Быть войне! Русы против гуннов

Максим Кисляков, 2014

Новый боевик о предыстории Руси и подвигах наших далеких предков. Славянские племена объединяются вокруг священного Перунова капища, создав первое русское государство – Русколань. Но чтобы стать наследниками великой Скифской державы, русы должны восстать против кочевников-гуннов и сбросить ненавистное иго. А значит – БЫТЬ ВОЙНЕ! Первой Отечественной войне в нашей древней истории.

2

Йошт устало волочит ноги, спотыкается. От жары голова идет кругом, дыхание с хрипотой рвется из груди. Доспехи едва не плавятся, на спине и шее натерли до кровавых волдырей. Лук и колчан назойливо шлепают по бедру.

Волосы цвета созревшего каштана безобразно топорщатся из-под войлочного шлема, свисают сосульками. Худое лицо раскраснелось, щеки в грязных разводах, пот тоненькими струйками скользит по вискам, лбу, выедает глаза. Рыжеволосый закашлялся — дорожная пыль больно вгрызается в пересохшую глотку.

— Видят боги — я больше не выдержу… — промычал Йошт, резко передернул плечами, поправляя норовящий соскользнуть деревянный щит за спиной. Лямки больно врезаются в кожу. — К лешему этого узкоглазого купчину!

Йошт споткнулся о булыжник, чуть не растянулся на раскаленном грунте, ноги едва нашли опору.

Молодой наемник зло косится в сторону купеческой повозки:

— Ишь, жирный, сидит спокойненько на повозочке, в тенечке, тянет рот до ушей!..

В середке каравана в полуоткрытой повозке гордо восседает купец. Лицо желтое, как у степняка, узкие прорези глаз, руки скрещены на толстом животе, недовольно морщится. Жирные щеки блестят от испарины. У изголовья согнутый в вечном поклоне слуга в одной набедренной повязке, худой, кости сильно выпирают сквозь тонкую смуглую кожу — спешно смахивает раскаленный воздух от купца опахалом из перьев заморских птиц.

— Вот гад! Мы тут пыль дорожную глотаем, не спим два дня, все торопимся в эту Ольвию или как ее там? Будто нечисть какая за нами гонится, а с утра во рту еще и маковой росины…

Взгляд остановился на чудаковатой личной охране купца. Все как один лицом — точная копия заморского купца: узкие щелочки глаз, кожа болезненно-желтого цвета. На подбородке черный как смоль клинышек бородки.

Позади кто-то сплюнул, грязно выругался.

— Это кто там бурчит себе под нос, гадами бросается? — не выдержал идущий впереди долговязый воин, обернулся, сердито сверкнул глазами. — Ишь хнычешь, аки баба!

— Все устали, все хотят пить, есть, а то и толстую бабью задницу помять не откажутся в теньке. — Позади кто-то коротко хохотнул. — Здесь все такие! Но терпят, идут, и ты иди, не скули аки пес.

Йошт не обращает внимания на укоры и язвительные замечания, взор скользит по облачению диковинных воинов. Всадники с ног до головы в панцире цветных пластинок из сыродутного железа, плотно — одна к одной — сшиты между собой красными шелковыми шнурками.

— А коль хочешь поплакаться — ступай к воеводе, повисни на шее: «Мол, тятька, туго мне, мочи нет… Подсади к себе?» — опять прозвенел дразнящий голос сзади.

Раздался бравый хохот, кто-то зашелся кашлем. Йошт опять проглотил насмешку. Взгляд скользит по полукруглому шлему заморских купеческих воинов. На макушке возвышается изогнутая дугой вниз толстая пластина, заостренные концы разлетаются в стороны, как воловьи рога. Такой ловит удар всадника, буде воин безлошадным станется в сечи…

— Знал же куда идешь! — Йошт вздрогнул от хрипловатого голоса.

— Знал, как же! На прогулку небось рассчитывал. Видали мы таких бойцов!

— Взашей бы таких гнал!

— Ладно вам собачиться, накинулись на парня, — рядом рубанул словно топором о гнилую колоду густой басистый голос. — Сами-то нешибко с дорогой справляетесь — идете, еле ноги волочите, а еще «взашей бы таких!».

Йошт повернул голову на заступника. Рядом шагает низкорослый ратник в видавшей виды безрукавной стеганке: большие кольца в сколах, кожаные вставки испещрены порезами, наспех стянутая прочной нитью, возле предплечья зияют две дыры. Лицо жесткое, будто вытесанное из дерева, хмурое. На щеке глубокий шрам крестиком — будто тычком пальца пропороли. Мощные скулы и выдающийся вперед подбородок скрывает седая борода.

— Ты в первый раз идешь, паря? — уже мягче пробасил седобородый.

Йошт смолчал, лишь вздохнул.

— Вижу, что первый. Как кличут?

— Йоштом.

— Откуда родом?

— Из венедов я, из Карпени, — просопел Йошт.

— Так ты с западных предгорий, что ль? — Кто-то присвистнул от удивления.

Йошт кивнул.

— Да уж, эка тебя, паря, занесло. А рода какого? Кто отец?

Молодой карпенский воин отмалчивается. Лишь глядит вдаль поверх голов впереди идущих. Широкий тракт убегает вдаль, карабкается на высокие холмы, пропадает в низинах, с боков все реже подступают рощи, между прямыми, как стрела, стволами змеятся звериные тропки. Гукают пересмешники, заливаются трелью дятлы. Дальше перелески мельчают, уступают сочным травам, ковылю. Еще полдня пути и не встретить даже маленькой рощицы, ну разве что одиноких березок.

— Безродный, что ли? Чего молчишь, как в рот воды набрал?

Йошт покосился на ветерана, желваки на скулах напряглись, тот оценивающе смотрит на него.

— Говорят, сразила отца стрела степняцкая, — наконец-то выдавил Йошт. Голову опустил, уставился на пыльный сапог. — Ходил ягов бить в княжьем войске, я еще мальцом был.

— Ого, сын воина? — сказал седобородый, по-новому взглянул на парня из Карпени.

Йошт долго шлепает губами, будто подбирает нужные слова. Седобородый продолжает испытующе смотреть на паренька.

— Пахарем был мой отец, — невнятно пробормотал Йошт.

— О, как! Орало на меч сменил. Ха! Знамо дело. Силы от плуга — поди, до одури. Так можно и черепа крушить, аки скорлупу. Вот только кто б указал кого? — попытался съязвить долговязый.

— Да ладно тебе. Мы все здесь кто пахарь, кто кузнец, кто пастух. Народ у нас такой — мирно сеет, пашет, в чащах зверя бьет. Пока гром не грянет…

— Ага, я и косарь, и жнец, и на дуде игрец, — игриво пропел долговязый.

— Я и петь еще могу, и бодаться мастер, — добавил второй, с длинным шрамом от уголка губы до самого уха.

Рядом опять захохотали.

— Эй, ты не сильно-то зубоскалься! — рявкнул седобородый ветеран остряку со шрамом, но как-то незлобиво, больше для порядка. — Бодаться он мастер!.. Молоко утри!

— Не-е-е, Смык, тут поспорить могу.

— Ты со мной?! Ха! Не сдюжишь…

— Это как посмотреть! — осклабился долговязый. — Я, например, сын охотника. Не раз с отцом и старшим братом ходили на зверя всякого. Лук держу с малолетства…

— Ну, держать — всяк мастак. А стрелять? — перебил долговязого охочий до острых слов паренек со шрамом.

— Что, стрелять? — спрашивает сбитый с толку долговязый, насупился, не улавливает подвоха.

— Стрелять из лука умеешь, спрашиваю? — растянул рот до ушей остряк со шрамом на всю щеку. — Держать всяк мастер. Ты хоть знаешь, в какую сторону тетиву тянуть?

Опять раздался хохот. Снова кто-то закашлялся. Долговязый сдвинул брови, хмурится, задело.

— Очень смешно! Хотелось бы посмотреть, как ты стреляешь!

— Ага, давайте еще и стрельбы на потеху устройте!.. — пробурчал седобородый ветеран.

— А что, мысль здравая, — подхватил парень со шрамом, ткнул трясущимся от смеха пальцем в хмуро топающего Йошта. — Эй, сын пахаря-воина, ставь яблоко на голову, и двадцать шагов вперед. Да не боись, попаду, за мной не встанет! — Не удержался, звонко рассмеялся. — Ты только шлем на лоб надвинь посильнее.

Рука дружески похлопала молодого карпенского воина по спине. Тот раздраженно дернул плечом.

— Будет у вас еще возможность стрельнуть, будет. Дорога длинная…

— Молчи там! Накаркаешь еще!

Воздух резанул пронзительный свист воеводы. Разговоры и смешки тут же смолкли. Впереди возвышается косогор, торговый тракт круто поворачивает в сторону, теряется в густом перелеске.

У подножия вздымается деревянный шест, на верхушке воткнут человеческий череп, грозно чернеют глазницы, из темени торчит пучок конских волос, ветер подхватывает пряди, тянет в разные стороны.

Чуть дальше виднеется частокол — на ряд сучковатых кольев насажены человеческие головы, рой мух и слепней кружится жужжащим облаком, жадно облепливают отрубленные головы, вгрызаются в мертвую плоть. Рядом догорает сваленная в яму груда сожженного мяса. Ветерок дунул в сторону медленно поднимающегося каравана, колыхнул поднимающийся к небу жидкий дымок. Жуткое зловоние ударило в ноздри.

Лицо купца вмиг стало как сморщенное яблоко, боязливо выглядывает из повозки, косит испуганный взгляд на череп, шелковый платочек тщетно пытается оградить тонкогубый рот от зловония.

— Ты смотри, свежесрубленная, — с удивлением подметил долговязый. — Никак утром еще ходил живехонек.

— Глянь, кажись степняк, вон глаза узкие. Правда, толком не разобрать, — паренек со шрамом внимательно рассматривал одну из голов. Половину лица украшал огромный кровоподтек, нос отсечен, нелепо торчит носовой хрящ. Глаза склевали птицы. — Эка его отделали…

Йошт глянул в сторону кольев, но тут же с отвращением отвернулся, лицо скрутило в гримасе, будто уксуса хлебнул, от смрада к горлу подкатывает дурнота.

Седобородый ветеран бормочет проклятья, зло сплюнул:

— Ну что за народ такой — славяне? То бьют все кому не лень, то поборами обдирают как липку. Почему?

— Не знаю, Смык, — пожимает плечами в миг посерьезневший долговязый. — Может, запрягаем долго…