Маргиналии. Выпуск второй

Максим Велецкий

Во втором томе представлены 55 новых эссе, вдохновленных текстами философов и литераторов различных эпох: Гесиода, Эпикура, Цицерона, Псевдо-Дионисия, Монтеня, Канта, Маркса, Лавкрафта, Набокова, Паланика и многих других. Под одной обложкой уместились древность и современность, политика и эстетика, история философии и философия истории, психология и метафизика.Рекомендуется любителям философских сочинений, написанных человеческим языком. Книга содержит нецензурную брань.

65. К Проклу

«Все становящееся единым становится единым в силу причастности единому.

В самом деле, само по себе оно не едино, но в силу того, что претерпело причастность единому, оно едино. Действительно, если становится единым то, что не едино само по себе, то оно, несомненно, становится единым, когда [все содержащееся в нем] друг с другом сходится и сочетается, и находится под влиянием присутствия единого, не будучи единым [самим по себе]; значит, оно причастно единому в том смысле, что претерпевает становление единым. Если оно уже едино, то оно не становится единым, так как сущее уже есть, а не становится. Если же оно становится [единым] из того, что раньше не было единым, то оно будет содержать единое по возникновении в нем какого-нибудь [определенного] единства».

Начну комментарий к неоплатонику Проклу (412—485) чуть издалека. Существуют несколько больших условно «гуманитарных» областей, в которые я не желаю погружаться — совершенно намеренно. Не потому, что они мне не интересны — наоборот, они, может статься, ничуть не уступят по своей притягательности тем вопросам, которыми я занимаюсь многие годы. Но их содержание настолько разнообразно, что даже при беглом взгляде у неподготовленного зрителя элементарно разбегаются глаза.

Например, компьютерные игры. В подростковом возрасте я немного поигрывал, но быстро понял, что времени они забирают цельную вечность и при этом не приносят ничего, кроме состояния легкого помешательства. Тем более что во времена отрочества еще не было онлайн-игр, то есть возможностей заработка на гейминге не было почти никаких — так что они были просто досугом. Впоследствии я ни во что не играл (кроме, разве что, Фифы). Где-то с год назад я решил посмотреть на ютубе прохождение нескольких игрушек, чтобы вообще понимать, что происходит в индустрии. Что сказать… Трудно вообразить что-то более прекрасное, чем эти игрушки — их разработчики вызывают искреннее восхищение. Более того — драматургия одной из игр вызвала такой прилив сочувствия, какого давно не пробуждали литературные и киношные герои. Я ощутил, что приблизился к большому прекрасному миру. И именно поэтому сразу от него отвернулся — потому что: а) он слишком большой (то есть на его постижение нужно будет затратить много времени), б) слишком прекрасный (в котором легко потонуть) и, вдобавок, в) чужой (потому что в нем я могу быть только зрителем — на участие нет ни духовных, ни материальных ресурсов). Пришлось прикрыть лавочку.

Другая интересная область — мир фотографии. Было бы полезно хотя поверхностно познакомиться с ее историей и современным состоянием — посмотреть пару сотен известнейших фотографов, разобраться в идейных течениях и т. д. Заодно можно было бы узнать много исторических фактов и вообще разнообразить кругозор. Но сколько всего нужно перелопатить, отбирая лучшее и отсеивая посредственное: изучать фотографов — это ж не просто залипать в картинки, но и стремиться понять суть этого ремесла. Увы, нет — не в этой жизни.

Еще одна крайне притягательная сфера — дизайн. За последние пару веков были созданы миллионы новых вещей — и десятки тысяч из них совершенно прекрасны. Как все это объять? Или мода — она ж не только про одежду и аксессуары: мода — это и идеология, и образ жизни, в которых видны ду́хи времени (именно во множественном числе). Также было бы полезно и приятно познакомиться с другими предметами — с историей иллюстрации (которая порой кажется мне куда более совершенным видом творчества, нежели живопись), музыкой, виноделием, филателией, часовым искусством и еще десятком иных. Помимо чисто эстетического удовольствия все это могло бы многое рассказать и о философии в широком смысле слова. Но, как и в случае с компьютерными играми, вашего покорного слугу удерживает не только отсутствие времени, но и боязнь (да, боязнь) обилия новой информации — есть опасение, что она будет разрывать сознание на части. А ведь помимо этого в мире есть еще много всего любопытного за пределами культуры — математика, физика, астрономия, геология и далее по списку — про них бы тоже (в идеале) хотелось бы хоть что-то знать…

У каждого, полагаю, была следующая ситуация: стоишь у своих книжных полок или роешься на сайтах с книгами — и так долго не можешь выбрать, чему посвятить вечер, что в результате ничего не выбираешь или не можешь ни на чем сосредоточиться. А бывает, что вдруг попадаешь в ситуацию дефицита информации — едешь в глушь, где не ловит интернет, и в твоем распоряжении остаются лишь пара книг (не самых шикарных на свете) — берешь их от нечего делать и вот тут сосредотачиваешься по полной. Меньше выбора — меньше переживаний, потому что сознание искусственно зауживается до одного предмета.

Вдумаемся: а что можно сделать, чтобы навсегда избавиться от невротических переживаний, связанных с выбором — в обычной ситуации, когда присутствует разнообразие предметного мира? Можно, конечно, отказаться от всей этой «культурки» и тихо-мирно заниматься чисто бытовыми делами — ходить на работу, делать ремонт, ковыряться в машине. Но это скучновато — особенно для тех, кто уже инфицирован духовными предметами. Далее, можно сосредоточиться на чем-то одном и несложном — зато прошерстить его вдоль и поперек. Например, такая стратегия принята в некоторых западных странах, где специалист по Микеланджело может вообще ничего не знать о Рафаэле и других черепашках-ниндзя. Неплохо — но как-то несолидно, правда?

Но если человек не просто хочет посвятить себя научным занятиям, но еще и претендует на лавры философа, но при этом боится утопнуть в океане знаний — тут-то что делать? Какой здесь возможен выход — что за предмет ему следует выбрать, чтобы чувствовать себя настоящим мыслителем, но не тратить слишком много энергии? Давайте попробуем атрибуты такого предмета.

Во-первых, это должен быть один-единственный предмет. Если таковых два и больше, то задача философа усложняется в геометрической прогрессии: нужно ведь исследовать каждый по отдельности, а потом их всех во взаимодействии друг с другом, а потом все равно найти первоначальный предмет (из которого они все произошли).

Отсюда, во-вторых. Лучше сразу заняться одним и первым предметом — то есть первоначалом. Очень удобно — ведь через первоначало можно объяснить и все последующее. Обратите внимание, как это волшебно — когда ты находишь первоначало, ты сразу можешь объяснить все-все-все вещи! Пусть всякие ученые-практики, инженеры и прочие занимаются мелкими частностями — а философ находит самое важное, самое первое, самое высшее, самое единое — и тем самым знает всё сразу! Джекпот!

В-третьих, это первоначало лучше объявить вечным — ведь тогда можно не принимать во внимание его развитие, а сосредоточиться только на нем самом. Вот историю химии или даже фотографии еще попробуй изучи — ведь она длится: новое в этих сферах появляется каждый день. А вечное первоначало никуда не девается — на то оно и вечное. Прекрасно!

В-четвертых, оно — вечное первоначало — должно быть простым (чтобы изучать было полегче). Согласимся: если философ скажет, что в начале мира лежит низкоуглеродистый фиолетовый семиглазый пятихвост, то нужно будет заморачиваться относительно того, откуда взялся углерод, фиолет, глаз и хвост. Нет — нужно найти что-то совсем простое и положить его в основание.

Итак, у нас получилось, что идеальный предмет деятельности философа должен быть одним, первым, единым, вечным и простым. А теперь еще раз процитируем Прокла: «Все становящееся единым становится единым в силу причастности единому». Это ж просто идеально! Берешь любую вещь — а она восходит к первоначалу потому, что и вещь одна, и первоначало одно. Греческое τὸ ἕν — крайне удобное слово, потому что означает и единое, и одно. Оно у неоплатоников и вечное (единица — всегда единица), и простое (нет ничего проще единицы), и первое (потому что единица первее множества). Что может быть изящнее такого предмета? Вот неоплатоники и нашли способ одновременно убить нескольких зайцев: и постигать истину, и мистически восходить к богу, и не напрягаться насчет сложности и многообразия сущего.

Но как так получилось, что философия-наука к концу античной истории замкнулась и «зашорилась»? Мне думается, все дело как раз в усталости от изобилия объектов исследования. Да, обилие информации в V веке нашей эры не сравнить с современным — но все же это был огромный пласт высокой культуры. И вместо того, чтобы все это изучать, неоплатоники выбрали куда более «экономную» стратегию: свести культурное богатство буквально к единице.

Обратим внимание на саму цитату — прочтем ее вслух и представим, до какой степени нужно быть невротизированным пестротой внешнего мира, чтобы выбрать такой способ психотерапии, где сущее схлопывается до минимума, пространство — до точки, сложность — до простоты. Дело ведь не только в цитировавшемся фрагменте (§3) — так написана вся книга «Первоосновы теологии». Возьмем, например, §170:

«Всякий ум мыслит все сразу. При этом ум, не допускающий причастности себе, мыслит все просто; каждый же последующий ум мыслит все порознь.

В самом деле, если всякий ум водрузил в вечности свою сущность и вместе с сущностью свою энергию, то он будет мыслить все сразу. Ведь если бы он мыслил все по частям и последовательно, то не в вечности, так как все последовательное — во времени, ибо последовательное [значит] раньше и позже, а не все вместе.

Итак, если все умы будут всё мыслить одинаково, то они ничем не будут отличаться друг от друга, ведь если они одинаково всё мыслят, то они все одинаково суть то, что они, существуя, мыслят; если же они все одинаково существуют, то [нельзя говорить, что] один ум не допускает причастности себе, а другой допускает. Ибо в отношении чего акты мысли тождественны, в отношении того тождественны и сущности, если только мышление каждого тождественно его бытию и каждый ум есть и то и другое — и мышление и бытие».

Мораль проста — лучше мыслить Единое (простое, самотождественное, одинаковое), чем всякие частности, ведь Мировой Ум исходит от Единого — а значит, и наш ум должен восходить к нему, а не заниматься физическим миром. При этом Прокл являлся самым гениальным из неоплатоников — в других сочинениях он показывает себя по-настоящему оригинальным философом с прекрасной эрудицией. Но одержимость идеей единства, выдает главную проблему этой философии — да и не только ее: она жаждала найти духовный стержень, о который можно опереться в то жуткое время, когда Античность постепенно умирала. Этим стержнем и стала «вертикаль власти» Единого: от него исходят все метафизические и физические уровни. Внешний мир, в котором жил Прокл, бился в агонии — но философ нашел выход в поклонении надмирной божественной простоте. В реальности властвует хаос — а у неоплатоников царит строгая божественная иерархия; в мире — угасание цивилизации, а у них — Мировой Ум, озаряющий все сущее; Римская империя распадается — а у них всюду единство. Проще говоря, ребята создали вместо реального мира виртуальный, где простота считалась более возвышенной, чем сложность.

Увы, все это типично для философских систем, которые в сути являются теологическими: пифагорейско-элеатской, гераклитовской, неоплатонической, гегельянской, марксистской. Везде сохраняется требование Гераклита мыслить все как одно. Эту «волю к единству» я квалифицирую именно как средство сужения сознания, которое изнывает от разнообразия вещей. Многознание уму не научает нужно, на мой взгляд, читать как многознание ум утомляет.

Изящные своей простотой решения вопроса о первоначале помогают философам избавиться от чувства потерянности — но, думается, всегда мешали философии. Потому что поиск истины — это не поиск утешения, а принятие мира таким, каким он является на самом деле. Спрятаться в первоначальной простоте — это не самый достойный способ решения личных проблем, потому что оные (страх перед множественностью, перед разнообразием сущего) решаются за счет философии — вместо того, чтобы заниматься поиском истины, такие философы буквально бегут от мира, находя спасение в красивой, но, в сущности, пустопорожней схоластике, где единство едино в силу своего единства. Подобное мозгоблудие они растягивают на сотни страниц — вместо того, чтобы спуститься с небес на землю.

Аристотель, как известно, утверждал, что философия начинается с удивления — но ведь удивление нередко порождает страх: «Мир удивительно большой, я в нем ничего не понимаю — что же мне делать?». Так и создаются простые идеи, вокруг которых вырастают большие системы — они мало что объясняют, но отлично утешают. Поскольку философы часто чувствуют себя отчужденными от мира, такие утешения придают им уверенности в себе — «да, я плохо умею общаться и обогащаться — но зато я нашел истину, потому я лучше и духовнее вас». Так человек, находящийся на периферии социальной жизни, вдруг оказывается (как он думает) на божественных высотах.

Удобная стратегия с точки зрения психологии — но примитивная для философии, поскольку в ее основе лежит не жажда познания, а страх перед ним.