, сенатор, так открыто флиртовали с его дочерью.

Адриано внутренне негодовал, но внешне старался сохранять спокойствие.

— Я не знал, чья это дочь, — соврал он.

— Полагаю, что это правда. Иначе это было бы нелепостью добровольно отдаваться в руки заклятого врага, — Брандин и злорадно улыбнулся. — Что же, вполне может быть, что вы не зря познакомились с этой женщиной, Адриано, — произнес герцог. — Вам будет проще покончить с ней.

— Покончить? О чем вы говорите, синьор? — венецианец просто остолбенел от его слов.

— Не стоит так волноваться, сенатор, — хладнокровно произнес Луко. — Если вы примете активное участие в войне, то сможете получить большую часть торговых точек, которые были отведены Генуе после подписания мирного договора. Вам ведь они нужны?

— А зачем, простите, тогда вам Генуя вообще без этих экономически выгодных объектов? — изумился Адриано.

— Какую-то часть их мы оставим. Я вам говорил: нас интересуют земли. Помимо этого в Генуе располагается самый прибыльный порт из всех имеющихся в ее власти. Не забывайте и о прибыльных колониях державы… Их мы с вами распределим по-честному. Все, что преследует Милан, — это территория и люди. А обеспечить себя владениями можно только в случае, когда ими некому распоряжаться. В нашем случае надобно лишить хозяина и его наследников жизни. А вам необходимо будет проконтролировать убийство герцога да Верона и членов его семьи.

— И тогда? — задумчиво спросил Адриано.

— Убитые крестьянами аристократы будут преданы земле, а все могущественные владения герцога отойдут его старшей дочери Изольде. И таким образом Брандини сделают первый шаг на пути к завоеванию Генуи, а после подтянутся и все остальные.

— Как все четко укладывается в вашей голове… — оторопевший Адриано смотрел, будто сквозь собеседника. — Поразительно…

— Лоренцо да Верона — скользкий тип, лишенный чести, не следует его жалеть, сенатор. К примеру, в начале наших переговоров он обмолвился, что мой сын унаследует его титул герцога. Однако после свадьбы мерзавец уже завел речь о том, что на него будут претендовать два зятя — мужья одной и второй дочери. Так или иначе это привело бы к кровопролитию.

— Извольте, Луко, но это ваши неурядицы, причем семейные. К чему тут Венеция? И все же я не мог даже мысли допустить, что речь пойдет об уничтожении рода, — произнес Адриано, едва удерживая в себе негодование.

— Но это генуэзцы, друг мой, — весело отметил Луко. — Существует версия, что именно от меча людей Лоренцо да Верона был убит ваш отец.

Адриано с удивлением посмотрел на синьора.

— Мой отец… — его глаза растерянно забегали по комнате.

В голове шумели беспорядочные мысли: «Что это — правда или провокация?» Слишком невероятно, чтобы быть правдой.

— Я не смею брать на себя ответственность и утверждать это наверняка, — произнес Луко, надеясь посеять в душе Адриано семя жгучего желания уничтожить да Верона, — но я слышал об этом довольно много.

Он врал, но очень искусно. Фоскарини внимательно всмотрелся в глаза Луко, и его проницательность одолела очевидное лицемерие миланца.

— Я так понимаю, это и есть ваш план? — хладнокровно спросил Адриано, стараясь более не углубляться в тему.

— Да, мы должны ослабить державу, сразить власть нескольких патрициев и овладеть имениями. И все это одновременно с тем, как миланские войска зайдут на территорию Генуи.

— Бог мой, это целый заговор! — монотонно произнес Паоло.

— Это война! — с гордостью в голосе поправил его Брандини. — И вам решать, принимать в ней участие или нет. Надеюсь, что вас заманит щедрое вознаграждение.

В Адриано вспыхнула ярость. У него создалось впечатление, что в планах миланцев Венеция фигурирует как исполнитель черной работы.

— Я передам ваши слова властям, синьор, — Адриано говорил быстро и четко. — Однако не могу вам пообещать того, что достопочтеннейшие министры и сенаторы пойдут на это предложение.

— Вы главное поймите, Адриано, мы желаем сотрудничать с Венецией. Раздор и вражда нам не нужны, — говорил Брандини голосом, в котором звучала и фальшивая попытка оправдаться, и желание оставить добрые отношения. — Мы ведь две могучие державы, которые могут завоевать господство во всей Европе. Ну к чему нам эта мелкая и невзрачная Генуя, утратившая свою могущественность еще при Франции?

Адриано слышал в его голосе только скрытую ноту подлости, которую он сумел разоблачить. Он не верил ни единому слову Брандини.

— В любом случае я не имею права самостоятельно принимать решение, — твердо и однозначно произнес Адриано. — Но могу сказать, что мне лестно ваше доверие, Луко.

В его тембре голоса прозвучал однозначный отказ, и Брандини уловил его.

— Как изволите, — улыбнулся он и направился к двери. — До встречи, Адриано. Надеюсь, я вас ничем не смог обидеть.

— Ну что вы… — подыграл сенатор Венеции. — Вы, как всегда, любезны и щедры… До встречи, Луко.

— Хорошего вечера, — ответил тот, заключая Адриано в объя тия.

Паоло посмотрел на друга и с сожалением сомкнул губы после того, как за Брандини закрылась дверь.

— Да, Адриано… Общение с этой синьориной явно не пошло тебе на пользу. Это было лишним моментом в сегодняшнем вечере.

— Паоло, у тебя не создалось впечатления, что сейчас есть тема для обсуждения и поважнее? — недовольно буркнул Адриано.

— А что тут обсуждать: при словах Брандини об убийстве объекта твоего вожделения у тебя лицо стало серо-зеленого цвета?!

— Да как ты не понимаешь! Я не ожидал, что нас ввяжут в эту грязь, — произнес тот. — А ты ожидал?

— Нет. Dolus an virtus quis in hoste requirat?^[5] Ты витаешь в облаках. Адриано, что с тобой? За какие-то два часа ты сошел с ума… — Паоло уже не возмущался — он был просто поражен.

— Я не знаю, Паоло, такое впечатление, что мне отрезали голову, — я совершенно не слышу своих мыслей, — произнес Адриано, задумчиво потирая лоб.

— Я видел тебя с куртизанками! Мне доводилось лицезреть тебя в обществе венецианских дам, — ты мог сразить сердце любой женщины. Но, чтобы сразили тебя, прости, друг, но это нечто несуразное…

Адриано молчал. Что он мог ответить, если в один вечер он лишился сам себя, — все, что до этого существовало вокруг него, просто потеряло смысл. Но почему? Из-за нескольких мгновений общения с абсолютно незнакомой ему женщиной?

— Это какая-то нелепость, — сдавленно произнес Адриано и отхлебнул из бокала глоток вина.

— Вот именно! — воскликнул Паоло. — Это наваждение, скорее, вызвано большим количеством информации, усталостью…. Я н-н-не знаю, что еще может быть…

— Паоло, я на войне был всего раз, но ты сам знаешь, сколько мы выдерживали на ногах во время сражений. Разве это усталость?

— Адриано, помни одно: ты не должен позволять женщине влиять на себя. Тебе нужно принять решение, и она не должна никоим образом отразиться на нем.

— Паоло, здесь речь идет не о женщине! Ты, как советник, должен знать: Большой совет, сенат да и все правительство нашей республики никогда не пойдет на заказное убийство и непосредственное участие в этой битве. Нам нет резона! Эта война не наша — тут ведь и так ясно! К тому же я утратил надежду на порядочность миланцев. Окончательно!

Адриано задумчиво смотрел в окно и жадно отпивал вино из бокала.

— Но… я надеюсь, ты не думаешь о том, чтобы вмешаться в эту схватку между да Верона и Брандини…

— Я здесь бессилен и никому ничем не могу помочь, — произнес твердо, но с каким-то сожалением в голосе, Адриано.

Паоло находился в не меньшем смятении, чем его друг, — такого поворота никто не ожидал, но более всего его изумляло такое неуместное вмешательство женщины. Но как она искусно околдовала его!

— Адриано, — осторожно произнес Дольони, пристально глядя на друга, — ты же понимаешь, что с ней ты потеряешь всё…

— Теперь я понял, что ничего не имею, — с ухмылкой произнес он.

«А с ней я могу это «всё» обрести», — закончило фразу сердце.

Паоло чувствовал, что закипал. Речи Адриано были безрассудны, а его преданность Венеции теряла всякий смысл перед обликом незнакомой женщины.

— Адриано, она — гражданка Генуи! — сквозь зубы процедил Паоло.

В этот момент он увидел, как тот тряхнул головой, решительно допил вино и с грохотом бросил бокал в закрытую дверь.

— Чертовы миланцы! Я так и знал, что только попусту трачу время на их бесполезные предложения. Им изначально нужно было одно — наша поддержка. А потом они развязали бы войну и против нас, мы бы даже опомниться не успели. Мерзавцы…

Паоло испуганно посмотрел в окно, опасаясь, что их могут услышать с улицы. Затем он продолжил наблюдать за сенатором.

— Зачем я вообще ввязался в эти переговоры? Здесь изначально дело пахло весьма неприятными последствиями… Нужно ехать в Венецию, немедленно поведать о бессмысленности затеи и заниматься внешней торговлей. У меня еще курс на Ливорно планируется, на переговоры о сделке.

Паоло ошалел! Только что сидевший Адриано и терзающийся чувствами к женщине воспрял духом и адекватно заговорил о делах!

— Значит так, Паоло, забываем обо всем лишнем, что сегодня произошло. На рассвете отправляемся домой. Необходимо решить много вопросов.

— Вот! Вот мой отважный и разумный друг! — весело похлопал его по плечу Паоло. — Прекрасно, Адриано. Тебя не может свести с ума женщина! Я верю в это!

— В моем сердце нет места для женщины, — хладнокровно произнес Адриано, как будто до этого ничего особенного не происходило. — В нем царит долг перед Венецией.

Она лежала в темноте с открытыми глазами и бесцельно смотрела в потолок, на который падали холодные лучи лунного света. Единственное, о чем она жалела в этот момент, что не узнала имя человека, который смог похитить ее сердце. Оно бьется? Она прислушалась. О, да! Оно барабанит! Но порой казалось, что она не слышит его.

Каролина ощутила, как томный и тяжелый вздох вырвался из ее уст. Но она ведь ничего о нем не знает! Она даже толком не рассмотрела черты его лица. Почему-то до боли знакомые черты… Возможно, она видела его в своих снах? Или рисовала в грезах, когда мечтала о любви? Да нет же, это наверняка тот самый синьор, с которым она общалась у газебо… Но как же можно быть в этом уверенной, если обе встречи проходили у них за завесой тайны?

Каролина повернулась на бок, бросив мечтательный взгляд в окно. Ей незнакомы и непонятны чувства, которые насыщали ее сердце и теребили трепещущую душу. Что за мужчина? Она чувствовала, как внутри нее нечто кружилось всё в том же танце рядом с потрясающим незнакомцем. Ах, как же она хотела сейчас вернуться в тот самый момент — момент неведомых ей бурных и невероятных чувств! При этих воспоминаниях внутри нее словно образовался какой-то огненный комок, тут же превратившийся в ледяной поток, окативший ее тело с головы до пят.

От этого мужчины исходила потрясающая волна безудержных чувств. И ей, Каролине, они прежде были незнакомы. Неужто эти ощущения и есть то, о чем так много изречено в читаемой ею книге о венецианцах? Неужто это и есть та чувственная страсть к мужчине, сковывающая тело и завораживающая разум? Неужто ей довелось испытать это, и на этом все закончится? Причем так же внезапно, как и началось.

В мечтательном порыве Каролина встала с постели и подошла к окну. Луна спряталась за небольшое облачко, проплывавшее мимо нее, а вот звезды продолжили мерцать на небесном покрывале, словно перешептываясь между собой. Каролина настырно не хотела выпускать из памяти того незнакомца и снова мысленно ощутила его прикосновения к ее руке, близость его сильного торса. Ее вновь окатила незнакомая легкая дрожь и, чтобы немного успокоиться, она закружилась вокруг себя, повторяя ритм танца, который они танцевали вместе. Ее сердце радостно трепетало, купаясь в сладких воспоминаниях такого чувствительного момента в ее жизни.

Как ни старалась Каролина стереть из памяти образ незнакомца в маске, стоящий перед ее глазами, словно неисчезающее видение, но он упорно продолжал теребить девичью душу. Ее сердце отчаянно желало встречи… еще одной… хотя бы мимолетной…

Неведомость его имени, происхождения, да и попросту скудные представления о его внешности заставляли синьорину прийти в отчаяние от неизвестности. В глубине своей души, пребывающей в смятении, она смела полагаться лишь на то, что он сам сумеет найти ее когда-либо. И еще более нахально она рассчитывала на то, что он осмелится прибыть во дворец ее отца, чтобы вновь увидеть ее… Но день за днем, оставаясь наедине со своими мечтами, Каролина все больше убеждалась в наивности своих надежд.

И что истинно удивляло юную синьорину: она обнаружила в себе явные перемены во взгляде на всех мужчин в общем и на каждого в отдельности. Встреча с незнакомцем перевернула в ней все представления о том, что представлял собой каждый представитель сильного пола. И сейчас она понимала, что прежде об отношениях с мужчинами не знала ничего…

И именно по причине этой неосведомленности ранее она никак не могла надеяться встретить того самого, который сможет оказаться настолько нужным, что ей придется едва ли не задыхаться от этой нужды. Тогда Каролина грезила о любви, но понятия не имела, что это чувство способно собою затмить само солнце и раскрыть смысл собственного существования. Сейчас она не могла быть уверенной, что испытала чувство любви в полной мере всем своим существом. Но она свободно могла признаться, что само солнце молодой человек уже затмил. И теперь ее изводила уверенность, что именно обладатель таинственной черной маски достоин ее сердца, так жаждущего любви.

Воспаряя в небеса от переполняющих ее мыслей, Каролина продолжала грезить и наделять объект своего вожделения невероятными достоинствами. И самое главное предчувствие, которое не покидало ее с того самого момента, как они встретились, — это уверенность в том, что тот самый синьор способен на любовь. Каждый миг их общения, его легких и даже несмелых прикосновений говорил лишь о том, что он всей душой готов преклоняться перед ней во имя продолжения их общения! Она и не могла думать иначе: разве невинной душе могли быть известны мужчины, умеющие искусно околдовывать женщин во имя личных целей?

— Каролина, сегодня нам нанесет визит виконт Альберти, — услышала она сквозь свои грезы эхо материнского голоса. — Он присоединится к нам за обедом. Приведи себя в порядок: ты обязана подобающе выглядеть.

Она повернула голову в сторону Патрисии, но смотрела, будто сквозь нее. Вот она, суровая действительность! И матушка также жаждет выдать ее замуж за этого виконта, которого Каролина ненавидела всем сердцем. Но сейчас ей не хотелось перечить.

Ничего не говоря, синьорина уложила полотно с вышитыми ею узорами и покорно прошла в свою комнату, чтобы прихорошиться перед приездом гостя. Палома тут же последовала за ней.

Патрисия взяла полотно Каролины и внимательно осмотрела его. Неприятие дочерью рукоделия для нее далеко не было секретом, поэтому небрежность в вышитом рисунке явно вырисовывалась. Но еще, что четко смогла рассмотреть Патрисия, — это виднеющаяся среди множества посторонних и абстрактных узоров карнавальная маска…

Сидевший напротив виконт Джованни всеми силами пытался произвести впечатление на всех членов семьи да Верона. В его речах Каролине слышались только льстивые комплименты и фальшивое желание угодить, дабы быть одобренным Лоренцо и Патрисией. Герцога такое поведение будущего графа устраивало и даже несколько забавляло. Герцогиня Патрисия лишь изредка улыбалась на его нелепые шутки, но Каролина прекрасно замечала, что матушка приветствует Альберти. Только ей, самой Каролине, он почему-то казался самым противным и невыносимым из всех мужчин, которых она знала.

Чем вызвана эта неприязнь? Возможно, в первую очередь тем, что брак с виконтом пытались навязать ее непокорному сердцу! А возможно, и тем, что Джованни в ее глазах продолжал оставаться таким вот слащавым мальчишкой: даже его торс, невзирая на уроки боевого искусства, которые он регулярно получал от лучших мастеров, продолжал оставаться худощавым, и тяжелая серебряная кираса смотрелась на виконте как-то нелепо.

Каролине вспомнился Маттео. Пусть его возраст несколько уступал возрасту виконта, но крестьянин выглядел куда мужественней. Маттео обладал средним по своему сложению торсом, однако на его крепких руках ясно прорисовывалась рельефность мышц. А в его сероглазом взгляде Каролина всегда замечала блеск доблести, отваги, решительности, которые в Джованни Альберти вымещались хитростью, малодушием и коварством. Тогда как Маттео выгораживал Каролину, убеждая людей герцога в том, что она презирает их компанию и обходит стороной, Джованни ябедничал Лоренцо, что та ведет себя неподобающим образом.

«Поразительно, почему я думаю об этом?» — пришло в голову Каролине, которая ранее не задавалась подобными вопросами. А все потому, что встреча с удивительным мужчиной продолжала нести свое отражение во всех и всем, что ее окружало.

— Герцог да Верона, — обратился Джованни к Лоренцо, когда трапеза была закончена, — могу я осмелиться попросить у вас позволения на прогулку по саду с вашей дочерью?

У Каролины похолодели конечности. Каков наглец: он даже не удосужился спросить мнения у нее еще до самого ужина. Разумеется: разве ему нужно ее согласие, когда герцог непременно все ему позволит?

— Несомненно, виконт, — ответил Лоренцо, и на его лице проскользнула одобрительная улыбка. — Полагаю, что сама Каролина будет не против такого предложения. Я прав, дочь моя?

Она ясно ощущала в голосе отца нотку какого-то подвоха и подняла голову. Мельком она заметила строгий взгляд матушки, означающий «не смей противиться».

— Бесспорно, отец… как изволите, — пролепетала Каролина и снова опустила свой взгляд на стол, где стоял поднесенный подданными свежий десерт.

В ответ на томное согласие Каролины Лоренцо наигранно рассмеялся.

— Ну что ты, милая Каролина? Это не приказ! Ты вправе отказаться.

Но она прекрасно понимала, что отказ мог повлечь за собой массу неприятных событий. И покорно склоняла голову перед тем, чего от нее негласно требовали.

— Я согласна, отец, — она натянула улыбку до самых ушей и мельком посмотрела на Джованни.

— Прекрасное платье, — произнес Джованни, подава я руку Каролине, когда она выходила из кареты.

— Оно вас благодарит за комплимент, — довольно резко ответила она на такую скупую похвалу виконта.

— Простите, синьорина, — поправился Альберти, ощущая неловкость за неправильно сформулированную речь. — Вашей красоте очень импонирует этот наряд.

— Благодарю, Джованни. А вот эти слова были скорее адресованы мне, чем моему платью, — она ехидно улыбнулась и горделиво прошла мимо него.

— Мы могли бы отправиться в центр Генуи, если вам угодно, — предложил виконт, рассчитывающий на более длительное путешествие с прелестной синьориной. — Могли бы полюбоваться дивной родной архитектурой, площадью, съездить на побережье ближе к порту…

— Ох, виконт Альберти, — томно вздохнула Каролина, — не следовало приглашать меня на прогулку, когда вам нужно было в город по делам.

— С чего вы так решили, всемилостивейшая синьорина? — изумился тот.

— С того, любезный виконт, что прогулка по шумному городу, архитектурой которого я насладилась вдоволь за всю свою жизнь, не смогла бы принести усладу. Городские стены и скопление с троений будто сжимают мою душу меж камней. А в порту? Бог мой, вонь и суета — вот и вся прогулка.

Виконт гневно сцепил зубы, — ей невозможно угодить, любое его слово она расценивает, словно пустой звук, если вообще не оскорбление.

— Разве можно прогулку по городу, созданному человеческими руками, сравнить с этим художественным шедевром самой кисти Всевышнего?! — восхищенно выдохнула она, оглядывая с высоты холма близ церквушки Санта Марта окружающее их великолепие просторов.

Морское побережье республики насыщалось поразительной живописной красотой, которой могли обладать лишь едва тронутые пригородные местности. Вначале лета в пейзаже этих краев преобладало буйство красок от фиолетового до красного цвета, словно природа изливала в себе истинную радугу. Цветы благоухали, не успев еще испытать на себе беспощадность солнечных ожогов, а зелень била в глаза, словно одурманивая своей сочностью. Вдали виднелся морской бирюзовый горизонт в соитии с нежно-голубым небом. Несколько купеческих кораблей по изящно ровной линии горизонта направлялись в генуэзский порт, находившийся в нескольких десятках миль отсюда. Прекрасные, дивные генуэзские берега…

— Прекрасный день, не так ли? — произнес Джованни, с улыбкой поглощающий взглядом прелестный стан своей спутницы.

— Солнечный — да, — ответила та довольно сухо, — но вот прекрасный ли…

Джованни прекрасно знал о неприязни Каролины, но он принимал ее нелестные высказывания в свой адрес за неумелый женский флирт.

— Простите, синьорина, я испортил вам день? — прямо и довольно резко спросил виконт и остановился, ожидая, что Каролина последует его примеру и посмотрит ему в глаза.

Но она продолжила идти, словно не замечая порывов виконта лицезреть ее анфас.

— Не обольщайтесь, виконт Альберти, вы не испортили мне день. Мне пришлось давно свыкнуться с вашим частым присутствием в наших владениях. Но вот предложением прогуляться по парку, буду откровенной, я поражена.

В разговоре она даже не думала поворачивать голову в его сторону, поскольку ей этого просто-напросто не хотелось. Он внутренне сходил с ума от бешенства — такого неэтичного поведения виконт не ощущал себя достойным.

— Вы не желаете присесть на скамью, любезная синьорина? — спросил он и пригласил Каролину присесть возле аккуратно остриженных кустарников рододендрона, цветущих ярко-сиреневыми цветами.

— Отчего нет? Благодарю, виконт.

Джованни не стал присаживаться, а лишь остановился напротив нее, чтобы посмотреть ей в глаза во время беседы.

— Почему вы обращаетесь ко мне по званию, Каролина? — спросил он, ощущая, как титул непрестанно режет ему ухо.

— Чтобы вы помнили о своем положении, — ответила она и посмотрела в его глаза испепеляющим взглядом.

Все время, проведенное рядом с Джованни, Каролина пыталась найти в нем хотя бы маленькую частичку сходства с незнакомцем, которого она встретила на благотворительном вечере в Милане. Но, чем больше она в него всматривалась, тем большее разочарование постигало ее. Хоть Джованни Альберти и слыл в Генуе довольно завидным мужем — с богатым приданным и внушительным именем, — Каролина не могла найти в нем достоинств, которые смогли бы покорить ее. Ведь в нем отчаянно проявлялись те качества, которые синьорина презирала в своем собственном отце: скупость, сухость, жесткость.

— Прошу простить, прекрасная Каролина, но я дерзну задать вам прямой вопрос: чем моя персона вам так неприятна? — спросил Джованни, которому порядком надоели колкости синьо рины.

— Вы мне не неприятны, виконт. Вы мне безразличны.

— И все же… Мы знакомы с самого детства, но я так и не удосужился получить от вас хотя бы скудную горсть уважения из обширной плантации вашей неуемной души.

Каролина прекрасно понимала, что обманывать Джованни нет смысла, поскольку он не так глуп, как ей хотелось бы.

— Полагаю, виконт Альберти, моя неприязнь по отношению к вам, скорее, вызвана вашим нежеланием познавать душу человека. Вы — материалист, вас интересуют те вещи, которые чуждо принимать моему сердцу прежде всего остального…

— Должно быть, этому вашему сердцу ближе крестьянин по имени Маттео? — с иронией спросил виконт.

— Любой простолюдин способнее на чувства, чем большинство представителей дворянской знати, — промолвила Каролина, невзирая на саркастические замечания Джованни. — Обратите внимание, что там, где нет денег, способна существовать духовность.

— Как по мне, так жизнь без денег ничтожна и бессмысленна, — ответил Джованни, и Каролине показалось, что половину из сказанного ею тот совершенно не услышал.

— Без денег жить и впрямь нелегко… — отвечала она. — Но не невозможно. Но можно ли жить без души?

Виконт зашел в тупик: Каролина взрослеет не по годам. Подобные речи ему ранее не приходилось слышать ни от нее, ни от иных знатных дам.

— Можете не утруждаться, Джованни, в поисках ответа на мою фразу. В конце концов, вы имеете право на личное мнение…

С этими словами она поднялась со скамьи, желая направиться к повозке для того, чтобы вернуться в палаццо да Верона, но Джованни стал на ее пути, не позволяя сделать более и шага. Устремившись своим взором в его глаза, она прочитала в них самолюбивую надменность, жаждущую сдавить женское сердце в своей власти.

— Каролина, ты же прекрасно понимаешь, — начал виконт и с наслаждением заметил, как из ее глаз едва ли не посыпались искры от гнева на его бестактность, — что в скором времени твой отец даст согласие на нашу помолвку и тогда, можешь мне поверить, церковь нас свяжет узами брака до конца наших дней.

Она ощутила, как его тело, словно в нетерпении, приблизилось к ней, а уста на ушко нашептывали ей странные речи, воспламенявшие в ней еще большую ненависть. Каролина ощутила, как ком, подошедший к ее горлу, не позволял вымолвить и звука. Ее душили набегающие слезы от осознания того, что все сказанное виконтом может оказаться правдой, но она молчала, дабы не сорваться.

— И после свадьбы будь готовой к тому, — продолжал шептать ей озлобленный Альберти, — что ты будешь выполнять мои прихоти. И можешь мне поверить, что любое пренебрежение моими желаниями с твоей стороны будет подлежать моему наказанию. И тогда жизнь в родительском доме тебе покажется раем.

Она ощущала в каждом его слове устрашающий гнев, который испускался из него, словно огнедышащее пламя. В этот самый миг ей вспомнился тот огонь в глазах ее таинственного незнакомца на балу, казавшимся ей очагом заботы и нежности. Она смело посмотрела в глаза этому исчадию ада.

— Прошу простить, любезный виконт, но не рано ли вы дали волю своим фантазиям? — с напускной усмешкой произнесла она. — Такой вот грозный и такой властный, за все время нашего общения вам, Джованни, так и не довелось узнать мою внутреннюю сущность. Так вот, эта самая моя внутренняя сущность хочет обратиться к вашему благоразумию с такими словами: если ваша милость посмеет в будущем причинить мне боль, можете не сомневаться, что во мне довольно презрения и коварности, чтобы отблагодарить вас достойным возмездием. И тогда вам придется жалеть об этом до конца своих дней, — в ее голосе он ощущал ясную ненависть, которую она готовилась выплеснуть из себя, словно кипящую лаву из бурлящего вулкана. — Возможно, я не сумею ответить вам действием, поскольку моя физическая сила в сравнении с вашей — капля в море. Но вот что касается хитрости, то простите, друг мой, — это удел не мужского разума, а женского. И применяя это орудие в своих целях, я заставлю вас жалеть о каждом шаге, сделанном против меня.

В последний момент его глаза пронзила ослепляющая искра презрения, и бесстрашному виконту стало не по себе. Все же он попытался удержать в себе порывы продолжить дискуссию.

— Не смейте провожать меня в имение! — приказным тоном произнесла Каролина, даже не оборачиваясь к виконту на прощанье.

Джованни не стал настаивать: подобное общение не оставляло в нем ни малейшего желания для продолжения беседы. Он лишь довел Каролину к экипажу, вручив ее под ответственность извозчику да Верона, и отправился восвояси.

Адриано сжимал лист с коряво и безграмотно выведенным содержанием: «Мне известно о вашем несостоявшемся участии в заговоре. Нам удалось разоблачить намерения миланцев. Решено начать без них и незамедлительно. Просим поддержки у Венеции. Через 10 дней, в четверг, за три часа до заката солнца. В случае согласия ожидаем вашего прибытия в среду ночью. В случае у спеха обещаем республике достойное вознаграждение колониальными землями. Маттео Гальди».

Признаться, это письмо стало для сенатора Фоскарини настоящей неожиданностью, повлекшей за собой ошеломление и растерянность. Отчего крестьяне торопились с мятежом, отказавшись от первоначальных замыслов? Что подвигло их на отчаянный шаг, влекущий за собой неизбежный провал? Желание сразить неожиданно, молнией с безоблачного неба? Охраняемую стражниками герцога территорию палаццо и приусадебные участки внезапностью, возможно, они и возьмут. Но каким оружием? Что за ребячьи глупости?

Хотя… очевидно, что генуэзские крестьяне оказались не настолько наивными, чтобы безоговорочно довериться миланской знати, и, вероятнее всего, решились действовать самостоятельно. Только вот… довольно странная просьба о поддержке Венеции… Смекалистый юноша Маттео все-таки сумел выяснить о «несостоявшемся участии» венецианцев в этом заговоре. Мальчишка Леон наверняка проговорился об их договоренности, а более грамотные поняли, что разболтали информацию чужакам-венецианцам. А это не есть хорошо… И все же они просят поддержки — странное дело… Какой-то здесь существует подвох.

Провал крестьянского мятежа без поддержки более влиятельных персон вполне очевиден, а упрямство бедняков просто изумляет! Адриано приходилось видеть их план… ущерб государству будет нанесен и без участия кого-либо со стороны — это очевидно. Однако крестьянам явно не хватало оснащения — слишком мало оружия, чтобы одержать победу.

Но все это его мало занимало. Все это в его глазах — лишь опасность, витавшая над палаццо Каролины. О, нет! Неверное суждение. Опасность витала над ее жизнью! И это как раз беспокоило венецианца. К его величайшему сожалению и разочарованию в самом себе.

Адриано сомкнул губы: он ясно понимал, что ее жизнь висит на волоске. Но после того как он ответил отказом на предложение Брандини, все связи оборвались и его перестали уведомлять об исполнении миланских замыслов, что, впрочем, неудивительно. Это усложняло его восприятие содержания полученного письма. Действительно ли Милан отказался от участия в этой заварушке, или здесь все же присутствует какой-то подвох?

Так или иначе, но существует опасность того, что лучик жизни, ставший таким ярким, всепоглощающим светом в его сердце, может померкнуть, если не угаснуть вовсе…

Какое-то время он всеми силами старался об этом не думать, от себя подальше отгоняя мрачные мысли, да и мысли о Каролине вообще. Весь день он углублялся в свои дела, пытался вникнуть в принесенные ему бумаги, встречался с поставщиками сырья для его фабрики, но его разум совершенно отказывался думать под воздействием упрямого сердца.

И все это потому, что Адриано Фоскарини четко понимал: его осведомленность о предстоящих событиях меняет суть дела — его честь не позволяет ему бездействовать. Но в то же время его происхождение не позволяет предпринимать каких-либо действий. И как же поступить? Стоять в стороне и ждать «черных» вестей из Генуи?

Да, Адриано отдавал себе отчет, что его участие в восстании генуэзских крестьян — глупая и нелепая идея. Но как только он представлял себе Каролину и видел, как сияние от ее души тихонько угасает от чьего-то меча, его сердце почему-то сжималось, перекрывая дыхание.

Ему прекрасно помнились события не так давно подавленного крестьянского мятежа в Тревизо, когда бедняки были настолько рассвирепевшими от давления в условиях созданной аристократами обстановки, что сметали и крушили все на своем пути. Каждого, кто держал в своем подчинении наемников и арендаторов земель, они подвергали немедленной казни без суда и следствия. Дворянские имения беспощадно сжигались, а целые семьи уничтожались мечом или огнем. И прежде, чем Венеции удалось подавить восстание в этой части земель Террафермы^[6], погибло немало дворян.

Адриано склонил голову. Он вспомнил о поездке, в которую через несколько дней намеревался отбыть в компании Витторио Армази на судне, арендованном у купцов. Его целью являлись переговоры в Ливорно, а вместе с тем и Флоренцией, о будущих контрактах, а также об оптовой закупке лекарственных снадобий и трав для недавно созданного городского лазарета и венецианских аптек. Для последней цели Адриано планировал взять с собой Витторио Армази, как ведущего венецианского лекаря.

И больше всего сенатора съедала мысль, что Ливорно располагается в непосредственной близости с Генуэзской республикой — там рукой подать до вражеских земель. Стало быть, ему суждено быть рядом и не суметь оказаться возле нее в нужный момент… Что поделать, если в нем горит вечным огнем долг перед родной республикой? А отправляться в Геную — глупая и ничем не обоснованная затея.

Но как только он опускал свой взгляд на бумагу, светлый образ Каролины представал перед ним, словно наяву. В который раз он замечал, что становится бессильным перед незримым видением, так ясно стоявшем перед его глазами.

Он отказывался понимать себя и все чаще задавался вопросом: как можно вообще думать о женщине, которая является титулованной наследницей вражеского государства? Адриано всю жизнь ненавидел Геную всем сердцем и тешился этой ненавистью! А сейчас Небеса его заставляют принять эту державу в свое сердце только по одной, хоть и прекрасной, голубоглазой причине.

Все это время, после миланского маскарада, он пытался погрузиться в дела, надеясь, что время без возможности ее лицезреть, сможет заглушить в нем всяческие чувства, которые вспыхнули в его сердце. По вечерам он проводил время в обществе женщин или же отправлялся в гости к кому-то из старых друзей. Но все приложенные усилия оказывали лишь временное воздействие на его душу, наполняя ее мимолетной усладой.

Он хмелел под действием вина, которое принимал, словно лекарство, способное уничтожить в нем мысли, казавшиеся ему абсурдными. Затем отправлялся в бордель… Затем, охмелевший и умиротворенный, возвращался домой в надежде, что следующий день не начнется с видения, которое посещало его каждое утро — ее глубокий и мягкий взгляд на прекрасном лице, разбавленном изогнутыми линиями женственности и непокорности. И каждое утро он с мучением всматривался в эти прекрасные черты, подсознательно не желая стирать из памяти дивный образ.

Адриано измучился. За это время его словно растерзали чувства к этой странной, строптивой и поразительной девушке. В какой-то момент к нему пришло осознание, что все его достоинства: чувство чести, верная доблесть, преданность, сила духа, твердость сознания, — взбунтовались против его воли, против его разума, против его принципов. И сейчас, когда она пребывала на грани между двумя мирами… когда ее жизнь стала мишенью негодяев, сенатор почему-то предчувствовал, что именно от него зависит, какую сторону жизни она примет: солнечной реальности или вечной темноты…

Итак, необходимо рассудить здраво! Если он отплывет через несколько дней в Ливорно, как и собирался прежде, то сможет посетить Геную лишь тогда, когда уже все закончится. Тогда он сможет освободить себя от терзаний чувствами — в этот момент уже все будет решено, и ему не понадобится участвовать в этом.

Если же он отправится в путь этой ночью, то может успеть прямо к вспышке мятежа… Но если он появится там, где ему не следует находиться, — это может значительно изменить его жизнь… Причем как с хорошей, так и с плохой стороны… А если нет… Каролина может навсегда исчезнуть из его жизни… Да она может вообще уйти в мир иной! Но едва ли она исчезнет из его памяти… Ведь после их общения на карнавале она пересталапребывать в его памяти лишь мимолетным видением, облачившись в прекрасные черты утопичной реальности! Она пока существовала в этом мире, робко вмешавшись в его сознание, но… вдруг миланцы все же осуществят свой замысел? Или же крестьяне начнут уничтожать аристократию?

И что тогда будет с ним? Его жизнь тоже изменится… Неужто она станет еще более опустошенной и бессмысленной?

— Вздор! — буркнул сенатор сам себе и поднялся с кресла.

Он подошел к открытому окну и бесцельно устремил свой взор сквозь пространство. До определенного момента ему казалось, что он живет только для Венеции. И в недалеком прошлом он намеревался жениться во имя скрепления связи своей республики и Флоренции — там он присмотрел себе будущую супругу. Но все изменилось: сейчас он почему-то понимал, что незачем растрачивать свою жизнь на действия, ставшие следствием лишь навязанной, внушенной надобности…

Ему вновь вспомнилась Каролина. Ее глаза светились жаждой счастья, неистовым желанием любить. Он вспомнил ее в лесу рядом с Маттео. Разве может позволить себе благовоспитанная дама нечто подобное? Может! Но только если хочет жить, а не существовать!

И тут же он обратил свою память к словам Лауры, верной супруги Витторио Армази, знавшей о вещах, неведомых обычному человеку. И к ней, как к дивной прорицательнице, Адриано нередко обращался за помощью в трудные периоды своей жизни. Так он сделал и сегодня утром, растерянный содержанием полученного письма.

— Милый Адриано, — изрекла тогда Лаура Армази после проведения какого-то дивного обряда, — тебе нужно знать, что именно от тебя зависит не только ее жизнь, но и твоя судьба. Твои опасения не напрасны: ей и впрямь угрожает опасность. Сейчас ты на распутье, и от твоего выбора полностью зависит исход событий как в твоей, так и в ее судьбе.

— Хочешь сказать, мудрейшая Лаура, что нам суждено быть вместе? — спросил тогда же удрученный Адриано.

— Это будет зависеть лишь от вас обоих, мой друг, — ответила знахарка. — Более ничего поведать не могу.

Адриано томно вздохнул. Да, он ясно видел выход из ситуации и давно продумал его в своей голове. Можно опустить флаг судна с государственным гербом, подойти к той лагуне между утесами, которую показывал этот Маттео… и дальше что? Броситься в очаг битвы, где происходит абсолютно не его война? Да, черт возьми!

Адриано решительно встал с кресла и прошел по комнате. В чем он сомневается? Нужно ли спасать жизнь этой женщине? Да, в конце концов, он жаждет лицезреть ее красоту в этом мире! Именно в этом мире! А на Небесах они еще успеют свидеться. Но ведь тогда выходить из порта необходимо немедля… — Прошу простить, сенатор Фоскарини, — послышался голос дворецкого, который отвлек его от мыслей. — Мне велели передать, что судно готово отправиться в путь этой ночью…

Каролина взяла в руки Библию и задумчиво посмотрела на обложку. Как и прежде, когда она касалась подобных вещей, ее посетили весьма противоречивые чувства. Однако сейчас синьорина почему-то не боялась в этом себе признаться, ибо к ней пришло осознание того, что ее духовность до этого момента таила в себе некую драматичную ложь, так искажавшую человеческое восприятие незримого глазу мира.

Невероятно долго, как для христианки, она противилась мысли, что нежелание покоряться священным учениям развивало в ней противостояние с понятиями, выстроенными в ее сознании лишь требованиями духовенства. И сейчас она понимала, что именно это противоборство повлекло в ней нежелание обращаться к Богу. Причем это нежелание упрямо преследовало ее сердце. Будто ее сознание кричало о том, что христианская вера создана людьми и никакой внечеловеческой силы в себе не таит. О! Эти мысли могли разочаровать многих истинных христиан…

Сейчас ей становилось ясно, что, увлекшись чтением об отношениях мужчины и женщины, в библейские стихи она вникала лишь своей памятью, разумом, но не сердцем. Как раз это стояло на пути ее понимания истинной сути божественной любви и силы. И сейчас Каролина пыталась найти в себе способы понять религию, как основу мироздания. Как начало начал…

Бесспорно, она молилась, как того требовал режим ее обычного дня, посещала с родителями по воскресеньям церковь, под строгим надзором Паломы прочитывала псалмы… Но при совершении этих действий Каролина безустанно понимала, что решительно не желает их выполнять. И если бы она, хотя бы изредка оставаясь наедине с собой, очищала свои мысли от потока эмоций и упрямых убеждений, то к ней пришло бы ясное осознание, что ее сердце отвергает Бога лишь потому, что ее принуждают Его любить.

Сейчас же, сжимая в руках Библию и созерцая перед собой лики иконостаса, синьорина пыталась собраться с мыслями.

И, несомненно, ей было ясно, что именно оказало влияние на ее великодушное желание уделить внимание Священному Писанию. Дело в том, что совсем недавно, по пути на мессу в Собор Сан-Лоренцо, к семье да Верона присоединились Молинаро, с которыми род герцога издавна поддерживал дружеские отношения. Так вот, Каролина нехотя плелась за родителями, свои мечтания отправляя подальше от этих мест, хотя по обычаю, перед входом в церковь, главной обязанностью каждого прихожанина являлось смиренное обращение своего сердца к Всевышнему. Аделаида Молинаро-Динарио, возрастом несколько старше Каролины, поведала подруге свою небольшую тайну, которая в скором времени должна была подлежать огласке.

— Я помолвлена, Каролина, — с сияющим блеском в глазах промолвила она.

К своему удивлению, синьорина Диакометти заметила, что сказано это было на выдохе воспаряющего ощущения счастья. Нужно отметить, что Аделаиду Каролина всегда считала излишне мягкой. Безусловно, считать это пороком было бы грешно, но юная синьорина совершенно не понимала, как можно жить с ощущением утомляющего чувства всепрощения и доброты. С одной стороны, она находила это прекрасным, с другой, — по меньшей мере, скучным.

— Помолвлена? — изумилась Каролина. — И ты рада этому? Рада, что вскоре снова выйдешь замуж?

Возраст Аделаиды достиг двадцати шести лет, а предыдущий брак, в котором она состояла с флорентийским синьором Динарио, закончился плачевно. Несколько лет назад ее супруг скончался от неизвестной болезни, а самой Аделаиде отошло все имущество, управление над которым немедля взял в свои руки ее отец.

— Разумеется, милая, ведь теперь я наверняка буду счастлива в браке, — еще с большим порывом радости сообщила Аделаида.

— Счастлива? — Каролине хотелось горько улыбнуться. — Отчего можно быть счастливой, когда тебя выдают замуж за того, кого не любишь?

Аделаида с разочарованием заметила, что слова приятельницы полны пессимизма.

— Но я люблю, Каролина! — еще более счастливо выдохнула она, а ее большие глаза янтарного цвета едва не испустили две слезы.

Синьорина Диакометти посмотрела на нее и все поняла: лицо синьоры Молинаро-Динарио и правда светилось от счастья. Каролина раскрыла рот и не смогла ничего вымолвить. Они приостановились, чтобы позволить родителям подальше отойти вперед, а самим иметь возможность свободно пошептаться.

— Мы познакомились недавно на семейном празднике у четы Дониали… — продолжала тихо рассказывать Аделаида. — Он — купец из рода Виотти, дальних родственников графа Фиески. На том рауте Лучиано оказался совершенно случайно. И при одном только его виде мое сердце едва не воспарило от нахлынувших чувств, и, что удивительно, он ответил мне взаимностью! Отец долго противился нашему союзу, ибо хотел выдать меня замуж за советника Гаспарри…

— Пресвятая Дева, он ведь старик… — выдохнула с изумлением Каролина.

— Да, — согласилась Аделаида. — Ему глубоко за шестьдесят, но моего отца это мало занимало. И все же… он изменил решение… Это поразительно, Каролина, но мой суровый отец благословил меня на помолвку с моим Лучиано…

— Но… как вам удалось переубедить его, Аделаида?

— О, милая Каролина, было время, когда я перестала надеяться на это счастье. Мое сердце разрывалось от боли, я была раздавлена и потеряна. Мы договорились с моим возлюбленным встретиться на побережье, вдали от человеческих глаз. В этот день я окончательно поняла, что не смогу без него жить. Но и пойти против воли отца — это тяжелейший грех. Поэтому я решила просить милости у Господа. На обратном пути с нашего свидания я заехала в Собор и упала на колени перед Пресвятой Девой Марией, моля ее о своем женском счастье. Я читала молитвы, обращалась к Небесным Силам пощадить мою грешную душу и смягчить жесткое сердце моего отца. Каково же было мое изумление, милая Каролина, когда все изменилось спустя несколько дней! Отец находился в городе, близ торгового ларька моего Лучиано, когда его сразил приступ. А мой возлюбленный оказался поблизости, немедля доставил его к лекарю, чем спас его жизнь… Он не захотел принимать от отца никаких благодарностей, лишь мою руку и сердце… И ты представляешь, Каролина, отец согласился!

С этими словами глаза Аделаиды засверкали в лучах утреннего солнца, и Каролина всей душой ощущала ее искренние и чистые переживания.

— Я так счастлива за тебя, дорогая Аделаида, теперь ты будешь счастливой в браке! — произнесла синьорина Диакометти и в порыве радости схватила подругу за руки.

Но в какой-то момент к ней пришло осознание, что у нее в жизни такого может не произойти.

— Ох, если бы ты знала, как мое сердце жаждет того же, Аделаида, — промолвила Каролина, перед глазами которой встал частый гость ее грез, облаченный в черную маску. — Но мой отец никогда не позволит мне такой роскоши…

— Ну что ты, милая, — произнесла с воодушевляющей нежностью в голосе синьора Молинаро-Динарио. — Проси Господа, и Он непременно поможет тебе.

Каролина с сожалением посмотрела в счастливые глаза Аделаиды. Она никогда и никому не говорила о том, что не отдает должной частички души христианству.

— Аделаида, я не могу делать то, что меня заставляют делать едва ли не под плетью…

— Ну что ты… — в ее лице читался ужас, и Каролина тут же пожалела о том, что сказала. — Ты не желаешь быть христианкой? Не желаешь обращаться к Богу?

— О, дорогая Аделаида, мне стыдно, но мой разум отказывается понять, зачем внушать человеку веру и насильно заставлять учиться Священному Писанию. С детства все святое во мне встречается негодованием: меня под плетью заставляли читать псалмы и обучаться церковным догмам. И моя душа привыкла принимать все это с отвращением внутри себя.

Боясь, что ее могут услышать, Каролина с опаской оглянулась, но увидела в очах Аделаиды блик понимания.

— Это потому, что в тебя вложили знания о Боге, но не вложили любовь к Нему, — тихо прошептала Аделаида, приостанавливая Каролину, чтобы позволить родителям еще больше отдалиться от них. — А ведь это так важно — поверить душой! Милая Каролина, твое сердце способно любить Всевышнего! Тебе надобно отбросить все предрассудки, созданные обществом.

Если ты прекратишь относиться к молитве, как к обязанности, тогда твоя душа откроется святости. Первое, что тебе необходимо усвоить: хотим мы этого или нет, но в мире существуют духовные, невидимые нашему глазу сущности, создающие и созидающие внешний, материальный мир. И от духовного начала зависит наше физическое продолжение. И без этого духовного не могут существовать ни добро, ни любовь, ни счастье. Ведь истинная ценность заключается в наших душах, а наши души не могут обрести умиротворенность и состояние счастья без Господа в них. Ты поймешь это со временем. Но если твое сердце примет это сейчас, можешь мне поверить, что твоя жизнь приобретет совсем другой смысл.

Каролина с изумлением посмотрела на Аделаиду и потеряла дар речи: то, что до сих пор она отрицала, словно засияло внутри нее золотистым светом.

— Ты хочешь сказать, что тебе помог сам Бог? — с недоверием спросила она.

— Несомненно, милая. Я всей душой молила Пресвятую Деву Марию о том, чтобы она подарила мне долгожданные минуты семейного счастья, и вот такой случай подвернулся моему отцу, чтобы он сменил гнев на милость. И пойми самое главное: истинной любви не может быть там, где отсутствует вера в Бога. Человек, который всей душой любит другого, может сам не догадываться, что служит Господу. А в тебе есть этот свет — всемогущественный свет любви…

Эта беседа с Аделаидой не выходила у синьорины из головы. Бесспорно, она жаждала быть счастливой и во имя этой высшей цели чувствовала себя способной на все. Теперь же ей больше всего на свете хотелось сделать то, что ранее она считала невозможным — поверить в силу Всевышнего и понять, отчего же она противится этому? Ведь ей и самой известно: то, чего она стремится избежать, порой ей более, чем просто необходимо.

Нежелание верить… С чем это можно отождествить? В этот самый момент в разуме синьорины сама по себе провелась параллель ее неверия с чувством любви, которое большинство людей знатного мира воспринимают со скептической улыбкой, словно вымышленной сказкой для наивных мечтателей о счастье. Но ведь она, Каролина, всем сердцем верит в существование любви между мужчиной и женщиной! Стало быть, если что-то является невидимым глазу, то совершенно не означает, что этого «что-то» не существует.

К тому же она, Каролина, прочла огромное количество книг, сумевших открыть в ней веру в существование любви к мужчин е… И не смогла одолеть до конца лишь одну — о любви к Богу! Но ведь какая это могущественная книга!

Она опустила взгляд на Библию и открыла ее с середины. Пробежав глазами по некоторым стихам Нового Завета, она тут же вспомнила о тех чудесах, которыми Иисус Христос помогал людям стать добрее, лучше, сильнее. Чтобы укрепить в толпе людей веру, Он совершал на их глазах невероятные вещи. А некоторые из них, чтобы поверить, должны были пройти через тяжкие горести и болезни. Нет, она не желает стать тяжело больной для того, чтобы познать сердцем Бога! Или же, к примеру, познать горести жизни прежде, чем Господь сможет обернуть ее взор на себя! Ведь в такие моменты люди и начинают горячо молиться. Это осознание помогло Каролине возжелать принять Бога сердцем, а не разумом.

Так она приходила несколько дней подряд к иконостасу в молитвенной комнате, брала в руки Библию, освежая в памяти забытые строчки, чтобы сейчас, будучи взрослой, вспомнить их и внять смысл.

И вот в один прекрасный день она ощутила себя готовой к тому, чтобы обратиться к святым с мольбой. Каролина открыла молитву к Пресвятой Богородице и пробежала ее глазами, готовясь начать своей молитвенный монолог. Но в какой-то момент она осознала, что ее сердце противилось написанным в книге словам — ему чужды чужие строки. Ведь молиться нужно душой — наверняка именно так молилась сама Аделаида, сумевшая выпросить у Бога свое счастье.

Каролина вновь посмотрела на кроткую Деву Марию, смиренно соединившую руки в молитвенной позе, стоящую прямо перед ней на поставце. В Ее застывших глазах так ясно отражалась истинная доброта и чистое милосердие, так редко присущее человеку. Образ перед ней словно передавал те беспокойства, которые могли посещать Деву Марию в то время, когда Иисус Христос служил людям. «Вот образец истинной любви, которая способна привести нас к счастью», — вспомнила Каролина слова Аделаиды, когда в церкви они подошли к такой статуе.

Почему-то Каролина ощутила, что книги в руках лишь мешают ей, и она отложила их в сторону. В руках девушка держала свечу, которую намеревалась поставить Богородице.

— Я не желаю читать то, что чуждо моему сердцу, — промолвила Каролина и, словно с осознанием вины, склонила голову. — Прошу тебя, святейшая Дева Мария, простить меня за то, что не желаю обращаться к Тебе со словами, написанными чужими для меня людьми, хоть и признанными святейшей матерью-Церковью. Возможно, моей душой играет гордыня и этим я, бесспорно, виновата перед Богом. Но я жажду читать молитву с сердцем, поэтому и буду говорить о том, что так томит и беспокоит мою душу. Моими предками создан мир, который невозможен для счастливой жизни. Духовенство моей республики создало все условия для того, чтобы человек был подчинен и унижен. Я не смею судить их, но, будучи рабой этих деяний, я понимаю, что они исходят лишь из алчности. Мне ли говорить об этом, когда Ты, Святейшая Всецарица, видишь все с высоты небес куда лучше меня? Одно могу сказать с прискорбием: все, что так ценно для души, — чувства и духовные желания — сегодня не имеют ценности, и мое сердце сие обстоятельство разрывает на куски. В мире правят деньги, мужчины пользуются властью и слабостью женщин, поэтому осознание таких грехов, как прелюбодеяние, алчность, уничижение других чуждо нашим беспомощным душам. Жажда власти и корыстолюбие завладело сердцами аристократии, не давая возможности бедным для выбора. Я не желаю их осуждать, но желаю лишь открыть Тебе мое сердце. До недавнего момента я молилась лишь потому, что так требовали от меня, а порой во время молитвы страдала блужданием помыслов о приземленных и порою низких вещах. Я жажду открыть Тебе душу, но по причине своенравия, присущего мне, я не желаю, чтобы мне указывали, как надобно это делать…

На какое-то мгновенье Каролина смолкла, словно пытаясь собраться с силами. В ее горле застрял сухой ком, мешавший вырвать наружу то, что созревало в ее душе столько времени. Мольба… Мольба о помощи и милосердии свыше. И теперь ее сердце наполнялось истинной верой в то, что ее молитва будет услышана.

Каролина, словно обессилевшая, упала на колени, ощутив вырывающиеся из ее уст тихие рыдания.

— Все, о чем молю я, Пресвятая Дева, — это о счастье, которое так безжалостно вырывает из моих рук человек. В моем сердце все еще тлеет надежда, что по Божьей воле является возможным ослабить путы, сдавившие мое горло и лишающие права выбора. Мои родители подчинились воле общества и отвергли любовь во имя преобладания над чувствами материальных благ. Мое сердце неспособно насытиться и удовлетвориться этим. Оно упрямо жаждет любви, ибо лишь она станет для меня спасением и смыслом для продолжения жизни. Да простит меня Бог, если согрешаю своими мыслями, но все иное в моем сердце будет обманом: я чувствую себя неспособной подчиниться родительской воле и выйти замуж во имя чего-то иного, помимо любви и искреннего уважения к будущему мужу. Я жажду испытывать его объятия не потому, что к этому принуждает супружеский долг, а потому, что это поможет ощутить меня еще более счастливой. Я всем сердцем хочу стать для своего мужа опорой, вторым сердцем, заботой. Но и в ответ желаю ощущать биение его сердца в унисон с моим. Если я прошу слишком многого или невозможного, молю Тебя, Дева Мария, не гневайся на меня за мое своеволие. Но если на то воля Божья, и любовь все же может появиться в моей жизни, молю каждым вздохом своего сердца, помоги мне, Святейшая, связать свою судьбу с мужчиной, для которого не чужды такие качества, как честь и благородство. Моя душа рвется лишь к одной мечте: провести свою жизнь с человеком, умеющим смотреть на мир не только разумом, но и сердцем…

Утомленный беспокойным днем Лоренцо явился в палаццо в сопровождении виконта Альберти и двух стражников. Молва о заговоре среди крестьян заставила герцога объехать за день свои владения вдоль и поперек, чтобы по сведениям своих людей и по результатам личных наблюдений судить о поведении простолюдинов в последнее месяцы. А более всего Лоренцо бесил тот факт, что все сплетни продолжали оставаться лишь пустым звуком, отнимавшим потраченное на его прояснение время. Поэтому к очередному злоречию на тему мятежа он относился не с осторожностью, а неким гневом. В какой-то миг герцогу почудилось, что кто-то намеренно выводит его из себя распространением дурных слухов по окрестностям.

По этой самой причине да Верона возвращался домой ближе к вечеру в весьма нехорошем расположении духа. А Джованни, преследующий его, словно тень, вел себя довольно сдержанно и учтиво, боясь еще больше разгневать Лоренцо. Однако даже явное недовольство герцога не стало на пути замыслов виконта начать важный разговор, откладывать который он уже не видел смысла. И, как он и предполагал, передав лошадей конюху, Лоренцо пригласил Джованни немного расслабиться за беседой и выпить по бокалу вина.

В это время Каролина приближалась к кабинету отца, чтобы вернуть на свое место «безнравственную» и обруганную кормилицей книгу. Окончив ее чтение около недели назад, синьорина все никак не могла найти подходящее время для того, чтобы пробраться в западное крыло палаццо и вернуть издание на положенное место. Матушка Патрисия за обедом обмолвилась, что герцога, вероятнее всего, не будет до поздней ночи, по этому Каролина ощутила свободу для передвижения по имению.

С замирающим от страха сердцем она прошмыгнула в кабинет, но, не успев даже подойти к полкам, услышала приближающиеся звуки и возмущенные мужские голоса. И благо, что говорили они очень громко, иначе сквозь дубовую дверь она вряд ли сумела бы их услышать. Сердце грохнулось в какую-то бездонную пропасть, а по ее телу пробежал холод от ужасающей мысли, что ее присутствие могут обнаружить.

В какой-то момент Каролина растерялась от внезапности и заметалась по кабинету в поисках места для своего сокрытия. И все же ей удалось в одно мгновенье обуздать свой страх: спрятать книгу в свои юбки, придерживая их с внешней стороны, а самой встать за темно-коричневой портьерой у окна.

— Полагаю, Джованни, что это была очередная ложная тревога! — недовольный голос герцога свидетельствовал о том, что он едва сдерживал в себе гневный крик. — Все эти пересуды порождает общество, изможденное скукой и унынием, — Каролина услышала стук открывающихся дверей и приближающийся грохот отцовских сапог. — Меня пробирает усталость от подобных лжесведений.

— Ваша светлость, мне понятна ваша усталость, — ответил виконт Альберти, — но, полагаю, что нам нельзя расслабляться в условиях, когда с одной стороны нас давит молва о крестьянском мятеже, а с другой — притязания соседей, тайные сведения о которых также не покидают…

— О-ох, виконт Альберти! — негодующе выпалил герцог. — Будьте благоразумны! Никто из крестьян не осмелится поднять мятеж на господ, имеющих в своем распоряжении лучшее оружие и доспехи. У них нет ни боевого опыта, ни денег на войну.

Джованни едва сдержал в себе нарастающее бешенство за бестактность герцога, так и не сумевшего оценить его разум на достойном уровне. И все же отмалчиваться он не намеревался.

— Прошу простить мою дерзость, — выдавил он сквозь зубы, — я все же осмелюсь вам напомнить, герцог, что не так давно мятежи вспыхивали во многих окружающих нас державах.

— Я не нуждаюсь в напоминаниях, виконт, — непреклонность Лоренцо заставила Джованни смолкнуть, хотя бы для того, чтобы набраться смелости для обсуждения следующей темы разговора, ставшей для него более важной, чем разочарование герцога в своих доносчиках. — Хотя, должен признать, что сред и кучки плебеев могут попасться два-три изворотливых и сообразительных юнца, способных переколошматить всю республику.

Эта речь немного успокоила виконта.

— Нельзя также забывать, ваша светлость, — добавил он, — в европейской истории много громких имен этих самых плебеев, прогремевших своими деяниями на многие столетия вперед.

Внутренне Каролина согласилась с виконтом, поскольку отцу свойственна горделивость, не позволяющая видеть реальность дальше своего носа.

— И все же, виконт, не стоит переоценивать крестьян! Всех мятежников в минувшие века постигла участь казни. Время движется вперед, и сейчас, имея военную технику и располагая надежной стратегией, армия может уничтожить целое крестьянское селение в два счета. Как ни крути, но необразованность этих глупцов в любом случае сыграет на руку нам. Сейчас же я уверен в том, что бояться нам нечего.

Ах, какую жалость испытывала Каролина, когда слышала отцовские суждения, исходящие из ослепленной собственным самолюбием головы. Ведь он сам не замечал, насколько недооценивает простых людей, не имевших за собой власти, но обладавших невыразимо сильным духом. И спроси герцог у своей дочери ее мнение, она непременно высказалась бы с душой.

— Ваша светлость, — Джованни как-то неловко прокашлялся и многозначительно посмотрел на Лоренцо, — дело в том, что я хотел уже давно… с вами побеседовать… но никак не попадался удобный случай…

Предчувствуя неладное, сердце Каролины глухо забарабанило.

— И о чем же? — спросил устало герцог, внутренне надеясь, что речь пойдет о чем-то не слишком вычурном — ему не хотелось обременять уставшую голову принятием сложных решений.

— С вашего позволения, речь пойдет о синьорине Каролине.

При этих словах у Каролины перехватило дух, а сердце еще сильней заколотилось.

— Да, эта девчонка давно уже притаилась, — с сарказмом отметил герцог. — Словно чего-то выжидает. Тебе стало известно о ее проделках?

— Нет-нет, что вы? Я просто хотел… уже давно… намеревался… попросить ее руки… и тем самым… породнить наши с емьи этим долгожданным союзом, — изрек виконт и с ожиданием посмотрел на реакцию герцога.

От неожиданности услышанного и сразившего ее изумления Каролина расслабила руки и книга, которую она усиленно поддерживала все это время с внешней стороны юбок, скользнула вниз по платью и с грохотом упала на пол. Герцог резко обернулся на звук, а виконт схватился за свой меч. Каролина со страхом закрыла глаза, представляя себе, что ее ждет.

Озадаченный догадками, Лоренцо, дав знак Альберти даже не думать брать в руки оружие, медленно подошел к окну. Аккуратно он сжал край портьеры и резко отдернул ее в сторону. Догадки герцога оправдали себя, но все, что он смог, — лишь возмущенно открыть рот, желая закричать, ибо охватившее его негодование не позволило издать даже звука.

Каролина закрыла лицо руками в страхе, что отец не просто изольет на нее свой гнев, но и отвесит ей пощечину. Однако герцог не шелохнулся. Лишь его глаза скользнули на обложку упавшей книги. Узнав ее, он с тяжестью перевел дух и попытался удержать себя в желании ударить дочь. Его лицо побагровело от переполняющего гнева и, сцепив зубы, он грубо схватил ее за руку и потащил к входным дверям.

— Отец, что вы делаете? Папа! — закричала девушка, пытаясь остановить его, оттянув за сильную руку. — Отпустите меня, отец, молю вас!

Она тут же ощутила набегающие на глаза слезы: слезы страха от неизвестности. Впервые за всю жизнь гнев отца заставил ее содрогнуться от ужаса, и виною тому был бездумно совершенны й ею глупый поступок. Каролине становилось предельно ясно, что в этот раз терпение герцога явно исчерпало себя, и только Бог знает, что он сделает с ней. И выйти замуж в этой ситуации казалось ей не такой уж и дурной идеей.

Джованни растерянно наблюдал, как герцог да Верона протащил Каролину, согнувшуюся под натиском его рук, сдавивших ее локоть. Что можно сказать о случившемся, если Лоренцо безоговорочно имеет право покарать виновную дочь? Бросив заинтересованный взгляд на книгу, виконт все же не увидел ее наименование и, подойдя ближе, взял ее.

— Венецианцы, — пробормотал он вслух и ощутил, как его дыхание на какой-то миг остановилось в представлении о том, что в себе могут содержать эти страницы. — Создатели разврата…

О том, что Каролина могла читать книги из герцогской библиотеки, он не мог догадываться, но это весьма похоже на эту вздорную девчонку. Но даже если бы ему стало известно об этом, смог бы он предположить жанр читаемых ею произведений?.. И что же теперь можно говорить вообще о ее девичьей морали, если синьорина имеет наглость думать о подобных вещах? А, быть может… быть может, ее тело давно потеряло невинность?.. К примеру, где-нибудь в лесу, в объятиях неотесанного мужлана Маттео.

Если опустить этот момент, сославшись на обыкновенное женское любопытство, остается другой вопрос: обуздать Каролину не в силах даже самому герцогу, что можно будет сказать о нем, Джованни, если они все же поженятся? Не имеет значения! Ведь виконт понимает, что не нуждается в чувствах к ней, как, впрочем, и в ее чувствах тоже. Первое, чего ему безмерно хотелось — это овладеть ее красотой! Его не так волнует ее невинность или покорность голубоглазого взгляда, сколько родственная связь с герцогом, которая обеспечит ему и титул, и богатство, и должность.

Каролина едва успевала перебирать ногами за быстро идущим отцом, даже не смотрящим в ее сторону. Эхо его твердых шагов громыхало под давлением решительности, наверняка подписавшей ужасающей приговор для участи юной синьорины. Она смотрела на отца снизу вверх, ощущая, что он как-то не удобно держал ее руку, грубо сжимая в крепких ладонях, и К аролина шла, изогнувшись в правую сторону, словно корчилась от боли.

Они вышли во дворик через парадный вход и направились к западной части герцогских владений, где в основном обитала и работала челядь. Эта часть имения находилась в двухстах шагах от особняка, и Каролина даже предположить не могла, зачем отцу вести ее в это место. Ее глаза ослепило заходящее солнце, и, закрыв лицо руками, она полностью отдалась власти отца, осознавая, что на помилование в этот раз можно не полагаться.

— Папа, отпустите меня, я вас молю! Клянусь, я исправлюсь, отец! — отчаянно кричала в слезах Каролина, но Лоренцо словно не слышал ее.

Выражение его строгих глаз не изменилось, а на лице не дрогнул даже мускул. Мольба дочери была беззвучна, как ночная тишина.

Из аккуратно выстриженных кустарников за происходящим наблюдал Маттео. Он видел, как герцог протащил плачущую Каролину в западную часть имения, к башенке, где не так давно подвергали жестоким и мучительным наказаниям непокорных рабов и прислугу. У Маттео сжалось сердце от жестокости Лоренцо. Даже со своими домочадцами герцог проявлял бездушность. Юноша едва сумел удержать свой горячий темперамент, чтобы не броситься в защиту Каролины. И лишь осознание того, что он может провалить все «дело», заставило Маттео усмириться.

Лоренцо завел Каролину внутрь небольшой башенки, и они поднялись по ступенькам. Так и не проронив ни слова, он подвел дочь к каким-то дверям на самой вершине башни. Даже когда она споткнулась и упала, расцарапав себе ноги, он словно не обратил на это внимания, а лишь со всей силы дернул ее за руку, заставив немедленно подняться.

Герцог резко толкнул дверь, и она со скрипом распахнулась. С какой-то презрительной грубостью Лоренцо втащил Каролину в полутемную комнату и оттолкнул ее от себя, словно перед ним стояла не собственная дочь, а какое-то прокаженное существо, заслужившее самое суровое наказание за свой низменный проступок.

— Папа, простите меня, — выдохнула Каролина, и беззвучно зарыдала.

Безмолвно, словно на прощанье, герцог посмотрел на дочь, и Каролина прочла в его взгляде в одночасье смешавшиеся искры сожаления, негодования и разочарования. Затем Лоренцо с грохотом захлопнул дверь, оставив ее наедине со своей совестью.

Услышав, как снаружи задвинулся засов, Каролина вытерла слезы и со страхом обернулась к своей темнице. Тут же ей в нос ударила сырость и какая-то едкая вонь. Из-под соломы, раскиданной по полу, послышался писк мышей и шкрябанье по каменному полу. Маленькое окошко под высоким потолком пропускало сквозь себя скудные лучики заходящего солнца. Осталось не так много времени до того, как на улице сгустятся сумерки. Каролина содрогнулась при мысли, что ей придется провести здесь ночь.

На глаза навернулись слезы от обиды на жестокость отца, но она понимала, что, бесспорно, виновата перед ним. В душе теплилась надежда на то, что в нем проснется жалость и он вернется за ней. Но когда перед ней вновь встал его неумолимо-рассерженный взгляд, Каролина осознала, что ее надежды на его благосклонность тщетны.

Боясь даже пошевелиться в этой жуткой комнатушке, синьорина облокотилась о стену и медленно сползла по ней вниз, присев на корточки. Что может ждать ее в этом зловонном месте? Наибольший ужас на нее наводил писк мышей. Мысль о том, что какая-нибудь зверушка коснется ее тела, приводила девушку в панику. Едва сумев совладать со своими страхами, Каролина тихо заплакала…

Лоренцо вошел в свой кабинет, где его по-прежнему ждал виконт. Чувствуя себя неловко в том, что стал свидетелем неприятной сцены, Джованни с ожиданием посмотрел на рассерженного герцога. Тот лишь присел в свое кресло и в один миг осушил бокал вина. Альберти только видел, как на скулах герцога забегали напряженные желваки.

Их траурное молчание прервали какие-то крики, доносящиеся из парадной и громкие шаги солдатских сапог, приближающиеся к кабинету герцога. Лоренцо и Джованни сорвались с мест, словно заблаговременно почуяли неладное. Вбежавший стражник с выпученными глазами что-то кричал, но понять его мужчины смогли лишь после того, как он перевел дух.

— Ваша светлость! — наконец воскликнул он. — Ваша светлость! На восточном посту убиты надсмотрщики и стража. Крестьяне подняли мятеж!

Герцог и виконт изумленно переглянулись, но оба прекрасно понимали, что на замешательство времени нет.

— Отправляйтесь в город и сообщите властям! — герцог бросился к оружейному шкафу. — Пусть присылают армию в подкрепление. Сколько мятежников?

— Я не могу сказать, ваша светлость. Мне чудом удалось спастись. Мне чудилось, что их сотни…

— Сотни…

Лоренцо бросился к оружейному шкафу, хранившему в себе богатые презенты прибывавших в его владения гостей — изобретения последнего поколения, стрелявшие порохом. Кроме того, здесь хранились мечи и кинжалы, выкованные лучшими европейскими кузнецами. Кое-что из снаряжения он бросил виконту и прибывшему стражнику.

— Сотни… Это не так много. Но они готовились к этому нападению, а моя обедневшая армия совершенно не готова к обороне. Маленькие подонки, они решили, что все-таки смогут подчинить меня, герцога да Верона! — последние слова Лоренцо кричал, бешенными глазами бегая по комнате.

Вооружившись до зубов, они бросились к выходу. Едва переступив порог, надсмотрщик бросился седлать свою лошадь.

— Конюх, лошадей! — крикнул герцог и оглянулся вокруг.

И до него только дошло, что вокруг стояла гробовая тишина. За ним не выскочил управляющий, как обычно, чтобы справиться об отбытии герцога. Два стражника, стоявшие всегда у парадной двери, также исчезли.

— Что за чертовщина? — изумленно воскликнул герцог, оглядываясь вокруг.

В этот самый момент со всех сторон имения, словно мыши из углов, выбежали люди, оглушительным криком сокрушая стены герцогского палаццо. Окруженные виконт и герцог готовились биться до последнего, однако оба понимали, что западня, тщательно спланированная крестьянами, может оказаться началом их последней битвы.

Следом за мятежниками со всех углов имения стремительно сбегались стражники герцога. Однако на фоне черно-серой массы крестьян они казались лишь редкими пятнами бурого цвета.

Казалось, что толпа мятежников, непрестанно бегущая из леса и всех закоулков имения, не закончится никогда. Около дюжины крестьян сразу обрушились на виконта и герцога, но отсутствие опыта в военном деле и весьма скромные доспехи сыграли с ними злую шутку, и некоторые из них пали под мечами дворян. Но это не сломило дух выживших! Казалось, что именно подавляющее преимущество воодушевляет их.

Другая дюжина смельчаков с факелами в руках бросилась вовнутрь палаццо через парадные двери и черный вход, обливая на ходу смолой все, что могло гореть.

Подкрепление, на которое рассчитывал герцог, хоть и в довольно скудном составе, не заставило себя долго ждать: армия в доспехах появилась с запада буквально в самом начале горячей битвы. Оглушающие стрельба, истошные крики, мерцающие на угасающем солнце мечи, — и несколько сотен людей превратились в сплошное кроваво-черное месиво.

— Что там видно, Адриано? — послышался голос старого друга Армази, и сенатор только задумчиво уткнулся в подзорную трубу.

Торговое судно со скудным экипажем на борту плавно скользило по морской глади Средиземного моря. Погода радовала солнечным и безветренным настроением, а вот желание сенатора обойти Ливорно, дабы достичь генуэзских берегов, весьма удивило его спутников.

— In rebus bellicis maxime dominatur Fortuna^[7], — пробубнил он сам себе. — Посмотри сам. Тебе не кажется, что с земли в небо исходят клубы дыма?

Витторио взял трубу и посмотрел в нее. В условиях опускающихся сумерек видимость происходящего на суше значительно ограничивалась, однако, вдали, и впрямь, показалось зарево с исходившим вверх черным дымом.

— Не знаю даже, что сказать, Адриано. Еще слишком далеко, чтобы рассмотреть пожар, если ты об этом. Как по мне, больше походит на дождевые тучи, сгустившиеся над горизонтом.

Сенатор всмотрелся в трубу.

— Да, дружище, не исключено, что и ты прав. Прости, Витторио, что не смог остановиться в Ливорно — мы испытываем недостаток во времени. На обратном пути мы в обязательном порядке все исправим, и ты сможешь провести с торговцами переговоры о незамедлительной сделке для погрузки лекарств. Они будут ждать нас прямо в порту.

— Ничего, Адриано, мы все успеем. Ведь, очевидно, что здесь ты нужнее, — он кивнул в сторону берега.

— Ты осуждаешь меня?

Старик тихо рассмеялся.

— За что мне тебя осуждать, Адриано? За то, что ты отважился на героический, пусть и рискованный, поступок и жаждешь спасти жизнь женщине? — Витторио улыбнулся. — Мне просто не терпится посмотреть на нее…

— Витторио, я не уверен, что вернусь с ней, — произнес задумчиво Адриано. — Мое присутствие здесь объяснятся лишь желанием убедиться в том, что твоя супруга ошиблась в своих неутешительных пророчествах.

— К твоему великому разочарованию, Лаура редко ошибается, друг мой. Честно говоря, Адриано, я плохо себе представляю, что ты будешь там делать в разгар войны. Но раз уж ты так решил…

— Я сам не имею ни малейшего представления, Витторио. Но как я могу сейчас что-либо планировать? Полагаю, что смогу разобраться на месте.

— Не забывай об осторожности! — Армази с беспокойством посмотрел на друга. — Тебе ведь известно, чем это может грозить, узнай сенат о твоем участии…

— Известно, — Адриано сомкнул губы и с сожалением посмотрел вдаль.

— Мне до сих пор странно, как ты все-таки отважился на это, друг мой, — с некоторым восхищением и одновременным изумлением промолвил Витторио.

— Меня окончательно подтолкнул к этому еще один факт моей никчемной жизни: я всегда нахожу выход из передряг… Даст Бог, повезет и в этот раз.

Но по мере того, как они приближались к берегу, становилось очевиднее, что дальновидность сенатора Фоскарини выглядела, скорее, как пророчество: из нескольких точек обширных земель исходили клубы темного дыма. Посмотрев в подзорную трубу, он ощутил, как его окатило холодом.

— Это пылает имение да Верона, — прохрипел в отчаянии он и посмотрел на Витторио. — Похоже, я опоздал.

Адриано велел подвести корабль как можно ближе к берегу и остановиться в лагуне между утесами. Тогда Маттео четко дал знать, что это место наиболее безопасное: во-первых, оно располагается близ границы Генуи с Пизой и переход на соседнюю сторону занимает всего несколько часов. Во-вторых, эта часть земель не охраняется и не подлежит осмотру. Маттео говорил, что это довольно тихое и спокойное место.

Далее сенатору казалось, что все происходящее вокруг плывет, словно во сне. Стремительность его действий не позволяла даже уделить времени для того, чтобы продумать свои шаги. Но так в его жизни бывает нередко.

Добравшись на шлюпке в одиночестве к берегу, Адриано ступил на землю и бросился подниматься по скалистому побережью. Направляться к палаццо придется пешком. Дорога бегом через лес в одном направлении и обратном займет не так много времени, но Адриано знал, что вернется на побережье приблизительно за полночь.

Немного отдышавшись на вершине, он четко и ясно продумал свои шаги. Несомненно, сенатор осознавал, что его действия должны быть твердыми, уверенными и решительными. К тому же управиться он обязан как можно скорее, ибо задерживать надолго судно в генуэзской лагуне нельзя.

Сразу за береговой линией начинался лес, где в минувший раз своего пребывания в этих местах он встречался с Маттео. Адриано плохо помнил дорогу к палаццо, но он четко знал, что ему следует придерживаться северо-западного направления. К тому же, пока ночной мрак не скрыл окончательно собой Геную, сенатор тешился надеждой рассмотреть зарубины, которые он оставлял, когда Маттео вел их через лес.

Благо, что густота лесополосы заполнялась растительностью на незначительную его часть. Это придавало уверенности Адриано, что он сможет поберечь драгоценное время. Бесспорно, лишь в том случае, если на пути не доведется встретиться с генуэзцами. Однако у большинства из них сейчас слишком много дел, чтобы тратить бесценное время на прогулку по лесу.

Пустившись бегом, Адриано время от времени изумлялся уверенности своих шагов, словно досконально знал здешние края. Ему довелось пробежать немного. Остановившись, чтобы отдышаться, сенатор прислушался к звукам. Сквозь легкий шорох деревьев и громкое пение встрепенувшихся птиц, очевидно, слетевшихся со всех сторон Генуи, ему почудились посторонние голоса. Что это? Неужто встреча с врагом неминуема?!

Чтобы удостовериться в своих предположениях, Адриано пригнулся, всматриваясь сквозь негустую листву. Это был не крик, но будто кто-то кого-то пытался окликнуть. Адриано присел на корточки. Сейчас он понял, что голоса обращались не к нему. И в пространстве они не передвигались. Стало быть, кто-то рядом просто стоит…

Стараясь оставаться беззвучным, Адриано сделал несколько шагов в ту сторону, откуда слышался шум. И тут перед ним замелькал силуэт в бесформенной темной одежде.

— Прости… прости… — слышался негромкий призыв мужского голоса. — Клянусь тебе, я не хотел… я не хотел, чтобы все случилось именно так…

Адриано отогнул ветку, которая закрывала ему дальнейший путь. Разобраться в ситуации и понять, свидетелем каких событий он стал, сенатор смог не сразу. И только потом, всмотревшись, он увидел лежащее в траве тело женщины и сгорбленный над ней торс молодого мужчины. Адриано почувствовал, как у него пересохло в горле, и с жадностью глотнул воздух. В мужчине он узнал Маттео, с которым имел возможность не так давно общаться. Женщину он видел плохо, но ткань распластанного по траве платья походила на бархат дымчатого цвета.

Адриано не мог ожидать прояснения ситуации. Обхватив рукоятку меча рукой, он смело шагнул вперед…

Писк мышей и непрерывное шкрябанье по полу не просто вызывали в Каролине отвращение, но и порядком раздражали ее. Все, чего она жаждала в сию минуту, — это немедля вырваться из этого жалкого плена. Она подошла к двери и со всей силы дернула ее. Тщетность девичьих усилий казалась изначально очевидной, однако Каролина упрямо продолжала расшатывать дверь, надеясь хоть немного сдвинуть засов. Удостоверившись, что она только попусту тратит время и силы, Каролина со злости ударила ногой по двери и присела на корточки.

С улицы как-то приглушенно до нее доносился какой-то шум и даже крики, но четко разобрать, что происходит за пределами башенки, она не могла. В мрачных стенах комнатушки совсем стемнело, и она могла различить отдельные предметы, которые находились здесь, лишь благодаря тому, что глаза уже привыкл и к темноте. Сильнее шорохов, доносившихся до ее слуха и заставлявших шевелиться волосы на голове, — ее угнетала безнадежность. Всеми силами она старалась совладать со своим страхом, поскольку предчувствовала, что ей предстоит провести всю ночь в этом заточении.

Со временем крики на улице стали слышны еще яснее, и девушка поняла, что там что-то происходит. Она прислонилась к холодной стене, но что можно расслышать сквозь толщу камня на высокой башне? Неожиданное громыхание по ту сторону дверей заставило синьорину подбежать к ней. Несомненно, Каролине вздумалось, что суровый отец смилостивился и решился ее вызволить. Каково же было ее удивление, когда в дверях показался Маттео: испачканный сажей и грязью, с окровавленным мечом в одной руке и горящим факелом — в другой, безмолвно и огорченно он смотрел на Каролину. В мерцающем свете он прочитал скорбь в ее опухших от слез глазках.

— Маттео! Как хорошо, что ты освободил меня! — воскликнула она, бросившись к нему с объятиями. — Почему ты такой печальный? Идем скорее отсюда! Клянусь, я не расскажу отцу, что это ты освободил меня.

Поспешно синьорина выскочила к винтовой лестнице, ведущей вниз. Но тут, словно во сне, она расслышала душераздирающие крики и пальбу с улицы. Каролина остановилась и с изумлением посмотрела на Маттео. И только сейчас ей стал понятен весь ужас его внешнего вида. Не меняясь в лице, безмолвно он обошел ее и, оказавшись на ступень ниже, продолжил освещать ей путь.

Сумбурный шум с улицы приближался, а Каролина почему-то схватила Маттео за руку и, когда он обернулся, пытливо посмотрела ему в глаза.

— Как ты понял, что я здесь, Маттео? Что происходит?

Каролина прекрасно знала, что он никак не мог разведать о ее пребывании в этой башенке. Но, вопреки ее ожиданиям немедленных ответов, он не стал оправдываться, а только повел ее вниз по ступенькам. И, чем ниже они спускались, тем страшнее казались звуки, доносящиеся с улицы.

Каролина слышала пальбу, лязг мечей, истошные крики, — и ей становилось ясным, что происходит за дверями. Дойдя до последней ступени, она нерешительно остановилась и посмотрела на Маттео. Он опустил голову и молчал.

— Это война? — спросила она, и Маттео утвердительно кивнул русой головой.

Каролина только глубоко вздохнула и испуганно посмотрела в дверной проем. В нем клубилась пыль с кусками мусора и непонятных обломков. Из помещения виднелись лишь стремительные движения людей и падающие наземь тела.

— Я тебя уведу отсюда! — уверенно произнес Маттео и крепко сжал ее руку.

Его слова расплылись в грохоте доносящегося снаружи ужаса.

— Я не уйду! — громко воскликнула она, стараясь перекричать оглушительные звуки. — Здесь моя семья!

— Это опасно, Каролина! — обеспокоенно, словно с мольбой в голосе, воскликнул Маттео. — Я все продумал! — он притянул ее ближе к себе, крича ей прямо в ухо. — Мы сбежим, и тогда ты будешь со мной всегда! — в словах Маттео звучала некая агрессивная власть, и Каролина, с ужасом глядя в его рассвирепевшие глаза, отступила назад.

— Ты все продумал? — переспросила удивленно она. — Ты знал об этой войне… — и в этот самый момент ей вспомнились уже забытые слова незнакомого голоса: «Восстание крестьян — это способ ослабить местных дворян: герцогов и синьоров».

Каролина шагнула назад, изумленно глядя на Маттео, и оказалась в проеме, ведущем в ад: с улицы продолжали влетать к акие-то обломки, доноситься крики ужаса и запах крови, смешанный с удушающим воздухом, насыщенным порохом и гарью…

— Ты — мятежник, — пролепетала она, продолжая пятиться назад.

Ей казалось, что все происходит во сне, даже ее шаги, направляющиеся к выходу из башенки, казались какими-то плавающими.

— Нет, стой! Каролина! — крикнул Маттео и кинулся ей вдогонку.

Но синьорина уже бежала посреди поля битвы, которое всего несколько часов назад было ее родным двориком, утопающим в сочной зелени и красоте. Перед глазами мелькали окровавленные тела и пылающий огонь. Едкий дым застилал ей глаза. В воздухе стоял запах гари. С тяжестью упавшее под ее ноги тело заставило синьорину отскочить и вскрикнуть. Нечто до боли знакомое показалось в этом искаженном от боли лице. Склонившись над ним, Каролина узнала прежде ненавистного ей виконта Альберт и. Его блуждающий взгляд устремился на нее и всё, что она могла прочитать в нем, вызывало в девушке ужас: словно и страх, и скорбь, и облегчение сковали его. Джованни истекал кровью — в его груди торчал меч, а значит, и смерть оказалась неминуемой. Его взгляд замер, и Каролина от ужаса закрыла лицо, словно желая каким-то волшебством перенестись из этого жуткого места. Но реальность призывала ее оглянуться вокруг себя.

А вокруг творилось кошмарное, и девушке показалось, что она попала в преисподнюю: бурая мантия стражников и блекло-серая одежда крестьян смешалась в дымовом столбе, в бликах полыхающего огня ослепительно сверкали щиты и мечи. Истошные крики и падающие тела вызвали у опешившей Каролины потрясение, и в какой-то момент она просто-напросто остолбенела. Пальба пушек оглушала ее, крики, толпа, струящаяся кровь привели ее в ужас. Она попыталась сделать несколько шагов в сторону палаццо, но едва не оказалась сбитой с ног — пробегающий мимо стражник просто оттолкнул ее. Она оглянулась назад — Маттео сражался с кем-то из солдат.

Каролина вскинула голову и взглянула на палаццо. Его восточное крыло уже охватило пожирающее пламя, и она с ужасом осознала, что именно там находились их покои. Надежда о том, что матушка и Палома живы, угасла в ее душе, и от этой мысли девушка почувствовала слабость в ногах. В этот момент Каролину кто-то резко дернул за руку, и она пронзительно вскрикнула. Маттео озлобленно закричал:

— Ты сейчас же пойдешь туда, куда я скажу! Тебе ясно?

Каролина ощутила откуда-то выросшие в ней силы, толкнула Маттео ногой в пах и стремительно бросилась туда, где предположительно должен быть вход в палаццо, но едкий дым и пыль настолько ослепили ее, что Каролина в растерянности остановилась. Ее не покидало ощущение, что весь ужас — это всего лишь сон, который испарится сразу, только она проснется.

Внезапно, совсем рядом она услышала оглушительный грохот взрыва и тут же почувствовала какую-то слабость в ногах, словно неведомая сила тянула ее к земле. Каролина упала на колени, пытаясь всей своей сущностью противостоять тому, что управляло ею. Однако силы совсем покинули ее, и, рухнув ничком на землю, она ощутила жгучую боль в плече.

Сердце Маттео содрогнулось, когда он увидел падающую Каролину, окровавленную и изнеможденную. Откинув свалившиеся перед ним деревянные колья и колесо от повозки, он бросился к ней, закрываясь от летевших в его сторону обломков. Маттео повернул к себе побелевшее лицо возлюбленной, и только по шевелившимся устам смог понять, что она все еще жива.

Юноша оглянулся вокруг себя. В нескольких шагах от него лежал убитый Лоренцо да Верона, тело которого, впрочем, он видел еще до того, как вошел в башенку за Каролиной. Дворец позади него полыхал в огне. Все свидетельствовало о том, что Каролина, вероятнее всего, осиротела всего за несколько мгновений.

Маттео бросил взгляд в сторону башни, которая была границей западной части имения да Верона с маленьким прудом и лесом. Сейчас они смогут укрыться за кустами можжевельника, которые росли вдоль стены палаццо. А там, выйдя на открытую местность за пределы особняка, он наверняка сможет найти лошадь.

Его нога уперлась во что-то тяжелое. Маттео опустил голову. Прямо перед ним лежал распластанный воин из генуэзской армии. В одно движение руки юноша сорвал с него бурый плащ и закутал в него Каролину. Подхватив синьорину на руки, он, что было сил, бросился прочь с поля битвы.

Да, этот поступок наверняка в будущем подлежит осуждению его сторонников, ведь он предательски повел себя, оставив своих в разгар сражения. Но он не мог, да и не желал оставлять ненаглядную Каролину гибнуть. И если пред ним предстанет необходимость, он закроет ее собой, только бы спасти ей жизнь.

Оказавшись за башней, в которой герцог не так давно заточил свою дочь, Маттео укрылся за огромной бочкой — частью насоса, качавшего воду из реки. Ему требовалось немного отдохнуть. Хотя бы несколько мгновений. Маттео посмотрел на Каролину и прислушался к ее груди. Услышав ее сердцебиение, он с облегчением вздохнул, собираясь с силами, чтобы продолжить путь.

Пройдя каменный мост, соединявший территорию имения с дорогой, ведущей вглубь леса и на побережье, Маттео поспешил зайти в тень деревьев, дабы укрыться от посторонних глаз. На радость ему здесь паслась лошадь, очевидно, сбежавшая с конюшни, испуганная громыханием войны.

Каролина истекала кровью, и Маттео понимал, что времени у него чрезвычайно мало. Ему ничего другого не оставалось: путь до побережья, у которого его ожидает лодка, приготовленная им для побега, составит несколько миль. Далее он намеревался отправиться в сторону Флоренции, где они с Каролиной могли бы спрятаться у его родни. Однако юноша не предполагал, что все может закончиться так плачевно.

Аккуратно уложив ее на траву, он оторвал кусок материи от солдатского плаща и перевязал истекающую кровью рану. Затем он уложил ослабленную девушку на кобылу. Оседлав лошадь, Маттео облокотил Каролину о себя, придерживая ее одной рукой, а другой держась за узду. Прежде чем скрыться в лесу, Маттео обернулся, чтобы осмотреться, и сквозь редеющие деревья увидел приближающуюся к палаццо многочисленную армию республики. Становилось ясно, что сражение крестьянами проиграно.

Убедившись, что возлюбленная надежно закреплена в седле, юноша погнал кобылу по узенькой просеке, которая прямиком через лес выводила к Средиземному морю.

Он провез ее столько, сколько смог, но дальше лес становился все непроходимее для большого животного, поэтому Маттео снял Каролину с лошади и понес на руках сквозь гущу леса. Он знал, что до побережья оставалось не меньше мили. Обессиленный тяжелыми днями, в ссадинах и царапинах на лице и теле, Маттео из последних сил пробирался к морю, чтобы спасти жизнь и себе, и Каролине.

Решившись передохнуть, крестьянин остановился и уложил синьорину на пахнущую свежестью траву. Лицо Каролины казалось обескровленным: губы стали земляного цвета, а побледневшая кожа словно свидетельствовала о безжизненности расслабленного тела. Маттео испуганно принялся приводить девушку в чувство: теребить обескровленные щеки, поливать водой из фляги казавшееся безжизненным лицо, но Каролина оставалась недвижимой. Сердце… неужто оно не бьется?

— Умерла… она умерла… — сидя на коленях, Маттео склонил голову ей на грудь и почувствовал, как содрогается от рыданий.

Из его глаз не текли слезы, но он ощущал, как изнутри разрывался от боли.

— Прости… — прохрипел сквозь собственные рыдания Маттео. — Прости… Клянусь богом, я не хотел… я не хотел, чтобы все случилось именно так…

В этот самый момент Адриано и появился из леса. Маттео обернулся и схватился за меч.

— Маттео, спокойно, — Адриано отпустил оружие, оставив его за пазухой, и попытался успокоить мятежника. — Не кипятись, я свой!

— Свой? — закричал Маттео и сделал шаг к нему с мечом в руках. — Вы предали нас!

Крестьянин выглядел крайне неадекватным, способным на все. Адриано выхватил свой меч на случай, если придется защищаться. Но Маттео не нападал, поэтому и сенатор не настаивал на сражении.

— Маттео, я знаю, что Милан вас предал. Но политика — сложное дело, и объяснять тебе что-либо сейчас я не буду лишь потому, что времени на это нет. Именно поэтому я и отказался от сделки… Я — не миланец! — произнес Адриано.

— О, мне это известно! — яростно заорал Маттео и победоносным выражением лица посмотрел на синьора Фоскарини. — Но и Венеция не соблаговолила нам помочь. Было неосторожно с вашей стороны доверить это дело неграмотному мальчишке. Леон, как только пришел, сразу же доложил мне о вашей с ним беседе.

У Адриано не дрогнула рука с мечом, поскольку это все он себе давно объяснил.

— Это я отправил вам письмо! — воскликнул Маттео. — Вопреки запретам лидеров мятежа. Было глупо с моей стороны надеяться на сотрудничество с Венецией, ибо граждане вашей державы отнюдь не лучше миланцев. А вы, синьор, оказались самозванцем в этой истории…

— Меня на самом деле вовлекали в эту сделку миланцы, но я отказался, — произнес с честностью Адриано. — Я не посчитал нужным сражаться на одной стороне с бесчестными людьми.

— Мне известно о предложении венецианцам. Но Милан и звестил нас о возможной сделке лишь после нашей с вами встречи.

— Маттео, это все неважно! Я не желаю говорить сейчас об этом. Меня интересует только судьба этой женщины, — Адриано с беспокойством посмотрел на Каролину. — Позволь мне подойти к ней.

— Нет! — закричал Маттео. — Нет… — он тут же обессиленно опустил меч, едва сдерживая застывшие в глазах слезы. — Она умерла…

Эти слова сокрушали сердце Адриано, но ему не хотелось верить в их правдивое содержание.

— Я прошу тебя, Маттео, позволь мне подойти к ней, — повторил он свою просьбу. — Поверь мне, я кое-что в этом смыслю.

Мальчишка только отошел в сторону и устало упал на колени. В какой-то момент ему все показалось бессмысленным — битва, победа и даже его собственная жизнь. Казалось, вокруг все померкло, и все надежды на будущее обернулись грудами пепла, обрушившимися сейчас под палаццо да Верона.

Неужто он и впрямь опоздал? Эта мысль сокрушала его! Адриано приложил голову к груди Каролины и прислушался к ударам ее сердца, всей душой надеясь ощутить их. И действительно, ему удалось прощупать слабую пульсацию. Желая удостовериться в своих предположениях, сенатор коснулся пальцами ее губ и почувствовал легкое дуновение.

— Слава Всевышнему, она жива! — радостно выдохнул он, с трепетом обхватывая ее руками.

— Что? — словно обезумевший, Маттео не мог совладать с собой, чтобы расслышать венецианца.

— Она жива! — выдохнул снова тот и беспокойно осмотрел кровоточащую рану.

— Жива? — воскликнул Маттео и поднялся с колен.

Сердце Адриано разрывалось, когда он смотрел на побледневшее лицо Каролины. Ему казалось, что жизнь вот-вот покинет ее обессиленное тело.

— Рану необходимо потуже перевязать: она теряет много крови, — произнес хрипло Адриано.

Он снял окровавленную материю с ее раны.

— Маттео, герцог и герцогиня живы? — спросил он, глядя на юношу так, будто капитан на новобранного бойца.

— Нет, — выдохнул Маттео. — Герцог убит в сражении, а герцогиня находилась в замке, когда мы подожгли его. Я знал, что Каролины там нет…

— Я заберу ее… — начал было Адриано, но юношеская импульсивность не позволила ему закончить фразу.

— Это я должен ее забрать! — крикнул Маттео.

— Маттео, нет времени для пререканий! Она погибает!

Адриано понимал, что в этих переговорах главное — не терять самообладания, которое может заставить его потерять время.

— Я понимаю твои чувства, Маттео, но ей нужна помощь лекаря! Ты сможешь ей помочь?

Его слова были четки и ясны, а голос — громким и решительным. Маттео растерянно забегал глазами по лесу.

— Вы полагаете, что я напрасно заманил вас сюда своим письмом? Мне нужен корабль! — требовательно произнес он.

По губам Адриано проскользнула усмешка.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты должен отдать мне свой корабль! — потребовал Маттео.

— Судя по тому, что ты намеревался сбежать с синьориной из Генуи, ты рассчитывал на то, что тебе удастся захватить мое судно? — Адриано едва сдерживал позывы хохота, вырывающегося наружу.

— Да, — подтвердил Маттео, и тут венецианец не удержался, позволив смешку выбраться наружу. — Я знал, что смогу исчезнуть отсюда вместе со своими людьми и захватить корабль. Но я смогу это сделать и без них!

Блеф, слетающий из его уст, забавлял Адриано, но он пытался всеми силами совладать с собой. Осторожность Маттео пала перед желанием отвоевать чувство собственного достоинства, которое пытался унизить Адриано. Крестьянин схватился за меч.

— Маттео, мы оба глупцы! У нас нет времени на сражение — Каролина умирает.

Адриано посмотрел на Маттео испепеляющим взглядом. Тот сначала не знал, что ответить, но был явно намерен стоять на своем до конца.

— Я спасу ей жизнь! — твердо воскликнул юноша, принимая боевую готовность.

Адриано стоял спокойно, но на всякий случай держал руку на рукоятке своего меча. Он знал, что сможет уложить этого мальчишку за несколько минут. Но убивать ему не хотелось.

— Маттео, мы зря тратим время. У тебя нет ни возможности, ни денег, чтобы оплатить ей лекаря. Мой корабль стоит в полумиле от берега, и на нем находится хороший лекарь. Но без меня никто тебя не пустит на борт.

Убедительность слов сенатора заставила юношу опустить руку и на секунду задуматься.

— Маттео, она умирает, — с горечью в голосе и невыразимой болью в сердце произнес Адриано. — Ты уже сделал для нее все, что мог. Позволь мне довести дело до конца. Ведь сейчас только от нас зависит ее жизнь.

Маттео трудно было выразить словами свое сожаление и растерянность. Ведь он принимал участие в этом мятеже только из-за того, что внутри себя теплил надежду остаться с ней вместе. Современный общественный уклад ни за что не позволил бы им пожениться.

— Я смогу ее спрятать вдали от врагов. Ведь даже если она выживет в этих землях, она не будет в безопасности — многие стервятники жаждут ее смерти, — промолвил Адриано, а про себя отвел мальчишке несколько секунд на раздумья, в противном случае он пойдет в наступление. Время стремительно ускользает из его рук.

— Я требую, чтобы ты доставил меня с ней во Флоренцию, — произнес Маттео. — Иначе, клянусь Богом, я убью тебя.

Адриано окончательно разозлила наивность этого юноши. Он мастерски выхватил свой меч и двумя движениями откинул оружие крестьянина. Одним ударом в лицо он повалил мальчишку наземь и со всей силы придавил его шею своей рукой.

— Ты ничего не можешь ей дать, Маттео! — заорал он. — Даже сейчас ты позволяешь себе тратить впустую время, пока она истекает кровью. Тебе свою шкуру спасать надо: если тебя найдут солдаты, то отдадут под суд и наверняка повесят! Она же рядом с тобой погибнет.

Тяжело дыша от возмущения и злости, Адриано отпустил Маттео и поднялся на ноги, поднимая свой меч. Слабый стон Каролины заставил обоих перейти к незамедлительным действиям. Адриано подошел к ней и поднял ее на руки.

— Я помогу вам пройти через лес, — выдохнул Маттео и отвернулся. — Но если ты не возьмешь меня с собой, я скажу правительству о нападении Венеции…

— Прекрати, Маттео, — ухмыльнулся Адриано и пошел по дороге, которая привела его сюда.

— Имеется путь и покороче, — понуро произнес Маттео и кивнул головой на тропу, ведущую к югу. — Так мы скорее выйдем на побережье.

— Хорошо, я возьму тебя на судно, — процедил сквозь зубы он. — Но высажу во Флоренции…

— Это мы еще посмотрим, — в голосе Маттео чувствовалась напыщенная самоуверенность, которой он хотел показать себя выше своего спутника, что крайне раздражало самого Адриано.

И впрямь, к морю они вышли довольно быстро. Ночной сумрак уже сгустился над побережьем, и все, что освящало путь, — серебристый свет полной луны. Маттео помог Адриано спуститься вниз по каменистой дороге к морю. Юноша хранил молчание, и только перед тем, как венецианец уложил Каролину в шлюпку, он безмолвно подошел к ней и с нежностью провел рукой по ее бледному лицу.

— Что ты медлишь? — с нетерпением и даже некоторой злобой буркнул Адриано. — Садись в шлюпку!

Маттео спокойно посмотрел на Адриано. Про себя венецианец бегло отметил, что этот взгляд не походил на взгляд импульсивного и глупого юнца. Словно мальчик всего за несколько мгновений обернулся в мужчину.

— Твоя правда, венецианец! Я ничего не смогу дать ей из того, в чем она нуждается. И, к моему великому сожалению, не могу остаться с ней, как бы мне этого ни хотелось! А если я покину Геную, то останусь в памяти своих друзей трусом, что есть наиболее болезненным для меня.

Его самообладание восторжествовало. Очевидно, за короткое время их пути к побережью Маттео все же сумел оценить ситуацию по достоинству.

— К тому же мне известно, что миланцы готовили покушение на семью да Верона. И вряд ли их что-то остановит, знай они о спасении Каролины. Как бы горько мне ни было от осознания этой мысли, но в Венеции она будет в безопасности, если, разумеется, ты оправдаешь мои надежды и окажешься в действительности человеком чести. Твой адрес я уничтожил, как только отправил письмо, поэтому, если я погибну, то тайна о местонахождении Каролины погибнет вместе со мной. А я нужнее респуб лике, — с этими словами Маттео ногой оттолкнул шлюпку от берега.

Надо отметить, что Адриано уже свыкся с мыслью, что мальчишка отправится с ним на судно. Но такой поворот событий его устраивал куда больше.

— Маттео, тебя ведь могут взять… — произнес негромко Адриано, внутренне признавая наивысшую благородность поступка юноши.

— Не факт, — ответил тот, и в его голосе ощущалась некая насмешка. — Но у них появился шанс попытаться. Еще какое-то время армия будет увлечена подавлением мятежей. Вы должны исчезнуть за горизонтом как можно скорее.

Маттео с горечью наблюдал, как шлюпка отдаляется от него.

— Маттео, твое благородство вознаградится Небесами, — произнес на прощание Адриано.

Он уже не видел, как по губам Маттео скользнула хитрая улыбка, но заметил, как тот проворно поднялся до середины утеса и исчез в его тени. Сейчас Адриано отчетливо понимал, насколько молод, но чист душой этот юнец. И самым изумительным в этой истории Адриано находил способность мальчишки к тем истинным чувствам, способным пожертвовать собой ради женщины. Сейчас для сенатора стало очевидным осознание того, что именно во имя ее спасения доблестный Маттео пошел на участие в этом мятеже, учился убивать и готовился сразиться не с одним человеком из имеющих массу преимуществ в боевом мастерстве и доспехах. Несомненно, у этого юнца есть чему поучиться…

Витторио суетился вокруг койки Каролины. Адриано несмело подошел ближе и посмотрел на ее безжизненно-бледное лицо.

На ее лбу выступили капельки пота, а белые, словно обескровленные уста едва шевелились в бреду. Лекарь посмотрел на вошедшего сенатора и удивленно приподнял брови.

— Беспокоишься? — спросил охрипшим голосом старик, перетирая в руках травы для мази.

Адриано лишь виновато опустил усталые глаза, словно не мог себе простить этого поступка. Армази даже не смотрел в его сторону, а задумчиво потирал в руках сушеную лекарскую траву и молчал. Он знал, насколько сильна ненависть Адриано к генуэзцам, и его сегодняшний поступок изумлял старика до невозможности.

— Она выживет? — спросил сенатор, нисколько не стараясь скрыть своего волнения.

— У нее имеются силы выкарабкаться. Надеюсь, что желание жить одолеет ее сильнее, чем этот осколок от ядра, — произнес монотонно Витторио.

Адриано смотрел, как заботливо Лаура вытирала пот со лба Каролины и беспокойно поглядывала на него.

— И все-таки, друг мой, что заставило тебя спасти эту красавицу и пойти на такой отчаянный риск? — спросил старик, по-прежнему не глядя на Адриано.

Сенатор смотрел на Каролину, чувствуя биение своего ошеломленного сердца.

— А разве ты не видишь над ее прекрасной головкой светящийся нимб? — наигранно удивляясь, спросил он.

Армази посмотрел в иронично светящиеся глаза Адриано и перевел взгляд на Каролину.

— Она и в самом деле обладает божественной красотой, — согласился Витторио. — Но неужели лишь эта красота сумела сломать в тебе ненависть к Генуе?

Адриано покачал головой.

— Нет, Витторио, ничто не способно уничтожить ненависть к врагам в моем сердце. Даже такой прекрасный юный ангел.

Старик недоверчиво нахмурился и подошел к нему поближе, очевидно, чтобы Лаура не слышала их разговор.

— Женщины — это твое слабое место, Адриано, — предупредительно произнес он и сомкнул губы. — Смотри, чтобы твои враги не узнали об этом.

Делая вид, что не придает значения словам Витторио, Адриано продолжал наблюдать за Каролиной.

— Позаботься о ней, — попросил он, с мольбой глядя на лекаря. — Спаси ее жизнь!

— Постараюсь, друг мой. Но что ты будешь делать потом? Поставишь на ноги и вернешь в разбитое и сожженное крестьянами поместье? Где ее отец сейчас?

— Убит, — как-то сдавленно произнес Адриано. — Но не мог же я оставить ее погибать! Это против моих сил, Витторио.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Светлейшая (итал.) — так называли Венецианскую республику в период Возрождения

4

«Вот зрелище, достойное того, чтобы на него оглянулся Бог, созерцая свое творение» (лат.) — Сенека, «О провидении»

5

«Кто станет разбирать между хитростью и доблестью, имея дело с врагом?» (лат.) — Вергилий, «Энеида»

6

Терраферма — материковые территории Венецианской республики

7

В военных делах наибольшую силу имеет случайность (лат.)