Оборотень

Марина Вячеславовна Ковалева, 2007

В окрестностях деревни, где живет крестьянский паренек Норкас, от лап страшного чудовища погибают люди. В то же самое время у Норкаса появляется первый настоящий друг, юноша, поселившийся в доме местной знахарки. Однажды тот друг признается, что чудовище и он – одно и тоже существо…

Оборотень

1

Это случилось много лет назад. Мне тогда было пятнадцать лет.

Деревня, в которой я жил, находилась в таком глухом месте, что только сборщики налогов в неё и заглядывали. Со всех сторон её окружали непроглядные леса и непролазные болота. Была, правда, и дорога, но такая, что даже после маленького дождичка становилась непроходимой от грязи.

Домов в деревне было двадцать. Главным считался кабачок — в нем после тяжёлой работы крестьяне

отмечали завершение дневных дел

, а кумушки обменивались сплетнями. Раз в месяц хозяин кабачка отправлялся в соседнюю деревню за товаром. Вместе с бочкой вина, окороками и вяленой рыбой он привозил новости, которые пришли в ту деревню и

з ближнего города, где в соборе

святого Лазаря хранились чудодейственные мощи, а в ближний город — с богомольцами — из столицы и

других мест нашей страны. Эти новости были главным развлечением в скудной на события жизни обитателей нашей деревни, ведь большинство из них не видели даже ближнего города.

Всё началось с того, что после очередного посещения хозяином кабачка соседней деревни наш «медвежий угол» потрясла необычная и страшная весть. Говорили о таинственном и бесследном исчезновении единственного сына нашего государя, принца Хилеаса, и о цепочке таинственных и кровавых смертей, произошедших после исчезновения юноши во дворце.

Некоторых придворных и служителей якобы находили разорванными на куски прямо среди бела дня. Наслушавшись чужих разговоров, я всю ночь не мог уснуть в нашем маленьком домике на самой окраине. В ту ночь дул сильный ветер, и хлипкий домик скрипел и стонал под его напором. Дождь хлестал по гнилой соломенной крыше, протекал сквозь неё и барабанил по специально подставленной миске. Лишь на рассвете непогода начала утихать. На едва тёплой печи, зарывшись в тряпьё и накрывшись драной отцовской шубой, спали и ворочались во сне шесть моих братьев и сестёр, из которых я был самым старшим. На лавке, возле печного устья, скрючившись, сидела и кашляла наша мать, которой после смерти отца приходилось работать за двоих. Ей всю ночь нездоровилось, и она не ложилась. Я тихонько сидел в уголке, смотрел на неё, а сам всё думал и думал о принце Хилеасе, о тёмных силах, похитивших его, и о том, как я помог бы ему, окажись я во дворце. Иногда холодная капля срывалась с потолка и попадала мне по затылку, а то и сразу стекала за шиворот.

В эту минуту отворилась дверь и вошла высокая, светловолосая и румяная женщина в тёмном мужском плаще. Это была наша соседка

Эстебальт, или просто тётя Эсте. Она жила вдвоём с маленькой дочкой Ивой. Тётя Эсте была знахаркой и лечила людей и скотину в деревне. С её знаниями эта добрая женщина могла бы легко нажиться, но она часто лечила бесплатно, а потому была не богаче нас. Она принесла моей матери лекарство.

— Ну, как дела, голубушка? — обратилась тётя Эсте к маме.

— Плохи, плохи, — ответила мать. — Думала ли я, когда в юности мой муж вплетал мне в косы рябиновые кисти, как принято у невест, что стану так жить?

— Ну-ну, голубушка, крепись. Подумай, ведь как ни плох твой дом, а всё же он у тебя есть. И дети все при тебе и все живы. А вот у нашего государя при всех его богатствах нет больше сына. Где сейчас юноша? Может, где-то с чужими людьми, холодный, голодный, без крыши над головой. А может, ему не нужны уже ни пища, ни еда, ни кров, — сказала тётя Эсте. — Выпей вот этот отвар, и тебе полегчает.

Выпив принесённое лекарство, мать через некоторое время перестала надсадно кашлять и прилегла на лавку, а мы её укрыли, чем нашли. Дождавшись, когда она уснет, тётя Эсте собралась уходить.

— Ну, а ты чего пригорюнился? — спросила она у меня. — Не грусти, будет и на нашей улице праздник.

Тётя Эсте погладила меня по голове и ушла. В последний раз я видел её живой.

2

На следующий день, под вечер, я сидел на пороге и лущил бобы, когда увидел бегущую по дороге со стороны соседней деревни известную сплетницу старуху Стефен.

— Ой, убили! Ой, убили! — истошно кричала она.

Изо всех домов стали выскакивать люди, чтобы узнать, что случилось. Я тоже бросил свои бобы и побежал за всеми. Старуху Стефен смогли остановить только на середине деревни. После многочисленных всхлипов и вздохов женщина рассказала, как, возвращаясь из соседней деревни, где она была в гостях у такой же сплетницы, своей лучшей подруги, нашла на дороге мёртвую знахарку Эсте.

Народ заволновался и поспешил к месту происшествия. Тётя Эсте лежала посередине дороги, раскинув руки. В груди её чернели глубокие раны, а на белом лице застыл невыразимый ужас. Как всегда, люди стали строить разные версии. Сошлись на том, что это дело рук какого — нибудь наёмного солдата, оставшегося без работы и забредшего в поисках лёгкой добычи для грабежа в наши места. Видно, дела у него и в самом деле были плохи, если он позарился на такую бедную женщину как Эсте.

Похоронили её в тот же день в ящике из дранки, отпев в церкви на собранные миром деньги. Похоронили тихо и быстро, потому что ничего у неё не было, и ничего после неё не осталось. Дочку её, Иву, мать взяла к нам в дом.

3

Зима тогда ещё была на подступах. Снега выпало мало, а холода стояли жгучие. Требовалось всё время топить печь. Обязанность добывать хворост была возложена на меня как на старшего. Раз, заигравшись на улице, я совсем позабыл об этом. Заметив, что хвороста в доме совсем немного, мать рассердилась и выгнала меня из дому, велев без топлива назад не возвращаться. Делать было нечего, взял я верёвку и поплёлся в лес. Уже наступил поздний вечер. В небе загорелись яркие звёзды, предвещая ещё больший холод, а путь мне предстоял не близкий. Сначала нужно было пройти через заболоченный лужок, где я изрядно промочил ноги, а потом сделать приличный круг в обход кладбища, и только тогда выйдешь к лесу. Я дрожал от холода и страха перед всякой нечистью, но ещё больше я боялся гнева доведённой до отчаяния матери.

Кое — как добравшись до леса, я увидел, что с краю нет ни одной приличной палки: все днём собрали жители нашей деревни. Пришлось заходить вглубь. За сбором хвороста я не заметил, как очутился у самой избушки Лувисы.

Лувиса была женщиной средних лет, черноволосой и довольно привлекательной. Иногда её можно было встретить в лесу, собирающей грибы, или на болоте, копающей корешки. Лувиса жила одна и лишь изредка приходила в деревню купить свечей и соли. Каждое её появление вызывало переполох. Женщины хватали с улицы детей и укрывались в домах. Мужчины шарахались. Кабатчица крестилась, но товар исправно выдавала. Одну мелкую монетку из полученных денег она бросала в церковную кружку для подаяний, после чего со спокойной совестью припрятывала оставшуюся сумму в кубышку. Вся округа боялась Лувису, потому что она была ведьмой. Доказательством тому служила её цветущая зрелая красота. Деревенские старики утверждали, что сейчас, в дни их старости, она выглядит так же, как в дни их далёкой юности.

Избушку освещал лунный свет. Отодвинув серебряную от инея ветку, которая мешала как следует её разглядеть, я застыл в изумлении. Возле самой избушки ходил высокий юноша одного со мной возраста. Его светлые густые волосы падали на богато расшитый серебром голубой плащ, подбитый белым мехом. Я очень удивился. Как здесь очутился и что делает в лесу совсем один такой богатый юноша? Он меня тоже заметил и подошёл поближе.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, улыбнувшись.

— Да вот, хворост собираю. А ты?

— Мой отец отправил меня сюда лечиться.

Я всё понял. Я слышал о богатых людях, которые отправляли своих детей лечиться к ведьмам, когда обычные врачи от них отказывались. Если ведьме хорошо заплатить, она вылечит не хуже учёного лекаря.

— Как тебя зовут? — снова спросил он.

— Норкас. А тебя?

— Хилеас.

Мне почему-то сразу пришло в голову, что пропавшего сына короля тоже звали Хилеас.

–Давай, я тебе помогу, — предложил он так просто, что я улыбнулся в ответ и сказал:

— Ну, помоги.

За работой мы разговорились. Правда, больше говорил я, а он больше спрашивал. Когда собрали большую вязанку, Хилеас спросил:

— Ты замёрз?

— Есть немного.

— Пойдём погреемся.

— Куда? В дом Лувисы? Нипочём не пойду!

— Не бойся. Её нет дома. Кроме того, мы пойдём в ту часть дома, где живу я, и даже войдём туда через мою дверь.

Любопытство и обида на мать (пусть поволнуется, поищет) толкнули меня на то, чтобы я пошёл за Хилеасом. Мы вошли в дом. Я огляделся. Кругом висели пахнущие пылью травяные веники, связанные за хвосты мыши и ящерицы. На тёмных полках стояли плотно закрытые посудины. Хилеас подвинул ногой скамейку к печи. Мы сели. В устье громко гудело высокое и яркое пламя.

— Ты ещё придёшь сюда? — спросил мой новый знакомец.

Конец ознакомительного фрагмента.