Балканское колдовство

Макс Валсинс (2024)

Балканы — перекресток миров и традиций. Здесь до сих пор живут древние предания, а женщина, у которой ты 20 лет покупаешь яблоки на рынке, внезапно может оказаться стрегой, ведьмой. Сборник «Балканское колдовство» предлагает вам окунуться в мир балканской мистики, воспетой Милорадом Павичем и Исмаилом Кадаре. Ведьмы, оборотни, проклятые дома и лесные духи. От Средних веков до наших дней. Путешествие начинается сегодня…

Седьмая встреча

В тесной квартирке на последнем этаже, практически на чердаке, старого дома в Белграде жил молодой поэт Лука проводил ночи, погружённый в свои стихи. С юных лет он чувствовал, что слова для него — это больше, чем просто средство выражения мыслей. Они были живыми, пульсирующими, способными как исцелить, так и разрушить. Лука начал писать стихи в подростковом возрасте, проводя вечера за тонким сборником с кожаным переплётом, где записывал свои мысли. Его первая публикация появилась в заштатной газетенке, и это была единственная радость, которую он испытал в тот год.

Лука мечтал о том, чтобы его стихи дошли до сердца каждого, чтобы они смогли затронуть те уголки души, о которых люди сами не подозревают. Но слава ему не спешила улыбнуться. Несмотря на его глубокие и трогательные произведения, они оставались незамеченными широкой публикой.

Квартира Луки находилась на последнем этаже старого дома в районе Дорчол, где здания, казалось, помнили ещё времена Османской империи. Узкая лестница, ведущая к его жилищу, была покрыта трещинами, а деревянные перила скрипели от малейшего прикосновения. Его квартира была маленькой, всего две комнаты, но каждая деталь в ней отражала душу поэта.

Главное место в квартире занимал письменный стол, стоявший у окна с видом на крыши соседних домов. Стол был старым, с глубокими царапинами и пятнами от чернил, но Лука любил его за крепкость и историю. На нём всегда лежал разбросанный хаос: черновики стихов, книги с заложенными страницами, чернильница и несколько перьев. В углу стола стояла керосиновая лампа, которую Лука зажигал ночью, когда вдохновение приходило в самый неожиданный момент.

Над столом висела полка, загромождённая книгами. Это были сборники сербской, русской и французской поэзии, а также старые тома с пожелтевшими страницами, найденные на книжных рынках. Среди них выделялись книги с автографами, которые Лука ценил больше всего.

Обои в комнате были выцветшими, местами потрескавшимися, как будто сама квартира отражала жизнь её хозяина — простую и немного грустную. Пол был деревянным, скрипучим, но чистым. Лука старался поддерживать порядок, насколько это было возможно, хотя кучки книг и бумаги постоянно находили себе место в самых неожиданных углах.

Единственный диван, покрытый старым клетчатым пледом, стоял напротив окна. Он служил Луке и кроватью, и местом для отдыха. Рядом с диваном стоял маленький столик, на котором всегда лежала его любимая керамическая кружка с трещиной на боку. Лука любил пить из неё крепкий турецкий кофе, который сам готовил на маленькой кухонной плите.

Окно было старым, с деревянной рамой, краска на которой облупилась от времени. Оно выходило на юг, и по утрам квартира наполнялась мягким светом, который Лука находил вдохновляющим. Вечерами же он смотрел на крыши, подсвеченные луной, и слушал шум города, который казался приглушённым на этой высоте.

Со временем Лука стал уединяться. Друзья начали избегать его, находя его стихи пугающими. Он всё больше времени проводил в своей крошечной квартире, где даже обои на стенах были исписаны черновиками и заметками. Он начал искать вдохновение в самых странных местах: на старых чердаках, в заброшенных домах, в разговорах с незнакомцами. Это было поиском музы, способной вдохновить его на великие строки.

Это случилось поздней осенью, когда Белград окутал туман, а воздух наполнился запахом прелой листвы и промозглого дождя. Лука возвращался домой после неудачного вечера в кафе, где читал свои стихи. Усталость и разочарование грызли его изнутри, и он медленно брёл по улицам Дорчола, задумчиво глядя под ноги.

Вдруг он услышал звук — лёгкий, едва уловимый, похожий на шорох крыльев или тихий смех. Обернувшись, Лука увидел её. Женщина стояла у фонаря, который, казалось, светил только ей одной. Она была в чёрном пальто, а волосы, чёрные как вороново крыло, свободно спадали на плечи. Её лицо было бледным, как лунный свет, а глаза сверкали странным, неземным блеском.

— Ты Лука, — произнесла она голосом, похожим на шелест ветра.

Он остановился, удивлённый тем, как она знала его имя.

— Да, это я. А вы кто?

— Седмира, — ответила она, её губы изогнулись в едва заметной улыбке.

Её имя звучало, как эхо, растворяясь в холодной ночи. Лука почувствовал, что само время остановилось, оставив их вдвоём под этим слабым фонарём.

— Я слышала твои стихи, — продолжила она. — Они… зовут.

— Зовут? — переспросил Лука, не понимая, что она имеет в виду.

— Слова имеют силу. Твои слова — сильнее, чем ты думаешь.

Седмира протянула ему руку, но вместо того, чтобы пожать её, Лука заметил, что на её ладони лежит что-то. Это была старая, потрёпанная перчатка.

— Это тебе, — сказала она. — Слова, которые ты ищешь, приведут тебя туда, где ты никогда не был.

Лука не успел ничего сказать, как Седмира повернулась и исчезла в тумане. Её шаги не раздавались в тишине, словно она никогда и не ступала по земле.

Вернувшись домой, Лука положил перчатку на стол. Она выглядела как обычная вещь, но что-то в ней было не так. Ткань казалась живой, пульсирующей, и от неё исходило странное тепло. Разувшись Лука лег спать.

Лампа на столе уже давно погасла, но старая перчатка, оставленная Седмирой, всё ещё лежала там, притягивая его взгляд, как магнит. Она казалась слишком обычной, чтобы вызывать тревогу, но в ней было что-то, что не давало ему покоя.

Он закрыл глаза, и сон подступил, будто тяжёлая завеса. Внезапно Лука проснулся от того, что не может дышать. Что-то холодное и жёсткое обвилось вокруг его шеи. С трудом открыв глаза, он увидел перчатку, которая будто ожила. Её пальцы, тонкие, как скелетные кости, цеплялись за его горло, сжимая его с каждым мгновением сильнее.

— Отпусти! — прохрипел он, пытаясь сорвать её с себя.

Но перчатка была непреклонна. Её ткань, казалось, тянулась и жила собственной жизнью, словно в ней была заключена чья-то злая воля. Лука в панике отбросил одеяло и попытался встать, но перчатка словно приросла к его коже, становясь всё тяжелее и холоднее.

Его дыхание становилось всё более прерывистым. Он смотрел в темноту комнаты, надеясь найти там что-то, что могло бы помочь, но стены сжимались вокруг него, превращая его мастерскую в кошмарный лабиринт.

Его взгляд упал на окно. Лунный свет проникал сквозь стекло, освещая перчатку. В этом свете её ткань сверкала, как паутина, а пальцы продолжали душить его. Лука пытался закричать, но голос не выходил из горла.

Резкий вдох. Лука очнулся. Его сердце колотилось, как сумасшедшее, а горло было сухим и саднило. Он сидел на своём диване, весь в холодном поту, с руками, сжимающими шею.

Перчатка лежала на столе, точно там, где он оставил её, неподвижная и безобидная. Лука долго смотрел на неё, не в силах понять, что только что произошло.

— Это был всего лишь сон, — пробормотал он, пытаясь убедить себя.

Но ощущение ледяного прикосновения всё ещё держало его в плену. Он встал, налил себе стакан воды и сел обратно, стараясь унять дрожь. Перчатка больше не выглядела пугающей, но в его сознании поселился страх, который он не мог объяснить.

Этой ночью Лука больше не спал.

***

Это произошло через неделю после первой встречи. Ночь была безлунной, а над Белградом плыл густой туман. Лука, измотанный бессонницей и странными снами, вышел подышать свежим воздухом. Его тянуло что-то необъяснимое, будто чья-то незримая рука вела его через пустынные улицы.

Когда он дошёл до Калемегдана, старого парка, который раскинулся на месте древней крепости, он увидел её. Седмира стояла под старой липой, чьи узловатые ветви тянулись к небу, как руки молящихся.

— Я знала, что ты придёшь, — сказала она, не оборачиваясь.

Её голос звучал так, будто он исходил не только от неё, но и от самой липы, от земли, от ветра, гуляющего среди крепостных стен. Лука подошёл ближе, но остановился на несколько шагов, ощущая странное волнение.

— Почему ты здесь? — спросил он.

Она повернулась к нему, и её глаза сверкнули в тумане.

— Я хочу рассказать тебе историю, Лука. Историю о поэтах, чьи стихи живут вечно.

Седмира провела рукой по стволу липы, и Лука заметил, что кора под её пальцами треснула, открыв кроваво-красные прожилки.

— Давным-давно, — начала она, — был один поэт, чьи слова были так прекрасны, что они касались самых глубин человеческих душ. Но однажды он встретил женщину, похожую на меня. Она показала ему тайну: чтобы создавать истинное искусство, он должен был писать не чернилами, а кровью своего сердца.

Лука почувствовал, как холод пробежал по его спине, но он не смог отвести взгляда от Седмиры.

— Он согласился, — продолжала она. — Каждое его стихотворение рождалось из боли, но было великолепным. Люди плакали, читая его строки, и его имя стало легендой. Но цена была слишком высока: его сердце иссякло, как высыхает река, а его душа затерялась в тени вечности.

— Это просто легенда, — попытался возразить Лука, хотя его голос звучал неуверенно.

Седмира улыбнулась, но в её улыбке не было тепла.

— Ты уже начал чувствовать это, Лука. Разве не правда? Каждое слово, которое ты пишешь, словно забирает у тебя частичку жизни.

Седмира подошла ближе и указала на корни старой липы.

— Знаешь, почему эта липа растёт здесь так долго? Её корни питаются кровью тех, кто пришёл до тебя. Поэты, художники, мечтатели — их жизни превратились в её силу. Она слышала столько слов, что сама стала частью легенды.

Лука посмотрел на липу и почувствовал, как его сердце сжимается. Ему казалось, что корни шевелятся, медленно тянутся к его ногам, хотя это мог быть лишь обман зрения.

— Ты можешь уйти сейчас, — сказала Седмира. — Но если останешься, твои стихи станут бессмертными.

Она подошла ближе, почти касаясь его плеча, и её голос стал шёпотом:

— Вопрос лишь в том, готов ли ты писать кровью своего сердца?

Лука замер, чувствуя, как слова Седмиры проникают в его сознание. Ветер гулял между ветвями, шепча что-то на своём языке, и казалось, что весь парк замер в ожидании его ответа.

Он огляделся. Белград вдалеке сиял огнями, но здесь, в тени крепости, царила тишина, будто город принадлежал другому миру. Липа возвышалась над ним, её корни глубоко уходили в землю, а узловатые ветви словно тянулись к чему-то недостижимому.

— Я всегда знал, что слова требуют жертв, — наконец сказал он, глядя на Седмиру. — Но я не думал, что цена может быть такой высокой.

Она молчала, но её глаза блестели, как звёзды в безлунной ночи.

— Ты ведь сама знаешь, — продолжил Лука, — что поэт без своих строк — это просто оболочка. Что мне за жизнь, если мои слова не найдут отклика, если я исчезну, так ничего и не оставив?

Он задумался на мгновение, вспоминая свои старые стихи. Они были хорошими, но не великими. Ему всегда казалось, что чего-то не хватает — силы, глубины, той искры, которая могла бы прожечь душу читателя.

— Если я соглашусь, — сказал он, сжимая кулаки, — это действительно изменит моё творчество?

Седмира кивнула, не сводя с него своего загадочного взгляда.

— Ты станешь больше, чем просто поэтом, Лука. Ты станешь голосом, который будут слышать сквозь века. Но помни: это не дар. Это сделка.

Лука посмотрел на липу. Её силуэт тянулся ввысь, как неумолимая скрижаль, написанная самой природой. Он представил тех, кто стоял здесь до него: поэтов, художников, мечтателей. Они сделали свой выбор, и, возможно, их строки остались в сердцах людей.

— А что случится со мной? — спросил он, обернувшись к Седмире.

— Ты узнаешь это со временем, — ответила она. — Но разве это важно? Великие поэты всегда платят за своё бессмертие.

Слова прозвучали просто, но их смысл пронзил его. Лука знал, что выбор уже сделан. Он не мог уйти. Его душа жаждала той силы, которую обещала Седмира. Он сделал шаг вперёд, подходя к липе, и положил ладонь на её шершавый ствол.

— Хорошо, — сказал он, глядя в глаза Седмиры. — Я принимаю.

Седмира улыбнулась — лёгкой, таинственной улыбкой, в которой не было радости. Она подошла ближе и тихо произнесла:

— Тогда пиши, Лука. Пиши так, будто каждый стих — последний.

Её слова эхом отразились в его сознании, и в этот момент он почувствовал, как что-то меняется. Холод пробежал по его телу, словно липа впитала часть его сущности. В воздухе появился сладковатый запах, как будто в землю впиталась капля крови.

Седмира развернулась и начала уходить в туман, оставив Луку одного под древним деревом. Он остался стоять, чувствуя, что его судьба навсегда связана с этим местом.

Его сердце билось глухо, как барабан, но в голове уже начали складываться строки. Слова пришли внезапно, как поток, который он не мог остановить. Лука достал блокнот, и его рука сама потянулась к перу. Он писал, не замечая ни времени, ни холода, ни того, что под его пальцами чернила казались гуще и темнее, чем раньше.

***

Лука стоял у окна, глядя на город, тонущий в ночи. Его сердце было неспокойно, будто он ждал чего-то, что не мог объяснить. И когда на улице раздался лёгкий шорох, как звук листьев, скользящих по булыжникам, он сразу понял: это она.

Он накинул пальто и вышел, даже не думая закрыть за собой дверь. Воздух был холодным, густым, как мрак, и едва уловимый запах липы снова ударил ему в ноздри.

Седмира ждала его у ворот Калемегдана, её силуэт был обрамлён светом одинокого фонаря. Но она была не одна. Вокруг неё двигались тени — силуэты людей, которые не имели лиц. Они будто парили в воздухе, их фигуры то становились чёткими, то расплывались, сливаясь с ночным мраком.

Лука остановился на мгновение, но не из страха. Наоборот, он почувствовал странное возбуждение, словно неведомая сила наполняла его грудь. Его взгляд перескакивал с Седмиры на тени, которые двигались беззвучно, окружая её, как покорные слуги.

— Ты привела гостей, — сказал он, его голос звучал почти весело.

Седмира улыбнулась, и в её улыбке было что-то ледяное. Тени начали кружиться вокруг Луки, их движения были плавными и гипнотическими, словно они танцевали по древнему ритуалу. Он почувствовал, как что-то прохладное и невидимое касается его кожи. Но вместо ужаса это прикосновение разожгло в нём желание писать.

— Ты чувствуешь их? — спросила Седмира, её голос был тихим, но проникал прямо в его разум.

— Да, — ответил Лука, его руки уже тянулись к блокноту, который он машинально прихватил с собой. — Кто они?

— Те, кто пришёл до тебя. Поэты, мечтатели, те, кто отдал свои сердца ради своих слов. Они теперь лишь тени, но их стихи живут.

Её слова эхом отзывались в голове Луки, но он уже не слушал. Его рука начала двигаться по странице, словно ведомая невидимой силой. Слова рождались сами собой, каждое из них казалось весомым, наполненным тьмой и истиной, которую он прежде не мог выразить.

— Пиши, — сказала Седмира, делая шаг ближе. — Пиши о том, что видишь.

Лука видел всё. Видел, как тени тянулись к его рукам, будто стремясь проникнуть в его душу. Видел, как они менялись, становились то похожими на людей, то исчезали вовсе. Ему казалось, что он пишет не сам, а просто записывает то, что ему диктуют.

Он писал всю ночь. Вокруг него кружились тени, шепча что-то на незнакомом языке. Седмира стояла неподвижно, словно распорядитель этого странного ритуала.

Когда первые лучи рассвета прорезали горизонт, тени начали растворяться, исчезая в утреннем свете. Седмира взглянула на Луку, её лицо было спокойным, но в глазах отражалась таинственная гордость.

— Ты начал понимать, — сказала она. — Но это только начало.

Она развернулась и ушла, не сказав больше ни слова.

Лука остался один под липой, его блокнот был полон стихов, которых он не помнил, что написал. Слова были сильными, непреклонными, полными боли и истины. Они были прекрасны.

***

Ночь снова окутала Белград, когда Лука услышал странный звук. Он не мог объяснить, откуда он шёл, но мелодия звала его, как дальний маяк, пробивающийся сквозь туман. Покинув квартиру, он последовал за ней, будто подчиняясь невидимой силе.

Седмира ждала его у входа в старую, почти разрушенную церковь. Её лицо было серьёзным, а в руках она держала ключ, который казался древнее самой церкви.

— Ты готов? — спросила она, её голос прозвучал как эхо внутри его разума.

Лука молча кивнул, и она открыла тяжёлую, проржавевшую дверь.

Внутри церковь была заброшена: стены облупились, иконостас выцвел и облупился, а от оконных стекол остались лишь осколки, из которых лунный свет складывал странные узоры на полу. В центре, неизвестно почему, стоял концертный рояль. Он был огромным и зловещим, покрытым пылью и паутиной, но всё ещё внушал величие.

— Почему мы здесь? — спросил он.

Седмира подошла к роялю, её движения были плавными и почти торжественными.

— Музыка — это древний язык. Она может пробудить в тебе то, что ещё спит, — ответила она, садясь за инструмент.

Седмира провела рукой по клавишам, и те заскрипели, но не подвели. Первый звук был низким, почти рычанием. Седмира начала играть. Мелодия была странной, не похожей ни на что, что Лука когда-либо слышал. Она не принадлежала этому миру: резкие ноты сменялись нежными переливами, и каждая из них пробирала до костей. Звук заполнил церковь, отразился от стен и будто навис над Лукой. Лука почувствовал, как его тело наполняется неведомой энергией. Его пальцы дрожали, но не от страха. Он достал блокнот и ручку, едва осознавая, что делает. Рука начала двигаться сама, оставляя на бумаге слова.

Слова, которые не были его.

Каждая строчка казалась ему чужой, но в то же время удивительно близкой. Это были стихи, полные силы и тьмы, как будто сам орган, церковь и ночь говорили через него.

— Что это? — прошептал он, не отрываясь от письма.

— Это голос, который ты искал, — сказала Седмира, не переставая играть. — Он был в тебе всегда, но тебе нужно было место, чтобы его услышать.

Лука писал без остановки, пока мелодия не оборвалась так же внезапно, как началась. Когда тишина снова заполнила церковь, он откинулся назад, его руки дрожали, а сердце билось, как барабан.

Седмира подошла к нему, её взгляд был полон загадочного удовлетворения.

— Ты начинаешь видеть, Лука. Видеть то, что скрыто за пределами слов.

Он молча смотрел на свои записи. Эти стихи были сильнее, глубже всего, что он когда-либо писал, но их смысл ускользал от него, как вода сквозь пальцы.

— Это потрясающе, — прошептал он, его голос был едва слышен. — Но я не понимаю их.

— И не должен, — ответила Седмира. — Не тебе решать, что они значат. Ты только проводник.

***

После той ночи в церкви Луку словно прорвало. Его стихи лились из него, как река после дождя, и каждый текст был насыщен странной, необъяснимой силой. Они больше не были просто словами — это были живые образы, которые врезались в сознание, оставляя в душе читателей след, похожий на рубец.

Редакторы литературных журналов сразу обратили на него внимание. Его стихи стали печатать в лучших изданиях Белграда, а вскоре и за его пределами. Каждое новое произведение сопровождалось восторженными отзывами критиков: они называли его стихи «жгучей истиной», «голосом новой эпохи».

Но среди читателей реакция была другой. Каждый, кто открывал страницу с его стихами, ощущал странное притяжение. Люди не могли оторваться от текста, даже если хотели. Каждая строчка будто вытягивала из них воспоминания, чувства, которые они давно пытались забыть. Стихи Луки вызывали у людей странную тоску, смешанную с восхищением. Они казались прекрасными, но их красота была мрачной, как рассвет после ночного пожара. Некоторые говорили, что после прочтения стихов им снились сны — странные, тягучие, в которых тени шептали им незнакомые слова. Другие утверждали, что слышали в строках Луки чей-то голос — тихий, как ветер, и полный боли.

Сам Лука не знал, радоваться ему или бояться. Ему казалось, что с каждой новой публикацией он теряет что-то внутри себя, но вместо этого его место занимала неведомая сила. Он чувствовал, что слова действительно идут не от него, а через него, как поток, который невозможно контролировать.

Каждую ночь он садился за стол, а наутро находил свой блокнот заполненным стихами, которые он едва помнил, что писал. И каждая новая строка казалась ему всё темнее, всё сильнее, всё тяжелее для его души.

***

Лука сидел в своей комнате, освещённой лишь слабым светом настольной лампы. На столе перед ним лежал блокнот, исписанный тёмными, словно обжигающими словами. Его сердце билось глухо, как барабан, а внутри него шла борьба. Последние дни он чувствовал себя истощённым, будто с каждым стихом терял что-то неуловимое. Ему казалось, что в его груди образовалась пустота, которую ничем нельзя заполнить.

И в эту ночь она снова пришла.

Седмира стояла в углу комнаты, её силуэт едва различим в полумраке. Её лицо было серьёзным, глаза сверкали, как отражение света на воде.

— Ты пишешь всё лучше, — произнесла она, её голос был мягким, но от него веяло холодом.

Лука вздрогнул, но не обернулся.

— Ты знаешь, что я пишу не для себя, — сказал он. — Эти стихи не мои.

— Они твои, Лука, — ответила она, подойдя ближе. — Это твоя боль, твои чувства. Ты просто ещё не понял, насколько глубоко можешь зайти.

Она положила ладонь на его плечо, и он почувствовал ледяное прикосновение, которое пронзило его до самого сердца.

— Но теперь перед тобой выбор, — продолжила она. — Ты можешь продолжить. Писать дальше, отдавая всего себя, без остатка. Или ты можешь остановиться. Перестать быть поэтом.

— Перестать быть поэтом? — его голос задрожал, и он резко повернулся к ней. — Это невозможно.

— Возможно, — сказала она, её глаза блестели холодной решимостью. — Я могу забрать то, что дала тебе. Ты будешь жить как простой человек, без этих слов, без этой боли.

Лука почувствовал, как её слова пробрались в самую его суть. Ему казалось, что его душу разрывают на части.

— А если я продолжу? — спросил он, с трудом находя силы для речи.

Седмира посмотрела на него долгим, пронизывающим взглядом.

— Ты потеряешь всё, что у тебя есть. Твои чувства, твоя душа — всё будет растворяться в твоих строках, пока от тебя не останется ничего. Но ты оставишь след, который будет жить вечно.

Лука опустил голову, чувствуя тяжесть её слов. Он вспомнил каждую строчку, которую написал, каждую ночь, проведённую в беспокойном творчестве. Он вспомнил лица читателей, их глаза, наполненные болью и восхищением.

— А что будет, если я перестану? — тихо спросил он.

— Ты будешь жить. Простой, спокойной жизнью. Но твои слова исчезнут, будто их никогда не существовало, — ответила она.

Он закрыл глаза, представляя жизнь без стихов. Она была пуста, как заброшенный дом. Без строк, без слова, что текло через него, он не был бы собой.

Лука глубоко вдохнул, его сердце билось тяжело, но уверенно.

— Я продолжу, — сказал он, подняв на неё взгляд. — Пусть это меня уничтожит, но я не могу отказаться от своих слов.

Седмира улыбнулась, но в её улыбке не было ни радости, ни удовлетворения.

— Ты сделал правильный выбор, — произнесла она. — Но помни: теперь дороги назад нет.

Она подняла руку, и Лука почувствовал, как его тело пронзила волна тепла и холода одновременно. Ему казалось, что его сердце сжали невидимые пальцы, но вместе с этим он ощутил прилив силы.

— Ты станешь великим, Лука, — сказала она. — Но не забывай, что величие всегда стоит дорого.

Она развернулась и растворилась в тенях, оставив его одного.

Лука остался сидеть за своим столом. Его рука сама потянулась к ручке, и он начал писать. Слова текли, как река, глубже и темнее, чем когда-либо. Но теперь он знал: каждое из них было частицей его души, ускользающей от него в вечность.

***

Лука просидел за столом всю ночь. Его блокнот был заполнен до последней страницы, но он не помнил, как написал ни единой строки. Слова будто сами появились на бумаге, словно вытекли из него без его участия. Тусклый свет утреннего солнца проник через занавески, заливая комнату холодным, бледным сиянием. Лука поднял голову, уставившись в окно. Его глаза были покрасневшими от усталости, а сердце билось глухо, словно протестовало против того, что он сделал.

На столе перед ним лежали стихи. Они были прекрасны и ужасны одновременно. Каждое слово резало душу, как нож, напоминая о той боли, которую он впитал, чтобы их написать.

Но теперь, в утреннем свете, что-то внутри него поменялось. Ночь принесла восторг и вдохновение, но день обнажил другую сторону сделки.

— Что я наделал? — прошептал он, его голос дрожал.

Он вспомнил холодный взгляд Седмиры, её слова о том, что дороги назад нет. Её обещание величия звучало теперь как насмешка. Лука внезапно понял, что согласился отдать самое важное, что у него было: самого себя. Но зачем слава, если ты мертв?

Лука встал и прошёлся по комнате. Казалось, стены стали теснее, а воздух — тяжелее. Он чувствовал, как его грудь сжимается, будто с каждым вдохом он теряет что-то жизненно важное. Он посмотрел в зеркало и увидел свои глаза — они стали темнее, глубже, но в них больше не было света, который раньше заставлял его чувствовать себя живым.

— Это неправильно, — сказал он вслух, его голос эхом отразился от пустых стен.

Он взял блокнот, пролистал его страницы. Каждая строка казалась ему чужой, как будто она была написана другим человеком. Лука вспомнил свою жизнь до встречи с Седмирой. Ему было сложно, он сомневался в себе, но тогда его стихи были светлыми, полными мечты. Они были несовершенны, но в них была его душа. Теперь же его строки стали слишком сильными, слишком мрачными, но в них не осталось ничего от него самого.

Лука осознал, что величие, которое ему обещала Седмира, не стоит той цены, которую он должен заплатить. Он хотел писать, но не хотел жертвовать всем, что делало его человеком.

— Но как вернуться? — прошептал он.

Его руки дрожали, когда он закрыл блокнот и отбросил его в сторону. Он чувствовал, как в его душе пробуждается страх. Седмира сказала, что дороги назад нет, но Лука не мог принять это. Он понял, что должен найти способ разорвать эту связь, избавиться от её дара, пока ещё не потерял всего. У него был один вопрос, который бился в его голове, как гвоздь: Что делать?

***

Улицы ещё не наполнились шумом машин и голосами прохожих, и город казался странно пустым, будто выжидающим. Лука вышел на свежий воздух, не зная, куда идти, но ощущая, что должен двигаться.

Утро было прохладным, а небо начинало светлеть, окрашиваясь в мягкие розовые и золотые оттенки. Лука сунул руки в карманы пальто и медленно пошёл вперёд. Его ноги, как будто ведомые невидимой силой, вели его по улицам, которые он знал наизусть. Он не удивился, когда понял, что направляется к Калемегдану. Его взгляд вдруг упал на маленькую церковь, стоящую немного в стороне от домов. Она была скрыта за деревьями, её белые стены потемнели от времени, а крошечный золотой купол поблёскивал в первых лучах солнца.

— Я здесь бывал сто раз, — пробормотал он себе под нос. — Но никогда не видел этой церкви.

Он остановился. Внутри него что-то встрепенулось, будто сердце подсказало, что он должен зайти. Лука медленно подошёл ближе. Дверь была приоткрыта, а изнутри доносился слабый запах воска и ладана.

Лука толкнул дверь, и она открылась бесшумно. Внутри царила полутьма, которую разгоняли лишь несколько свечей, горящих у иконостаса. В углу стояла старушка в чёрном платке, тихо шепча молитвы. Она едва взглянула на Луку, когда он вошёл.

Лука почувствовал, как внутри него всё замерло. Здесь было тихо, но это была другая тишина — не пустая, а наполненная. Она будто звала его остаться.

Он подошёл ближе к иконостасу, остановившись перед старой иконой Богородицы. Её глаза смотрели на него с такой мягкостью, что он почувствовал, как слёзы подступают к глазам.

— Помогите, — прошептал он, сам не осознавая, кому обращается.

Ответа не было. Только мягкий треск свечей нарушал тишину. Но Лука почувствовал, что что-то внутри него начало меняться. Впервые за долгое время он ощутил покой, хоть и на мгновение. Он опустился на колени, закрыв глаза. Его мысли метались, но в центре всего была одна ясная идея: он не может продолжать так жить. Он должен найти выход из тьмы, в которую завёл себя. Лука стоял перед иконой, чувствуя, как тепло свечей смягчает напряжение внутри него. Он закрыл глаза, пытаясь собрать мысли. И в этот момент он услышал мягкий звук шагов за спиной.

— Тяжело на душе? — раздался спокойный, глубокий голос.

Лука обернулся и увидел, что к нему подошёл священник. Он был худощавым, высоким, с тонкими, выразительными чертами лица. Его глаза, окружённые сетью морщин, были полны мудрости и сострадания. Борода аккуратно подстрижена, ряса слегка поношенная, но чистая.

— Да, — ответил Лука после паузы. Его голос был тихим, почти шёпотом.

Священник кивнул, жестом приглашая его присесть на скамью в тени у стены. Лука повиновался, ощущая, что этот человек как-то поймёт то, что он не мог объяснить даже себе самому.

— Ты пришёл сюда не случайно, — сказал священник, опускаясь рядом. — Бог приводит нас в такие места, когда мы стоим перед выбором. Расскажи, что у тебя на сердце.

Лука вздохнул и посмотрел на свои руки. Они дрожали, как будто сами помнили, как выводили те мрачные строки.

— Я поэт, — начал он. — Или, по крайней мере, был им. Недавно я встретил… женщину. Её зовут Седмира. Она необычная, я не могу объяснить, кто она. Она вдохновила меня так, как никто прежде. Но её вдохновение… Оно… забирает меня.

Священник слушал внимательно, его лицо оставалось неподвижным, но глаза неотрывно смотрели на Луку.

— Я согласился на её условия, — продолжил Лука. — Я пишу, но с каждым стихом теряю себя. Я чувствую, как что-то внутри уходит.

— Что ты теряешь? — тихо спросил священник.

— Душу, — ответил Лука. Его голос задрожал. — Она дала мне величие, но я боюсь, что цена слишком велика. Я не хочу больше писать так. Но я не знаю, как остановиться.

Священник задумался, затем кивнул, словно что-то подтверждая про себя.

— Ты уже понял, что не хочешь идти этим путём, — ответил священник.

Лука почувствовал холодок, пробежавший по спине. Ещё одна встреча с Седмирой. Он вспомнил её глаза, её голос, тот магнетизм, который она излучала.

— Она сильнее меня, — сказал он, сжав руки в кулаки.

— Ты думаешь, что она Дьявол? Или, может быть, сама смерть пришла за тобой? — отец Вук, так звали священника, слегка приподнял бровь, будто предлагая Луке самому ответить.

— Она… — Лука запнулся, не зная, как объяснить. — Она кажется слишком могущественной, чтобы быть человеком.

Отец Вук усмехнулся, его тон стал чуть мягче.

— Она не черт и не дьявол, — сказал он. — Она всего лишь ведьма. Простая, ведьма, каких не мало.

Лука недоверчиво нахмурился.

— Ведьма? Но как она тогда может так… действовать на меня?

— Ведьмы не столь сильны, как ты думаешь, — продолжил священник, его голос звучал спокойно, но уверенно. — Их сила — это всегда обман. Они внушают страх, играют на твоих слабостях, заставляют тебя поверить, что они всемогущи. Но их власть держится только на том, что ты сам им отдаёшь.

— И как же я могу её остановить? — спросил Лука, почувствовав лёгкую надежду.

Отец Вук вздохнул и сел обратно на скамью, жестом приглашая Луку сделать то же самое.

— Прежде всего, ты должен перестать бояться её, — сказал он. — Ведьма сильна лишь до тех пор, пока ты веришь, что она сильнее тебя. Её дары, её власть — это лишь цепи, которые ты сам позволил надеть.

— Но её влияние… Оно кажется реальным, — возразил Лука, вспомнив, как его рука сама выводила слова на бумаге.

— Реальным, — кивнул отец Вук. — Потому что ты позволил ей действовать через тебя. Ты поэт, Лука. Твоё сердце и душа открыты, как книга. Она лишь воспользовалась этим, чтобы внушить тебе, что её дары необходимы.

— Значит, я могу просто… отказать ей? — Лука попытался понять смысл слов священника.

— Сейчас уже не можешь, — ответил Вук. — Она будет пытаться удержать тебя. Ведьмы не любят отпускать тех, кого привязали к себе.

— И что тогда делать? — Лука ощутил лёгкий холодок внутри себя.

— Ты не будешь один сегодня вечером, — сказал он. — Я приду на твою встречу с этой женщиной.

Лука удивился, в его сердце вспыхнуло сомнение.

— Но как вы сможете? — спросил он. — Она… она опасна, отец.

Вук усмехнулся, его тон стал почти шутливым.

— Сынок, я видел многих ведьм за свою жизнь. Не ты первый, кто приходит ко мне с подобной историей. Седмира — лишь одна из многих.

Лука замер, почувствовав смешанные эмоции — облегчение от того, что он не будет один, и страх перед тем, что их ждёт.

— А что вы будете делать? — спросил он.

— Она же дала тебе что-то от себя? — спросил Вук. — Любой предмет?

— Перчатку, — ответил рассеяно Лука, доставая ту самую перчатку из кармана.

— Давай ее сюда, — оживился священник.

Лука послушно отдал ему перчатку, полученную от Седмиры.

— Теперь точно все будет хорошо, — оживился священник. — Сегодня ты встретишься с ней, а я подойду на подмогу.

После этого отец Вук велел Луке подождать немного и быстро удалился в ризницу. Через пару минут он вернулся, неся в руках шнурок с небольших крестиком.

— Этот крест был освящён на Афоне, — сказал он, протягивая его Луке. — Носи его на шее, и он защитит тебя от её чар.

Лука осторожно взял крест, чувствуя его тепло. Это тепло было не физическим, но каким-то внутренним, словно маленький огонёк разгорался внутри него.

— Спасибо, — прошептал он.

Вук положил руку ему на плечо, и Лука ощутил прилив уверенности.

— Я встречу тебя у старой липы в Калемегдане, — сказал священник. — Когда наступит вечер, иди туда. И помни: Седмира сможет взять у тебя только то, что ты готов отдать.

Лука кивнул, крепко зажав крест в руке, и вышел из церкви.

***

Сумерки мягко окутали Калемегдан. Старая липа стояла в своей привычной тишине, её мощные ветви покачивались на слабом ветерке. Лука ждал под деревом, чувствуя, как его сердце колотится в груди. Вокруг стояли тени, холодные и неподвижные, словно предвещая приближение чего-то неизбежного. На шее Луки висел крест, подаренный отцом Вуком. Его пальцы невольно касались его, когда страх начинал подниматься из глубин души.

Из темноты шагнула Седмира. На ней было длинное подвенечное платье, сияющее жемчужным блеском в свете заходящего солнца. Ткань была тонкой, словно сотканной из тумана, а подол скользил по земле, оставляя за собой шлейф, похожий на дым. Её лицо оставалось таким же прекрасным и пугающим, глаза горели магнетическим светом.

— Лука, — произнесла она, её голос звучал как музыка и шелест листвы одновременно. — Сегодня мы завершим наше соглашение. Ты готов пойти со мной?

Она сделала шаг вперёд, но вдруг остановилась. Её взгляд упал на крест, висящий на шее Луки, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее на гнев и страх.

— Что это? — её голос зазвучал резче, словно нотки злобы пробились сквозь сладость её тона.

Лука ощутил странную силу, исходящую от креста. Он крепко сжал его рукой и выпрямился, чувствуя, как страх начинает уступать место решимости.

— Это то, что защищает меня от тебя, — твёрдо сказал он. — Я не стану одной из твоих теней, Седмира.

Она рассмеялась, но в её смехе слышалась фальшь.

— Ты отдашь мне своё сердце, Лука, — прошептала она, её голос стал низким и опасным. — Или ты не будешь никем. Ты — поэт. Без этого ты ничто.

Но Лука покачал головой.

— Живой собаке лучше, чем мертвому льву.

Внезапно из-за деревьев появился отец Вук. Его высокая фигура в чёрной рясе казалась одновременно простой и внушительной. В руках он держал зажжённую свечу, пламя которой было странно ярким для такого слабого света.

— Сгинь, ведьма, — произнёс он спокойно, но твёрдо. — Здесь больше нет места для тебя.

Седмира взглянула на него, её лицо исказилось. Теперь её красота казалась искусственной, маской, которая вот-вот начнёт трескаться.

— Ты не можешь лишить меня моего, священник, — прошипела она, её голос стал низким и неприятным.

— Он никогда не был твоим, — ответил Вук. — Ты лишь взяла то, что Лука сам тебе отдал.

Отец Вук вынул из штанов под своей рясой предмет, который Лука узнал сразу — это была та самая перчатка, которую Седмира дала ему при первой встрече.

— Это ведь твое, Седмира? — спросил Вук, его голос звучал спокойно, но в глазах горел интерес.

Взгляд ведьмы застыл на перчатке. В нем читался ужас, но из-за силы освященного креста она не могла сдвинуться с места.

— Попишка, — прошипела она. — Ты решил напугать меня перчаточкой?

Священник усмехнулся и поднял перчатку, словно рассматривая её в свете зажжённой свечи.

— Мы оба знаем, что без нее ты — ничто, ведьма.

Священник поднес свечу к перчатке. Ведьма издала протяжный крик и попыталась кинуться на священника, но ее ноги так и оставались будто вросшими в землю. Перчатка вспыхнула ярким светом. Седмира сделала последний отчаянный шаг вперёд, но её платье вдруг окуталось дымом, показались первые языки пламени. Лука почувствовал, как крест на его шее стал почти горячим.

Седмира кричала — звук её голоса был наполнен нечеловеческим ужасом. Её фигура начала таять, платье превращалось в туман, а глаза — в пустоту. Через несколько мгновений она исчезла, оставив только холод и странную тишину.

Отец Вук подошёл к Луке и положил руку ему на плечо.

— Ты сделал правильный выбор, сын мой, — сказал он.

Лука посмотрел на липу, под которой стоял, и почувствовал, как сердце наполняется покоем. Впервые за долгое время он почувствовал, что свободен.

***

Вернувшись домой, Лука почувствовал, как тяжесть прошедших событий свалилась на него всей своей мощью. Его квартира встретила его тишиной: книги на полках, недописанные листы на столе и пустая чашка на подоконнике — всё оставалось на своих местах, словно ожидая его возвращения. Не раздеваясь, Лука рухнул на кровать.

Ему не снилось ничего. Не было привычного калейдоскопа образов, лиц или звуков. Только пустота, плотная и глубокая, как непроглядная ночь. Лука словно проваливался в неё всё глубже, пока время перестало существовать. Это был сон, который не приносил ни облегчения, ни тревог, только бескрайнюю, тяжёлую тишину.

Когда он открыл глаза, в комнате уже был светлый утренний свет. Лука сел на кровати, протёр лицо руками и заметил, что в груди всё ещё тяжело. Однако эта тяжесть была иной, чем прежде: не страх, не напряжение, а что-то, похожее на грусть.

Он встал, сварил себе кофе и сел за свой письменный стол. Лука вдохнул поглубже, пытаясь поймать ту привычную искру, которая заставляла слова оживать. В голове не было ничего — ни строчек, ни образов, ни даже случайных слов. Лука чувствовал себя так, будто внутри него образовалась пустота, занявшая место того неиссякаемого источника, из которого раньше лились его стихи.

Лука отложил ручку, прислонился к спинке стула и закрыл глаза. Осознание пришло медленно, как весенний рассвет: он больше не может писать так, как раньше. Стихи, которые он создавал с помомщью Седмиры, были насыщены её тьмой, её магией. Теперь же, когда связь с ней разорвана, внутри осталась только его собственная душа, уставшая и израненная.

Он был свободен, но эта свобода оставила его наедине с собой. Он больше может писать.

***

Каждое утро начиналось одинаково: Лука просыпался, сидел на краю кровати и смотрел в окно. Он пытался заставить себя поверить, что вдохновение вернётся, что он просто устал.

Но дни превращались в недели, а недели — в месяцы, и ничего не менялось. Все его попытки писать заканчивались разочарованием. Казалось, что слова, которые раньше легко складывались в строки, теперь ускользали, как вода сквозь пальцы.

Лука стал раздражительным и замкнутым. Он избегал друзей, перестал отвечать на звонки редакторов, которые всё ещё надеялись на новые стихи. Ему было стыдно. Он чувствовал себя обманщиком, человеком, который потерял свою сущность.

Иногда он вспоминал Седмиру. Её лицо, её голос, её странное присутствие. Она унесла с собой не только свой мрак, но и ту частицу его, которая была способна творить.

«Может, я был неправ», — думал он, глядя на чистые листы бумаги на своём столе. «Может, мне стоило пожертвовать собой ради стихов?»

Однажды ночью, сидя в своей тёмной квартире, Лука почувствовал, как отчаяние накрывает его с головой.

— Что я за поэт, если не могу писать? — прошептал он в пустоту.

Ответа не было. Только тишина. Не в силах выносить тишину квартиры, Лука вышел на улицу. Ноги привели его к маленькой площади, где тусклый фонарь освещал старую лавочку. Сев на неё, Лука закрыл глаза, чтобы хоть на мгновение спрятаться от тяжёлых мыслей.

— Поэт, — раздался вдруг голос.

Лука вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла женщина. Она была странной, но не пугающей. Высокая, в длинном тёмном пальто, с распущенными волосами, которые блестели в свете фонаря, как паутина.

— Кто вы? — спросил он, чувствуя одновременно тревогу и странное спокойствие.

Она улыбнулась уголками губ, но её взгляд оставался серьёзным.

— Это неважно. Главное, кто ты.

— Я… — Лука замялся, не зная, что ответить. — Был поэтом. Теперь не знаю, кто я.

Женщина склонила голову, словно изучая его.

— Ты всё ещё поэт. Просто потерял то, что тебя питало. Но я могу вернуть это тебе.

Лука почувствовал, как его сердце учащённо забилось.

— Как? — прошептал он.

— Это просто, — ответила она, её голос звучал мягко, но властно. — Ты хочешь снова творить?

Лука замер. Её слова были простыми, но в них скрывалось нечто большее. Он чувствовал это. Творить… Это было всё, о чём он мечтал последние месяцы. Но он знал, что за этим предложением, как и за предложением Седмиры, стоит нечто большее.

— Что мне придётся отдать? — спросил он, пытаясь удержать голос от дрожи.

Женщина не ответила сразу. Она подошла ближе, её фигура в длинном пальто казалась почти нереальной.

— Это зависит от тебя. Иногда, чтобы получить что-то ценное, нужно отдать меньше, чем ты думаешь.

Лука почувствовал, как внутри него разгорелась борьба. Он вспомнил свои строки, те, что трогали людей, но приносили боль. Он вспомнил Седмиру, отца Вука, все свои страхи и сожаления.

— Так ты хочешь снова творить, поэт? — повторила женщина, её голос прозвучал как шёпот, но отозвался в его голове громким эхом.

Лука смотрел на неё, фонарь замерцал, и тень женщины на мгновение стала длиннее, словно охватила всю площадь. Взгляд женщины был наполнен ожиданием. Лука понимал, что его выбор изменит всё. Но что именно — он не знал.