Пусть будет гроза

Мари Шартр, 2016

Когда однажды утром у ворот лицея Мозеса сбивает с ног черноволосый здоровяк, он и не подозревает, что встретил друга, в котором так нуждался. Ведь именно он – новый одноклассник, индеец Ратсо – помогает Мозесу заново обрести смысл жизни. Почему заново? Да потому что 16-летний подросток опустошен и раздавлен после автокатастрофы, которая покалечила ему ногу. Костыль, хромота, проблемная кожа, ссоры в семье – всё это погружает Мозеса в беспросветное отчаяние. Но, разговорившись с Ратсо, он понимает, что у того тоже есть свои причины для гнева и печали. И, пока Мозес пытается в них разобраться, индеец неожиданно приглашает его поехать вместе на день рождения своей сестры, к себе на родину, в резервацию Пайн-Ридж… Но что ждет их на этом пути? Поможет ли поездка найти то, что оба так искренне ищут? Французская писательница Мари Шартр написала трогательную и вместе с тем слегка ироничную историю о путешествии двух подростков по американскому хайвею, о дружбе, поиске себя, обиде на жизнь и бунте против безразличия мира и отчаяния. Затронув тему непростого положения индейцев в резервациях, писательница оставляет читателю возможность самому расставить акценты и решить, как можно выбраться из того, что кажется непреодолимым. Мари Шартр живет в Брюсселе, работает в книжном магазине и пишет романы для детей и молодежи.

Я — спичка

— Ты опоздал! — крикнул Колин, как только меня увидел.

— Извини, я все-таки хожу помедленнее остальных. Возможно, в этом корень проблемы.

— Ну так выходи пораньше остальных. Возможно, в этом решение проблемы, — ответил он.

Колин Брэннон — мой лучший друг. Вернее было бы сказать, что однажды он прилип ко мне, хоть я и не просил, и с тех пор не отлипал. Кроме него со мной больше никто не разговаривал. Он никогда не говорил ни про аварию, ни про мой костыль. В отличие от всех, никогда ни о чем не спрашивал. Единственное, что его интересовало, — это карточки, которыми мы с ним обменивались. Ему были нужны волшебник, гном или толстый дракон. А я надеялся выменять у него прекрасную колдунью, замок Люксор и что-то там еще. Он дожидался меня, стоя у ворот лицея, а потом бежал в школу «Ситтинг Булл» по соседству. Да, Колину было двенадцать, а я учился уже в восьмом. Это важный момент, я обязательно должен о нем упомянуть. Колин еще не дорос до прыщей и жирной кожи, как у меня, и девочки его пока не интересовали. Я даже не уверен, осознавал ли он вообще, что они существуют и живут где-то рядом. Он повсюду таскал с собой толстые альбомы с карточками для ролевых игр, и рюкзак его, казалось, вот-вот взорвется посреди вселенной подземелий и драконов — таким он был набитым. Но мне все это, честно говоря, было только на руку.

— Ну что, принес? — с ходу спросил он.

— Да, сейчас, она тут, в рюкзаке, — ответил я.

— Давай сюда, — скомандовал он, выхватывая рюкзак у меня из рук. — А то ты еще лет сто провозишься.

Колин ничего не стеснялся и лишней вежливостью не страдал. Он знал, что мне часто мешает костыль и больно ноге, что я чересчур медленный и неуклюжий, что у меня из рук все валится, я не очень-то меткий и проворный и к тому же иногда у меня дрожат пальцы. Сам Колин был тощим, грубоватым и не слишком хорошо воспитанным, а со мной он и вовсе не церемонился, но вел себя так не со зла, и я это ценил. У него была самая классная коллекция карточек во всем Мобридже. В общем, сплошные достоинства. Что же до моих одноклассников, то они на меня вечно так таращились, что мне ужасно хотелось показать им свои длиннющие шрамы на ноге и на спине. Вот бы взглянуть тогда на их перепуганные физиономии и еще спросить — так, в шутку: «Нитки с иголкой ни у кого нет? А то у меня, похоже, шов разошелся!» Смеху было бы! Я бы уж точно посмеялся. Вроде бы им и жалко меня, и в то же время страшно. Правда классная вышла бы шутка?

Тут Колин прервал мои мысли.

— Вот блин, нет ее тут! Ты точно клал?

Да, помимо всего прочего, Колин еще и слегка допотопный — говорит «блин» вместо того, чтобы ругнуться по-настоящему. Моим родителям-психоаналитикам это наверняка показалось бы любопытным. И даже «уместным и ожидаемым», как сказал бы отец. До сих пор не могу забыть, как важно он произнес: «То, что ты сейчас сказал, уместно и ожидаемо», — это когда в шесть лет я вместо «папа» произнес «кака».

Вот только я уже целый год — с аварии — был лишен удовольствия наслаждаться уместностью своих выражений, потому что отец старался по возможности меня избегать и, когда я проходил мимо, низко опускал голову.

— А-а-а! — яростно взревел Колин. — Тут у тебя вообще ничего не найдешь! Ты сам-то видел этот бардак? И где карточка? Давай скорее, я на урок опаздываю. — Он запаниковал и засуетился.

Я стоял там со своим костылем и уже сам начинал терять терпение. Откашлялся.

— Не знаю, я ее точно клал.

— Да нет же, ее тут нет! — разочарованно протянул Колин. — Я побежал, но завтра ты уж точно не забудь, ладно? И главное — не опаздывай!

Я смотрел, как он на полной скорости убегает прочь. Ну прямо маленький призрак. Колин для своих лет был просто коротышкой, с бледной, почти совсем белой кожей. Когда мы шли рядом, я был похож на покалеченный восклицательный знак, а он — на малюсенькую запятую, легкий росчерк, который едва коснулся бумаги и тут же почти растворился в воздухе. Вместе получалась ужасно странная пунктуация. Думаю, люди нас вообще не замечали.

Мне так хотелось рассказать Колину, что сегодня у меня доклад по истории и я умираю от страха при мысли, что придется выступать на публике, но он на бешеной скорости уносился прочь, только огромный рюкзак еще мелькал вдали.

Я стоял у ворот лицея и не двигался с места. Какой-то здоровенный черноволосый парень толкнул меня, когда проходил мимо вразвалочку, руки в карманы, и не извинился. Я чуть не упал. Костыль взлетел в воздух — как будто этот тип нарочно по нему наподдал. Я растерялся, ощущение было такое, будто мне оторвали руку или вырвали еще что-то ужасно ценное вроде смартфона. Я смотрел, как здоровяк уходит ссутулившись, а на футболке сзади — флаг индейского племени оглала. Колесо из множества белых вигвамов на красном фоне.

Время застыло, я рухнул на землю, потеряв равновесие под тяжестью раскрытого рюкзака и уронив костыль. Поломанный игрушечный солдатик. Ну вот что делать, когда все вокруг сильные и смелые, а ты идиот, хрупкий как спичка? Мне нестерпимо захотелось зареветь и остаться лежать неподвижно прямо у ворот и чтобы никто на меня не смотрел и не пытался помочь. Просто остаться там. Не двигаться. Ничего не видеть. Ничего не чувствовать.

Через три секунды меня подняли — так легко, будто я весил не больше, чем обрывок тряпочки.

А поднял меня и поставил обратно на ноги тот самый парень в красной футболке. В руке у него был мой костыль, на его ладони казавшийся совсем крошечным. Он пробормотал:

— Без обид, Сломанный Стебель, меня тут просто здорово разозлили, я шел и на что-то наткнулся. Не сразу понял, что это человек…

— А ты думал, это что?

— Не знаю, мусорный бак или что-нибудь вроде того.

— Ты принял человека с костылем, в джинсах и черной куртке за мусорный бак?

— Да, брат, со мной бывает. Держи свой стебель, — сказал он, протягивая мне костыль.

— Ты, наверное, понимаешь, что мне не очень-то хочется тебя благодарить.

— Да ладно, не парься, — бросил он. — Мне надо бежать. Я сегодня первый день в школе. Пока, Сломанный Стебель. Увидимся.

И он пошел своей дорогой, а я так и стоял столбом — до того меня поразила его самоуверенность. К концу нашей микробеседы мне уже самому хотелось извиниться за то, что я напомнил ему мусорный бак.