Глава 4. С чистого листа
Версаль, декабрь 1744 года
Дождливая ноябрьская погода сменилась пасмурными, морозными декабрьскими днями. Деревья сбросили листву, и их корявые скрюченные лапы чернели на сером небосклоне. Зима вступила в свои права, подарив людям ощущение опустошенности и бесконечного одиночества. Фонтаны в парке уже не работали, последние цветы давно поблекли, птицы перестали петь звонкие песни, а люди, кутаясь в мантии и плащи, спешили по делам или праздно прогуливались, как это делали придворные в королевской резиденции.
— Не пора ли домой? — раздраженно спросила Адель в очередной раз, кутаясь в подбитую мехом накидку. — Я ужасно замерзла. Мари! О чем ты все время думаешь?
Фаворитка короля медленно шла по дорожкам парка, задумчиво глядя себе под ноги. Она погрузилась в невеселые думы, совершенно не слыша нытья сестры и не чувствуя пронизывающего холода. Бледность лица и покрасневшие глаза говорили о том, что сегодня она провела неспокойную ночь. Но виновником бессонницы был отнюдь не король, пожелавший накануне остаться один в спальне. Вернувшись к себе в покои после очередного театрального представления, которое она устроила, чтобы повеселить короля, Мари-Анн наткнулась на письмо, содержание которого успело врезаться в память, несмотря на то что герцогиня тотчас же сожгла его.
«Ваша жизнь в опасности. Послушайтесь доброго совета и навсегда покиньте дворец, ибо смерть уже следует за вами по пятам. На вас лежит ее печать. Берегитесь!»
«Кто бы мог это написать? — крутилось у нее в голове. — Зачем кому-то предупреждать меня. И, собственно, о чем? О какой опасности идет речь? Совершенно очевидно, что кто-то пытается выпроводить меня из Версаля. Хм… не бывать этому! Я не доставлю никому удовольствия увидеть мой трусливый побег!»
Решив не обращать внимания на предостережение и оставаться во дворце во что бы то ни стало, фаворитка все равно пребывала в подавленном состоянии.
— Да что с тобой? — не выдержав, воскликнула Аделаида. — На тебе лица нет! Что-то стряслось? Король тебя выгнал? Он отказывается с тобой спать? Мы должны уехать восвояси и опять голодать? Ну говори, не молчи, ради Пресвятой Девы. Не пугай меня своим молчанием!
— Господи, Дели, неужели тебя интересуют лишь твое благополучие и плотские утехи? Твоя глупость порой убивает меня. Просто невыносимо слушать твои бредни!
Герцогиня де Логарэ надула губки и отвернулась, метнув на сестру злобный взгляд. Заметив его, герцогиня де Шатору невольно попятилась.
«А может, то письмо написала Адель? Хотя, нет. Во-первых, сестренка вряд ли смогла бы грамотно его написать, уж это-то я точно знаю, а во-вторых, едва ли сумела бы до такого додуматься сама… сама… а что, если кто-то подсказал ей? А что, если она писала под чью-то диктовку? Такое тоже возможно. А что, если Аделаида стала орудием в борьбе моих недругов против меня?»
Покосившись на стоящую рядом сестру, Мари-Анн представила картину: ее сестра пишет письмо в окружении стоящих людей.
«Нет, чушь какая-то, — отмахиваясь от наваждения, подумала герцогиня. — Это лишь мое больное воображение… Что-то мне нехорошо. Господи, почему у меня сегодня так болит живот? Адель права, нужно уже идти домой. Мне следует прилечь и позвать врача. Пусть даст какой-нибудь отвар или микстуру, что ли».
— Не сердись, сестренка, — отзываясь на очередной упрек, проговорила герцогиня де Шатору, — я на самом деле неважно сегодня спала… голова болела всю ночь, да и думы тревожили.
— Почему? Тебя что-то беспокоит? — с озабоченным видом поинтересовалась Аделаида.
— Сказать по правде, у меня уже несколько дней болит живот и постоянно тошнит.
— Хм… Видимо, ты в положении? — отстраняясь от сестры, задала вопрос Адель.
— Ох, не бросай меня, — повиснув на сестре, взмолилась Мари-Анн, почувствовав головокружение и новый приступ накатившей тошноты. — Увы, нет. К несчастью, мне так и не удалось за все это время забеременеть от короля… будь так, я была бы уверена в своем будущем, но, увы.
— Но твое самочувствие… эти приступы, твоя бледность, постоянная усталость, — все это как раз очень напоминает…
–…вчера врач уже осматривал меня, — перебила сестру Мари-Анн.
— И что?
— К глубокому сожалению, нет, — скорбно констатировала метресса.
— Тогда что? Почему ты в таком состоянии?
— Доктор не знает. Прописал какое-то снадобье, но от него мне стало только хуже.
— Вот что, — схватив сестру за талию, проговорила Адель, — идем скорее домой. Тебе стоит прилечь. Я попрошу, чтобы Людовику сообщили о твоей болезни; может, наш правитель поможет…
— Нет-нет! Не надо ничего ему сообщать! — запротестовала герцогиня де Шатору. — Он должен сегодня прийти ко мне… он обещал провести сегодня со мной не только весь вечер, но и всю ночь.
— Какую ночь! Да ты на ногах еле стоишь!
— Мне надо… я должна, — простонала фаворитка, схватившись за живот. — Иначе я потеряю его расположение. Подумай, что тогда с нами станет? Вспомни, что случилось, когда королева отвергла его? Наш господин сразу потерял к ней интерес, быстро найдя замену. Со мной произойдет то же самое. Повторяю, я не могу потерять его!
— Ты сошла с ума! Ты убьешь себя!
— Лучше уж быстрая смерть, чем жить в захолустье, считая каждый грош, с мыслями о том, что в этот самый миг Луи развлекается с очередной девкой, балуя ее подарками и всевозможными лакомствами.
— Ты фантазируешь, сестра, — хмыкнула герцогиня, — ему никто, кроме тебя, не нужен, сама знаешь. Ну, с кем он будет развлекаться? Людовик любит тебя!
— С кем? А, например, с тобой, — покосилась на Адель герцогиня де Шатору.
Одутловатое лицо Аделаиды покрылось красными пятнами. Смутившись, сестра фаворитки явно почувствовала себя неуютно. Она опустила глаза и нервно хихикнула.
— Ты выдумываешь невесть что, дорогая. Посмотри, кто ты, а кто я. Во мне нет ни твоей грации, ни талантов, ни смекалки. Что я могу дать королю? Кроме себя, больше нечего.
Мари-Анн отпрянула от Логарэ и пристально принялась разглядывать спутницу.
— Так, похоже, я была права… права. Ты… ты хочешь занять мое место. Вот в чем причина твоей доброты. Ты осталась со мной, в отличие от других сестер, лишь для того чтобы как можно чаще попадаться на глаза королю, в надежде на то, что Луи вновь захочет быть с тобой. Ты… ты… ты лгала мне с самого начала. Боже! Как же я глупа! Как я не догадалась раньше!.. И та записка — твоих рук дело. Теперь я точно уверена в этом.
— Какая записка? О чем это ты? В чем ты обвиняешь меня? — с вызовом произнесла герцогиня, недоуменно уставившись на сестру.
— Записка, которую я нашла вчера в своей спальне. Кроме тебя и Лили никто не мог попасть в мои покои. Служанку я допросила сегодня, пригрозив выслать из дворца, если та соврет мне. Она клятвенно уверяла, что не знает ни о каком письме. Из чего следует заключить, что гнусная проделка — твоих рук дело.
— Мари, ты не в себе! Пойдем, — протянув сестре руку, успокоительно промолвила Адель. — Давай обсудим все во дворце. Смотри, дождь уже начал накрапывать. Мы намокнем и простудимся. Дорогая, ты идешь?
Герцогиня де Шатору попятилась назад и, глядя на герцогиню глазами, полными ненависти, зло проговорила:
— Убери от меня руки. Не смей трогать меня! Ты сегодня же покинешь Версаль. Иначе… иначе тебя упекут в Бастилию, где ты проведешь остаток своих никчемных дней. А я уж постараюсь обеспечить тебе самую грязную и вонючую камеру. Тебя посадят на хлеб и воду. Вместо роскошных платьев ты будешь носить лишь грязные лохмотья, а твоими друзьями станут мерзкие подвальные крысы.
— Мари-Анн, ты не в себе и не понимаешь, что говоришь, — нахмурилась Аделаида, осознавая, что разговор с сестрой зашел слишком далеко. — Ты серьезно больна и тебе немедленно нужно в постель. Я позову кого-нибудь, чтобы они помогли тебе дойти.
— Не следует никого звать! Вы все… да-да, все желаете моей смерти. Я никому не верю! Это заговор… самый настоящий заговор против меня! — воскликнула герцогиня де Шатору, согнувшись в три погибели от нового приступа боли.
Увидев, что сестра находится в полуобморочном состоянии, Адель хотела было прийти ей на выручку, но метресса жестом приказала ей остановиться.
— Прочь! Отойди от меня! Я… сама… слышишь? САМА! И не смей идти за мной. Я больше не нуждаюсь в твоей помощи.
Держась за живот, герцогиня де Шатору медленно побрела в сторону дворца. К приступу боли в области горла и живота, затуманившему ее разум, прибавились еще и кашель, сильная жажда и удушье. Ей казалось, что костлявые руки смерти сомкнулись на ее шее и принялись сжимать горло.
«Господи, что со мной происходит? — подумала она. — Как я в таком состоянии буду принимать Луи? Что правитель подумает? Он такой мнительный! Что ж… у меня еще есть время. Мне нужно прилечь и немного поспать, и тогда все образуется. Моя слабость — последствие бессонной ночи, не более. Я немного вздремну сейчас, и от плохого самочувствия не останется и следа».
Но чем ближе она подходила к дворцу, тем хуже ей становилось. С трудом взобравшись по ступенькам, Мари-Анн, буквально едва переставляя ноги, подошла к дверям.
— Ваше Светлость, вам плохо? — задал вопрос вышедший навстречу мажордом. — Я могу вам чем-то… Ваше Светлость, Ваше Светлость! Кто-нибудь! Помогите!..
Мужчина подхватил упавшую без чувств герцогиню де Шатору.
— Чего ты стоишь, болван, — набросился дворецкий на стоявшего рядом гвардейца. — Беги, зови на помощь!
Сбежавшиеся на крик слуги помогли донести впавшую в беспамятство фаворитку в ее покои. Бледная, как сама смерть, Мари-Анн лежала на кровати, не подавая признаков жизни.
— Мсье Легран, она поправится? — со слезами на глазах спросила врача Адель. — О, пожалуйста, скажите, что с ней все будет хорошо! Умоляю вас!
— Мадемуазель, мне хотелось бы утешить вас, заверив, что самое страшное осталось позади, но, боюсь, мне нечем вас обнадежить. Герцогиня де Шатору умирает. Я удивлен тому, что она до сих пор жива.
— То есть? — вопросительно глядя на доктора, спросил камердинер короля, пришедший в покои фаворитки, узнав о несчастье. — Что вы хотите этим сказать?
— Только то, господин Марвий, что изумлен тем, что герцогиня еще не предстала перед Создателем, ибо действие мышьяка…
— Мышьяка, вы сказали? — перебила его Аделаида, посерев. — Но как такое возможно? Здесь, в Версале? Слыханное ли дело?
— Но тем не менее, я совершенно уверен, что мадам де Шатору отравили. По крайней мере, все признаки красноречиво говорят от этом.
— Значит… она умирает?
Герцогиня Логарэ, упав на колени перед кроватью, залилась горькими слезами.
— Нельзя ничего сделать? — вопросительно посмотрев на врача, спросил камердинер короля.
— Увы, слишком поздно. Мадам осталось жить менее суток, и это оптимистичный прогноз. Передайте королю, что мне очень жаль.
— Дайте мне знать, когда сие событие произойдет.
— Непременно, мсье.
Слегка кивнув, господин Марвий удалился, оставив доктора, священника и сестру фаворитки наедине с умирающей, сердце которой ближе к полуночи перестало биться.
— Ваше Величество, — войдя в спальню короля, доложил камердинер, — мне сейчас доложили, что герцогиня де Шатору скончалась. Будут ли какие-нибудь указания?
— Хм… скончалась, — заметил Луи, вертя в руках медальон, подаренный теперь уже бывшей возлюбленной. — Что ж… такова воля Господа нашего. И мы принимаем ее. Распорядитесь, чтобы бренные останки отправили из дворца в имение герцогини, где мадам и найдет последнее пристанище, как можно скорее. Версаль не город мертвых. Мы не желаем больше видеть смерть. Идите!
Едва за слугой закрылась дверь, как Людовик вскочил с кресла, стоявшего подле камина, в котором весело потрескивал огонь, и принялся ходить взад-вперед, размышляя о только что почившей любимой женщине. Затем он остановился напротив очага и, с минуту поглядев на медальон, швырнул его в огонь.
