Голоса возрожденных

Макс Маслов, 2022

Когда дело касается вопросов власти и престолонаследия, рождаются самые темные существа… Увлекательное продолжение цикла «Под светом Сестринских Лун» вновь преподносит вам приключения знакомых героев. Опасные земли, сражения и тайны погрузят в атмосферу совершенно нового неизученного мира, где зло никогда не дремлет. Сэл Дженсен, героиня, попавшая в иной мир, всеми силами пытается вернуться домой. Но как бы не так. Власть Са́лкса, подобно гудящим ветрам, противостоит ее человеческим желаниям, вовлекая в пучину интриг, предательств и нелегких испытаний. Мир порабощенных островов разрывается на темные и светлые силы и вот-вот готов рухнуть. С чем столкнутся наши герои и какой ценой им достанется победа? Иногда даже добро может оказаться истинным злом. Погрузитесь в это многолинейное путешествие через призму читателя, сражайтесь, будучи одним из героев, и тогда земли обреченных раскроют вам самые таинственные и нехоженые тропы. В формате PDF A4 сохранен авторский макет книги.

Глава 12

Созидание и разрушение

Гонец Бату́рской твердыни прибыл очень рано. Чтобы исполнить королевскую волю, ему потребовалось встать за три часа до рассвета, войти в замковые покои бывшего лидера Кэра-ба́та и разложить по сундукам все его добро. Стоит сказать, нарядов там было предостаточно. После довольно быстрых сборов замковые слуги помогли гонцу вынести сундуки на Батуфскую площадь, а дальше погрузить все это в деревянную повозку, запряженную тремя золотистыми сельгу́тами.

Солнце только начинало свое восхождение, и в хижине у лесной опушки стоял отменный храп. После беспокойной ночи, ночи воспоминаний и старческих слез, вытираемых Са́бисом, крепкий сон просто обязан был снять с плеч старейшины всю навалившуюся тяжесть. Но это было не так.

Гонцу открыл расторопный Са́бис, чьи руки были запачканы ошметками красного теста. Парень встал ни свет ни заря, чтобы замесить его из трех мисок тифи́ловой муки и черпака молока, купленного на ферме рогатых ум. На пару яиц изумрудных пет уже не нашлось. И потому парнишка был нескончаемо рад возвращению даров к хозяину. Ведь кое-что можно и продать.

Сундуки, сгруженные на лужайке перед домом, сверкали наполированными медными вставками и представлялись юной душе сокровищем или же пиратским кладом. Он насчитал не меньше десяти, от радости запачкав лоб мучной пылью. Бумаги, врученные гонцом, нужно было подписать. Са́бис, развернув их, волнующе просвистел, окинув взором весь список имущества Армахи́ла. А так как подпись юного прислужника не имела веса, пришлось разбудить дремлющего старика.

Впрочем, Армахи́л не причитал от этой вольности и, узнав о скором исполнении его воли, покинул мягкое ложе. Пробираясь через стопку поленьев, сложенных для просушки от вчерашнего дождя у печи, старик посмотрел на коридорные просторы, где в тени дальнего угла стоял притаившийся Кэ́мбис. Немой бедолага все никак не мог прийти в себя, он понимал, что выходить за пределы этих стен опасно, а делиться своей трагедией никак не хотел. Еще бы, Армахи́лу было совсем не до того, чтобы рассказывать беглецу о бедах, обрушившихся им на голову. Он был одной из них.

Держась за поясницу, старик поскорее вышел на свежий воздух, и лучистое солнце осветило его пожелтевшую от пота ночную рубашку. Он улыбался во весь рот, посматривая на Са́биса, и чуть ли не пританцовывал.

— Ну что, юный недотрога? Я теперь завидный жених? — кичился старик. А Са́бис еле сдерживал юношеский смех.

Но как только Армахи́л вспомнил про смерть своей подруги, его лицо тут же омрачилось.

Последующий час он потратил на то, чтобы облачиться в черную мантию с желтыми вставками на груди, наметив путь к чете Фи́тбутских. Он знал, что после подношения даров Рэ́хо Ми́рдо наверняка был дома, как и его ненаглядная Порси́за. А потому тянуть с визитом смысла не было.

«Чем быстрее все случится, тем лучше», — думал Армахи́л, даже не отведав Са́биского пирога.

Но этот восхитительный медовый пирог не остался нетронутым. Его за обе щеки уплетал лохматый Кэ́мбис, расхаживая весело по кухне. С ним еще предстояло серьезно поговорить, но, конечно же, позже.

По прошествии часа Са́бис, обойдя ближайших сельчан, нашел по просьбе Армахи́ла скромную повозку, на которой они и отправились к юго-западному побережью Са́лкса. Их возничим был фермерский сын Куто, погоняющий молодого ракута́ра вдаль. Повозка скрипела, переваливаясь с колеса на колесо, и Армахи́лу приходилось крепче держаться. Такие были времена, кареты пришлось сменить на телеги, а комфорт на экономию.

Проселочная дорога проходила меж полей дозревающей тифи́лии, чей колос красного цвета чуть ли не звенел. В дуновении ветров алые стебли клонились, походя на кровавые волны. И это всегда было завораживающим зрелищем. По обочине дороги собирали опавшие колоски труженицы-крестьянки, кланяясь бывшему советчику. Казалось, никто больше и не помнил о порицании его склонностей, за которые он заплатил собственной кровью.

Вдали показался пыльный след, быстро приближающийся к нерасторопному экипажу. Ветер уносил пыль в сторону, но даже при этом сложно было понять, кому он принадлежал, пока Са́бис, прозорливый мальчишка, не приложил к глазу самодельный окуляр.

— Королевский экипаж, — сказал он. — Четверка сельгу́тов и гербовая карета.

— А возничий? — спросил его Армахи́л, ерзая на тюке колючей соломы.

Са́бис прищурился, пытаясь высмотреть черты кэру́на, направляющего четверку скакунов. Его черные кудри, от которых старик не мог оторвать глаз, прелестно трепал ветер.

— Хо-хо! — возгордился собой юнец. — Зоркий глаз! За поводьями Гелен, и, похоже, он, как всегда, что-то поет.

— Гелен? — переспросил старик.

— Так точно, — ответил ему Са́бис, аккуратно спрятав окуляр в напоясный чехол.

Повозка подскочила на кочке, и Армахи́л охнул. Са́бис вовремя придержал его, когда дряхлый стрик чуть не упал.

— Это кто-то из совета, — заключил старик. — Королева не пользуется услугами Исса́ндрильского конюха, у нее имеется свой возничий.

На минуту в седой голове всплыли образ Га́рпина, его начищенный арбалет и ядовитые стрелы. Са́бис уловил озадаченность попутчика по его задумчивости и посмел похлопать его по плечу.

— Не бойтесь, — сказал он. — Если это он, то я вас защищу.

Взор старика пал на юные, горячие уста, что несли глупости.

— Если это он, — ответил Армахи́л, — да еще и с целью убийства, то, боюсь, мой юный друг, твоих сил не хватит.

Через несколько верст карета поравнялась с повозкой, и из ее незанавешенного окна выглянул молодой эмпи́ер.

Армахи́л выдохнул с облегчением, услышав приветствие королевского сводника.

— Доброго утра! — поприветствовал его Ви́львин, наверняка еще не смирившийся с тем, что произошло в то время, когда он был в отключке.

— И тебе доброго! — махнул рукой Армахи́л, задумавшись о том, как это прекрасно, когда ты ничего не помнишь.

По повелению королевского сводника экипажи остановились, и пыль ненадолго захлестнула собеседников. Старик закашлял, прикрываясь широким рукавом мантии. Но когда пыль осела, кашель прекратился.

— Какими судьбами вы здесь? — спросил его Армахи́л, привстав с соломенного тюка.

Са́бис придержал его, потому что в последнее время старик часто терял сознание, когда вот так привставал.

— Все нормально, все нормально, — пробухтел он, словно не желая при Ви́львине выглядеть таким никчемным.

Парень отступил и с усмешкою спрыгнул с повозки, задумав отойти по нужде.

— Я, собственно, еду по королевским делам, — ответил ему Ви́львин, сморкаясь в белоснежный платок. — А вы никак держите свой путь во владения ри́хта Фи́тбутского?

Армахи́л, взглядом проводив Са́биса до ближайшего куста, вернул внимание своднику.

— Совершенно верно, — кивнул он. — В дом на ветреном утесе. И тоже по поручению королевы.

— Ну тогда, — обрадовал его Ви́львин, — нам по пути. И я предлагаю сменить тюк с колючей соломой на кожаное сидение.

— С радостью, — ответил ему Армахи́л, поскорее окликнув юнца. — Са́бис ты слышишь?! Тебе предоставлена честь сидеть рядом с королевским эмпи́ером!

— Нет-нет, — поправил его Ви́львин. — Пусть юноша сядет рядом с возничим. Там его место.

Улыбка Армахи́ла тут же спала с лица так же поспешно, как и посетившая его радость. Карета насчитывала четыре свободных места, но эмпи́ер счел необходимым показать сельскому парню, кто есть кто. Армахи́л считал это плохим качеством, которому он его не учил.

— И да, — добавил сводник. — Отряхните солому с мантии, вы же не какой-то там крестьянин.

Кряхтя, после долгих попыток закинуть ногу на ступеньку, все же старик попал в карету, вдохнув запахи цветочных духов. Он не забыл, каково это — чувствовать себя таким значимым, но, увы, теперь его значимость подвергалась сомнению.

Карета тронулась, Са́бис занял свое место возле кучера, старик же, изучаемый взглядом Ви́львина, почувствовал себя куском подгоревшего пирога, обернутым красивой оберткой. И это чувство сидело в нем до тех пор, пока проселочная дорога не вывела их к высокому утесу, открытому всем ветрам.

И это, знаете ли, для старика было видимым облегчением. Та пауза молчания, что громоздилась между ними всю дорогу, наконец-таки спала, и старик, порозовев, вымолвил:

— Мы на месте, — высунувшись в оконный просвет.

Слуги ри́хта Фи́тбутского первыми встретили приезжих гостей. Их было около пяти, и они занимались каждый своим делом. Добротная бабка Ни́ффа, одетая в сотни пышных юбок, была нянечкой двум юным мэ́йсам и сыну почитаемого варха́ла. Она развешивала в этот час на веревке постиранное белье, что трепал довольно сильный ветер. От неожиданности ее пухлые пальцы разжались, и тонкая белая сорочка, подхваченная северными завывающими потоками, устремилась прямиком в пропасть. Ни́ффа ухнула, но не побежала вслед. Две более юных служанки возделывали земляную делянку чуть дальше огороженного дворика. Мужчины, расположившись ближе к лесу, звонко кололи дрова, предположительно напиленные из ерви́тового оранжевого дерева.

Дом старосты Ми́рдо был двухэтажным и сложенным из серых булыжников с каменного побережья. Булыжники скреплялись раствором из апаки́йской глины и смолы великих Торби́тов, что делало конструкцию довольно прочной и крепкой. В оконные проемы были помещены деревянные рамы. Полупрозрачная чешуя рыбы Чуди в них прелестно переливалась на лучистом солнце.

Когда на крыльцо вышел сам Ми́рдо, одетый по обыкновению как простой крестьянин, Армахи́л воззвал к благосклонным богам. Ну хоть он не выглядел таким чопорным, как Ви́львин.

Старик почти камнем выпал из кареты, но, отряхнувшись, душевно расплылся в улыбке. Он подымался к вершине утеса, борясь с натиском упрямого ветра, а Ви́львин бесцеремонно его обгонял. Са́бис с опаской плелся за стариком, приближаясь к дому своего прежнего хозяина. Кто-кто, а ри́хт колонии никогда не питал к нему симпатии. Но симпатию питали к нему его дочери, что, завидев юнца из оконца второго этажа, устремились по лестнице вниз, обгоняя и свою мать, и домашнего пса О́рто.

Когда девушки выбежали из дома, ветер взлохматил их русые волосы, и от того, что они были близняшками, одетыми в одинаковые голубые кружевные платья, сложно было разобрать, где была Эфо́на, а где ее сестра Лакуэ́ль. Со всех ног девчушки ломанулись навстречу к Са́бису, так что ленточки в их волосах заколыхались. Голос Ни́ффы, возложившей руки на талию, прервал их бег.

— Юные мэ́йсы! — воскликнула она. — Вы дочери благородного ри́хта, а не подзаборного пьяницы! Вернитесь в дом!

Перечить нянечке было делом запрещенным, и потому мэ́йсы, поклонившись пришлым гостям, с грустью на лицах вернулись в тоскливые стены.

Когда Армахи́л достиг Ми́рдовского крыльца, Ви́львин уже получал комплименты от хохотушки Порси́зы. Она хвалила его за прямую осанку и здоровый статный вид, что сейчас нельзя было сказать об Армахи́ле.

«Даже перстня не надел», — подумал старик, обернувшись в сторону Са́биса:

— Смелей, мой юный друг, я намерен тебя хвалить.

С таким доброжелательным посылом Са́бису стало легче дышать, и он поравнялся с престарелым другом.

— Мы самые лучшие на Са́лксе, — сказал он.

— Увы, среди нас уже нет Би́рви, — добавил старик, и Ми́рдо тоже погрустнел.

Порси́за с хитростью рыжей ча́рмы^[27] проворно переключилась на Армахи́ла, взяв его за дряхлые персты.

— О великий старейшина Кэра-ба́та, — сказала она, принимая только его в этой должности. — Вы наконец-таки на нашем крыльце. Я безумно рада.

— О, дорогая Порси́за, — улыбнулся ей старик. — Твой давешний бунт на песчаной Тартамэ́ — самое что ни наесть геройство. Я горд тобой, как и она была бы горда тобой.

Слова окрасились печалью, когда речь зашла о Би́рви, и Порси́за прослезилась.

— Какие ветра ее туда занесли. Ну скажите, какие?

— Ну хватит уже стоять на пороге, — оборвал ее слезы Ми́рдо. — Ви́львин, мой друг, ступайте в дом.

Молодой эмпи́ер, подхваченный под руку Порси́зой, вошел в дом. Но не старик. Он, прежде чем пересечь порог, решил замолвить словечко о Са́бисе, дабы не повторилась такая же неудобная ситуация, которую они испытали в дороге.

— Уважаемый друг, — сказал он, — твой ученик — самое ценное открытие этих мест.

Армахи́л поставил парня перед собой, отчего Са́бис засмущался.

— Прошу относиться к нему так же, как ты относишься ко мне, — руки старика легли на плечи юноши. — Верь моему слову, он нас еще многим удивит.

— Хм, — покосился на Са́биса Ми́рдо. — Ну что же, юноша, прошу и вас в дом.

Парень нерешительно, но все же пересек порог ри́хтовской обители, чуть ли не столкнувшись лицом к лицу с Ру́фусом — восемнадцатилетним светловолосым сыном старосты.

На приветствие парня Ру́фус промолчал, но не потому, что был невеждой, просто не мог говорить — то были последствия бурой лихорадки, которой он тяжело переболел в детстве.

Они разошлись, и в дом вошли старые друзья, погрузившись в затененность серых стен.

Полчаса потребовалось Порси́зе, чтобы накрыть что-нибудь на стол. Она всегда встречала гостей лакомствами, но эти гости были нежданными. Заваренный на скорую руку чай был цветочным, печенье из бобовой э́скии свежим и ароматно пахучим. Небольшая кухонька с полками, подвесными ящиками, столом и скамьей никак не вписывалась в имущество известного варха́ла. В Бату́ре его комнаты были намного богаче, мебель изысканней, да и одевался он совершенно не так. Где все эти мантии, расшитые драгоценными камнями? Где хоть что-то похожее на власть? Ничего из этого здесь не было. Только еле заметный синяк, еще не сошедший с глаза, напоминал Армахи́лу, что он был на том балконе и отчаянно пытался остановить Э́буса. Но речь сейчас была не о нем.

Когда все расселись за столом, старик озвучил цель своего визита.

— После гибели Би́рви, — сказал он, — королева пересекла мой порог. И попросила помощи.

Все настороженно слушали его, даже Ви́львин, слышащий все это впервые.

— Мы лишились плодотворицы Са́лкса, — продолжал Армахи́л. — И власть требует ее замены.

Его взгляд проскользил от блюда с печеньем до Порси́зы, так что она все поняла.

— Нет, — прошептала она. — Как же, нет.

— Да, моя дорогая, — сказал Армахи́л. — Я предложил королеве твою кандидатуру. И она согласилась.

— Я не Бирви́нгия, — озадаченно произнесла Порси́за. — Я ведь просто кухарка.

Ви́львин взял ее за руку, пытаясь успокоить хозяйку дома.

— Отличный шанс проявить себя, — сказал он. — Вы же крестьянского склада.

— К тому же Бирви́нгия, — продолжил его мысль Армахи́л, — вступая в должность, не имела титула, зато имела огромное желание что-то изменить.

Завороженные этим мэ́йсы смотрели на родителей с лестничного пролета, вслушиваясь в речи взрослых.

Единственным спокойным кэру́ном среди них был Са́бис, попивающий цветочный чай.

— Я не знаю, что и ответить, — растерявшаяся Порси́за не могла найти себе места, поглядывая на своего спокойного мужа. — Почему ты молчишь?

— Потому что верю в твои силы, — заявил Ми́рдо. — Я справлюсь в гротах, я обещаю.

В довершении этого разговора, оставленного на время для раздумий, Ви́львин озвучил свои цели.

— Вы правильно решили подумать, — сказал он, обозрев самобытную чету. — Потому я спешу обрадовать вас другой новостью, из-за которой я здесь.

— Еще новости, — удивилась Порси́за. — Какое поразительное утро.

Эмпи́ер прищурился и зловеще улыбнулся, отчего Са́бис почуял что-то неладное.

— Я собираюсь заключить союз, — спокойно сказал Ви́львин. — И так уж вышло, что одна из ваших дочерей пришлась мне по вкусу.

Ми́рдо подавился глотком чая, когда такое услышал, а Порси́за выпучила свои глаза.

— Моим девочкам всего по пятнадцать, — возмутилась она. — Они не готовы вступить в союз.

На лестничном пролете стало тихо. Мэ́йсы, услышав такое, стали бледными как океанская пена. Они поднялись на второй этаж, затаившись испуганными мышками. А Ви́львин продолжал:

— Я знаю о слухах обо мне, — сказал он. — Мол, я пытался надругаться над прибрежницей Фе́ртой Гиз, апле́рой швартовочных доков. Уверяю вас, что это ложь, и она понесет свое наказание за клевету.

— Мы не о слухах, — перебил его Ми́рдо. — Речь о моих малютках.

Кружка в его руках треснула, и капли чая закапали на гладь стола.

— Ну если мы не о слухах, — продолжил Ви́львин, — тогда напомню вам, что я королевский эмпи́ер, решающий вопросы рождаемости и скрещивания выбранных мною пар. Вспомните почившего эмпи́ера Хансви, он был волен выбрать пару самой королеве, не то, что мэ́йсе обычного ри́хта.

— Давайте забудем об этом, — произнесла Порси́за. — Вы же нам друг, о Ви́львин, пускай же девочки еще хоть чуть-чуть порадуются своей молодой жизни. Не лишайте их этого.

— Мне нужна лишь одна, — четко и ясно повторил Ви́львин. — Кто продолжит мой род, если вокруг только нищенки и оборванки?

— Тогда пускай ваш род оборвется! — не выдержал Са́бис.

— Ни одна из девушек не захочет такой связи!

— Тише, тише, юноша, — попытался остудить его Армахи́л. — Выйди проветрись.

— Что же вы думаете, великий лидер? — взор эмпи́ера упал на Армахи́ла, но старик и без того сидел с раскрытым ртом.

— Заключите союз с мэ́йсой Гиз, — сказал он. — Она тоже дочь известного ри́хта. И по возрасту вам подходит.

Ви́львин рассмеялся.

— А может, вас свести с этой шлюхой? Это в моей власти. Да и вы, по слухам, в состоянии зачать дитя.

Такого поворота событий не ожидал никто. Если бы Ру́фус находился дома, он бы кинулся пренепременно в драку.

— Разговор окончен, — сказал Ви́львин. — Практика показывает, что возраст ваших девочек вполне подходящий. Я подготовлю бумаги, по которым на одну из ваших дочерей упадет трехгодичная обязанность выносить мое чадо. И да, пусть это будет Эфо́на, имя другой отвратительно моему слуху.

Тут уж Са́бис не стерпел и накинулся на бесцеремонного королевского сводника. Шум голосов заставил мэ́йс заткнуть свои уши и прижаться к стене. Посуда полетела на пол, а юнец, разорвав сорочку, забрался на стол. Ви́львин отшвырнул парня как котенка в угол, грозя глупцу темницей Гастэро́та. Он был взрослей и намного сильней.

Дверь распахнулась, и темный гость покинул семейную обитель. В его глазах стыла ночь, а под ногами приминались садовые цветы. Пройдя десять шагов, он сорвал бельевую веревку, и одежда разлетелась. Ни́ффа только и успевала подбирать сорочки с земли, не понимая мотивов молодого эмпи́ера. Но прежде чем залезть в карету, Ви́львин посмел прокричать на весь двор еще несколько отвратительных слов.

— В уплату глупости своего слуги, — возгласил он, — ты, Армахи́л, поковыляешь до дома пешком! Нет тебе моей милости! Уже нет!

А потом карета уехала прочь.

* * *

То был шестой день, самый кровавый из прочих на туманном Сэ́йланже. Королевский лекарь со скрипом больного протестующего сердца все же принес на подпись своему правителю треклятые списки. Но все этого могло и не случиться, если бы в его распоряжении не находились врачеватели пофовой горы.

За день они обошли все существующие а́рхвы и даже спустились в недра земли, где обитали пленники трудовых колоний. С их подачи эти казни стали возможными. И все началось.

Первый день воспылал красным восходящим солнцем, знаком, знаменующим погибель. Мечи блеснули, и с Герби́тума сошли отряды По́рзула, осуществляющие по распоряжению белого Фа́лкса зачистку территорий. Десять больных мальчиков гибу́тского класса, пять девочек и пара взрослых рабынь пали жертвами страхов и опасений.

Затем пришел второй день, и списки убитых пополнились двадцатью рабынями, заболевшими лесной хворью.

А после был третий день, четвертый и пятый, пока светящиеся ручьи А́рси не заполнились по края кровью и все вокруг не стало походить на заросли красной ците́ллы.

Что творилось на Сэ́йланже, не знал никто. Прибывшие суда разворачивали назад, им запрещалось причаливать к бухте Обреченных. Торговля на время прекратилась, а небеса затянули пепельные тучи огнедышащего Корку.

По подсчетам королевских советчиков белого Фа́лкса, оставалось два дня для скитания Ги́рдовской души в поисках телесного пристанища. И они проклинали эти дни.

На послание Вессанэ́сс Фа́лкс счел не отвечать, хоть ему и хотелось втоптать ее в грязь. Герби́тум гудел бесчисленными доносами нижних земель. Не обошлось без смертей и в орбу́тском классе, кто был болен, незамедлительно протыкался мечом, безжалостно лишаясь титула и привилегий. Единым страхом стала боязнь любой болезни, и потому настойки местных ведуний шли на ура.

Кто-то поговаривал о том, что дух Ги́рды пытался проникнуть в тело ребенка, пока того не убили. Кто-то подмечал необычное поведение скотины на пастбищах и тоже приписывал все это духу отступницы. Но правды во всем этом не было. Кроме той, что на все это из пустых выклеванных птицами глазниц смотрела некогда Ба́ргская рабыня, скорбящая над варварством ненавистных вакха́ров.

Белый Фа́лкс боялся ее, и боялся неспроста. Она чувствовала его страх, ветром летая над королевской головой, всеми силами желая, чтобы ирод занемог. Но за здоровьем правителя следил королевский лекарь, натирая его кожу разогревающими мазями.

Тем временем в одной из полузатененных ниш Гербитума старый королевский советчик У́рто усердно прятал от глаз властного альбиноса его же полуслепое больное чадо. Мальчишка десяти лет был всегда слабым и немощным. Как его только ни скосила бурая лихорадка, свирепствующая, когда он был совсем ребенком. Дитя пережило многое, но сейчас недомогало от простой сыпи на своей бледной полупрозрачной коже. То была болезнь северного ветра, называемая в этих краях Чумброй, частенько встречающаяся у детей такого возраста.

— У́рто, У́рто, — пропищал мальчонка. — Отец еще зол на меня?

Маленький бледный носик втянул поглубже повисшую на ноздрях слизь, а тонкие ручки обхватили покрепче тряпичную игрушку.

— Из всех десяти воспитанных мной, — сказал У́рто, — ты, Фи́мис, самый достойный.

Лысый старик, обернутый в монашеский балахон, положил к его ногам заморские сладости и погладил тощую коленку.

Мальчонка с восторгом уплетал вкусности, уже не прислушиваясь к каждому шороху.

— Твой отец не злится на тебя, — продолжал старик. — Он просто сходит с ума по своей непоколебимой власти.

— А я стану правителем после него? — вопросил малец, переключившись со сладостей на сосание большого пальца.

— Станешь, — сказал ему советник. — Вот только вынь палец изо рта, то повадки малых детей.

Когда вокруг стало тихо, У́рто вывел белокожего мальчонку на свет, и тот поморщился. Глазенки у него были белыми-белыми, а волосы цвета древесного пепла.

— Я отведу тебя в свои покои, — сказал он ему, — пока ты не поправишься. А потом ты сможешь занять свое место в чертоге кровных братьев.

— Хорошо, — ответил ему Фи́мис. — Когда я стану правителем, сделаю тебя самым богатым урпи́йцем на всех существующих островах.

Детские речи согревали уши королевского советчика, его кожа пунцовела и возвращалась в привычный бежевый тон. Он понимал, что слова такого крохи ничего не значат. Но если он взрастит чадо по своим правилам, то в будущем это может принести свои плоды?

Промелькнув по коридору вплоть до пористой арки, они завернули за угол и вошли в тесные покои злоумышленника. То была небольшая каморка, обставленная мебелью из белого камня. Комната Фа́лкских детей была куда больше и намного богаче. Мальчик сразу это заметил и печально вздохнул.

— Здесь не с кем играть, — уныло проскулил он.

Но советник предусмотрел и это, указав на череду металлических клеток, полных разноцветными пташками.

— Ты можешь играть с ними, — ответил он. — А если я тебе дам вот этот прекрасный клинок, то твои игры станут намного интересней.

Ручонка Фи́миса обхватила рукоять клинка, и в детских глазках сверкнул пламенеющий огонь забавы.

— А главное, — продолжил У́рто, — не жалей их. Им не больно. Все на этом острове служат таким, как мы.

На секунду малец покачнулся, и по его лицу потекли крупные капли пота.

— Мне снова плохо, — проскулил он. — Нужно позвать лекаря.

У́рто, поджав губы, погладил его по голове.

— Ни в коем случае, — напугал он дитя. — Тебя тут же убьют, как только заприметят твою сыпь.

Паренек безоговорочно верил его словам и правильно делал, в этом он ему не врал. Но врал во многом другом. Во-первых, что убивать птиц весело, они исцарапали руки юному Фи́мису. А во-вторых, что любил его как собственного сына.

Ближе к ночи У́рто оставил Фи́миса одного, уложив спящего щенка на каменное ложе. Ох, как он молил, чтобы Фа́лкс, приведите его боги к смертному одру, оставался таким же отстраненным отцом, как и прежде. Правитель никогда не проведывал своих сыновей. Всем этим занимался У́рто. И теперь во всем этом он видел будущую выгоду. Но одного глупец не учел: за тельцем Фа́лкского выродка наблюдал дух не упокоенной Ги́рды, в момент вытеснившей детскую душу ко всем существующим чертям.

Она сделала это безжалостнее любого монстра, ведь знала, что в стенах Герби́тума не растят ничего хорошего.

Парень издал писк, борясь с ее хищным натиском. Его вывернуло наружу всеми теми сладостями, что он ел, изгибало как безвольную марионетку, а потом вытолкнуло прочь. Повидать своими глазами этот жестокий урпи́йский мир.

* * *

Поместье «Урвиншо́т» на дальнем северном берегу острова Са́лкс считалось пристанищем забытых душ еще тогда, когда сама королева Ления вступила на его порог. Ее интерес заключался в том, чтобы обговорить со старым ри́хтом, владельцем этих стен, все тонкости будущего брачного союза ее дочери. Наследница должна была обзавестись потомством, а семя ри́хта, не связанного с королевой родством, было подходящим для всего этого. Юную Вессанэ́сс никто и не спрашивал. Все помнили те дни, когда старик Га́рбус Валье́нский, повенчанный на тот момент со взрослой женщиной из народа, грезил мечтами о северной башне Бату́ра и месте в совете для своей взрослеющей дочери Ферты Гиз. Он пошел на это все, беспринципно нарушив заповеди шестипалого Бога, повинуясь единственному желанию, желанию скорой наживы. Тогда наследница Са́лкса понесла в своей утробе дочь Калин. Но, как показывает будущее, цели старика остались недостигнутыми.

Он лишился всех привилегий, когда властвующая королева потеряла всякую разумность. В замке высшей крови не было более ему места. Но все же его дочь, мэ́йса Гиз, вступила в должность апле́ры.

Кэру́ны всегда судачили о роде Валье́нских как о проклятии са́лкских земель. Поместье «Урвиншот» не стало исключением.

В его стенах умерло столько слуг, что болтуны Исса́ндрила сложили об этом месте ужасные истории. В одних старый ри́хт представлялся демоном тьмы, пожирающим юных дев. В других, рожденных совсем недавно, самим Нипра́гом, покусившимся на великий трон. Но только он сам знал, что ни к чему из перечисленного не имеет никакого отношения, а просто желает дожить свои последние мирные дни.

Серый одноэтажный дом из обтесанного камня мостился на пятаке в тринадцать шагов и ветшал на глазах. Кое-где отвалились углы, покосились оконные рамы, да и крыша постоянно текла, когда сезон дождей приходил в эти места. Но старик более не сетовал на все это. Поместье ветшало, как и он, и то было неизбежным процессом. И если дом все же можно было восстановить, заплатив плотнику солидную сумму в семьсот изумрудных пет, то с телом доживающего ри́хта все давно было кончено. Впрочем, и на дом достатка не было.

За домом ветхими, вонючими строениями находилась пара загонов для скотины, предположительно трехрогих ирге́йнских овец. Но навряд ли хозяин мог похвастаться большим стадом. Он имел небольшой огород, на котором в навозных грядках кустились побеги бобовой эскии, ползучей Шрйку и прочих овощей. Служанки, то кухарки, то огородницы, заботливо выпалывали от сорняков владения старого ри́хта. Га́твонги в числе двух состарились и совсем позабыли, кем они являлись. Единственный прок от них заключался в увеселительных беседах со стариком, при которых ковши с медовухой не выпускались из дрожащих рук. Но когда в поместье приезжала юная апле́ра, о пьянстве приходилось забывать.

Вот и сейчас она была на пороге семейного дома, который так усердно обустраивала ее мать и так быстро развалил отец.

Колокольчик на двери прозвенел, и горбатая Ру́та — старуха, воспитавшая ее, кряхтя, отворила дверь.

Юная мэ́йса выглядела взволнованно, хоть и пыталась скрыть это от нянюшки. Та сразу заподозрила что-то неладное, на то она и воспитывала девчушку с малых лет, чтобы вот так вот, запросто, определить на глаз ее терзания. И, проскрипев как старое колесо, впустила возвратившееся дитя.

Задавать вопросы вот так с порога было делом негожим, но обнять свою крошку руками полными и мозолистыми считалось ею знаком верности и любви. Нянюшка заключила Гиз в объятия, так что у девушки перехватило дыхание.

— Ай, ты моя ягодка, — нежно произнесла она. — Сейчас, сейчас, и накормлю, и напою.

Когда Ру́та отпрянула, Фе́рта попыталась найти равновесие, старуха совсем выбила почву из-под ее ног.

В затененном коридорчике, стоял стойкий запах ди́совой травы вперемешку с резкостью медовухи. На стене впереди алело древо рода Ва́льенских, охотников, ри́хтов и даже убийц.

«Он опять пил», — подумала Фе́рта, окликнув старого ри́хта.

Кряхтение в дальней комнате, где была его спальня, разоблачило старика.

— Ру́та! — воскликнула апле́ра. — Чай в комнату, пожалуйста.

Из дальней кухни послышался голос похихикивающей нянюшки.

— Сию минуту, моя ягодка!

И со скрипом прогнившего пола Гиз вошла в покои отца.

Он лежал недвижно в постели с чепцом на голове, что делал его вид чересчур комичным. К старческому боку в успокаивающем мурлыкании прижималась домашняя прирученная рысь, поджавшая в наслаждении свои уши.

— Моя дорогая, — просвистели его легкие, чему мэ́йса совершенно не удивлялась.

Столько курить и ждать иного было делом глупым.

— Садись, садись на край, — похлопал он по постели, и, хвала великой кэ́ре, покрывало было не пыльным.

Удрученная состоянием отца, апле́ра, шагнув к постели, в первую очередь раскрыла занавески большого окна, что находилось прямо над его головой, и рассеянный свет пал на морщинистую кожу.

— Плохо выглядишь, — сказала ему. — Ох, не пил бы.

Старик рассмеялся.

— Что же мне останется тогда? — спросил он ее. — Все и так движется к концу.

— В этом ты прав, — заключила Гиз, присев на край постели. — Я немного запуталась в том, что делать дальше.

В этот момент Ру́та с подносом в руках принесла им чай, походкой косолапого медведя пробираясь сквозь дебри захламленной комнаты.

— Вот, какой горячий, — нежно шептала она. — Разлит по драгоценным чашам, между прочим, принадлежащим твоей матери, — она поставила поднос на кровать и похлопала мэ́йсу по плечу.

— Я помню, нянюшка, — сказала Гиз, всматриваясь в красный цвет обрамленного на чашах камня.

Они переглядывались секунд десять, пока до Руты не дошло — молодая госпожа хочет остаться с отцом наедине.

Нянечка покинула покои, обещая вернуться тогда, когда понадобится.

После ее ухода разговор продолжился, и отец выслушал свое обеспокоенное дитя.

— Апаки́н не принес ему ответы, — сказала апле́ра. — Лишь только больше вопросов. Всем очевидно, и Э́бусу тоже, что королевский клинок был украден, а вор посещает сокровищницу будто свои покои. Я не сомневаюсь, что недоумок будет осматривать хранилище так пристально, как только сможет. И я боюсь, папочка, что порядком наследила.

Ри́хт Га́рбус взял ее за руку, и рысь, раздраженная этим, фыркнув, убежала прочь.

— Если бы ты тогда не нашла способ добыть три тысячи изумрудных пет, — просипел старик, — мой карточный долг не был бы уплачен. Мы лишись бы поместья, а я наверняка и своей жизни. Ты же знаешь, насколько кровожадны головорезы Исса́ндрила.

— Кто дернул тебя связаться с игроками и шулерами, — раздраженно упрекнула его мэ́йса. — Средств и так нет, а ты пьешь и ставишь свое существование под угрозу.

Старик покашлял в чепец, который стянул с лысой головы.

— Никто и не заметил пропажу такой незначительной суммы, — ответил он ей. — Но скажи, на кой тогда тебе понадобилось прихватить с собой именной королевский клинок? А потом еще вручить его беглому преступнику.

— Преступнику, который умудрился сбежать, несмотря на то, что я перерезала ему горло.

Фе́рта посматривала в окно, за рамой которого усилившийся ветер раскачивал огородное пугало. Оно, трепыхаясь сотней лоскутов и жестянок, клонилось на шесте и подымалось вновь, словно трубя во все концы: вот она преступница, здесь, здесь, здесь.

— Я отправляла доверенных кэру́нов на поиски тела, — сказала она. — Так вот его нигде нет.

Старик, прокряхтев, приподнял торс, так что смог детально рассмотреть лицо дочери. Она выглядела опасливо и испуганно, хоть и давеча не показывала этого.

— Его могли сожрать хищные ти́булы^[28], рыси, любая прожорливая тварь, — он потянулся за самокруткой, лежащей на прикроватной тумбе, но мэ́йса раздраженно хлопнула его по рукам.

— Потерпи, покуришь, когда я уйду! — фыркнула она, раздраженная его зависимостью, так, что за дверью послышались шажки…

— Хорошо! Хорошо, — пробухтел старый ри́хт. — Я слушаю.

— Ты слушаешь, но не слышишь, — продолжила мэ́йса. — А между тем беспардонный Ви́львин ищет ответы на свои вопросы. Он не верит в то, что мог навредить мне. И как только память к нему вернется, над моей головой вознесут меч. Ты не раз становился свидетелем публичных казней, сможешь снести казнь собственной дочери?

Дряхлый Га́рбус помотал головой, затем обнял ее за плечи, задрожав как мокрый, продрогший пес.

— Нет, нет, — выдохнул опасения. — Такому не бывать. Я и так лишился всего.

— Память к Ви́львину рано или поздно вернется, — с досадой произнесла Гиз. — И я хочу знать, на каких берегах мне искать спасение.

Старик минуту молчал, пытаясь припомнить своих должников.

— Мой друг Нэ́фис, пастух с Бу́льто, — вдруг сказал он. — Как-то обещал мне заплатить жизнью, когда я спас его детей от бурой лихорадки. Помню, как по моему слову ведунья Сэ́йланжа сняла с пташек всю хворь. Я заплатил ей сто тридцать пет, и не петой больше.

— Бу́льто помойка, — брезгливо выдавила мэ́йса. — Я не проведу там остаток своих дней.

— На Мэ́мисе обитает мамаша Мо́ — продолжал старик. — Держит там портовый бордель. Я когда-то был завсегдатаем тех мест. И вытаскивал ее девочек из рук головорезов. Она должна помнить о моей доброте.

Мэйса, обернувшись, пристально посмотрела в его обеспокоенные глаза.

— Так напиши ей, — сказала отцу. — Напомни о себе.

— А почему бы и нет, — прохрипел старик. — Если моя крошка будет в опасности, я сделаю что угодно.

— Что угодно, говоришь, — подловила его на слове Гиз. — Перво-наперво перестань пить. В опасное время валяться без чувств в постели…

— Да, я это могу, — отрезал отец. — Но не могла бы ты чаще бывать дома?

Поднявшись на ноги, Фе́рта вздохнула полной грудью, занавесив окно.

— Я апле́ра, мой дорогой отец, — сказала она. — Единственная заслуга всей твоей жизни.

Сказанное дочерью несколько обидело старика. Он дал ей жизнь, воспитал, а теперь оказывается: все, за что она была ему благодарна, — это должность при совете.

— Молчи, ты же знаешь, что это так, — она приложила ладонь к его губам. — А теперь мне пора уходить. Но помни о нашем разговоре и о письме, что ты обязан написать. Если больше нет иных путей спастись, то пусть это будет бегство.

Затем она покинула его покои, оставив их такими же темными, грязными и одинокими.

Примечания

27

Ча́рмы — лисицы, строящие свои норы в древесных стволах.

28

Тибулы — хищники из семейства кошачьих, напоминающие гепарда, обитающие в лесах Са́лкса. Их шерсть зеленого цвета, что позволяет отлично маскироваться среди травы, а длинный хвост на кончике загнут и раздвоен.