шТРИхи

Марианна Мартыненкова

шТРИхи – это не только название поэтического сборника, так называется творческое трио.шТРИхи – это Марианна Мартыненкова, Станислав Чурилов и Жан Сёмин. Три автора разных стилей и направлений, которых объединили дружба и поэзия.Каждый из них приглашает читателя посетить своё измерение. Три видения, три вселенные. Каждый стих-штрих найдёт своего читателя и пробьёт дорогу в его сердце. Ведь шТРИхи передают самобытность и неповторимость современной российской поэзии.

Иллюстратор Дарья Рыбак

Дизайнер обложки Жан Сёмин

© Марианна Мартыненкова, 2022

© Станислав Чурилов, 2022

© Жан Сёмин, 2022

© Дарья Рыбак, иллюстрации, 2022

© Жан Сёмин, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0059-2056-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Марианна Мартыненкова (Засорина) Психотерапевт

Об авторе

Марианна Мартыненкова (Засорина) родилась в Москве 28 января 1988 года, занимается PR и коммуникациями в сфере культуры, кандидат филологических наук, член Союза писателей России (Московское отделение).

«Психотерапевт» — продолжение сборника «Лёгкое стихопатство», изданного в 2019 году. В «Психотерапевта» вошли стихотворения, в том числе для детей, и рассказы 2020—2022 гг.

ПосвящаетсяМоим Людям

Море

(2022)

Когда всё перестанет быть важным

Алачке

а сегодня во сне я рисовала

это был квадрат. или круг, не помню

этим рисунком я как будто голосовала

за тебя. за руки твои в комнате тёмной.

я во сне жалела, что ты мне снишься.

и не знаю мига, что был бы лучше.

а потом проснулась — пустая ниша,

даже сердце стало стучать глуше.

мне казалось: бессмысленно просыпаться,

открывать вино, разжигать камин.

танцевать. любить (других). прощать и прощаться.

мне казалось, набита тату «один»

сон раскрасил мой мир гуашью густо

подарил мне тебя, потом забрал

и хотелось кричать, пусть же будет пусто

всем, кто между нами сурово встал

я не знала, куда мне идти. без цели

я бродила сутки, года, века.

было холодно, жарко, к моей постели

подходили (если есть Венера, нужны меха)

я пишу эти строки, пишу отважно

(будто это имеет значение, только нет)…

когда всё наконец перестанет быть важным

я возьму тебя за руку и мы будем молчать. и молчать. и молчать

миллионы

этих долбаных лет

Антитела

на то и первая, чтоб

бритвой остренькой,

иголкой тоненькой

да посильней.

чтоб шрамы грубые,

а слёзы — крупные,

тоска бы сочная —

морей синей.

вторая, третья,

седьмая, пятая,

сто тридцать первая

пройдут не так.

на то и первая,

чтобы без памяти,

и быть ужаленным,

и белый флаг.

на то и первая —

прививка сильная,

один раз вводится

и на всю жизнь.

на то и первая,

потом, как водится,

антитела уже —

за них держись

Куб

я думала это жара

сковала мне тело и душу

казалось, что только она

изнанку встряхнула наружу.

я думала: будет пусть так,

три месяца — это не годы.

я думала, это пустяк,

природа — как странник погоды.

потом оказалось, что ты —

и сердце в мороз дышит в жаре,

любовь — это тоже жара,

как куб, оказавшийся в шаре,

обязан загладить углы,

сточиться, предстать естеством

вот так же танцуем и мы —

гонимые нашим родством

Мировой

Я смотрю на тебя, а вода пробивает дно

Под стаканом уже не лужа, сплошной потоп

Я готова с тобой на Ноев, каждой твари по паре, но

Где оно, долгожданное слово «стоп» —

Раз сказал и страдания прекратил.

Мир разгладился белой стираной простынёй.

И нет ран, порезов, стёсанных в кровь стоп,

Отрешённость уже не кажется полыньёй

Она лишь приоткрытое чуть окно

Или дверь, не запертая на ночь,

И качается маятник — полотно,

Обречённое отгонять свои мысли прочь

Первым было слово. И это не слово «стоп».

Здесь заложен другой смысл и иной план

Я смотрю на тебя, а вода пробивает дно.

Залезай уже в Ноев, и путь в Мировой океан

Когда Таню спрашивают / эксперимент

когда Таню спрашивают

как у неё дела

она отвечает: неплохо и безысходно

безысходно не смывается с рукавов

а стирает она ариэлем (а он всё стирает пригодно:

даже боль)

когда Таня выходит из дому

купить сигарет и красок

(чтоб рисовать в альбоме)

безысходность резко меняет тон

становится серой надорванной

(и сегодня она запустит стиралку

чтоб избежать этой боли)

когда Таня кричит на крыше

кричит домам, что не может больше

что ей всё надоело

она про себя подмечает:

конечно вру

всё терпимо так можно (безысходно)

всю жизнь легко

но — Господи — вдруг же так будет и после?

Комната и окно в ней

я хочу сказать тебе кроме нас у нас никого

кроме этих слов ничего

кроме этих слов ничего

кроме этих слов ничего

(с) Станислав Львовский

и мы сядем в комнате

ты и я

между нами стол и курица твоя гриль

и покажется тонкой судьба моя

слюдяной как на шкафу пыль

и мы будем о теннисе

о морях

о пицунде питомцах в детстве и судаке

и мы будем долго смотреть в паркет

и мне будет вечно 12 лет

и мы будем в речке

кроль брасс спина

и не будет ещё никаких

драм

ни разводов ни слёз ни раздела ваз

никаких, папа, пустых фраз

и мы будем снова

ролан гаррос

это будут каникулы

до всего

и пока нам ветер

новых времен не принёс

будем тихо счастливы

глядя в твоё окно

Море в глазах смотрящего

Алачке

я, знаешь, ломала копья и плакала сотни раз.

и жизнь издавала звуки, которых не слышать лучше.

и кофе мой был прогорклым, вино — лучше кровь из глаз,

а небо таким было серым — его украшали тучи.

а ты — был всегда на правом, подняться помог и встать.

ты мог улыбнуться тихо, погладить моё плечо.

и снова хотелось вздоха и кем-то, кто лучше, стать,

и чтобы глаза, как в детстве — где ярко и горячо.

я видела, знаешь, море, не в Теле, не в Барсе, нет

я видела, знаешь, море в бескрайних твоих глазах.

твой серый уставший свитер, волнами идущий свет.

и море солёным стало, искупанное в слезах.

спасибо тебе за это, за прошлое,

и за то, что принято называть с претензией «настоящее»,

продолжу ломать копья и штопать твоё пальто.

и в море смотреть,

а море (ты знаешь)

в глазах

смотрящего

Восход

(2021)

Вос ход

и когда опустились руки,

и не было (совсем) сил

без конца, без края

тоска и грузность

я придумал автобус,

поехал на нём в Крым

собирать потерянную,

разбитую временем

мудрость

я туда приехал:

луна и ночь.

барабулька томится,

ждёт своего случая

и ничто (ты слышишь?)

не могло меня удручить,

я руками (как Бог)

разводил тучи

и я понял силу свою и стать

в этом созданном мире,

иначе смотрел на звёзды

и я думал: если бы моя мать

это видела, хотя:

и увидит, разве бывает поздно

мои руки сами скрестились и,

как бывает в творческом

пробужденьи,

я придумал такое, что, как в кино,

или в музыке, книгах,

тело приводит в волненье.

я придумал такое, чтоб

излечить,

залатать раны и сделать

лучше,

раз-два-три, и оно горит,

и хорошее вспомнится,

такое: благо_получное

и пока оно (уже даже само собой),

оживляло душу целебным всходом.

я подумал, что точно (или скорее всего)

назову это дело, как бы сказать, восходом

назову восходом. во славу всем.

самым ярким будет.

символом дня раннего.

будет жизнью. радостью.

(будет всем).

и не важно, где

(вино или ракия)

и лучи начнутся. и тишина

превратится в шум морского прилива

и я буду смотреть,

как её глаза прослезятся от

этого дива

решено: начинаю, будет восход всегда.

это будет «вос-ход»,

и пусть это будет магия

Твои границы

утром ты торопишься стать взрослее

понимать себя лучше (что, боги, какая пошлость)

в дневниках пишешь мысли, планы, идеи

(реализовать их, думаешь, сможешь после).

в полдень невпопад сходишь замуж, наденешь платье

к вечеринке в стиле пижам-подушек,

полежишь не с теми, представишь братьев

как своих врагов, не найдёшь игрушек

в своей комнате (кажется, вот и взрослость).

обретёшь осознанность (чтоб ей пусто),

декабристски выпотрошен и сослан

уезжаешь в деревню (сажать капусту).

или просто уходишь в офисное с ногами.

или по-семейному строишь быт.

совмещаешь зрелищное с хлебами.

отмечаешь в анкете, что «не…» или «да, привит»

а потом прекращаешь искать:

раз вдохнул и счастлив.

выдыхаешь — и тоже сносно, терпимо вперёд идти,

и идёшь, карандаш зажимаешь в пальцах, высекаешь

(зачёркнуто) чиркаешь истину по пути:

«без границ» — не всегда будет действием в гугл. таблицах

чашка кофе может прожечь рубашку

и, похоже, живёшь ещё, вереницей

зажигаешь день, обнулив вчерашний

Инструкция

я не знаю границ своих и высот,

не умею сложить фраз (для себя),

по работе — любой

сорт винограда станет Эльзас.

и инструкций я не умею, что ж:

не дави, будь терпим и смел.

если нужно — в горы с собой зови.

Эвереста вершину в мел

перетрём. и сделаем первый шаг.

и построим новый ковчег.

а инструкций я не умею.

что ж. будь со мной. и будь человек.

Восход-2

и когда пора отправляться в путь,

покупаешь краски. крушишь засовы.

пишешь, мол, тебе отвечу когда-нибудь

(ты читаешь правильно, как «не скоро»)

и идёшь. и воздух обточит нос.

руки. талию. по порядку.

и уже ни один (ни один) вопрос

не внесёшь без ответа в свою тетрадку.

и расчертишь лист. и начнёшь на нём

всё, что раньше не мог от жестокой боли.

и тебе станет легче. и ты поймёшь,

что уже так сильно страдать не волен.

и пойдёшь по гальке. и по песку.

и по гравию (если так будет нужно).

и волна коснётся твоих колен.

и ты будешь знать, что такое дружба.

и тебе будут кофе в кафе как ртуть.

и тебе будут пиццу. блины. и мидий.

и ты будешь идти. и твой главный путь

отразится крестом на песчаных милях.

и смотреть на чаек. и слышать крик.

отражаться в волнах (никакой константы).

и ты будешь смотреть, как в твоих слезах

вырастают

крылья

и прямо встают

атланты

Таблетка

я жадна до рифм, путешествий и до морей.

и лежу пластом на безликом пляже.

мне никто не сможет помочь: никакой злодей не окажется хуже

(и близко даже)

каждый книгу прочтёт

свою. каждый в ней найдёт

самобытное; то, что никто не понял.

мне бы только через плечо заглянуть в твою,

мне бы только коснуться тепла ладони.

боль останется. вырастет. зацветёт. боль останется: в этом

её сила.

я готова в новый идти полёт

и к тому, чего ещё не просила.

страха нет. есть полоской к сердцу лучи.

они будут к сердцу медленно пробираться.

только ты (в моём сердце), пожалуйста,

не молчи. ты попробуй таблеткой внутри рассосаться.

Врождённое чувство штиля

врожденное чувство штиля

ломает о спину копья

а я (остаюсь без силы)

внутри создаю комья

из боли, осколков скорби,

из страха и тишины,

я, знаешь, теперь нисколько (вообще)

не боюсь войны

она — внешний фактор риска

(что мне нипочём уже),

а мир — это просто миска,

что вертится в неглиже

(и это совсем не страшно),

с улыбкой иди вперёд,

там солнце, восход и пашня,

там новый по счёту год

Шлейф

был май. он цвёл. дарил мечты и жажду.

был свитер тёплый стянут. тих был плач.

и город разливался в сердце дважды:

в любви и приходил когда палач.

и мы могли до вечера, до ночи,

под утро расставаясь тяжело.

и город над дарил себя кусочек

(закуской был под красное вино).

и это повторялось безвозвратно.

рекурсией сходило в никуда,

был май. он канул в лету. и обратно

не натянуть (как было) кружева.

был май. цвела сирень. и сердце ныло

(а мысли протекали как вода)

и я тебя (наверно) не любила

а ты меня (наверное) всегда

Нареки

нареки меня правой, и буду правой,

а упрямство своё сгребу в охапку.

отсеки меня прямо. и станет правом

то, что было окном (заляпанным) в пятнах

нареки меня мелом, столовой солью,

ссыплюсь крошкой, оставлю нелепый след.

нареки меня тенью, лучами, болью —

стану невесомой (на пару лет).

нареки меня рубищем, платьем, лифом

(не интимной частью, скорее бра),

буду второй кожей (как в древних мифах),

защищаться не латами — богом Ра.

нареки меня именем своей бывшей,

настоящей, будущей (да любой),

растекусь по вене, и жерло дышащее

(не вулкана). уж такова любовь

Слух

но если бы ты могла меня слышать,

мне было бы легче петь

БГ

я робко спускаюсь в тёмный подвал.

там краски, холсты и сны.

мне этот январь стал безмерно мал,

но тянется до весны.

ручная, тягучая тишина —

ей вторит гранатовый сок.

мне было чуть меньше

лет тогда, когда был прицел в висок.

и пусть был высок

у реки дом,

пригрел нас второй этаж.

напейся воды (в ней и есть исток),

испитое не продашь.

я робко спускаюсь в тёмный подвал.

акустика, помоги.

пюпитр и ноты (концертный зал)

так точно услышишь ты.

Полковник больше не читает

полковник не читает писем. он мёртв.

весна настала, почки сбросив на стол.

рука дрожала (я писала письмо).

ответа больше не получит (никто).

полковник больше не читает. газет

никто ему не посылает в ответ.

полковник тихо сядет с краю. он дух.

а я архивное читаю. в дверь стук.

Плыви

а потом тебе просто захочется плыть —

и тогда ты просто плыви.

и отрепья, и всё, что мешало жить,

позади оставляй и жги.

даже рифма пошлая, та, что (бред)

глагол кладёт на глагол,

уже не принесёт тебе сильный вред,

только стопку писчей, да в стол

и ты будешь просто (волна, лучи)

самобытной, самой собой.

а в окно пусть кто-то ещё стучит —

не нашедший пути домой

Зыбь

это случилось днём (или даже ночью):

не скажешь точно, мне совсем тогда не спалось,

а моё королевство содрогалось очень

от тревожной пряди твоих волос

эта сказка была не выдумкой, не о принцах:

ты тихо (не шёпотом) мне говорил своё,

искажались, плавились, плыли лица,

но казалось сочным в блеске зрачков кино.

сюртучок твой (шёлк, тонкой нитью вышит),

голос чуть дрожащий, трепетный и родной,

маленький мой принц (из романа вышедший),

навсегда забрал зыбкий мой покой

Конь

я, можно, тебя запрягу и пущу по полю —

пусть свищет холодный ветер по мочкам уха,

весна (как я жду её), окна на кухне мою,

пою, что есть мочи, насколько впустил Бог слуха.

красивый, ты можешь резко рвануть упрямо,

нет сил, очень страшно, жду, когда станешь тих,

в одиннадцать: мушкетёров читала, спину прямо

держала. теперь: ни спины, ни их

(тех, с кем разделить и огонь, и воду, и трубы,

и путешествия, и обман)

коня на скаку? нет, я мажу губы

ги-ги-е-нической. слёзный в глазах туман.

Расшторивай

давай, расшторивай: впускай лучи,

они будут нежно касаться твоей лодыжки.

я им по секрету скажу, где лежат ключи

от дома, в котором слова и книжки

из детства тихо сопят и ждут,

когда их откроют и впустят воздух

(они смогут снова пускать корабли

по лужам) — ну же, пока не поздно.

давай, давай: впускай, пусть порадуются, как дети

ведь мы были тоже когда-то там (коленка разбита и в уши ветер

влетает, ропщет, несёт судьбу (счастливую,

всё будет в лучшем виде)).

проснись, умоляю (уже не жду).

…закатное солнце. проснулся? видел?

Вопроса, конечно, нет

и ты не получишь ответ

покуда не будет вопроса

а вопроса, конечно, нет

(если только в руках папироса не задаст его вместо тебя)

потому что ты тих и вечен,

потому что в душе война

(хотя внешне ты и беспечен)

потому что когда-то мама говорила,

как жить, и ты

продолжаешь так жить упрямо

даже если не всё — в мечты

потому что холодный ветер

с моря

лучше, чем из пустынь

потому что ты знаешь горе,

потому что в душе ты

продолжаешь быть тем мальчишкой,

что гоняет по полю мяч,

потому что сосновые шишки источать

продолжают плач

потому что весна весною,

потому что зиме зима,

потому что для нас с тобою

не наступит уже война

и вопросов уже не будет,

(как не будет ответов) и

пусть когда-нибудь их забудет тот,

к кому мы обращены

«прошедшего времени нет…»

прошедшего времени нет

его просто нет — как факт

я фантик конфеты рву

(на нём подпишу пакт).

прошедшее время — дно,

до которого не дойти

прошедшее время — но

его нет

пока есть ты

пока ты о нем думаешь

пока ты его слышишь

пока ты ему пишешь

пусть даже и в дневниках

пока ты его любишь

пока ты с ним рядом дышишь

и ты за него дышишь

наверное только так

Без темы. Акмеизм

положим, я буду правой,

а ты — моим выстрелом,

и цель наша — только правда

(смешно и немыслимо).

мы будем вставать с постели

(густая эротика слов)

под утро, восходом меряя

масштабы явившихся снов.

и плед будет наш колючим,

а кофе — живой водой.

я пальцев твоих касаюсь,

пока ты ещё со мной

Красное солнце

скулы сводит тоска,

руки скомканы в тишине:

я тебе привезу за—

моских мидий в белом вине,

помидоров сушёных и

все страдания без остатка.

а себе я оставлю сны,

валидол

и стихов тетрадку,

канареечных песен

звон будет памятью обо мне.

красным солнцем закатный день

утопает в мидий вине.

Па мять

он говорит: ну слава, девочка, Богу,

я много бывал где, дышал, прокладывал, значит, дорогу.

мне если что дорого было, то только лишь понемногу

на море смотреть, на закат, да любить невпопад.

она ведь (любовь) никогда не бывает, чтоб кстати:

она то предаст, то поддаст огоньку ли, палладий

(я химик) представит на суд вечной знати,

а впрочем, она ведь (любовь) только там, где вдыхаешь её.

я тоже ведь прост, хоть и вырос, и жил на Таганке,

и кем бы я стал без родных — можно знать без гадалки.

но я там, где есть, люблю теннис, бассейн и шкварки,

а кто, мне скажите, из вас не противо-

речив?

речист — тоже, да. гедонист. и умею жить так, как не всякий.

а может, как всякий, но искренне радуясь дню.

и если когда-нибудь я прекращусь, пусть помянет Исакий

за то, что

безмерно,

бесспорно,

беззлобно

люблю

Бездорожье. Сгущёнка

дороги назад? не будет

поедем по бездорожью:

по глине, камням, осколкам

сердец или хрусталя.

я буду в красивом платье:

его мне пошила мама;

а ты — как всегда, в футболке

из терпкого в пальцах льна.

бензин — девяносто пятый

(мне было в тот год семь)

а в поезде рядом — солдаты,

им рано вставать (всем).

провизии взять немножко,

конечно же, не забудь:

пресервы, заварка, ложка

(так будет не страшен путь).

и банку возьми сгущёнки —

мы будем её в чай:

как в детстве у папы.

щёлкай.

пульт времени

запускай.

Психотерапевт

(2020)

Психотерапевт

Бог не злой, нет, у него отменный психотерапевт

Бог к нему приходит в субботу, кладёт ногу на ногу

И изливает свой гнев —

Даже не так, нет, скорее — тревогу, чтобы встать на верную

тропку-дорогу.

Он говорит, мол, этот снова косячит,

Я ему в руки удочку, он её топит и делает новый виток

Своих ошибок, сверх — как он считает — задачек,

Там, где он стелет полотна, достаточен лоскуток.

Я им мать что ли всем — корми их, меняй подгузнички,

ночами

не спи, подтирай зад,

А они страдают, творят безобразия и как будто

не помнят дорогу

назад.

Я им Библию дал, завалил их творчеством —

Поезжай хоть в Лувр, исследуй мир,

А они — сидят остолопами, в рефлексиях корчатся,

А могли бы знатный устроить пир.

Я им знаешь, радости, путь прогресса,

А они в войнушки играют и делят власть,

У кого-то нет за душой ни песо,

А другие — жируют и гадят всласть.

Ну скажи, вот что я не так делаю?

Может, надо иначе?

Да скажи хоть что-то… За что я тебе плачу?

Психотерапевт пьёт чай, пролистывает инстаграм¹, выбирает

обшивку для дачи,

Отвечает с улыбкой: за то, что не ходишь к врачу

«Я не умру…»

Я не умру

Я буду жить в веках

Я протеку по венам своих близких

И как бы ни страшили

Этот страх

Покажется чертой и стартом низким

Я не

Я есть

А значит: я была

Я буду

Я совершилась, стала частью

Я небо

Дно

Висок и голова

Я счастье

Ноябрь

никто не будет любить тебя так, как в детстве

никто не будет любить тебя так, как мама

останься юной, девочка по соседству

не заводи мужей и инстаграма²

не лги себе — ну хотя бы в среду

а лучше в пятницу и воскресенье

я точно, верь мне, к тебе приеду —

а нет, так будет в другом спасенье:

в вине его не ищи

и в кофе

и в сексе, если он пуст и весел

и в ноябре — в эту пору вовсе

не существует застольных песен

Драматург

порицаемый мой, ну здравствуй,

ну как ты там?

руки стёсаны? кожа трещит по швам?

я уже износилась, латексом по губам —

проводник оказался слеп и не драгметаллом

я мечтала стать драматургом, рыцарем

(и не стала),

так, отрепья в гримёрной, свёкла легла к щекам,

восклицания если и есть, то скорей от мамы,

зал не полон — пуст. правила? идеалы?

тоже стёсаны, так бриллиант будет ярче,

так не мутит

порицаемый, ты хотя бы чист там? по дну стучат?

намекают, что может быть хуже, звенят подковы?

порицаемый, ты бы знал, как тоскливо скорые подъезжают

к дому

этот мягкий двадцатый здорово

будет вшит

в наши мысли, будет заплатой джинсов,

несмываемой копотью роб и снов,

я уже не умею рифмами, из стихов

образую только комки салфеток,

сын их любит пальчиками сжимать,

порицаемый, если к зиме соберёшься деревья освобождать

от веток,

не забудь: по коре их сначала долго и мягко гладь

Якорь

корабль, несущий меня одного,

спасает таких, как я

мы вытянем — пусть вся Земли земля

затянет цепь я

коря

за здравие здравому пить в табу —

колосья пшена молчат,

и кто-то решает мою судьбу,

покуда ведомые спят

вода пусть очистится, так по ней

спокойнее идти во мгле,

когда вы кричите: что сделал я?

смените на: что вы мне

Точка

я — точка в пространстве,

я знаю, чего я стою,

бензина, копоти, пыли,

чернил в конце концов

я без манифестов:

«здрасте»,

вы помните? не забыли?

мы с вами в такие дали шагали в начале веков

я точка, почти пылинка,

я выращена из школы,

я выпущена из вуза и отдана тишине,

я знаю, чего я стою (у каждого — своя троя),

я точка в пространстве,

строчка,

я капля в твоём вине

Полый король

Ты останешься моей частью

(Не узнав об этом, и к счастью)

В моих текстах и длинных фразах,

Сухоцветами на столе

В кофте, вымешанной на стразах,

Уже знаешь — в пространных фразах,

Как Алиса в поисках лаза,

В играх света в моём вине

Ты останешься в рефлексиях,

В том, что утром проснуться в силах,

Как бы звонко ни голосила

На своём подростком дне

Ты останешься. Знай и помни.

Как детсадовский помнишь полдник.

Ты останешься. Даже полый,

Но наполненный в моём сне

«Знаешь, конец света лучше, чем мог показаться…»

Знаешь, конец света лучше, чем мог показаться:

Школа, студенчество, годы карьерных гор,

Каждый свой день открывать глаза, просыпаться,

Ночью же причащаться, в губы — кагор

Тонны томов о любви: открывай, зачитывай —

Здесь есть рассказы, повести, Бог весть что,

Только на лучшее не рассчитывай —

Всё, что встречалось после — уже не то

Страшно? Конечно же нет, обыденно —

Кофе в постель заносят, зовут в кино,

Меньше всего хотелось предстать невидимой —

Выветри запах, пошире открыв окно

Первое чувство сильное или пятое,

Было ли платоническим или прожгло постель,

Прямо на дно. Закатано. Смято. Спрятано.

Но мимолётная сила жжёт до костей.

Знаешь, конец света лучше, чем мог показаться

Только бы пальцев твоих касаться

Только касаться бы

Только что

Ребро

с пеной у рта носиться от края к краю,

задевая толстой пружиной юбку, чулки, пальто,

когда-то, мечтая встрять на вершине рая,

там оказаться и сразу понять: не то

весело колосятся кудряшки, платье

то в изумруд отливает, то в серебро.

вспенишь хоть волны, бывшие мягкой гладью —

вряд ли отдаст под тебя он своё ребро

верность грозится пройти, прихватив за собой и юность,

корни пускает то, что в быту нужней,

только росинка, как бы она ни гнулась,

будет тянуться к солнцу, если земля под ней

Авва

и не надо смотреть мне в спину и оборачиваться —

так раскачиваться может только сосна.

восемь лет прошло, выкатилось футбольным мячиком,

наступает пора отказаться от дней без сна.

и не надо воспоминаний про жизнь в безоблачье,

самолёты, тауны, города —

всё проходит, ты знаешь, авва отче,

и не повторяется никогда.

и не надо думать, что в реку дважды,

он утек давно, тот ручей,

запиши в заметки два слова важных,

обрети в том силу, что стал ничей

Канат

Он говорит: я заберу у тебя твою жизнь.

Забудешь и имя своё, и мечту.

Хорошо, — отвечаю, — давай уже просто явись,

Смотрю в ожидании, ветер бьёт мачту.

Он говорит: останешься без минут,

Дышать без меня не сможешь — такие чувства.

Пускай, — отвечаю, — солнце печёт, а стада идут,

Закладываю в ломбард прошлое искусно.

Он продолжает: всё, что любила, прочь —

Я тебе камня о камень не дам ударить.

Ты когда собираешься? — спрашиваю, —

Если в ночь, надо мне зарядить помощней фонарик.

Он говорит: ну всё, я тогда иду.

Раз, два, три — выныриваю из колодца.

Не будет обратного хода — имей уже это в виду.

Обуваю удобное и одежду канатоходца.

Двадцатый

Маски на лицах, пакеты в руках,

Штрафы за выход из

Зоны комфорта, и видит страх

Новый приток лиц.

Я сижу дома и пью вино,

Сок, корвалол, имбирь,

С мужем мы смотрим опять кино

И сайты с продажей гирь.

Это двадцатый, и мир вокруг —

Пишу всем друзьям в facebook³ —

Рьяно предстал как порочный круг,

Но не тяни ко мне рук.

Действую по наитию —

Знакомый молчит вирусолог.

Бе-zoom-ное чаепитие.

Будь карантин недолог.

«Ну привет. Ты мне пишешь. А я не читаю…»

Ну привет. Ты мне пишешь. А я не читаю.

Нет, не гордость, не высокомерие, не самообман.

Просто в за тридцать мир выпускает стаю

В небо, а там — не звёзды, нет. Там туман.

Ты мне пишешь. Едко стираешь строчки.

Дзен, и digital-детокс, и тишина в лесу.

Я заменяю тоже фразы легко на точки.

И выпрямляю спину — если года несу.

Письма остались в прошлом. Задеты нервы.

Лечится ли такое? Знаешь рецепт?

Кто-то из нас, наверное, станет первым,

Другому придётся на тросе и как прицеп

Это такая лирика — много текста —

Буквы скользят по грифу, путают ниткой суть,

Я себе обещаю научиться месить тесто.

Прочее — лирика. Вычеркни. Позабудь

Ускользающая красота

Если мы встретимся, я скажу тебе: «здравствуй»,

Большего не дано и не существует меньше.

А в остальном не проси, не молчи в смс, не гони паству,

Кончилась юность сансарой перерождений —

Помнишь тот день, солнце и соль на коже,

Мне где-то 17, ни целлюлита, ни мыслей, ни тишины,

Каждый, да что там их было, красавец-прохожий

Тянет с собой в постель или просто в пастельные сны.

Я тебе подарила свои пустые, выеденного яйца не стоившие

Секреты и голоса.

Ты мне — цинизм и злорадство то ещё,

И обещание, что с головы не упадёт и волоса.

Город — сменил причёску, наряд, профессию.

Я, как частичка малая, сменилась десятки раз,

Если мы встретимся, я скажу тебе сухо «здравствуй»

И в голове прикончу сотни роящихся фраз

Писатель без головы

Ты, конечно, холён и вычищен

И красив, и выходишь в свет

Я живу в своём мире вымышленном

И прожектов на много лет

Ты — запасы вина и сыра

От пустой свободен молвы

Я — скорее в лесу дрезина

Так — писатель без головы

В СМИ — про важное ни полслова

В голове — как всегда бардак

Я рисую в блокноте слово

Поднимая свой белый флаг

Про виски и рис

Лена, ты помнишь, мы ели грушевое в Каркассоне,

И холод сводил виски,

Потом я поехала в Дублин

И за евро в комочках

Покупала в подворотне виски.

А сейчас на повестке бумага в рулонах,

Пропаренный рис

И мука.

И как будто нет уже виз в паспорте,

Как нет того старика.

Лена, скажи мне, ведь ты психолог,

Как с этим справиться и не терять себя?

Я открываю входную пошире в доме, где ждёт семья

Эра

Где есть год — там пусть будет год,

Если можешь дату — ставь, только смело

То, что в среду — назвали грязь

В четверг будет — эра

Стыд

Я тебе когда писала о Боге,

Хотела руку только твою на плече,

Брось, тут нет никакой тревоги,

Сыр затих в холодильнике и фоном Че.

Я когда тебе звонила ночью —

Честно, только бы был здоров —

Думаешь, мысли опять порочные?

Нет, просто холодом скрашен кров.

И когда писала тебе — на стенах будто,

Хотя это был лишь Телеграм —

Думала, вот бы предстал Будда

И подарил мне тебя хоть грамм.

Не потревожу тебя больше — будь же спокоен,

Здоров и сыт,

Тихо иду по пустым покоям,

Превозмогая стыд

Рассказы

’20

История одного карантина, или Дневник Марфы

Гречка, соевый соус, авокадо, рисовая лапша, две бутылки воды и банка кофе… — Марфа методично настукивала пальцами список в своём телефоне. Раньше она бы просто вышла из своей квартирки на Новокузнецкой, написала бы какому-нибудь окрестному приятелю и пошла бы выпить вина и съесть пасту в одном из близлежащих ресторанчиков.

Раньше — это год назад, когда она ещё не подозревала о своём счастье и просто наслаждалась жизнью современной москвички.

Марфа пришла с работы, бросила в стирку джинсы и водолазку, повесила пальто проветриваться на балконе и тщательно вымыла руки огрызком мыла.

«Пятница, а у меня опять мыло кончилось» — пробубнила она себе под нос и прошла через комнаты к маленькой кладовой.

Кладовка была довольно уютной — белый икеевский стеллаж для потолка был заставлен туалетной бумагой, бумажными полотенцами, обеззараживающими средствами, стиральными порошками, масками, спиртовыми и просто влажными салфеткам. Здесь же хранился большой пластиковый контейнер с аптечными пузырьками и пластиковыми пульверизаторами, бинты, марли, ватные тампоны и перекись водорода, назальные мази и какие-то тюбики. На стену Марфа повесила и маску из Венеции, чтобы напоминать себе о том времени, когда… когда… Ведь ещё год назад никто не подозревал, что совсем скоро заграничный паспорт можно будет использовать только как подставку под чашку, а билеты в театр станут атавизмом (рудиментом?) — Марфа всегда путала эти понятия.

Марфа надела свежую серую водолазку, джинсы с высокой талией, которые были в тренде тогда, когда всё начиналось.

Тогда поделило жизнь на до и после, на мир онлайн и офлайн. Пожалуй, Марфа читала что-то вроде этого в «Курсиве моём» Нины Берберовой, отправившейся в Париж в начале века на неделю и оставшейся там на десятилетия. Но Марфа не могла предположить даже в своих самых негуманных фантазиях, что похожее случится и с ней, и с миром вокруг.

Раз в неделю — в пятницу — Марфа выходила в соседний магазинчик, который теперь больше походил по формату на склад. Там она закупала продукты на неделю, добирала основной набор — то, что не портилось и всегда пригождалось, заходила в аптеку и возвращалась домой. Разбирала покупки, ставила кондиционер на режим «прогулка в парке» и отправлялась в мир книг и онлайновых вечеринок.

Сначала они перестали ходить в кафе и рестораны, на концерты и в кино, потом — сократили вылазки вообще куда-либо, кроме неотложных поликлиник и больниц. Оставалась только работа и аскетический образ жизни, который даже нравился Марфе, но, если бы она подготовилась к нему раньше, мог бы стать гораздо более приятным.

Явным упущением было то, что в свои 29 она так и не завела семью. Подруги скользили по бытовой дорожке, ведущей за подгузничками и бутылочками, а потом засыпали со своими мужчинами дома. Марфа была вынуждена засыпать одна — чего никогда не было до.

Раньше её окружали мужчины, которые периодически сменяли один другого, изменяли ей (или она изменяла им, если быть честной), она всегда ночевала с кем-то, или кто-то всегда ночевал с ней. Она записывала походы в театры и на выставки в ежедневник, чтобы ничего не забыть. Она исходила все рестораны Москвы и — ей не очень хотелось про это говорить — даже объездила некоторую часть гостиниц во время свиданий с одним своим приятелем. Теперь же она переписывалась со старыми друзьями и все понимали, что она законсервировалась в тогда, и больше ничего в жизни не происходит. Многие перешли на виртуальные романы, но это претило Марфе и она ждала, когда ей снова откроется дверь в мир свиданий, на которых можно почувствовать, как пахнет кожа пригласившего тебя мужчины.

Раньше она выходила субботним утром за кофе, вдыхая аромат с соседней шоколадной фабрики и пару часов просиживала в кафе, наблюдая за жизнью города и выпивая свою порцию. Теперь за хорошим кофе приходилось ездить в тихий магазинчик, а ей самой пришлось научиться заваривать кофе дома так, как чтобы не забыть вкус того напитка, который дарил ей радость и атмосферу беззаботной жизни, сопровождал в путешествиях.

Вещи теперь приходилось стирать после каждого выхода в магазин или любого другого выхода. Также приходилось минутами мыть руки и лицо, ежедневно протирать дверные ручки и всё то, что соприкасалось с внешним миром — телефон, карты, кошелёк…

На работу Марфа приходила заранее, чтобы не терять бесценные минуты рабочего утра на переодевание и обеззараживание предметов. Весёлая прежде жизнь в офисе теперь стала суше. Мир стал суше. Сушки стали новым символом этого мира вместо жирных, намазанных сливочным маслом круассанов — Марфа так объяснял себе происходящее. На работу можно было и не приходить, но так как Марфа работала в получасе ходьбы от офиса, она решила оставить себе это развлечение, хотя большинство коллег выполняли свои функции на компьютерах в квартирах своих спальных райончиков.

Какой-нибудь телеканал на ноутбуке в квартире Марфы работал теперь круглосуточно — она ждала, когда там объявят про снятие карантина. Она оставила его на беззвучном режиме и даже приходя с работы заглядывала на экран, чтобы к грусти своей убедиться, что новости нет. Да, теперь не было новостей, теперь в воздухе висела одна неновость, которая когда-то должна была смениться новостью, но когда…

Марфа съездила один раз на метро к бабушке и научила её виртуальному общению: привезла ноутбук, подключила интернет. К счастью, бабушка ещё могла жить самостоятельно и не нужно было предпринимать никаких переездов. Родители и так умели пользоваться всем. Теперь они общались в чатах и через видеозвонки. Марфа скучала по маминому супу, и иногда мама с папой приезжали к ней на машине, хотя Марфа и просила этого не делать.

Тогда в моде был минимализм. Теперь минимализм был нормой. Марфа перестала покупать маски для лица — она закупала мыло, перестала пользоваться ароматическими палочками — толку от них, если после нельзя толком проветривать. Зато в её квартире появилась та самая кладовка…

В начале смены эпох Марфа постригла свои длинные русые волосы до короткого каре. Так было логичнее — нет выходов в свет, нет смысла в излишествах. Строгое каре, водолазки, рубашки и джинсы. Так Марфа видела своё вынужденное заключение.

Позже она подписалась на несколько сайтов со спектаклями и раз в неделю покупала онлайн-туры по одному из музеев мира. Они становились всё дороже, но Марфа не могла себе в этом отказать. Сначала от скуки она даже открывала и дегустировала банки с вареньем, которые присылала её тётя, а потом поняла, что нужно как-то привыкать к жизни по-новому и поступила в школу сценаристов. Записалась на вебинары для писателей. Стала серьёзней относиться к своим виртуальным высказываниям — раньше они были лишь продолжением её реальной, теперь — стали её единственным тоннелем для голоса. Хотя она быстро потеряла к этому интерес — даже реальная жизнь затворницы была интереснее.

Однажды она проснулась с твёрдым желанием вести дневник.

«Здравствуй, дивный новый мир…» — начала она…

Слушайте, Доктор

’21

Я всегда записываю в телефонную книжку номера, с которых мне звонят. Такая, мать её, профессия. Связи с общественностью. Звонит мне, например, по работе младший помощник оператора телеканала Россия. Я его запишу. И младшего помощника младшего помощника тоже запишу. И где мы познакомились, и какой проект вместе вели. И год. Обязательно год запишу. Потом он мне позвонит ещё раз, что-нибудь узнать, а я его спустя пять лет по имени. Или мне понадобится срочное уточнить, я его найду и спасу ситуацию (читай — мир) от коллапса. Привычка, выработанная годами. Столько в телефоне всего записано. Но он (телефон) пока не жалуется, терпит, а я всё записываю.

Вчера шла к остановке. С работы. Уставшая. Не потому что работа утомила, а потому что жизнь утомила. Не хочется ничего. Иду себе, шмыгаю кроссовком по асфальту. А рядом — парень. Смотрит на меня. Обгоняет. Потом оборачивается:

— Здравствуйте, девушка.

— И вам. Здравствуйте. Прошлый век. Вам что-то нужно?

— Нет.

— Хорошо, — говорю.

Идёт рядом.

— Что, — говорю.

— Ничего. Мне показалось, что нам нужно поговорить.

— А мы знакомы? — сначала думаю, что он, наверно, какой-нибудь мой напарник на прошлом-прошлом проекте, хотя совсем его не помню. Потом отметаю эту мысль.

— Нет.

— Я так и подумала. Потому что вы красивый. Запомнились бы.

— Да вы что: странный комплимент мужику. Незнакомому тем более.

На нём джинсы, куртка, ботинки. Ничего особенного. Шапка, из-под которой выбиваются светлые пряди. Волосы вьются, глаза глубокие и светлые. Мне нравится такой тип — ничего лишнего, просто и без вымученного стиля. На папу похоже.

«Нравился», — поправляю себя в мыслях. Потому что сейчас тошнит от всего. Даже не тошнит, нет, просто.

— А вы кто?

— По профессии? Я врач. А вы?

— Странно вы знакомитесь, знаете. «Доктор» — хорошее слово, правда? Мягкое и сильное. Я никто.

— Ну не надо сейчас, — он отмахивается, — заладили картинкой из интернета. Знаете, про врачей, которые лечат, пожарных, которые дома тушат… «А я — на планшетике рисую», да?

— Нет. Я не дизайнер. Хотя много с ними работаю. Думаю в доноры пойти, спасу кого-нибудь, как считаете?

— Спасёте, — мне показалось, равнодушно. А, может, просто спокойно

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Запрещённая в России социальная сеть

2

Запрещённая в России социальная сеть

3

Запрещённая в России социальная сеть