Школа выживания волчицы

Марина Крамер, 2016

Когда волку угрожает опасность, волчица обязана защитить его своим телом – не дать врагу перегрызть горло вожаку стаи. Этот закон Александра Сайгачева усвоила твердо. Ее дом держится благодаря уму, рассудительности и терпению мужа, но спасти своего Акелу может только она, хрупкая и верная жена самурая. На этот раз охота, кажется, открыта на них обоих: Акелу подозревают в краже дорогого коллекционного меча, а в кабинете Саши в медицинской академии найден труп, к которому она – так кажется полиции – должна быть причастна. Идет облава на волков, и значит, первой неприятеля встретит она, волчица…

Глава 4

Александра

Человек сам решает, бесконечно мучить себя своей обидой или сделать так, чтобы она растворилась с пользой.

Хань Сян-цзы, китайский философ

Дочь выскочила на улицу, едва за моей машиной закрылись ворота. В руках у нее был дневник, которым она размахивала, как флагом. Я открыла дверку и вышла, бросив ключи охраннику.

— Соня, ты же в тапочках!

— Ой, мам, да ладно! Ты только посмотри, меня сегодня вызвали по всем предметам! И я везде-везде получила пятерки!

Она сунула мне в руки дневник и поскакала на одной ноге к крыльцу — снова повалил мокрый снег. Я тоже ускорила шаг, стараясь быстрее укрыться от налипающих на волосы снежинок, и уже на крыльце, под крышей, открыла дневник, в котором красовались четыре пятерки. Соня училась хорошо, ей легко давались иностранные языки, которым в ее гимназии начинали обучать с первого класса. На собраниях ее всегда хвалили, и я опасалась даже, что Соня расслабится и начнет отлынивать. Но пока, к счастью, этого не произошло.

— Где дед? — спросила я, входя в дом и бросая сумку на тумбу.

— Еще не приезжал, — отозвалась дочь, — мы с бабой Галей вареники на ужин стряпали.

— Отлично, — пробормотала я, раздеваясь. — А папа не звонил?

— Нет. А Никита приклеил голову моей кукле, — выкладывала новости дочь, сидя на нижней ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж.

— Понятно.

— Мам, ты чего? Неприятности какие-то? — уловив мое настроение, чуткая Соня покинула свое место и подошла ко мне, обняла и заглянула в глаза: — Мам! Опять студенты, да?

Я потрепала ее по волосам и кивнула:

— Студенты, Соня, — не объяснять же восьмилетнему ребенку причину, по которой у меня все валится из рук, а ноги отказываются подчиняться. Так и села бы сейчас прямо тут, в прихожей, на пол… Но нужно держаться. — А что у нас на обед? Я бы супчика похлебала.

Есть не очень хотелось, но если этого не сделать, Галя непременно доложит папе, тот будет нервничать, а ему нельзя — сердце.

— Супа не было, но был бульон и пирожки, хочешь? — увлекая меня за собой в кухню, спросила дочь.

— Даже лучше.

В полуподвальной кухне хозяйничала наша бессменная домработница Галя, убирала со стола остатки муки. Увидев меня, она улыбнулась:

— Санюшка, накрывать? Может, вареников тебе сварить?

— Не надо, Галочка, я бульон попью, жидкого хочется.

Передо мной на столе возникли большая бульонница, полная золотистой жидкости с умопомрачительным запахом, и тарелка с пирожками. Ее я отодвинула, а вот бульонницу обняла обеими руками и сделала глоток, как из кружки. Пока не видел помешанный на столовом этикете папа, можно было позволить себе свинячить, как он это называл.

— Что-то Александр Михайлович сегодня нам ни разу не позвонил, — сообщила Галя, вытирая бумажной салфеткой стакан, при помощи которого резала кружки для вареников. — Занят, наверное.

— Да, — неопределенно пробормотала я, отставляя бульонницу.

Отсутствие телефонных звонков от Акелы беспокоило всех в доме — у нас не принято было нарушать заведенный порядок. Неизвестность часто становилась причиной неприятностей, и это хорошо понимали обитатели нашего дома. Надо позвонить папе, может, он в курсе. Да, так и сделаю.

Я сорвалась из-за стола и, не объясняя ничего удивленной домработнице, ушла в кабинет и набрала номер папиного мобильного. Долго считать гудки не пришлось.

— Я слушаю, — раздался низкий папин голос.

— Пап, привет. Я уже дома, — и, зная, что с отцом лучше обойтись без долгих предисловий, сразу спросила: — Ты не знаешь, где Сашка?

— Акела-то? В клубе своем.

— Как в клубе? День же…

— И что? Случилось там у него что-то, он сразу и уехал, часов девять было. А тут дел по горло, и он мне нужен, а мобилу не берет. Видно, серьезное что-то, — с раздражением откликнулся папа. — А ты чего звонишь? Потеряла?

— Да.

В ответ родитель коротко хохотнул.

— Не волнуйся, дочь, жив твой паленый, ничего с ним не сделалось. Ты это, Санька, полегче бы, — совсем другим, не свойственным ему просительным тоном сказал вдруг папа. — Нельзя тебе нервничать-то.

— Папа, я не могу не нервничать. Если с Сашкой что-то случится, я просто этого не переживу.

— Кнопка-Кнопка, нельзя так прирастать к человеку.

— Нет, папочка, только так и можно. И только тогда это семья, а все остальное — сожительство.

Отец только хмыкнул, но мне показалось, что я вижу выражение его лица и то, как он обреченно машет рукой, — всегда так делал, когда понимал, что бороться со мной бесполезно. Из троих детей папы я, неродная по крови, оказалась равной ему по характеру. Братья мои то ли родились слабыми, то ли стали такими, подавленные родительской волей. И только я всегда противостояла и добивалась того, чего хочу. Так было во всем: в желании водить мотоцикл, в выборе профессии, в замужестве. Папа, приведший в дом Акелу совершенно с иной целью, вовсе не обрадовался, когда узнал о нашем романе. Более того, пришел в такую ярость, что мог убить. Но я сумела переломить родительскую волю, а Акела сделал все, чтобы папа ни на секунду не усомнился в серьезности его намерений. Наверное, он мечтал о другой партии для меня, но сложилось так, что в семнадцать лет я увидела Акелу, годившегося мне в отцы, — и вокруг исчезли все мужчины. И я не пожалела об этом выборе. Но папа считал, что я слишком привязана к мужу, как-то чрезмерно, как будто мы действительно одно целое. А я считала это нормальным.

Разговор с отцом немного облегчил мне ожидание, но теперь в голове вертелась другая мысль — что же случилось в клубе. «Каскад» находился в полуподвальном помещении старого здания в центре города, по периметру потолка проходили трубы, они могли дать течь. Но это же не настолько критично, чтобы отключать телефон на весь день. Красть там тоже было нечего — муж никогда не оставлял в клубе оружие, а деревянные мечи-шинаи годны только для тренировок, если ты, конечно, не мастер. Перебрав все возможные варианты, я решила не гадать больше, а дождаться возвращения Сашки — он внесет ясность.

Остаток дня я провела с дочерью и сумела немного отвлечься. В восемь вечера вернулся папа, как всегда, шумно и со спецэффектами, прошел на свою половину и, переодевшись, вернулся к нам с Соней. Он сам так решил разделить дом: ему — меньшую часть, нам — ту, где кухня и столовая, чтобы иметь возможность приходить к нам обедать и ужинать, как всегда было заведено, но потом коротать вечер у себя, никому не мешая.

— Что, нету? — едва взглянув на меня, понял папа, и я кивнула. — Ничего, доча, приедет — куда ему деваться.

Соня залезла на колени к деду, усевшемуся в кресло у камина — их в доме было два, — и спросила:

— Мы в воскресенье с тобой куда поедем?

— К Бесо.

— А зачем? — донимала внучка, разглаживая пальцем кустистые брови деда, сходившиеся на переносице.

— А затем, что день рождения у его внука.

— У Карена?

— Да. Бесо обещал целый цирк.

— Как будто дома ей цирка не хватает, — пробормотала я тихо, чтобы не слышал папа.

Я не возражала против их поездки к Бесо, с его внуками Соня дружила и отлично ладила. Но папа и не спрашивал моего позволения, считая, что этот вопрос он может решить сам. Под домашним же цирком я имела в виду наш образ жизни, в котором уживались самурайские заповеди и папины «понятия». Соня была еще маловата, чтобы это понимать, но со временем ей, как и мне, предстоит сделать это открытие.

Я помнила свое ощущение от столкновения с действительностью — мне было семь лет, и на шее с тех пор так и остался шрам от финки, которой меня полоснул по горлу напавший на нас с братом Семеном подручный Вити Меченого, папиного давнего противника. Именно Семен потом объяснил мне, кто на самом деле наш папа, чем занимается и в какой «длительной заграничной командировке» он находился в тот момент. С этим Витей судьба столкнула меня еще раз в прошлом году, и я разобралась с проблемами, как настоящая дочь своего отца — а что делать, если сыновей у него нет? Слава и Семен погибли один за другим несколько лет назад, я осталась одна, и даже тот факт, что по крови я никакая не родня отцу, не сделал меня чужой ему. Папа никогда не давал мне понять, что в семье я приемыш, я и не узнала бы, если бы не досадная случайность. Но что с того? Я любила его, потому что никого другого в моей жизни не было, а он был и воспитывал так, как умел. Немолодой, много лет проведший за решеткой мужчина остался с тремя детьми на руках: двое почти взрослых парней и я, семилетняя. Мама ушла, сбежала как раз накануне его освобождения, оставив нас на тетку Сару, и папа так никогда больше и не женился, не привел в дом другую женщину. И именно папа воспитал меня такой, какая я есть. Не совсем, кстати, плохо у него и вышло-то…

— Ты чего задумчивая такая, дочь? — спросил папа, чуть стукнув ножом о стакан, и я вздрогнула от звука:

— Что? Нет, нормально…

— Так, Софья, ты закончила? — спросил он у Сони, и та кивнула. — Тогда марш к себе, нам с мамой надо поговорить.

Спорить внучка не стала. Хоть она и пользовалась тем, что дед ее любит без памяти и балует, но перечить его слову она решалась все-таки далеко не каждый раз, замечая, что и мы с Сашкой этого не делаем. Когда Соня убежала наверх, папа, бросив салфетку на тарелку, закурил свою традиционную «беломорину» и изрек:

— Будем надеяться, что она не приобрела отвратительную привычку своей маменьки к подслушиванию.

— Папа!

Он только головой покачал и вдруг спросил:

— Вы что, поругались?

— С кем?

— Санька, не морочь мне голову. Акела твой с утра как в воду опущенный, я что, первый день его знаю? Потом сорвался, уехал в клуб — и все, ни слуху ни духу. Может, это только предлог, будто что-то там случилось?

Я тоже закурила и посмотрела на отца не совсем доброжелательно:

— Почему ты сразу во всем обвиняешь меня?

— Потому что отлично знаю, кого вырастил, — хохотнул папа.

— И это автоматически делает меня виновной во всем на свете, да?

— Я тебя что, обвинил в чем-то? — удивился папа. — Я спросил, не случилось ли чего утром, потому что уж больно молчаливым был твой мужик. Я и подумал…

— Вот-вот! Ты сразу подумал, что это я ему чего-то наговорила! А почему не наоборот, а? — перебила я, даже сама не понимая, с чего вдруг так разозлилась на папины слова.

— Так, хорош, — хлопнул ладонью по столу папа. — Ты с какого перепуга опять на меня голос повышаешь? Я тебе мальчик-студент? Не ругались — и хорошо, но скажи об этом нормально!

Не знаю, что именно меня так взбесило. Ткнув сигарету в пепельницу, я вскочила из-за стола и побежала к себе, в гардеробной вынула с полки кожаные старые брюки, теплый свитер и старую куртку на меху, достала из галошницы засунутые туда берцы, в пять минут собралась и пошла в кабинет. Там в сейфе хранились мои винтовки. Выбрала самую мощную, с хорошей оптикой, позвонила телохранителю Никите и заявила, что жду его в машине. Никита удивился — на улице было темно, а фраза «жду тебя в машине» предполагала выезд на карьер.

— В смысле?

— Ты будешь спорить или собираться?

— Все, я понял. Пять минут.

Ровно через пять минут он выскочил из коттеджа, где жила охрана, в теплом камуфляжном комбинезоне и таких же, как у меня, берцах, на ходу надевая на рыжие волосы черную шапочку:

— Даже не спрашиваю, с чего мы на ночь глядя. Или спрашиваю?

— Нет. Просто садишься за руль и едешь, — сказала я, выбрасывая окурок в стоявшее у ворот ведро и садясь в машину.

— А винтарь куда убрали?

— Как обычно.

У меня имелись все документы на оружие, папа строго следил за этим. Винтовку можно было возить спокойно, я все-таки спортсменка-разрядница, но Никита всякий раз спрашивал об этом, как будто боялся быть пойманным на посту ГИБДД.

Карьер находился километрах в семи от поселка, был он давно заброшен и облюбован мной для стрельбы — там практически никогда никого не было. В ту сторону крайне редко ездили машины, и я с удивлением отметила, что позади нас двигается микроавтобус. Куда это он едет, интересно? Разве что к выезду на трассу, ведущую в соседнюю область.

До карьера мы доехали молча, Никита даже радио не включал, видя мое напряженное лицо. Так же молча он достал из багажника кремат, одеяло и большой кусок полиэтилена — шел мокрый снег, — разложил это все на более удобной точке и ушел расставлять мишени, которыми служили специально заказанные на одном заводе пятачки из металла и большой лист пластика, разрисованный, как в тире. Его, понятное дело, приходилось каждый раз делать заново. Закончив, телохранитель вернулся и вопросительно посмотрел на меня. Вот за что я ценила Никиту — за умение понять мое состояние и не доставать разговорами или действиями.

— Спасибо. Ты иди пока в машину, чего тебе тут мокнуть? — устраиваясь на одеяле и расчехляя винтовку, сказала я.

— Я сейчас ближе подгоню.

Это было необязательно, в такую погоду вряд ли был риск встретить в карьере хоть кого-то живого, но Никита не хотел выпускать меня из вида. Потому подогнал джип как можно ближе, открыл дверку и устроился в салоне, вытянувшись почти во весь рост.

— Удобно? — с иронией спросила я.

— Настоящему индейцу завсегда везде ништяк, — хохотнул Никита, с трудом пристраивая длиннющие ноги на заднем сиденье.

— Как скажешь, — удобно укладывая приклад на плече, пробормотала я.

В такие моменты для меня переставали существовать звуки и запахи, окружающая действительность и вообще все. Как только мой палец ложился на спусковой крючок, а глаз прижимался к резинке прицела, прежняя Саша уходила и не возвращалась до тех пор, пока не был израсходован последний патрон и поражена последняя мишень. Как ни странно, именно это состояние внутренней собранности помогало мне разобраться с собственными противоречиями, как будто в отверстиях на мишени я видела ответ. Но сегодня все шло не так — стрельба была идеальной, а успокоение не наступало. Внутри было так же уныло и тревожно, как до приезда в карьер.

— У вас телефон разрывается, — сказал вдруг Никита, и я, вздрогнув, отправила очередную пулю в «молоко». — Между прочим, Акела звонит.

Я сунула винтовку под одеяло, чтобы не намочить, поднялась и взяла у телохранителя трезвонящую трубку.

— Да, слушаю.

— А ты где это? — удивленно спросил муж таким тоном, как будто он весь день лежал на диване, а я взяла и исчезла.

— А ты? — почти враждебно отозвалась я, помня, как он не любит слышать вместо ответа вопрос.

— Я был в клубе, там неприятности, — коротко сказал Акела, давая понять, что больше на эту тему вопросов не нужно. — Так где же ты?

— В карьере.

— Опять?

— Почему опять? Я не ездила сюда около месяца.

— Аля, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. С чего вдруг такая поездка среди недели и в мокрый снег?

— Значит, так было нужно. Мы сейчас вернемся.

— Хотя бы хватило сообразительности взять Никиту, — хмыкнул муж.

— Ты запретил мне ездить одной.

— И очень удивлен, что ты до сих пор не нарушила этот запрет. Ладно, Аля, собирайтесь и возвращайтесь домой, очень холодно, идет снег — не хватало заболеть.

Сашка отлично знал, что мой телохранитель ни при каких условиях не позволит мне завалиться на голую землю, что у него в багажнике всегда полный набор необходимого, тем не менее не забывал выступить в роли заботливого отца, которым, кстати, вполне мог быть по возрасту.

Убрав трубку в карман, я вынула сигареты и закурила. Начали мерзнуть два пальца, открытые специальной перчаткой, но я мужественно добила сигарету и только потом опустила «капюшончик», скрывавший их. Никита убрал винтовку в футляр, стряхнул нападавший на одеяло снег и бросил мне:

— Положите с краю в багажник, я дома высушу. А кремат я сам сверну.

Я забрала у него одеяло и футляр, сложила все так, как велели, и забралась в салон. Только теперь я поняла, что продрогла. Захлопнув багажник, Никита взгромоздился на водительское место и сразу включил печку:

— Холодно, да? Ненавижу такую погоду, прямо из дома бы не вылезал.

— Извини, что выдернула.

— Ой, да я к тому, что ли? Просто не люблю такую погоду. Вы вот жару не любите, а я морось вот такую. Каждому свое.

— Я такую тоже не люблю. Меня разве что в Питере это не раздражает почему-то, — сказала я, немного согреваясь, и вдруг вцепилась в руль, дернув его вправо так, что джип занесло, и он скатился на обочину.

— Аккуратнее!

Никита заорал матом, высунувшись из мгновенно открытого окошка почти по пояс. По дороге удалялся микроавтобус с погашенными фарами и неработающими габаритами.

— Ты смотри, какая тварь! — бушевал мой телохранитель. — Офигели совсем, уроды, без света на такой трассе! Как вы его вообще увидели-то?

— Я стрелок, Никита. Да и по спине могильным холодом продрало, — призналась я, шаря по карманам в поисках сигарет. — Еще минута — и в лобовую сошлись бы.

Никита, тоже изрядно перепуганный, вынул свои сигареты, прикурил две и одну отдал мне. Мы курили и молчали. Я действительно не могла объяснить, как именно увидела — вернее, почувствовала — несущийся нам в лоб микроавтобус. Просто предчувствие смерти… Не прислушайся я к этому, и все — уже лежали бы, изуродованные до неузнаваемости, прямо здесь, на дороге, когда до поселка осталось километра три. Жизнь обрывается так легко… Я столько раз видела ее в прицел винтовки и до сих пор не могу привыкнуть. Долгое время во сне ко мне приходил Реваз Кабоблишвили, внебрачный сын Бесо, которого я застрелила, спасая собственного мужа. У меня не было выбора — я должна была его убить, чтобы не причинить вреда человеку, которого любила и за которого могла отдать собственную жизнь, не то что чужую. Но лицо Реваза очень часто всплывало в моих снах, и тогда я просыпалась с криком, пугая мужа. Потом прошло. Странное дело — Реваз был единственным, кто мне снился, а ведь было их больше. Но почему-то именно он так впечатался в память. Господи, какая ерунда лезет в голову через минуту после того, как избежала смерти. А говорят, вся жизнь промелькнула. Ничего у меня не мелькало, только почему-то вот это воспоминание. Или это я такая неправильная?

— Никита, я ног не чувствую, — жалобно сказала я, потому что действительно перестала ощущать себя ниже талии.

— Это шок, Александра Ефимовна, — отозвался он, берясь за руль. — Сейчас домой приедем, вы полежите, отдохнете, и к утру все наладится.

Но дома я не смогла сама выйти из машины, и напуганный Никита внес меня в дом на руках. Папа уже ушел к себе, Соня легла спать, а Акела сидел в гостиной с какой-то толстой книгой на японском. Увидев нас, он отложил ее и встал, удивленно глядя на меня:

— Это что за экспозиция? Сама больше не ходишь?

— Да что-то с ногами у нее, Александр Михайлович, — отозвался Никита, опуская меня на диван. — Мы в аварию чуть не попали.

— В какую аварию? — спросил Акела, снимая с меня берцы и выбрасывая их в прихожую.

— В дорожную, — отрезала я, проклиная Никиту за его правдивость. — Спасибо, можешь отдыхать, — выразительно глянув на телохранителя, я дала ему понять, что пора ретироваться, чтобы не наговорить лишнего. Но Акела тоже это заметил:

— Нет, погоди, Никита, останься. Быстренько в двух словах расскажи, что, где и как было, — тоном, не предполагавшим возражений, остановил он собравшегося уходить телохранителя.

— А? — повернувшись на пороге, невинно переспросил Никита, хотя отлично слышал все, что сказал Акела.

Муж иронически хмыкнул и, окинув Никиту с ног до головы изучающим взглядом, сказал:

— Вижу, тебя никак не раскатает катком жизненного опыта, да, Никита? Неужели ты думаешь, что я не вижу ваших переглядок? И не знаю, что она мне сейчас расскажет историю, максимально приближенную к правде, а потом пошлет тебе эсэмэску с точными указаниями, как и что говорить мне завтра? Не смеши, ладно? Ты не первый день работаешь в этом доме. И я не впервые ловлю вас обоих на вранье. Взрослые же люди, как так можно? Уж врете, так хоть договоритесь заранее.

Мы с Никитой чувствовали себя провинившимися школьниками, которых отчитывает в кабинете директор школы.

— Саш, давай отпустим Никиту отдыхать, я обещаю, что расскажу все, как было, — попросила я, беря мужа за руку, но не тут-то было.

Никогда Акела не велся на мой покорный тон и опущенную голову — знал, с кем живет.

— Никита, рассказывай и иди.

Вздохнув, Никита бросил на меня виноватый взгляд, мол, сами видите, выбора нет, и выложил все, что произошло на дороге. Сашка почему-то задумался, а потом спросил:

— Цвет микроавтобуса кто-нибудь из вас запомнил?

— Темный какой-то, я потому не сразу и увидела, — сразу же ответила я, — но более определенно не скажу. Точно не белый и не металлик, за это ручаюсь.

И вдруг я подумала, что точно такой же темный микроавтобус я видела на дороге по пути к карьеру. Точно, темно-синий «кореец». Совпадение? Вряд ли. Тогда что получается? Они нас сопровождали, свернули на обочину, а когда мы покинули карьер, быстро нырнули на небольшую объездную дорогу и выехали уже лоб в лоб? Зачем? Ведь при таком столкновении неминуемо погибли бы все, включая и тех, кто был в микроавтобусе. Тогда что? Выходит, они знали, что и Никита, и я прекрасно владеем навыками экстремального вождения, а следовательно, непременно сделаем все, чтобы от столкновения уйти. Хотели напугать? Кого? Преподавателя кафедры анатомии? Дочь Фимы Клеща? Или, может, жену Акелы? Первое предположение не годилось по ряду причин, а вот два оставшихся… Но я не стала делиться ими с мужем.

— Темный, значит, — повторил Сашка, думая о чем-то своем, — ну-ну. Спасибо, Никита, можешь отдыхать.

Телохранитель попрощался и ушел, а мы остались в гостиной. Неприятно пахла мокрая кожа брюк и куртки, брошенных тут же на полу, хотелось в душ и в постель, но Акела все сидел на краю дивана и о чем-то думал. Я боялась даже шевелиться, чтобы не отвлекать его. Ноги понемногу отошли, я осторожно пошевелила пальцами — они двигались, и я их чувствовала. Слава богу, хоть здесь все в порядке.

— Ты знаешь, Аля, происходит что-то странное, — сказал вдруг муж, и я вздрогнула:

— В смысле? У тебя какие-то неприятности?

— Пока не понимаю, но очень похоже. У меня в клубе сегодня кто-то все перевернул вверх дном в буквальном смысле. И тренерскую, и зал, и раздевалки. Такое впечатление, что там что-то искали.

— Что можно искать у тебя в зале? — удивилась я. — Там нет ничего, кроме двух десятков деревянных мечей, годных только на дрова, да твоего тренировочного кимоно — тоже невеликой ценности вещь.

— А кто об этом знает? — усмехнулся Сашка. — По обывательским представлениям, клуб восточных единоборств должен быть напичкан мечами, например, или еще чем-то.

— Глупости это, — не совсем уверенно сказала я, — кому нужны твои мечи? Для чего? Капусту шинковать? Может, просто какие-то придурки малолетние?

— Тогда они хорошо знакомы с техникой взлома замков, потому что вскрыт даже сейф. — Акела намотал на палец конец тонкой длинной косы, спускавшейся с макушки на плечо, и, подергав, выпустил. Делал он это только в состоянии крайнего волнения.

— А что было в сейфе? — запнувшись, спросила я шепотом.

— Деньги там лежали — вся сумма, которую я должен был перевести на счет детского дома. Но это ерунда, я восстановлю из своих, — спокойно сказал муж, — дело в другом. Я уверен, что искали не деньги, сейф-то явно первым вскрыли. Искали что-то другое.

— Я не понимаю.

— Вот и я, Аля, не понимаю. За мечами логичнее идти сюда, в поселок, а не в клуб в центре города. Да и дворник из соседнего дома сказал, что с раннего утра, еще затемно у них во дворе появился незнакомый темно-синий микроавтобус. Простоял до десяти и уехал. А мне позвонили в одиннадцать, когда пришла уборщица полы мыть.

— Думаешь, как-то связано? — с сомнением спросила я, думая о том микроавтобусе, что сперва ехал за нами до карьера, а потом пытался столкнуть с трассы.

Акела пожал плечами:

— Не знаю. Может, просто совпадение. И вообще, идем спать, поздно уже. Как ноги?

— Нормально, — я села, обхватила колени руками и спросила: — Саш, все точно будет в порядке?

— Я на это очень рассчитываю, — серьезно сказал муж, — и сделаю все, чтобы вас с Соней это никак не коснулось.