Господин 3. Госпожа

Мари Князева, 2020

«Сколько бурь и трудностей пережили наши с мужем отношения – все не перечесть. Но, к сожалению, и по сей день покой нам только снится. Слишком много на свете людей, завидующих чужому счастью, жаждущих власти, жаждущих отмщения. За что? О, это очень старая история… если хотите узнать, следуйте за мной – на таинственный и загадочный Восток…» Тут мы встретим не только Еву и её мужа Халиба, его детей и внуков… Нам наконец посчастливится познакомиться с легендарным бывшим женихом Евы Петей (да-да, он жив!) и узнать тайну матери Терджана. Впереди много интересного… вы со мной?

Глава 2. Дневник Пани Беаты. Начало

17 апреля 1968г

Число поставила почти наугад, потому что никакого календаря у меня тут, конечно, нет. Примерно прикинула, сколько я уже здесь — и ужаснулась. Почти два месяца, чёрт меня раздери! Самое время впадать в отчаяние.

Ну, то, что меня никто не ищет, — это понятно. Потому и не находят. А кто меня будет искать? Кому я нужна? Мамочке моей,что ли? Ей давно ничего не интересно, кроме пива — она и младшую Мартину-то под градусом рожала. Многочисленные братья и сёстры тоже загяты своими делами — в основном, выживанием. Честно говоря, я вообще не уверена, что кто-то из них заметил мою пропажу. Разве только Ядвига — так как я заняла у неё денег на билет. Это же надо быть такой дурой — поплыть в Америку на корабле! Фантастический идиотизм! Ну что мне стоило сесть в самолёт, выпить снотворное, а через полдня очнуться в новом мире? Так нет же, пани Беата боится высоты — она поплывёт на кораблике по морям-океанам, в которых, как оказалось, ещё не перевелись пираты, попадёт к ним в плен, после чего её продадут в рабство здоровенному, отвратительному, чернущему, как чёрт, кабану, и он… Боже, я никогда в жизни не забуду тот вечер, когда впервые увидела пана Насгулла. Напишу об этом завтра, сейчас нет сил пережить всё это заново…

18 апреля 1968г

В сауну меня загоняли с криками и пинками. Я сопротивлялась изо всех сил: царапалась, как кошка, и орала, как дурная. Намаявшись со мной, служанки позвали какого-то важного мужика в богатом кафтане, и он хорошо пару раз приложил меня плёткой. После этого желания сопротивляться значительно поубавилось, хотя до этого я воображала, будто предпочту смерть каким-либо непотребствам. Одевали меня в полупрозрачный костюм уже почти без скандала — я только время от времени нервно дёргала руками и ногами, но сильно выступать опасалась. А потом тот самый толстый мужик отвёл меня в роскошно убранную спальню и, придвинувшись к самому лицу, стал угрожающе рычать что-то непонятное — впрочем, всё было ясно по интонации: не дёргайся, детка, будь послушной — и всё будет хорошо. Впрочем, это не факт. Я слыхала, будто богачи с наложницами такое делают, что нормальному человеку и в кошмарном сне не привидится — просто от большой и больной фантазии. И тут уж слушайся — не слушайся — получишь по полной программе.

Меня всю сжимало и передёргивало, как от удара током. Дело в том, что я — девственница. Вовсе не от моральных устоев или религиозных запретов. Честно говоря, я в бога не особенно верю. Просто я берегла себя для хорошей жизни. Многие мои знакомые — и сёстры в том числе — начинали жить взрослой жизнью в 15, 16 лет. Очень быстро беременели и дальше всё сводилось к двум вариантам: нищая беспросветная семейная жизнь — дети, нескончаемые скандалы, подработки уборщицей, пока вся эта голодная орава дома, и тому подобное. Или одинокое материнство — не особенно лучше. У таких женщин появляется возможность доучиться и найти нормальную работу тогда, когда молодость уже прошла, куча времени потрачена на тупое выживание, и красота поблекла.

Я поняла, что мужчинам доверять нельзя — и потому смогла сохранить себя"нераспечатанной"до восемнадцати лет. А потом выправила документы, заключила договор с фирмой и купила билет на корабль в страну своей мечты.

Конечно, я влюблялась, да и сама нравилась парням — внешностью бог не обидел, и характер мой бойкий нравился многим мужчинам. Но я хотела большего, чем эти игры в любовь. Я хотела чего-то достичь, получить образование, выбиться в люди — а там уже можно и замуж за какого-нибудь респектабельного американца. Воображение рисовало мне дом в пригороде Лос-Анджелеса, с гаражом и бассейном. Лужайку для барбекью, большую лохматую собаку и трёх счастливых ребятишек — сытых, чистеньких и в целой незалатанной одежде. Мне до чёртиков надоело выживать в Восточной Европе.

20 апреля 1968г

Но оказалась я здесь, полураздетая, в богатой спальне с кроватью под балдахином, и это отчаянно терзало мне сердце. Что я сделала не так? Вела себя честно, никого не обманывала, всего собиралась добиться сама, своим трудом — и куда это меня привело? Как тут можно верить в бога? Нет-нет, мир отнюдь не создан кем-то мудрым и добрым. Это хаотическое нагромождение трагических случайностей, и в нём нет места наивной вере в чудеса.

Мне вдруг стало так грустно, так паршиво на душе (если только она у меня есть), что я снова задумалась о смерти. Меня не станет — и всё закончится. И пусть эти дурацкие случайности громоздятся на кого-нибудь другого.

Послышались шаги в коридоре, и тоска вперемешку со страхом сжали моё сердце. Захотелось убежать, спрятаться — куда угодно, только не принимать на себя ответственность за происходящее. Даже вернуться домой теперь казалось не так страшно. Там я, по крайней мере, была свободна. Безумное детское желание спрятать голову в песок вдруг овладело мной, и я, недолго думая, залезла под кровать. Какой в этом смысл? Никакого. Просто отсрочить то, что собиралось произойти. Просто отогнать на минуту страх, сковавший льдом все внутренности. Не то чтобы под кроватью было не страшно — но это хоть какое-то действие. Просто стоять и ждать, как овца на заклание — это невыносимо.

Громко щёлкнула ручка двери — этот звук раздался в моей голове, словно выстрел. Шаги из коридора переместились в комнату, и тут их хозяин обескураженно замер. Ха-ха! Что, рабовладелец, удивлен? А где девчонка-то? Пропала? Куда она могла деться? А вот поищите-ка! Мысль о том, что сейчас из-за моей детской выходки все ответственные за меня слуги получат по первое число, даже немножко согревала. Особенно сильно хотелось, чтобы наказали толстяка, который огрел меня плёткой. Да, пусть его тоже отхлещут! За то, что недоглядел.

Хрипловатый низкий спокойный голос забубнил неразборчиво. Ему отвечал более молодой и бодрый — растерянно, испуганно. Моё взволнованное сердце отплясывало злую, торжествующую и нервную чечётку в груди.

21 апреля 1968г

Случился переполох. Забегали слуги, захлопали двери. Ищут меня. Ну, пусть побегают. От поднявшихся в комнате вихрей, видимо, поднялась пыль там, где я лежала. Она принялась щекотать мне нос, да так активно, что я не удержалась и чихнула. Аккуратно, в кулачок, но всё-таки слышно. Наконец кто-то догадался заглянуть под кровать. Выругались, дёрнули меня за ногу, вытащили на свет, всю в клочках пыли, злую, чихающую и в слезах. Поставили на колени.

Кое-как справившись с дыханием, я стала отряхиваться, но глаз так и не подняла. Не хочу на него смотреть. Узурпатор, тиран, рабовладелец!

Стоявшие рядом со мной ноги в кожаных туфлях и прикрывавший их богатый кафтан изрыгали что-то гневное — пан Насгулл отвечал спокойным басом — даже посмеивался как будто. Любопытство потихоньку начинало меня терзать: что же такого забавного нашёл в моём поведении хозяин? Но я упорно сдерживала себя и глаз не поднимала. Он не достоин даже моего взгляда!

Я всё ждала, когда остальные уйдут и мы останемся наедине. Всерьёз подумывала о том, чтобы вцепиться этому деспоту ногтями в лицо — вряд ли он тогда пожелает предаваться со мной постельным утехам — но негодующий пан в кафтане вдруг схватил меня за руку и потащил прочь. Как? Почему?! Я ничего не понимала…

Меня переодели в простую одежду: длинное закрытое тёмное платье, на голову — платок. Посадили в фургон и куда-то повезли. Дорога продолжалась бесконечно. Мне кажется, что я провела в том грузовике несколько суток, хотя это маловероятно, так как мне ни разу не довелось уснуть. Условий для этого особо и не было: лишь узенькие деревянные лавочки вдоль стен — но, как говорится, было бы желание. Голода я тоже не ощущала — видимо, сказалось сильное нервное возбуждение. И хотя меня вполне могли отвезти в какое-то более жуткое место, чем то, где была до этого, я утешала себя тем, что честь всё ещё при мне, а значит, и эти люди не лишены человечности.

23 апреля 1968г

Дом, куда меня доставили, оказался чудесным. Он стоял на берегу моря, его окружал роскошный парк, а горизонт со стороны суши состоял из живописных горных пиков, среди которых были даже покрытые снегом. Я и не знала, что в этой пустынной стране встречаются такие красоты. На следующее утро после приезда суровая восточная женщина выдала мне веник и тряпку, очень строго взглянула в глаза своими жгучими чёрными очами и погрозила пальцем: мол, смотри мне, я знаю о твоих дурацких фокусах, но со мной этот номер не пройдёт!

Она представилась Хафизой и сама придумала мне имя — Амиля, не пожелав слушать возражения, что меня зовут Беата. Хафиза стала моей начальницей — она загружала меня физической работой так, что к ночи я просто валилась с ног, не в состоянии даже думать, не то что любоваться пейзажами за окном.

Проходило время, я приспосабливалась, тело моё привыкало к нагрузкам, а окружала меня такая красота — природная и рукотворная — что я чуть ли не благодарила судьбу за это тихое пристанище, где никто не покушался на мою честь. Оставалось лишь одно но: я была совсем одна. Не с кем было поговорить, некому поплакаться. Другие слуги в доме нет-нет да перекидывались парой слов, а порой вечером я видала, как они беседуют вполне вальяжно. И только я оставалась отщепенкой, не знающей языка, коротающей дни в вопиющем одиночестве. В какой-то момент я поняла, что начинаю сходить с ума от этой пустоты и тишины и придумала вести дневник. Хотя бы делить свои переживания с бездушной бумагой, хотя бы выливать их из себя наружу. Оставалось только найти бумагу и ручку. А, как известно, кто ищет, тот всегда найдёт. Эту тетрадь я обнаружила на чердаке, куда Хафиза отправила меня наводить порядок. Она была почти пустой, только пара первых листов исписана непонятными закорючками — я просто вырвала их, положила обратно в коробку, где взяла тетрадь — и дело с концом. Ручку стащила у начальницы — у неё в кабинете, где она заполняет свои толстые хозяйственные книги, целый букет стоит в стаканчике. Авось не обеднеет. И вот, пишу. И мне, правда, легче. Конечно, разговор с человеком был бы приятнее, но тут все меня чураются, как больной.

28 апреля 1968г

Долго не садилась за дневник — Хафиза совсем меня загоняла! Заставила делать генеральную уборку во всём доме чуть не в одиночку. По крайней мере, за другими слугами я такого рвения, как у себя, не замечала. Ох, как болят руки! И что за дьявол в неё вселился?! Наверное, её бесит, что я стала справляться, что уже не выгляжу такой загнанной и замученной. Надо будет взять муки и угля на кухне. Набледнить лицо и натемнить круги под глазами, а то эта фурия загонит меня в могилу из-за своего садизма.

29 апреля 1968г

Боже Всемогущий! Хоть я в тебя и не верю, больше мне не к кому обратиться! Спаси меня, пожалуйста, если только ты есть, умоляю, спаси! Обещаю каждое воскресенье ставить по большой свече в храме!

Сегодня я узнала, к чему была эта безумная масштабная уборка в доме, и чем занимались остальные слуги. Они чистили всё, начиная столовым серебром и заканчивая дорожками в парке. Потому что сегодня приехал хозяин. Но меня никто об этом не предупредил. Потому что я не знаю языка! Сюрприз!!! Чёрт, как же мне выучить этот их дурацкий кудахчущий язык?!

Сегодня утром я начищала щёткой пол в малой гостиной — ну и напевала, как обычно. Есть у меня такая привычка. Мне часто говорили родственники и знакомые, что у меня очень красивый голос, но я никогда не задумывалась об этом всерьёз. Что это за профессия — певица? Ни один уважающий себя мужчина не свяжет свою жизнь с певицей. Мне нужно стать адвокатом, учителем или хотя бы медсестрой…

Но сейчас не об этом. Сейчас об уборке. Я тёрла и пела, пела и тёрла. А потом повернулась — и увидела Его. Огромный, чёрный, бородатый мужчина. Я сразу узнала его, хотя и не видела толком ни разу — зато ощущала, улавливала габариты там, в его спальне, где он чуть не стал для меня первым — и, держу пари, последним. Он смотрел на меня молча, пожирая тёмным огненным взглядом. Моё сердце трепыхалось в горле.

Пан Насгулл сделал жест, как бы прося меня продолжать — то ли уборку, то ли пение, но я подхватила щётку и умчалась из комнаты со скоростью реактивного самолёта.