Онтологически человек

Марина Аницкая, 2015

Кино в буквах. Философский комикс. Путь, поиск, приключения. История короля Артура и его рыцарей, пересказанная в духе классической научной фантастики. Кельтские легенды в стиле ретрофутуризма. Авалон – страна дану, наследников Атлантиды. Камелот – земля людей. Аннуин – мир духов. И Мерлин, он же Мирддин, он же Талиесин, ищущий свою судьбу между тремя мирами. Смертный по маменьке, падший дух по папеньке, авалоновец по воспитанию, сущая катастрофа по проявлениям – и человек. Онтологически.

[1х05] кром

Потянулись дни, полные простора и тишины.

Странно было чье-то присутствие, не требующее постоянной бдительности. Можно было молчать. Можно было говорить. Много ходить по холмам — когда вместе, когда порознь.

Это было так же хорошо, как одиночество, но просторней. Мир стал больше. Что-то сдвинулось на градус, на полградуса, у всех вещей появился новый ракурс. Стало заметным что-то, ранее выпадавшее из внимания.

Озеро завалило снегом.

Отходить от него пока не хотелось. Контактировать с внешним миром тоже.

Почти нечувствительно появилась и исчезла Рианнон. Сняла ментограммы, проверила цельность границ и исчезла.

Прошел Йоль.

Прошел Имболк. Снег стаял; вскрывшиеся горные ручьи растеклись и стали реками. Звук их изменился на две октавы. Небо из сизого и серого сделалось интенсивно-синим. Холмы сбрызнули фиолетовым — повылезали подснежники.

Мирддин, ходивший встречать рассвет в сопках, возвращался из долгой прогулки по берегу озера. Озеро дышало покоем. Все вокруг было живое, движущееся — вода испарялась, поднималась к небу, опадала росой. Палые листья истлевали, смешиваясь с землей, становились пищей новым всходам. Гонялись друг за другом звери, проливая алую кровь — одна и та же энергия жизни перетекала из одной формы в другую, меняя и меняя обличья.

И во всем этом была растворена Нимуэ — даже не как аромат. Как след аромата. Как всегда. Как обычно.

Он приложил ладонь к поверхности озера и позвал. Эхо ушло в глубину; он сел на берег и стал ждать.

Вода вскинулась, отливаясь в силуэт, прозрачный, как стеклянный. Фигура шагнула на берег, вода тянулась за ней, как бесконечный шлейф. В шлейфе отражалось небо и сосны.

— Привет, — сказал Мирддин.

Нимуэ склонила голову к плечу. Мирддин шагнул вперед и обнял ее.

Он чувствовал, как она собирается под его руками, концентрируясь в одной точке, стягиваясь в одну форму из остальных. Он провел по контуру — отрытый лоб, высокие скулы, белое птичье горло, узкие плечи — стекло под пальцами теплело, как окно зимой от дыхания. Прошло не больше минуты, как она стала совсем такой, как Мирддин ее увидел в первый раз — тонкой, с голубыми, как лед, глазами на пол-лица, с короткими и легкими, как пух, волосами, разлетающимися над шеей, выступающей из воротника, как стебель из вазы. Простое платье, серое и бесформенное, стекало с ее плеч вниз, и Нимуэ проступала из него, как гребень из волны — новой линией при каждом новом движении.

Нимуэ-Ниниана-Вивиэн разомкнула губы.

— Ужасно долго я меняю форму, — сказала она. — Мне надо лучше концентрироваться.

— И тренироваться чаще, — в тон ответил Мирддин.

Нимуэ наморщила нос:

— Человеком утомляет. Да и сделаешь не все… Я проверяла границу, — пояснила она. — Все срослось просто идеально, даже шва между землями не осталось. А ты где был?

— А! Нашел кое-что… — у Мирддина мелькнула идея. — Давай покажу.

Мирддин сел на землю, опираясь спиной о дерево, и притянул Нимуэ к себе на колени.

— Не боишься? — спросил он.

Нимуэ запрокинула голову, упираясь затылком ему в плечо:

— Это мне следовало спрашивать!

Улыбка блеснула, как форель в реке. Нимуэ запрокинула руку вверх и коснулась его виска. Мирддин сделал то же самое.

— Тогда смотри.

Три. Точка. Один. Четыре. Один. Пять. Девять.

Цифры появлялись одна за другой, вспыхивая разноцветными сполохами; ему не приходилось делать для этого никаких усилий, они разворачивались впереди, как дорога, уводящая в бесконечность, давая прозрачное, головокружительное чувство потока. Он знал, конечно, что его восприятие субъективно, что грань реальности, к которой удавалось прикоснуться таким образом гораздо сложнее, отдаленней, непостижимей — но тем дороже была возможность разделить его с кем-то. Краем сознания он ощущал присутствие Нимуэ, ее жадное, распахнутое внимание.

Девять. Девять. Девять. Девять.

Полет замедлился. Они достигли нужного места. Вокруг обступила глубокая, прохладная синева, ровное сияние, перемежаемое цветными лучами.

Два. Один. Два. Восемь. Пять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять.

Три. Девять. Девять.

Мир сиял кобальтовым, синим, сапфировым. У океана над глубиной бывает такой цвет. У неба, на стороне, противоположной закату. И еще у витражных стекол иногда.

Они вынырнули наружу.

— Вот, — немного смущенно сказал Мирддин. — Мое новое любимое место в числе пи.

Нимуэ развернулась. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли — как после катанья с горки.

— Оно прекрасное! Можешь сказать… можешь сказать словами, почему?

Взгляд ее был ощутим, как прикосновение. Мирддин чуть пожал плечом.

— Число пи — иррациональное. Бесконечное. Встроенное в саму природу вещей.

Как то, что между нами, вдруг подумал Мирддин.

— Обещай мне одну вещь, — сказал он вслух.

— Какую?

— Обещай, что будешь… что будешь продолжать быть. Неважно, как. Дану. Или духом. Или озером. Как угодно. Только обещай, что ты будешь.

Нимуэ выскользнула прочь. Села на землю, обняв колени. Темные пряди рассыпались, открывая ямку у основания затылка. Нимуэ подняла голову и грустно улыбнулась.

— Я не могу.

— Почему?

— А, — Она погладила сосновый корень, как кошку. Сорвала жухлую травинку и начала вертеть ее в руках. — Это когда ты знаешь, что должен хотеть жить. Обязан хотеть жить. Что у тебя нет никаких причин не хотеть жить. Что ты, в принципе, хочешь начать хотеть жить. Что ты должен заставить себя начать хотеть жить. Но не можешь, — Улыбка ее сделалась чуть виноватой. — Я очень плохо умею хотеть жить, Мирддин. У тебя так не было?

Мирддин помолчал.

— Тогда… тогда был момент, когда я хотел умереть, потому что слишком хотел жить. Жажда, которую нельзя утолить ничем, потому что, чем ее можно утолить, ты не вместишь. А всего остального слишком мало. Я… я не знаю, почему оно устроено так жестоко. Может быть, это просто что-то вроде наследственного заболевания. Люди, духи. Наследство падших народов по обеим линиям. Может быть, это просто Искажение. Может быть, это дурной порядок. Может быть, Восставшие были правы. — Он подался вперед. — Но знаешь что? То, что я видел… мне этого достаточно. Достаточно, чтобы быть благодарным. Чтобы верить, что мир достоин существовать. Нимье, ты понимаешь?

У Нимуэ сделалось какое-то странное выражение.

— Ты никогда не останавливаешься, да? — спросила она.

— Да. Нет. Наверное, я просто не умею.

Нимуэ замерла, закусив губу и будто прислушиваясь к чему-то, а потом легко вскочила, схватила Мирддина за руку и потянула к воде.

— Моя очередь показывать!

Они вошли едва по щиколотку — и вдруг сверху рухнула огромная масса воды, будто кто-то открыл невидимую плотину. Мирддин рванулся вверх сквозь синюю толщу, конца-края ее не было видно, он почувствовал, как Нимуэ приникает к нему, вдыхая воздух в легкие — и они вынырнули на поверхность.

Это было небольшое озеро посреди скалистых выгоревших холмов. Воздух был жаркий и неподвижный, над холмами вдали поднималось марево. Небо было безоблачное, выгоревшее почти до белого.

— Ничего себе, — выдохнул Мирддин.

— Я не могу теперь отходить далеко от воды. Но могу ходить везде, где есть вода. Подумала, что смогу тебя тоже провести, — пояснила Нимуэ. — Ты как?

Он подумал, поднырнул, повторил ее жест с передачей воздуха и вынырнул на поверхность.

— В порядке.

К озеру склонялись ветви, склоны холмов вокруг него были интенсивно зелеными — очевидно, воды в округе было немного.

Цепь холмов изгибалась, сворачиваясь вдали. Скалы выступали из земли, как гигантские позвонки.

Вокруг стояло плотное, гулкое молчание — связанное не с отсутствием звуков — вокруг плескалась вода, шуршали листья, позванивали цикады — а с чувством отрезанности от всего. Он вспомнил полет на челноке — внезапно накрывшее его тогда острое ощущение, что больше никого нет, тишины и пустоты космоса, отрезавшей пассажиров челнока от остального мира.

Они вышли на берег.

Нимуэ принялась отжимать волосы. Ее простое платье не изменилось, только ткань промокла и стала прозрачной.

Мирддин оглядел себя. Комм превратился в литой браслет со впаянной пластиной янтаря, одежда — в какие-то невнятные штаны и рубаху, ботинки — в ременные сандалии. В сандалиях хлюпало.

— Стабильный локус, — сказал Мирддин. — Древний.

Нимуэ кивнула.

— Это Кром.

Ветви деревьев, склоненных к воде, затрепетали, оттуда вылетела стайка существ величиной с ладонь. То ли ящерки, то ли человечки с прозрачными стрекозиными крыльями. Существа носились друг за другом, выписывая в воздухе петли и споря о чем-то тонкими птичьим голосами.

— Кто это? — спросил Мирддин.

— Мысли Крома. Воспоминания Крома. Такими Кром помнит вестников. И восставших. И дану.

— Такими… суетливыми? — Мирддин прищурился, всматриваясь повнимательней. Будто уловив его взгляд, стайка замерла в воздухе. Движение перестало быть хаотичным, один за другим летуны оборачивались и застывали в воздухе, трепеща слюдяными крыльями. Чирикающие глаза перестали спорить, постепенно галдеж их превратился в слаженный хор:

— Кром! Кром! Кром! Кром! Кром!

Мирддин охватил взглядом ажурную конструкцию из воздушных акробатов, соединенных незримыми линиями — и увидел очертания глаза. Тяжелое драконье веко в обрамлении чешуи, надбровная дуга. Веко медленно поднялось, открывая вертикальный зрачок, огромный глаз шевельнулся в призрачной глазнице, на миг остановился на незваном госте — и опять закрылся. Летуны брызнули в разные стороны, опять скрываясь в ветвях.

Конец ознакомительного фрагмента.