Зона вне времени

Майра Асаре

Для русского читателя исповедь на тему лагеря, зоны или тюрьмы, в общем, не нова. «Do your own time», – советовал заключенному американский фантаст Нил Гейман: «Позаботься о своем собственном времени». Книга Майры Асаре – об интимном контакте со Временем в условиях личного конфликта со временем.

Изолятор

Утро

Что может быть здесь проще, чем рано поутру определить по ходу дела точное время. Уже рассвело, но все молчит пока, и без часов ясно — скоро шесть. Миг еще, и станет слышна суета дежурной на том конце коридора. В течение следующих десяти минут можно прочувствовать ту особую тишину, что больше как бы и не тишина, в ней нарастает напряжение едва проснувшихся людей, выпадение в действительность из сна и мечтаний. Пробуждение тут обставлено иначе, чем на воле, где человек просыпается с сознанием того, что — нравится ему или нет — сегодня его опять ждет, неважно — работа, учеба, дети, сад-огород — что-то стоит в планах, и пора вставать, потому как нужно идти, нужно быть и нужно делать. Здесь же просто попарно поднимаются веки, и взгляды уставляются в один и тот же потолок. За эти десять минут воздух резко уплотняется и в тишине ощутим его напор.

Наконец дежурная трогается с места, 6.00, и она, одну за другой открывая кормушки, каждый раз повторяет всё то же: «Женщины, подъем!» Там-сям наглеют — «не ори, слышу!» — она же притворяется, что не слышит и продолжает свой путь. Подъем, подъем, подъем, — а по-латышски так внушительно и рядом не звучало, можно смело утверждать, что padjom непереводим. Напряженная тишина лопается воздушным шариком, и за углом грохочет большая железная телега — стало быть, 6.10, и с кухни к нам едет завтрак, поднимается вполне серьезная суета. Прежде всего, пайка сахара и масла, хлеб, затем каша и чай. К 6.30 все распределено, и начинается день, никого особо не радующий. За ближайший час дежурная еще пару раз обойдет весь коридор, поглядит в глазки, поугрожает рапортом тем, кто до сих пор спит. Игнорировать священный, в общем-то, пункт дневного распорядка рискованно, это позволяют себе только дамы с четкой позицией мне-по-фигу-мороз — сидящие уже в который раз или же наоборот — в первый, но достаточно долго, чтобы обладать, как минимум, в своих собственных глазах, определенным статусом. Впрочем, к восьми все на ногах, поскольку в 8.00 утренняя поверка, и уже тут шутки в сторону — в постели можно остаться лишь в том случае, когда ты умерла, ну, или близка к этому. Затем следует самый тягучий и тяжкий отрезок дня, когда ничего не происходит, когда лишь терпеливо ждешь, что вот наступит обед, прогулка, ужин, вечерняя поверка и тогда — слава Богу, и этот день прошел. Немного побороться с бессонницей, и всё. В списке дневных мероприятий постоянно это бесконечное бессмысленное ожидание. Бессмысленное не оттого, что ожидаемое не случается, но оттого, что ожидание здесь почти единственное возможное занятие — после поверки ждут обеда, после обеда — прогулки, потом — ужина, вечерней поверки, и при этом постоянно ждут писем.

Привет, мамуля!

Уже вечер понедельника. Ноги после тренировки нормальненько так болят. Субботний матч прошел отлично — меня поставили на игру, я много пасовала, получила одно предупреждение. Послезавтра нам снова играть с рижскими, вот тогда и поглядим.

Через неделю нам выдадут аттестаты. Оценки, скорей всего, приличные, только по рисованию не слишком. Ну, бабушка-то всегда считает, что могли быть еще лучше. На выходные ничего особо не планирую и никуда, наверное, не поеду. Жаль, что у Тебя нет свиданий. Письмо твое получила, приветы всем передала.

На прошлой неделе болело горло, была небольшая температура, две недели не ходила в школу, сейчас опять всё в порядке.

Все передают Тебе привет.

Вроде как всё.

Очень-очень люблю — …

Туман

1

Только что был февраль, глядь — на дворе апрель,

в город входит туман, входит, тормозит,

приглядывается бесстрастно, как тает все, к чему

ни прикоснется, тает и течет, исчезает

и возвращается в белую беспредельность.

В первый день мы работали,

время от времени глаза поднимая к окнам,

а там был туман,

во второй день мы продолжали работать

и говорили один другому, мол,

туман — в нем нет ничего особенного.

Пока в тумане не растаяло время,

колокола и судовые сирены

по привычке имитировали его ход,

и у нас было на что положиться.

На третий день мы вышли проверить,

как много осталось от города вне влажной

туманной пасти.

На следующий день за завтраком

ты сказала: — Даже в такой туман здесь

нет необходимости думать о смерти.

Туман постоял за окном,

возможно, глядя на нас.

И рассеялся.

Беседы в изоляторе I

Внизу звякают ворота, рявкает автомобиль.

— Э, опять привезли кого-то.

— Невелика радость — попасть сюда в такое время. Лето, солнышко, и вот тебе на — пакуют и за решетку…

— Осенью того хуже — и так все мрачно и пасмурно, что хоть в петлю лезь, а тут еще суют тебя прямо в эту задницу. Я летом садилась, и ничего — по крайней мере, тепло и светло boleje-meneje, а осенью, тьфу, blin…

— Да уж, прямо выть хочется.

— Ну, тебе круглый год выть хочется…

— А тебе самой — типа в радость?!

— Пошла ты… мне-то с чего выть — вот, дадут годик какой — и в начале мая: ариведерчи Рома, весь кайф только начинается, целое лето впереди.

— А дадут полтора?

— Успокойся, с моей статьей больше не дают! А, может, и того меньше, по-любому весной выйду. То-то хорошо будет по карманам шустрить — весной все слегонца того, в башке ветер, глазёшки в небо. О чем только думают, знай себе, чисть кармашки — никто и в ус не дует.

— Ну да, весной точь хорошо выйти отсюда — все цветет, все пахнет…

— Ай, не гони, тебе до балды в какое время выходить — так и так зальешь за углом зенки, все у тебя и запахнет, и зацветет!

— Да брошу я пить, завяжу, разве что пивасик…

— Скажи еще, безалкогольный, — у тебя ж на лбу написано — пятьдесят седьмая.

— Какая, к черту, пятьдесят седьмая?

— Была при советах такая статья в кодексе — алкоголизм, бродяжничество, тунеядство и еще какая-то там hernja, много за это не давали, но сажать сажали.

— Фу, не каркай! Вот выйду, вернусь домой, найду работу, мож и мужика еще подцеплю — нормального, тогда и заживу, хватит с меня говна и опавшей листвы.

— Как же, размечталась, будет тебе в твоей чангальской деревне и работа нормальная, и мужик нормальный vdagonku, не будет ни пить, ни морду тебе разбивать каждый второй день…

— Да не сойдусь я больше с пьяницей!

— Ха, там других и нету. Куда ты денешься, выйдешь отсюда — изголодавшаяся, лобешник проштемпелеван. Ясен пень, с алкашом поведешься и вместе с ним, чтоб не рехнуться, сама запьешь, покуда под мухой либо ты его, либо он тебя топориком — хрясть!..

— Да ну — брось!

— Чего — брось? Посмотри — вон, Ритка, неделю тому на зону пошла, вся сплошной струп — руки, лицо, спина. Ну, не выдержала и как хрястнула своего старика, хорошо еще, судья попалась душевная — впаяла только трояк с полтиной, а прокурор просил пять и надзор чуть ли не пожизненный. Ритка-то из ваших краев будет, из-под Прейли, что ли… Думаешь, она одна тут такая, — столько я за свои три срока их повидала, что терпят этот кошмар заради траха, а потом кто спьяну, кто по трезвому возьмут, что сподручней, и ка-ак засадят, и знаешь что — попадают аккурат куда надо: чик — и готово… потом сидят тут и воют, морды опухшие, не разберешь — от ора или с поха.

— Так есть от чего…

— Да успокойся, радоваться надо, что одним говнюком на свете меньше и что жива осталась: лучше сюда, чем на кладбище… никто цветочков не поднесет.

— Мой-то старый рук, небось, не распускал.

— Так и так последний ублюдок твой старый, blin.

— Откуда ты знаешь, не видела ведь его никогда…

— Да Господи, зачем мне его видеть-то?! Ясное дело — не будь он ублюдок и кретин, ты бы здесь, дорогуша, не куковала, понятно, а?

— Он и сам сидит…

— Хер с ним, пускай сидит, если попался, его дело, а что тебя за собой потащил — урод, самый настоящий.

— Так нас вместе и забрали.

— А был бы нормальный мужик, нашел бы для тебя atmazku, курица ты этакая, а то вообще не дал бы тебе вляпаться с ним ни в какую свою сраную аферу. Нормальные мужики, они в такие дела баб не впутывают. Если у тебя правильный мужик, ты сидишь спокойно дома, ждешь себе с горячим ужином и ничего про их гешефты не знаешь. Это его проблема — придумать, чтобы в доме всего хватало, тебе свою голову нечего ломать. Не хочет или не умеет работать — пусть делишки обделывает, но тебя за собой тащить — урод, притом конченный.

— Ну, а ты-то?

— Я-то? У меня, видишь ли, потому никого и нет, что я сама о себе забочусь и сама за себя сижу, коли придется, и голова не болит, и нервы никто не мотает, права свои не качает и кровь мою не пьет.

— Ладно-ладно, а секс? Только не говори, что тебе, молодой девке, ничего не надо.

— О, вот ты проблему создала! И вообще — секс есть секс, дело есть дело, одно с другим нечего мешать, уловила?

— А пить совсем не пьешь?

— Ненавижу быть пьяной. Так, иногда, с девчонками нюхнем на дискаче какого-нибудь порошка, чтоб уж оторваться по полной, и то редко. Мне по моей работе свежая голова нужна.

— И чем же ты занимаешься?

— А тем и занимаюсь, за что сижу — карманами, понятно?

— А… Что ты там изучаешь, в ящике своем?

— Странное дело, blin, эти ящики из-под бананов — тут тебе и шкаф, и книжная полка, и буфет, и кладовка заодно — все, что есть у тебя в этой жизни, входит в один сраный банановый ящик. Не думала никогда об этом? — вот, все твое добро, добришко твое, все влазит в один бэушный банановый ящик, который легко помещается под шконкой, и в любое время любой мент может сунуть в него свой нос, обшмонать и раскурочить любую твою драгоценность. Никогда раньше не думала, правда?

— Зачем еще какая-то кладовка? У меня и без нее все помещается

— Проехали. Не бери в голову.

Алло, Густик!

…Ты спрашивал, какая у меня здесь работа. По правде говоря, работенка такая, что Ты бы справился — изготавливаем всякие бумажные и картонные упаковки для продуктов — пакеты для муки, хлеба, соли и т.п. Пока мы еще в изоляторе, денег за работу не дают, только сигареты, чай или кофе. В день можно заработать 1-3 пачки сигарет, смотря по тому, какая работа. По сравнению с зарплатой на воле кажется до смешного мало, но тут это нормально — на еду, воду, свет, отопление и пр. денег ведь тратить не приходится. А главное, за работой и время идет быстрее.

К тому же мы вновь собрались хорошей компанией — помогаем друг дружке, поднимаем настроение. Люди вокруг разные, оттого важно, чтобы рядом были те, с кем тебе хорошо, на кого можешь положиться. Ты, возможно, не понимаешь, что такое изолятор, что такое зона. Примерно так — когда человека только что арестовали, его дело еще не рассматривалось в суде и не вступил в силу приговор, его держат здесь, в изоляторе. Это значит, он почти все время проводит в своей камере, с другими камерами контакта нет. Короче, он заперт и под усиленным наблюдением:). Когда из суда присылают бумагу о том, что приговор утвержден, переводят на зону. Она рядом, по тому же адресу, только в других зданиях, и там немного другие порядки. Больше свободы передвижения, контактов, ну, как-то так. Не знаю, что Ты из всего этого понял, лучше уж никогда ни о чем таком не знать. Ну, а на зоне есть другие работы, на других условиях. Думаю, в скором времени из суда пришлют мои документы, и я перейду на зону. Тогда узнаю, когда и как можно приезжать сюда на свидания, и обо всем Тебе напишу. Знаю наверняка, что детям разрешают свидания, конечно, в сопровождении какого-нибудь взрослого.

…На это Рождество мне отсюда пока никуда не выбраться. Потом — потом поглядим, многое будет зависеть от моего поведения. До сих пор вела себя хорошо, грехов, т.е., нарушений у меня нет, и вообще отношения со всеми нормальные. Если получится так держать, могу надеяться на т.н. «условно-досрочное освобождение». Вместо пяти лет обойдусь какими-нибудь тремя и парой месяцев. Однако все это впереди, пока что продолжаю торчать в изоляторе. Не понимаю, неужели мой приговор от центра города до Ильгюциемса идет пешком через Зилупе, или как оно у них там делается?

Все остальное нормально и хорошо, стараюсь, по большей части, не унывать, и это мне удается. Всегда найдется, чего поделать, поэтому нет времени грустить и «крыша не едет»:)…

…Снова стану ждать Твоих писем, очень. Твои письма мне очень нравятся, и я буду еще писать.

Очень люблю — М.

P.S. Как Твои волосы — уцелели после всех проведенных Тобою экспериментов?

Петелька к петельке

1

Что они делают, когда окончен концерт? — Прощаясь у выхода,

галантно шляпами машут, прежде чем разойтись, и музыка —

звучит ли она в их шагах или плещется в светлых платьях

и тех скупых фонарях, что затеплил вечер? И тенор —

хлопнет кружку в кругу друзей или стопарь в одиночестве,

в барчике, исполненном тишины, где печальная муха

бродит по стойке, и баритон — сев в свою ласточку,

помчит домой, обнимет жену, поглядит в телевизор, примет

таблетку и ляжет спать, перед сном

недвижно уставившись в потолок, и никто

никогда не узнает, что он там видит, или же

все они долгой цепочкой по крышам, мостам

и башням города — петь a capella со звездами.

2

Некая рижская радиостанция выслала в ночь

погулять саксофон — он сон мой надрезал и,

вылизав рану горячим голубым языком,

смеялся — попробуй сама, как ходят безногие,

я мир из фу-фу строю снова, всё из голубого,

ты мне будешь должна! С полпути, на пороге,

он сгреб меня, мокрой заплаканной курицей

бросив в окно — ты там глянь, не пора ли

пробовать воздух, что в чреве моем

стал стоном, смехом, всхлипом и крыльями?

3

Не слышала ничего, что щемило бы круче

одинокого насвистывания в ночной тиши —

словно зов, не верящий в отзыв, как простая

такая весть — эй, слышишь, я здесь,

я тот, кто свистит, сам-с-усам, у меня есть

свирелька, свистулька, меня не увидишь,

не потрогаешь, не пожалеешь, я сам, ничего

мне ни дашь, ни возьмешь, вот сердце только

попридержи, я ножонкой сучу, по камушкам-

мушкам стучу, на макушке шапчонка, ау,

зову — не отзывайтесь, в осторожных кустах

придорожных возня — такова моя песенка,

есть я — нет меня, ух ты, сам себе сирота

я и матушка, вот не грусти только, я

крестный отец слепому туману, лодкам

в черных бухтах и каждому слову,

что пишешь на белых своих листах.

Беседы в изоляторе II

— Женщины, кому на прогулку — приготовиться через пять минут!

— Идешь гулять? Пошли — погода хорошая!

— Сигареты возьми.

— Сколько в камере? Пять? Сколько на прогулку — две? На проход. С собой ничего не брать. Стоять. Идем. Не разговаривать. Стоять. Не разговаривать, я сказала. Третий бокс. Предупреждаю.

— Да знаем мы, знаем…

— Опять физкультурой займешься? Не надоело?

— Двигаться — хорошо.

— А в чем кайф — пурзаться, как пес на цепи в этой клетке. Хорошо, скамеечку поставили.

— Повернись-ка! Если нечем заняться, подержи за щиколотки.

— Пресс станешь качать?

— Нет, blin, в гляделки с тобой играть. Ты бы поменьше нудила и ныла, а попробовала бы сама подвигаться. Тебе сколько лет?

— Ну, сорок пять.

— А выглядишь на все пятьдесят пять.

— Ну, ты даешь — брось… что, вот так хреново?

— Ну, типа — смотри сама, какой у тебя рост? — метр шестьдесят шесть, чутка больше?

— Метр шестьдесят восемь.

— А вес? Под центнер уже, а?

— Восемьдесят семь…

— Значит, как минимум, двадцать кило лишних. Все твои. А тебя все к скамеечке тянет… Двигаться нужно, а то от здешних каш и от хлеба raznosit, как сена копну, если не собраться. У тебя времени — море, так делай что-нибудь для себя, хотя бы выгляди как человек; когда выйдешь — уже плюс.

— Легко тебе говорить — ты молодая…

— А такое слыхала: человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, ну, в таком духе, и — знаешь — что-то в этом есть. Пока сама себя не начнешь любить, другие не полюбят.

— В смысле?

— А, пустое. Двигайся давай, и всё. Для начала оторви свою задницу от чертовой скамейки и погуляй. А то мышцы атрофируются.

— Слушай, а как там на самом деле — на зоне?

— Уж точно не паскудней, чем здесь. Там хоть целый день ходить можешь, не надо сидеть в сырой вонючей камере, летом просто здорово — можно загорать, в мяч играть, если хочется. Ты вообще Бога моли, чтоб до зимы на зону перевестись, зимой тут до того хреново, не передать. Камеры гнилые, холодные, по стенам реально течет, а то и подмерзает, тряпье насквозь сырое. Не вопрос и тубер заиметь. На зоне не так бедово, там хаты получше.

— Ну, а люди?

— Чего люди? — такие же точно рожи, только все тусуются и всех видать. И там уж каждый точно сам за себя — ни на какую такую дружбу спецом не надейся. Так, перетереть — это да, всегда отыщется желающий по ушам поездить, но, ежели вдруг что — каждый сам за себя. И с болтовней этой повнимательнее — если хочется, слушай, что говорят, но сама болтай поменьше. Я, по крайней мере, так делаю, и всё пучком. И не думай, что все их россказни — чистая правда. Дели пополам.

— А, ну… а на зоне дерутся?

— Случается, но редко. Тетки ведь не умеют тихо и аккуратно такие вещи улаживать — обязательно кричат и визжат так, что звон на всю зону. Пусть менты сами и не прибегут, зато всегда найдутся те, что видели, слышали и настучат за милую душу. День еще не кончился, глядишь: заводные девицы маршируют прямиком в карцер — им это надо? У всех дома дети, мужья, друзья, да и попросту, блин, домой хочется. Карцер — значит, про УДО можешь забыть практически навсегда, и хорошо, если к закрытым не переведут, тогда жопа.

— «Закрытые» что значит — обратно сюда?

— Нет же, у закрытых есть специальный корпус на зоне, как бы изолятор, их держат в камерах, выпускают только на работу, поесть и на прогулку — час в день.

— Там штрафники сидят?

— Частично да, у кого рапортов — не помню, сколько, но выше среднего, а еще те, кто пришел из изолятора, если пятой части срока без рапортов не смог отсидеть. Самое свинство в том, что оттуда нереально выбраться — менты каждое лыко в строку ставят. Слушай, ты уже приросла, словно гриб, к своей тупой скамейке или таки подвигаешься? Походи, что ли, быстрым шагом.

— А авторитеты и все эти законы зоны?

— Да забудь ты эти басни, это только у мужиков, у нас ничего такого, тут женская зона, поняла? Совсем всё по-другому. Нету ни авторитетов, ни законов особых, где ты всей этой фигни набралась? Может, прежде когда-нибудь так и было, но сто лет уж как сплыло. Женщины есть женщины, ни тебе законов, ни тебе авторитетов — каждая выживает любой ценой, и всё. Маломальские ponjatki — даже те не работают, ладно, если пара человек врубаются, что чего стоит, так им и без тюрьмы понятно, они обычно спокойненько сидят, не наезжают ни на кого, ага? Ну, о’кей, не въехала — со временем въедешь. Не дрейфь, здесь все такие же, как ты, бояться нечего, но и блатовать особо не след.

— В принципе, то же, что и снаружи.

— А как иначе? Откуда же все здесь появляются, как не снаружи? Davaj, подержи меня еще немного за щиколотки, пока есть время. Крепче сожми, не сломаешь! Вот, порядок.

— И давно ты так физкультурой занимаешься? С воли?

— Ха, на воле времени реально не хватало, надо было работать, тусить. Только тут и есть время.

— Пожалуй, завтра и я начну. Может, скину вес-то? А что бы ты хотела делать, будь у тебя выбор?

Конец ознакомительного фрагмента.