Корона ветреных просторов

Макс Маслов, 2021

Арка обречённых вновь открыла проход в мир по ту сторону, в мир штормов и одиннадцати рабских островов, где порабощённые народы вынуждены собирать дань скалистому Рэхо. Но по воле судьбы или же дьявольских сил сквозь арку на остров Салкс была доставлена особая пленница из числа людей. Её выбрала корона, теперь она её невольная носительница, пока вокруг тайный мир утопает в распрях, интригах и насилии. Юная Сэл Дженсен, родом из деревеньки Рейне, что на Лофотенских островах, и помыслить не могла о коварном стечении обстоятельств, приведших её в иной мир. Жить там оказалось совсем не просто. Властвующие правители крепко держатся за свой трон, а их цели бывают порой темнее самой мглистой ночи. Многолинейная история, напоминающая средневековое фэнтэзи, с жуткими тварями, храбрыми воинами и смелыми решениями, готова перенести вас в совершенно новый, неизученный мир. Самобытность народов, их обычаи и ритуалы, а также многое другое погрузят вас в увлекательное приключение, наполненное тайнами, любовью и человеческим сопереживанием. А дальше – только вперёд вместе с персонажами, что развиваются по воле хитросплетений многоликой судьбы.

Глава 7. Совет Салкса

Совет Са́лкса, как совещательный орган власти, восседающий в Батуре при королеве Вессанэсс, состоял из шести персон, занимающих высокое положение в народных кругах. В него входили привилегированные кэруны, чей титул позволял решать довольно широкий спектр вопросов, начиная с рассмотрения всевозможных споров, внутренних междоусобиц и заканчивая разрешением наиболее важных внешних конфликтов. Но главное призвание совета сводилось к осуществлению контроля за общинами королевства. А их было ни много ни мало, а целых пять, различие которых состояло не только в их целевой направленности, но и во внутреннем укладе их разноликих сообществ. Увековеченные записью в высокородных списках града Иссандрила, члены совета имели ряд прямых обязанностей, что были расписаны в особых перечнях — дифу^[44], имеющих силу закона. Хотя, как правило, как и в любом другом королевстве, властвующие имели склонность нарушать законы и не держать за это ответ.

За фермерскую общину, обеспечивающую народ продовольствием, отвечала старая женщина по имени Бирвингия, носящая прозвище в округе Па́ттапа^[45] — черепаха. Это прозвище укоренилось за ней ввиду её внешних черт, выраженных в морщинистой коже, тучном теле, каштановых волосах и округлых, словно одурманенных, глазах. Она единственная в совете, вступая на эту должность, не имела высокородного происхождения, как прочие его члены, но всё же получила особый титул несколько позже.

Рождённая на фермерских угодьях как-то по осени, малютка Бирви отличалась от своих сестёр и братьев особой целеустремлённостью и любовью к книгам. Впрочем, их тексты отнюдь не были художественными: ботаника и селекция Эйферта, животноводство и прочие научные труды занимали в её чтении первостепенную роль. В пять она освоила более ста названий и свойств местных растений. В десять могла без проблем принять роды у любой одомашненной животины. А в двадцать пять впервые опробовала связь пату с растением опасного свойства. После этого на её эльту всегда росла ядовитая, белесая трава — палманэя, которую она частенько использовала для устранения неугодных обществу лиц. Первым был задиристый драчун Фолб Тири, избивающий крестьянских детей, последней — дряхлая Пэтсирра, предшествующая ей плодотворица, призывающая повсюду сжечь труды Эйферта, а между ними ещё десять отвратительных персон, не обращённых к послушанию. Она же никогда не жалела о содеянном, потому что понимала значимость своих поступков. Любой разжигающий пламя мог стать угрозой королевству. Впрочем, и эта значимость была оспоримой.

Бирвингия обладала переменчивым характером, перетекающим из лёгкости и смешливости во властность и честолюбие. Поговаривали, что она присягнула в верности королеве Вессанэсс, хотя ранее была замечена в кругах отступников высшей воли Савистин. Так или иначе, все, кто мог пролить на это свет, оказались мёртвыми незадолго до бегства самой наследницы. Ходили слухи, что старая паттапа имела в своём распоряжении парочку пеонов^[46], чьи личности, под угрозой расправы, были ото всех скрыты, всё потому, что законы Салкса запрещали рабство в любом виде. Но это были слухи, а слухи, зачастую не имея основы, — лишь выдумка.

Фермерская община под руководством Бирвингии насчитывала более пятидесяти крупных фермеров и пару тысяч наёмных крестьян, не только обеспечивающих собственный народ продовольствием, но и осуществляющих продажу сельскохозяйственной продукции нуждающимся островным соседям. Единой денежной валютой десяти островов священного союза являлась изумрудная пета^[47], равная трём золотым монетам, но, ко всему прочему, частенько допускались и взаимовыгодные обмены. Например, за десять мешков красной тифилии можно было выручить более пятидесяти изумрудных пет или же обменять их на семь шкур длиннохвостых чарм. А за мясную вырезку амийской умы, равную двадцати пяти фунтам, можно было выторговать сорок три изумрудных петы или же пять мешков бобовой эскии. Все эти манипуляции и цены для островных торговцев были изучены вдоль и поперёк, но иногда попадались и те простаки, что, не зная их, продавали свой товар совсем за бесценок. Торговля процветала, но случались дни, когда было не до неё.

Из-за того, что погода на островах зачастую была непредсказуемой, не всегда удавалось получить достойный урожай тифилии — зерновой культуры, дающей кэрунам красную муку. Не всегда удавалось защитить поголовье скота от болезней, таящихся на всех обитаемых землях, и получить необходимый прирост. Иногда случались и голодные времена для всех народов, но благо священный союз помогал голодающим выстоять и в должный срок отдать своё подношение. Тем не менее должность Бирвингии — плодотворица — являлась особо важной должностью на Салксе, хоть и используемой ею иногда в своих корыстных целях.

Наряду со званием плодотворицы существовала должность и другого королевского советчика. Эта должность называлась всеми титулом эмпиера и складывалась из довольно странных обязанностей. Эмпиер был сводником, селекционером, статистиком, чьим интересом выступали несколько иные цели, чем те, что приходили каждому на ум. Его не интересовала популяция животных, как и выведение устойчивых сортов тифилии, да и любой культуры. Вопросом его деятельности служили сами кэруны как особи, способные как давать крепкое потомство, так и плодить уродство в его первостепенном виде. «Предотвращение уродств во имя крепкого будущего поколения!» — так звучал один из пунктов закона дифу. Другой пункт гласил: «Правильно подобранные особи при скрещивании дают сильное потомство!» Возможно, так оно и было, наука превозносила это, хотя душа тянулась совсем к иному. Но, несмотря на все разногласия между наукой и душой, эту должность занимал молодой высокий мужчина по имени Вильвин, что, в отличие от Бирвингии, подходил к своему назначению со всем вниманием и усердием. А так как семьи Салкса были чем-то временным и недолговечным, работы у него хватало.

Словно селекционер, Вильвин соединял сильных мужчин с выносливыми женщинами в семейный союз без их на то воли. Такие правила диктовали всем законы дифу: «Созданные эмпиером семьи являются неоспоримыми и существуют до достижения их первым потомством трёхлетнего возраста». Затем союз утрачивал силу, и семьи, выполнившие своё предназначение, распадались для создания новых ячеек, дающих новую жизнь. Тем, кто не был знаком с перечнем дифу, как и с культурой кэрунов, заключённых в оковы пятисот рабских лет, это могло показаться безнравственным делом, возможно, так оно и было, но кэруны, загнанные в жёсткие рамки порабощения, всего лишь желали выжить в этом мире и использовали для этого все необходимые способы. Те, кто был слаб, лишались привилегии плодиться! И оставались изгоями, даже находясь в суетных толпах Иссандрила. А те, кто в свободомыслии решался создавать семьи по любви, объявлялись преступниками, поправшими великий закон. Таких с лёгкостью могли заключить в камеры Гастэрота, дабы притупить их пыл и необузданное безрассудство. Таков был закон, а остальное не имело никакого значения.

Так почему же рождаемость была важным элементом государственности Салкса? Не нужно быть философом, чтобы понять это, ибо кэруны, с естественной продолжительностью жизни в триста лет, проживали не больше ста тридцати из-за карательных убийств их поработителями. И только членам совета удавалось прожить намного больше, чем всем остальным, этому, конечно же, способствовали стены Батура и должная охрана замка, не смыкающая глаз.

Если собранная дань семян Эку по количеству уступала другим островам, то народ, собравший её, считался ленивым и никчёмным. И потому подлежал карательным мерам. Так судили поработители с Рэхо, не берущие в расчёт обстоятельства погоды и урожайности. Под карательными же мерами понимались пятидневные нападения существ с острова Рэхо, которые убивали кого ни попадя, от правителя до его простого подданного. И невозможно было деться никуда от этой напасти. Только поэтому законы Салкса не предусматривали положения о возможности иметь семью на долгие периоды, это позволяло народу сосредоточиться на выполнении прямых обязанностей, а посему кэруны никогда не привязывались к своему потомству. Они полностью отдавались своей роли, определённой советом, будь то ремесленник, фермер, учитель или же добытчик колонии. Конечно же, совет в решении вопросов назначения исходил не из пустых соображений, а из родства, склонностей и неких тестов, проводимых с учениками в прибрежных школах. Исключением были лишь определённые члены совета, рихты, короли и королевы, мэйсы^[48] и гатвонги^[49], обучающие своих детей мастерству правления не только целыми общинами, но и отдельными кэрунами, на замену себе. Они были словно вне закона, хотя и на то имелось своё предписание.

Детей же обычных смертных после достижения ими трёхлетнего возраста изымали из семей и отдавали пышнотелым нянечкам, состоящим в священной общине — Кэра-бата^[50]. Они в своих прибрежных одиночных кельях, поросших плотным мхом, выхаживали подрастающих малышей ровно до тринадцати лет, как то и предписывал великий закон. А после подросшее чадо, подготовленное ими к познанию истины и всяческих философских наук, становилось воспитанником вселикой школы на долгих пятнадцать лет.

Вселикой школой Кэра-бата, в свою очередь, руководил общепризнанный духовный лидер народа — старик Армахил, что наряду со всеми членами совета чтился и восседал в Батуре. То была его духовная община, созданная королевскими руками, но в последующем лишённая королевского надзора. Во всяком случае, видимого.

Старик был не из глупых маразматиков, доживающих свой век в заточении у обиталищ Кэра-батских границ на юге. Он любил внимание своих учеников и опрятно выглядеть при любом случае, иногда покуривал дисову травку и частенько восседал в зале книгомора за написанием научных трудов, что давались ему, к слову сказать, не без труда.

Именно он первым написал великий трактат о природе кэрунов, об их прошлом за границами арки обречённых и о священном красном дереве кэра, единственном дереве, семечком попавшем на Салкс из лесов всеми потерянной Иссандрии. Если бы королева Эстия тогда могла оценить роль этого семечка, повисшего на её плаще, то, возможно, смогла бы предотвратить последствия самой смертоносной бурой лихорадки. Армахил тогда ещё только родился из чрева мэйсы Фелии, жены рихта Оргунского, но, не успев насытиться грудью своей матери и вниманием высокородного отца, потерял их всё в той же пучине бурой лихорадки, не пощадившей никого. Уже потом, не молитвами шестипалому богу, а соком красной кэры лекари стали излечивать эту болезнь, но для него было уже поздно. Он стал сиротой, сохранившим свой титул, но ввиду непростой ситуации попавшим в Кэра-бат наравне со всеми. Ох и нелёгкие были времена! Теперь же знания о великом исцелении, подобно свету, сияли в каждом покорённом кэруне, а Армахилу время отмерило ни больше ни меньше, как двести тридцать лет. Печальный возраст, призывающий на каждом шагу свою смерть и потому нуждающийся в правопреемстве. И у него был преемник, что всюду сопровождал старика, куда бы он ни шёл, и звали его довольно распространённым именем в тех местах — Хилесом, сыном простого кузнеца Иссандрильских кузниц. Этот красивый светловолосый юноша, как считал Армахил, был самым одарённым из всех его учеников, хоть и не мог похвастаться происхождением. Но что до титула, то его можно было получить по королевской воле, конечно же, достигнув определённых успехов в привлечении внимания. В этом старик непременно был горазд ему подсобить, но только в том случае, если бы Хилес был послушным его не вполне обычной воле. Ходили слухи, что Армахи́л относился к нему как к сыну, а возможно он им и был.

Духовные школы, организованные на южной стороне Салкса, находились почти у его побережья и выглядели деревянными хижинами разных размеров, оплетёнными искусственно рассаженной растительностью, по большей части вьюнами и мхом. В них все дети Салкса учились читать и познавать себя, тому способствовали немногочисленные, но весомые труды их предков, сложенные в рукописные книги.

Классы из деревянных скамеек и таких же столов вмещали довольно большое количество детей, приучая их к общинной слаженности и коллективному разуму. Зачастую их учителями были начитанные нянечки, которые, словно заботливые наседки, следили за каждым ребёнком. Большое внимание в духовных школах уделялось внеклассным занятиям — посещениям пещер Салкса, общению с тотемами, в которых таились обреченные пельтуаны, изучению животного мира и наблюдениям за звёздами. Все дети, несомненно, понимали своё значение в обществе в целом и стремились не омрачать свою справедливую королеву, тому способствовали наказания и поощрения, принимаемые как должное. Армахил же, изредка присматривающий за школами, всё больше забывал про свои труды и зачастую занимался только самосохранением, как кэрун, не желающий внезапно почить. Принимая грязевые ванны и устанавливая связь пату с молодильными растениями, он смотрел на юного Хилеса с особой завистью, ибо всё это имело столько же пользы, сколько припарки смертельно больному. Его седые волосы, как свет Сестринских Лун, постоянно выпадали, и потому Хилес расчёсывал его всегда аккуратно и с заботой. Остальные его выпускники, подросшие и окрепшие, со злостью посматривали на Хилеса, ибо их роль подле старца была незначительной и пустой. Их было не меньше пятнадцати, и они, в угоду своему положению служителей, располагались на верхних этажах Батура, ближе к великим трудам книгомора. Там они были обязаны следить за хранением книг, но не только, другой их обязанностью была забота о великой кэре в замковом саду. С помощью изощрённых механизмов они поднимали её сквозь потолочное окно на башню, ближе к солнцу. По осени собирали её драгоценные семена. По весне сажали их в кадки и читали им стихи, будто семена могли хоть что-то слышать. Но вряд ли их волновало красное дерево, разросшееся словно пламенем на крыше замка. Их волновало лишь место в совете, да и только. Место, до которого им было не дотянуться.

Военными делами Салкса заведовал приближённый к Вессанэсс рихт Гарпин, знающий толк в своём непростом деле. Его уместным решением около тридцати лет назад было размещение тотемных столбов как по всему периметру острова, так и ближе к его пещерам. Эти столбы не были местами поклонения, эти столбы с вкраплёнными в них кристаллами и вырезанными животными личинами были средством защиты от моргулов и иных недоброжелателей, что раньше зачастую выбирались на остров из океанских вод всей своей многочисленной стаей и устремлялись за яйцами бетисов. Эти моргулы хорошо послужили кэрунам в этот раз, доставив потерянную корону в королевские руки. Но если бы не достойный обмен короны на их лакомство, то они бы ничего не сделали. Этих существ поработители наделили правом открывать арки, искать пропитание за их пределами, а также направлять баржи с дарами Эку к Рэхо, но обделили защитой и покровительством. Любой мог безнаказанно убить их, и потому они, подобно диким псам, жили в отшельничестве бог весть где, лишь исполняя волю своих хозяев.

Защита Салкса в виде тотемных столбов и жертвенных пельтуанов, заселённых в них, была важным шагом для всего народа, ведь яйца бетисов также употреблялись кэрунами, как и моргулами. Иногда, когда наступал голод, эти яйца были практически основной едой на острове, и потому кэруны просто не могли их делить с подводными псами.

Моргулы же всегда пытались добраться до них, но до водружения тотемов. Теперь же они не могли ступить на остров. Воины-пельтуаны, заключённые в тотемах, вырываясь злобными сущностями, не щадили их тел. Эти воины, принесённые собственноручно в жертву, навсегда оставались в деревянных ликах, резных лапах и шипастых хвостах. Обречённые на муки, они никогда не увидят Гессандию и не коснутся мира по ту сторону жизни.

Готовность к непрошеным гостям издалека была приоритетной задачей для Эбуса. Сайленские рихты в легендах Иссандрии никогда не сдавались и всегда защищали свой народ. Он был из их числа и потому не мог допустить оплошности. Его воины должны быть крепкими и выносливыми, их щиты — твёрдыми и лёгкими, а мечи и копья — самыми острыми, чтобы низвергнуть любую угрозу. Главным образом угроза всегда исходила от зирданцев, не входящих в священный союз. Хоть и народные войны запрещались поработителями Рэхо, закрепившими это в общих правилах на каменных скрижалях Эртуса — лощине меж горных хребтов Салкса, но разграблению они никогда не препятствовали, и зирданцы неоднократно грабили народы соседних островов. Именно для этих целей Гарпин и создавал боевые отряды кэрунов из наиболее крепких и выносливых мужчин Салкса. Эти отряды, входившие в оборонную общину, частенько патрулировали весь остров, высматривая явных недоброжелателей короны, а также оттачивали свои боевые навыки в лесных лагерях, оборудованных сотней различных препятствий рихта Итаса Ипарха. Салкс ограничивался всего тремя такими лагерями и двумя тысячами воинов, которые, увы, нельзя было назвать полноценным войском. В каждом из таких отрядов было по сотне кэрунских мужей, чей приоритет обозначался как защита Иссандрильских границ, Батурской твердыни, короны и, конечно же, членов совета. Именно рихт Гарпин самолично со своими собратьями вёл Сэл по каменным ступеням в Гастэрот, потому что эта тюрьма была в его полном распоряжении.

Устав воинов Салкса запрещал всем призванным, без исключения, в том числе и рихту Эбусу Гарпину, вступать в любые плотские отношения с женщинами. Это, по мнению почивших старейшин, закреплённому в философских трудах, способствовало очищению воинского разума от мерзких страстей и укоренению в мыслях каждого присягнувшего лишь одной первостепенной цели — защиты и нападения.

Служба королеве Салкса определялась шестьюдесятью годами, по истечении которых воин уходил из общины и примыкал к своему народу, где мог заняться чем угодно. Взамен ушедшему воину из народа выбирался более юный, крепкий кэрун, который должен был безоговорочно повиноваться воинскому уставу и, несомненно, своему рихту. Он примыкал к одному из отрядов и приносил клятву верности. Конечно же, добровольцев в воинстве Салкса было мало, но о свободной воле здесь не могло идти и речи. Тем не менее отставных воинов Иссандрила ждал ряд преимуществ: участок земли, дом и выплата в триста пятьдесят изумрудных пет, в противовес шестидесяти подаренным службе годам.

Наряду с воинской общиной рихта Гарпина существовала основополагающая колониальная община, иначе называемая общиной подношений. Управлял ею достойный высшей крови рихт Фитбутский, носящий имя своего покойного отца Мирдо. Его колониальные угодья, раскинутые у подножия зелёной горы, насчитывали три тысячи душ, включая кухарок, лекарей, кузнецов, хранителей и, несомненно, добытчиков. Предметом их компании служила добыча семян Эку Вэй в многочисленных пещерах, переходящих в плодородные корневые гроты.

Эта должность старосты и непременно управленца колонии, называемая иначе вархалом^[51], была самой привилегированной и приоритетной среди прочих. Все члены колониальной общины снабжались неиссякаемыми запасами продовольствия и всем необходимым для работы. То были всевозможные продукты питания, лекарственные мази, бинты, пластины железа для кузнечных дел, многочисленные виды робы, от летней до зимней, и прочее, заявленное в особом перечне нужд. За выполнение планов добычи работяги колонии получали трёхмесячное довольствие в размере семнадцати изумрудных пет и возможность свободного дня, под которой понималось время для личных нужд, равное повторному появлению Сестринских Лун. В свою очередь за невыполнение планов по сбору семян колония лишалась трёхмесячного довольствия и свободного времени, чтобы наверстать упущенное. И это было необходимой мерой, ибо от карателей Рэхо ничего невозможно было скрыть.

Главной привилегией рихта Фитбутского была возможность иметь семью и воспитывать своих детей, что, впрочем, полагалось ему и по статусу персоны. Но, в отличие от лиц совета, обручаемых волей королевского эмпиера, Мирдо имел возможность выбирать. Его женой была женщина ста шестидесяти трёх лет, которую он взял под своё крыло, из числа колониальных кухарок. А звали её Порсиза, что в переводе с кэрунского означало «дыхание ветра». Он был обручён с ней уже четвёртый десяток лет, и их союз, приятный всем в округе, не мог не дать прелестные плоды. Сыну рихта Фитбутского было двадцать восемь лет, а двум милейшим дочерям, рождённым близняшками, — по пятнадцать. Они жили в угоду своему отцу то там, то здесь, перемещаясь из града Иссандрила в колонию, а из колонии в стены Батурской твердыни. Их мать, привычная к образу жизни уличных кухарок, не покидала своего мужа, оттого всюду ходили шуточные стишки про Мирдов животик, заметно выпирающий даже через его плотную мантию.

Два раза в году остров Рэхо должен был получить свою дань числом, установленным последней, большей данью. Большую дань приносил в Рэхо остров Сицил, его последний результат определялся пятьюдесятью тысячами семян, остальные же безуспешно пытались равняться на него. Сицил же, никогда не входивший в священный союз, плевал на жизни других народов, его добыча определялась тысячами рабских рук и сотнями смертей. Между тем другие народы, согласовывая сбор дани между собой, старались поставлять в Рэхо максимально схожее её количество. Но проверить на честность их слова и дела возможности, увы, не было. Рэхо всегда выбирал из священного союза никчёмный народ и обрушивал на него свою кару, дабы в следующий раз страх мотивировал их на лучший результат. К сожалению, в предшествующие годы Рэхо выбирал для наказания остров Салкс по причинам, не вполне ясным для кэрунов. Возможно, священный союз был не вполне честным друг с другом, и без должной огласки их владыки превышали количество подати. Или же мотивы поработителей были иными, чем их видели окружающие.

Но Мирдо всегда делал то, что мог для своего народа, и Вессанэсс чтила его за это, обеспечивая его общину любой доступной прихотью.

Непосредственную связь с колонией под горой имела община прибрежников — общности, контролирующей королевскую гавань. Их было не больше тысячи, но их роль была столь же важной, как и роль колониальных трудяг. Возглавляемые самопровозглашённой «королевой пристани» аплерой^[52] Фертой Гиз, прибрежники осуществляли караванную доставку семян из колонии Эку в бухту Тартамэ, где осуществляли их погрузку на баржи. В число их прибрежных дел входил контроль за ввозимыми и вывозимыми с острова грузами, а также обслуживание королевских судов. Ферта Гиз же, носящая титул мэйсы, ввиду её родства со старым рихтом Гарбусом Вальенским занимала своё место в совете и несла ответ за самую малочисленную общину трудяг.

Её вполне миловидное лицо делало девушку привлекательной, пусть и немногословной особой. Меж тем она была высокой своевольной блондинкой, носящей на голове чёрное растение бирф, что часто использовалось ею для приготовления бодрящего травяного чая. Её романы с мужчинами острова служили ей дурной славой, но она нисколько не обращала на это внимания. Главное, что от неё требовала Вессанэсс, она выполняла вполне достойно, ведя подсчёт каждого семени, попавшего на баржу, и поэтому пользовалась её расположением. Поговаривали, будто она крутила роман с молодым эмпиером, что всегда смотрел на неё с нотками обожествления, но на глаза их любовная интрижка так и не попалась, поэтому всё это осталось только слухами, забавляющими народ. А посему мы не будем останавливаться на них и перейдём непосредственно к сердцу Салкса.

Ну а сердцем всего народа, населяющего и Иссандрил, и общинные территории, была, конечно же, Вессанэсс. И не потому, что она являлась одной из дочерей погибшей королевы Лении, а потому, что обладала великодушием и мудростью, опередившей её возраст. Рабская эпоха отмерила ей сто два года и сделала её первостепенной наследницей королевского трона. К примеру, её младшей сестре Савистин было восемьдесят шесть лет, а ближайшему правопреемнику власти, из того же рода Сайленских, рихту Эбусу Гарпину — сто пятьдесят пять, но все они могли унаследовать власть, переходящую от матери к дочери или же к сыну, только после её смерти. Так гласили древние законы Иссандрии, ставшие отчасти законами Иссандрила. Причём рихт Гарпин в законах другого значения, именуемых перечнем дифу, перед королевой Ленией, как и во всеуслышание, отказался от притязаний на трон, что, несомненно, поспособствовало его становлению членом совета и военачальником собственной общины. Посему после смерти Вессанэсс могло быть только две наследницы: либо её единственная дочь Калин, либо предательница Савистин, покинувшая Салкс. К горю безутешной матери, Калин погибла, выбрав путь Савистин. И теперь перед королевой стоял непростой выбор, толкающий её на очередной шаг снова стать матерью, к которому она попросту была не готова. Но для любого правления, как и правителя, нужна была корона, которая пока что для неё была недосягаема. Да, девушка находилась у неё в плену, но её жертва отнюдь не приносила ей радости. Она видела в ней Калин, свою дочь, о которой любому в Иссандриле запрещалось говорить. Но разве эта жертва будет напрасной? Вопрос, часто возникающий в её голове, обрастал несправедливым ответом — во имя будущего народа любая жертва не напрасна. Реликвия должна быть возвращена, иного не дано. Она помнила малютку Калин, ей всегда нравилась корона. Маленькие пальчики скользят по золотой глади, ощупывают кристаллы, затем вырывается задорный смех, как неуёмный зверёк из детских уст. Как быстро Калин стала взрослой, как незаметно для материнских глаз примкнула к воинственным идеям. В них требовалось сокрушить карателей Рэхо и изничтожить многовековое рабство, даже путём тысячи жизней. Тогда сторонники Савистин разжигали волнение повсюду, и в один несчастный день, когда их жар возрос, потребовались отряды Гарпина. Именно тогда Савистин, прихватив с собой Калин, сбежала с острова на судёнышке Пестого сына — Билту. Но они, увы, не пересекли и половины расстояния до Сицила. Глубинный гиммер^[53], размером с трёх китов, обрушил свою ярость на смердящих предателей, и Калин не избежала смерти. Она не знала, что целью Савистин была лишь власть, грубая, корыстная, лишённая сострадания. Она не знала, она не знала…

* * *

Совет острова Салкс собирался в Батуре довольно часто, тому способствовало много возникающих обстоятельств, по большей части внутренних. В этот раз тому способствовал свиток гуту, доставленный почтовым амисом прямиком с Катиса. Именно в этом документе, закреплённом печатями десяти народов, отражалась общая статистика по сбору дани всех тех, кто входил в священный союз. Этот свиток, обмотанный красной ленточкой, облетел девять островов, прежде чем попасть на Салкс, а после Салкса облетит их вновь.

Он был зажат в когтях королевского амиса — довольно крупной птицы с голубым оперением, и первым его увидел парнишка по имени Кут, ухаживающий за почтовыми птицами в амисандах.

Амисандами называли деревянные строения, напоминающие башни, утыканные оконными проёмами и насестами для почтовых птиц. Они находились недалеко от Батура, и зачастую амисы в дневное жаркое время облепляли их крыши, дабы понежиться на солнышке. Но только свитко-носящие птицы были приучены залетать прямиком в башни, соответствующие их размерам насесты, где доставленные свитки с лёгкостью мог снять с их лап парнишка Кут. Он, веснушчато-рыжий и кудрявый, считал себя чуть ли не главным почтовиком в этих амисандах.

По-детски смешной и забавный, Кут тут же снял с когтей амиса свиток гуту и погладил взволнованную птицу. Её волнение было ему понятным, ведь со стороны острова Сицил приближался грохочущий шторм. И птица чудом успела принести это послание, не попав в завихрения ветра.

Насыпав ей щепотку тифилии, он тут же устремился по винтовой лестнице вниз, подгоняемый неуёмной жаждой служения. Ведь в его обязанности входило не только ухаживание за амисами, но и доставка королевских писем в Батур.

Выбежав из башни, он обнаружил, что солнце уже затянулось чёрными тучами, а напор ветра усилился. Это говорило лишь о том, что скоро прольётся дождь.

С крыши башни вспорхнувшие амисы, издавая протяжные глубокие звуки, залетали в амисанды, на свои насесты, чувствуя холодное приближение штормового монстра. И это было восхитительно красиво — наблюдать за их голубыми крыльями на фоне грохочущего чёрного неба.

Кут, недолго любуясь на своих питомцев, рванул со всех ног к замковой площади, пробегая между домов и улиц, толкотни суетящихся кэрунских торговцев, убирающих свои пёстрые прилавки перед дождём.

Все те, кто завидел в его руках красный свиток, пропускали мальца, потому что знали о значимости доставленного им письма. И уже через минуту-другую, остановившись возле громадных врат Батура, он голосисто окликнул замковую стражу. Стража, облачённая в металлические доспехи, узнав в мальце почтовика, пропустила его в замковые просторы, окаменев в привычной стойке у парадных ворот.

Внутреннее убранство Батура не было столь роскошным или вычурным, как предполагалось многими. Его стены были щербатыми и не вполне ровными. Широкие коридоры с расстеленными на них красными коврами могли бы вместить в себя всю кэрунскую общность разом, но они были безлюдными. Огонь в лампадах подсвечивал всё кругом, но в освещении просторов замка также участвовали оконные проёмы, впускающие в сонную темноту солнечный свет. Всё пространство твердыни от основания до крыши делилось на коридоры, комнаты и залы, которых было большое множество. Но большая часть комнат была необитаема. Поговаривали, что Вессанэсс хотела использовать их для защиты народа от карателей, но совет отверг её предложение, ибо поработители жаждали крови и должны были её получить. Но, так или иначе, во многих комнатах жили семьи членов совета, их многочисленные дети, жёны, жёны их детей и любовницы. И с этим нужно было смириться даже Вессанэсс, которая в глазах народа казалась непогрешимой.

На верхних этажах замка, в центральной, обширной башне жили повзрослевшие ученики и последователи общины Кэра-бата, выбранные Армахилом для наивысшей цели. Они занимались садом под крышей Батура и заботились о священном красном древе. Хотя от стоящих там стонов порой казалось, что они занимались бог весть чем. Собственно, в центре оранжерейного сада и восседал совет Салкса, за каменным столом, на глади которого была высечена подробная карта обитаемых земель. В этот зал, называемый Кирвендэлом, из довольно больших оконных проёмов, опоясывающих его по окружности, падал световым потоком солнечный свет. Но когда солнца не было, он освещался гигантской лампадой, зажжённой тысячей свечей и подвешенной прямо над головами восседающих.

Покои Вессанэсс находились чуть ниже Кирвендэла и, в отличие от всего замкового убранства, выглядели вполне обжитыми. Деревянная массивная кровать, украшенная искусной резьбой и белой кожей глубоководных китов, стояла у дальней каменной стены. Напротив неё, в десяти шагах, во всю стену располагался оконный проём, ведущий на открытый цветочный балкон. Именно с этого балкона открывался прекрасный вид на весь Иссандрил. Именно этот балкон частенько использовался и для коронации наследниц, как было и с ней. Жаль вот только, что её мать-королева не дожила до этих дней, однако комната хранила запах её духов, наверняка пропитавший и стены, и картины. Это было понятно, ведь здесь она и жила. Когда же шторм настигнет Салкс, оконные проёмы в замке придётся закрыть ставнями, и материнский запах станет ещё более заметным.

Вессанэсс не любила духоту залов и комнат, и потому в её покоях всегда было ветрено и прохладно. Шесть лампад, развешанных по стенам, зажигались только в вечерние часы и освещали всё вокруг, кроме поросших тенями углов. В одном из них можно было увидеть отполированный до зеркальной поверхности металлический диск в полный её рост, закреплённый в резных изгибах деревянной подставки. В нём она часто ловила своё удручённое отражение.

Три шкафа, сделанные из бордовой, чрезмерно упругой древесины дерева шырис, вмещали в себя все королевские наряды. Их местом служила небольшая комнатка, уходящая ответвлением через арку в правой стене. Эти наряды, различных цветов и фактур, надевались королевой в соответствии с днями недели и символизировали её педантичную власть. На каменном полу, чешуя к чешуе, лежал особенный ковёр из кожи глубоководного верзя^[54]. Этот ковёр зеленоватого цвета был подарком амийского торговца Гурдобана, что, к слову сказать, любил побеседовать с Вессанэсс за чашечкой травяного отвара. Наверняка просторы Катиса уже утонули в свирепствующей мокрой черноте, о том свидетельствовала осевшая влага на жёлтом пергаменте.

Неокрепшей детской рукой почтовик отдал свиток в руки одной из королевских служанок, Дофии, что в окружении фрейлин госпожи смотрелась высохшим черносливом. Она в одну секунду оглядела пышнотелых девушек, струящихся чистотой и праведностью, выполняя свой ежедневный надзорный обход. Они все как одна были облачены в белые плотные платья, нисколько не выставляющие напоказ их женственные формы. Но госпожи среди них не было, и это её не удивляло. Девушки могли лишь изредка забавлять госпожу своей начитанностью, и только тогда, когда она желала их общества. А посему Дофия, по королевской воле, принесла фрейлинам новую порцию художественных книг, пересказ которых порадовал бы королеву, и, проверив ночные горшки под множеством спальных лож, удалилась прочь, закрыв за собою дверь. Мальчонка увязался за ней, словно в ожидании почётной награды, и как бы она ни старалась прогнать наглеца, он не уходил. Королева, как всегда, в одиночестве, находилась в спальных покоях, всматриваясь в портрет своей погибшей дочери, и Дофия могла поклясться, что, стоя за дверью, слышала её плач. Она, постучав, окликнула госпожу, тихонько и ласково, как когда-то, до сумасшествия, её мать. И Вессанэсс, вытерев платком слёзы, разрешила ей войти. Хватило и минуты, чтобы королевский взгляд узнал свиток гуту и почтовика, маленьким котенком застывшего у двери. Королева приняла его, как и подобало её персоне, со статью, вздымающей тонкий подбородок, и попросила служанку отблагодарить парнишку сладостями Салкских прилавков. Та, ещё раз поклонившись своей госпоже, удалилась с мальцом прочь, на кухню, где наградой почтовику стали горсть пряных конфет из вазы и нечаянный хлопок по загривку. Это возымело успех, и Кут со всех ног бросился прочь из замка, дальше нести свой сладкий пост.

Собрать совет было делом сорока минут, к тому же староста Мирдо был неподалёку, в обители одной, недавно созданной эмпиером, семьи фермеров, продающих ему дисову траву. Он, как и все члены совета, незамедлительно откликнулся на зов госпожи. Кого-то пришлось разбудить, кого-то оторвать от лобзаний любовницы, но, так или иначе, все шесть членов совета, возглавляемые королевой, заняв свои места вокруг каменного стола, были готовы слушать и непременно говорить.

Вессанэсс, наследница по праву и положению в народе, сидела во главе стола, на месте, напоминающем деревянный небольшой трон. По левую руку от неё располагалась взъерошенная от прерванного сна Бирвингия, чья копна каштановых волос, напоминающих птичье гнездо, торчала во все стороны. Но это нисколько не смущало паттапу, вытирающую испарину с морщинистого лба.

По правую руку от госпожи восседал молодой эмпиер Вильвин, ёрзающий седалищем на деревянном стуле, что сводилось, впрочем, к его обычному поведению, ведь, по слухам замковых слуг, распускающих их между собой, он страдал болезненным геморроем. Его красный камзол, оголяющий ворот шеи до ключицы, делал его вид чрезмерно раскрепощённым либо жаждущим заполучить чьё-то внимание. Рядом с ним, со скрытым неудовольствием, расположился рихт Гарпин Сайленский, иначе как можно было объяснить его неуёмные постукивания каменной глади стола костяшками огрубевших пальцев. Напротив Гарпина, возле Бирвингии, уселся немощный Армахил, попросивший у своих учеников, грудящихся за его спиной, принести стул для Хилеса. Те с неохотой исполнили его просьбу, а затем удалились друг за дружкой прочь. Под боком Хилеса копошилась в бумагах, выложенных из кожаной сумки, мэйса Ферта Гиз, явно приготовившая смету нужд своей общины для подписания их королевой. Напротив же Вессанэсс, по другую сторону стола, расположился рихт Фитбутский, поприветствовавший наследницу кивком плешивой головы, уж у него были новости поважнее островной статистики.

Королева, достав пергаментный свиток из кармана тёмно-зелёного камзола, вручила его Вильвину, попросив незамедлительно зачитать. Он принял его с особой аккуратностью, будто трофейный клинок, и, положив на стол, сорвал восковую амийскую печать. Это свидетельствовало о том, что последним местом его пребывания был близлежащий Катис. Плотная бумага прохрустела, когда эмпиер развернул её на столе. Под жаждущими взглядами это казалось не обычным делом, и всё же парень не спешил. Он, слегка помассировав пальцами щетинистое горло, распрямился и, развернув свиток письменами к себе, заулыбался.

— Итак, господа, — вымолвил он и, нагнетая интригу, на пять секунд замолчал. — Катис, тридцать тысяч пятьсот семян. Битуан, сорок тысяч двести. Сэйланж, собрал установленную норму в пятьдесят тысяч семян, — все удивились урпийскому трудолюбию. — Гатуил, тридцать тысяч. Аския, сорок тысяч сто пятьдесят.

Взгляды членов совета были устремлены на каменный стол, где в очерченном рельефе камня остров Салкс смотрелся размашисто и велико. Но эти взгляды были удручёнными и раздосадованными. А Вильвин продолжал.

— Апакин, пятьдесят тысяч семян. Мэмис, сорок тысяч двадцать пять. Бульто, тридцать тысяч девятьсот. Иргейн, пятьдесят тысяч ровно. Сицил, девяноста тысяч семян! — пошутил он и отвёл взгляд от свитка.

Сероватая бледность Бирвингии опалила его своим презрением.

— Шутить будешь в лапах карателя, — произнесла она сквозь зубы, сложив на столе свои опухшие персты.

Вильвин, посмотрев на неё с пренебрежением, огрызнулся.

— Тебе сложнее будет от него убежать.

— Хватит! — остановила их Вессанэсс. — Оставьте свои склоки за дверьми этого зала. А здесь я хотела бы узнать у рихта Фитбутского наш результат.

Мирдо, подняв на неё соболезнующий взгляд, вздохнул.

— С того момента, когда я покинул Батур в прошлый раз, с Гурдобаном, — напомнил он, — наши показатели выросли ненамного.

— Не тяни, старик, — поторопил его Эбус.

— Двадцать тысяч восемьсот, — выдавил Мирдо, не обращая внимания на раздражённого Гарпина.

Бирвингия, закипев от злости, прикрыла дряхлой рукой рот.

— И это называется работой! — возмутилась она. — Мои фермеры не покладая рук кормят вас! — она уставилась на Мирдо. — Поят вас самой лучшей медовухой! А в итоге!? Ты, старик, швыряешь нам эти показатели, как кости псам.

— Не нужно, — попыталась её остановить Вессанэсс.

— Но госпожа! — продолжила Бирвингия. — В прошлый раз показатели по сбору Эку Вэй были намного больше! Мирдо распустил их! Распустил колонию! И они расслабились! А теперь я должна переживать за детей Салкса?

Ферта Гиз рассмеялась.

— Все знают, что ты их ненавидишь. Я имею в виду детей, — произнесла мэйса. — Они же называют тебя паттапой — черепахой.

— Возмутительно! — рявкнула Бирвингия. — Уберите её из совета! Она ведь отвечает всего лишь за прибрежные баржи!

— Хватит! — возгласил рихт Сайленский. — С таким советом врагов не надо! Время ещё есть, не так ли, Мирдо? — он коснулся руки старика.

— Да, есть, — ответил Мирдо. — Но у нас проблемы. Серьёзные проблемы.

Армахи́л, словно проснувшись ото сна, круглыми глазами уставился на рихта Фитбутского.

— Проблемы? — покривил дряхлыми губами, но Хилес, заботливо положив руку на бессильные старческие персты, успокоил его.

— Мы собрали всё это с четырёх гротов, — продолжил Мирдо. — Нижние гроты, пятый, шестой и седьмой, пусты. На корнях нет семян.

— Не выспели? — проскулил Вильвин.

— Быть может, вы забыли запечатать гроты? — поинтересовалась мэйса Ги́з. — После прошлого сбора. Ведь всем известно, что для вызревания семян на корнях необходим полный покой.

— Мы закрыли их, как и всегда, — посетовал Мирдо. — Возможно, причины кроются в том, что деревьев стало больше.

Вессанэсс, прикоснувшись дрогнувшими пальчиками к вискам, попыталась усмирить подступившую головную боль.

— Ты думаешь, что деревьям не хватает питания? — спросила она, не поднимая взгляда от полированной глади стола.

— Возможно, — ответил Мирдо. — Но не всё потеряно. Мы спустимся ниже, в те гроты, что затоплены водой.

— Это опасно, — оборвала его Вессанэсс. — Рисковать кэрунами мне не хочется.

— Мы и так ими рискуем, — подметила Ферта Гиз. — Так или иначе, не уложимся в срок, и Рэхо не простит нам этого. Сколько жизней унесут карательные дни? Сколько? Только ответьте!

— Запустим всех в Батур, — дрогнула Вессанэсс, уставившись на рихта Сайленского.

— Замок не может всех вместить, а уж прокормить тем более, — ответил ей Гарпин. — Да и это озлобит карателей ещё больше.

— Точно! — добавил Армахил. — Я не могу рисковать своими мальчиками, их духовное воспитание в самом расцвете.

Хилес, бросив на него милейший взгляд, погладил его руку.

Вессанэсс, осмотрев всех за столом тяжёлым, удручённым взглядом, попыталась увидеть хоть в ком-то благоразумие или же услышать нужное ей предложение, но в этот момент все оказались немы.

— Тогда я даю добро на затопленные гроты! — подтвердила она. — Хоть бы там было то, что нам нужно.

— Там есть, что нам нужно, — заключил Мирдо. — Под водой они светятся тысячей огней.

— Вот и отлично, — равнодушно произнесла мэйса Гиз и добавила: — Моей общине нужна прочная древесина, предпочтительно дерево шырис, на латание барж, — улыбнулась она. — Подпишете, госпожа? Вот здесь, — в её руках был лист бумаги с алеющим перечнем прибрежных нужд. — И желательно до конца тридцатой ночи.

— У вас утечка? — осведомилась Вессанэсс.

— Да, — кивнула мэйса Гиз. — Шторма дырявят не только ваши корабли, госпожа, но и мои баржи.

— Давайте бумаги, — опечалилась Вессанэсс.

И белокурая Ферта Гиз, прищурив глаза не то от умиления, не то от подступившей зевоты, протянула их ей.

Затем Вильвин каллиграфическим почерком вписал в свиток гуту статистику сбора острова Салкс и, раздув щёки, подул на ещё свежие посеревшие чернила.

— Что же, — ответил он, — можно посылать нашу почту.

— После шторма, — сказала Вессанэсс.

На том собрание совета закончилось. Теперь всем оставалось только одно — готовиться к предстоящему шторму, посылая слуг закрывать ставни Батурских стен. Закрывать свои спальни, за дверьми в которых рождались новые секреты, скользкие и противные тайны.

Примечания

44

Дифу — перечень служебных обязанностей высшего совета, одобренный королевой Эстией, первой порабощённой.

45

Па́ттапа — океанская черепаха семейства древних панцирных, достигающая двенадцати футов в длину и более семи в ширину, обитающая в запредельных дальних водах, чей путь миграции пролегает сквозь весь океан к Салксу и Катису, местам их гнездования.

46

Пеонаж — форма эксплуатации непосредственных производителей (преимущественно крестьян), основанная на превращении их в наследственных должников — пеонов, находящихся в кабальной зависимости от помещика или предпринимателя.

47

Изумрудная пета — монета из драгоценного изумрудного камня, равная трём золотым.

48

Мэ́йсы — титул рихтовых жён и их дочерей, способных и даже обязанных законами дифу заниматься полезной общественной деятельностью, а именно переписыванием ветхих научных трудов и художественных книг в стенах книгомора.

49

Гатвонги — наиболее привилегированные служители рихтов, носящие на шее амулеты в виде голубого амиса, позволяющие им служить своим управителям.

50

Кэра-бат — ряд наивысших школ Салкса, призванных определить путь своих учеников.

51

Вархал — на древнем кэрунском всея добытчик и управитель.

52

Апле́ра — должность, направленная на управление королевской гаванью и прибрежными землями.

53

Глубинный гиммер — подводный монстр из вида острохвостых, обитает в глубинах океана, в тектонических разломах, и достигает длины в двести тридцать футов.

54

Глубоководный верзь — подводный хищник семейства чешуйчатокожих, походящий на гигантского осьминога, покрытого чешуёй и имеющего десяток глаз.