Когда ты станешь моей. Книга 2

Мария Высоцкая, 2020

Они любили и любят до сих пор, но случившееся разделило их жизни на «до» и «после», сделав чужими. Каждый теперь сам за себя, один, лицом к лицу со своей болью. Впереди их ждет целая жизнь, и только им решать, какой она будет. Кто станет победителем? Гордость, страхи или же любовь? Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Выстрел. Пистолет с глушителем всегда хорош, просто выстрел без предшествующих ему истязаний. Я не преследовал желания мучить, скорее, избавить. Кого? Себя в первую очередь. Как бы он ни помогал, что бы ни говорил, все равно настал бы день, когда этот человек с такой же легкостью приставил бы дуло к моей голове. Я опередил. Оказался расторопнее.

— Уберите здесь все, — кидаю столпившейся охране, снимая черные кожаные перчатки.

Комната пребывала во мраке и гробовом молчании.

Запрокидываю голову, смотря на высокий потолок с огромной хрустальной люстрой. Аккорд любил жить на широкую ногу, подмечаю давно известный факт и выхожу во двор. Марат выпускает в небо дымок, стряхивая пепел с тлеющей сигареты, и медленно проводит ладонью по крыше мерседеса.

— Зажигалку дай, — протягиваю руки и, получив желаемое, поджигаю перчатки, кидая их на землю, — поехали, здесь мы закончили.

— Сильно сопротивлялся?

— Это же Борька, какое сопротивление?

Лукьян смеется, открывая мне дверь в машине.

— Ты надолго в Москву?

— Решить пару дел.

— Поделишься?

— Пока это только мысли, будет результат, будут слова.

— Понял, — кивок и прищуренный взгляд через зеркало дальнего вида.

В Москве, как и собирался, встречаюсь с парочкой перспективных инвесторов, владельцем банка «Заря», в народе Жорой Финансистом, и Грузином, криминальным авторитетом родом из Тбилиси. Обсуждаем насущное. Сейчас мне необходима мощная поддержка со стороны, месяц назад мы с Лукьяном закончили передел завода, теперь он наш по всем документам. Несогласных уже не найти, да и вряд ли станут искать. Но вся загвоздка в том, что для его работы, а нам необходимо, чтобы он работал, нужны инвестиции. Получением которых я сейчас активно занимаюсь.

Разговор кажется нудным, с подоплеками, десятым дном и жестким осадком. За все время работы на Аккорда я почти не общался с синими, теперь приходится ступать наугад, используя исключительно хитрость, смекалку и мозги. Хотя с недавних пор я вынужден отчасти жить по понятиям, нынешний статус, к сожалению, обязывает.

Сговорившись на всех устраивающей схеме, покидаю ресторан. Заезжаю в бар, накидываясь вискарем по старой схеме, даже легче что Маратика нет рядом, его вечные жужжания по поводу моих отношений с алкоголем стоят поперек горло.

Москва кипит жизнью, а жизнь у меня ассоциируется только с одним человеком. Как она там? Этот вопрос преследует меня постоянно, не дает выдохнуть…

Смотрю на часы, самолет только завтра, а впереди пустой вечер и ночь. Прошу Глеба заехать по продиктованному адресу. Пятиэтажный дом, окруженный еще десятком таких же, школа совсем близко, почти во дворе, играющие на площадке дети и невыносимая жара.

Взбегаю вверх по лестнице, звоня в дверь. Бывший тесть не колеблясь впускает меня на порог, много говорит, слишком много. От его болтовни становится душно. Он меня не переваривает, я это вижу по глазам, не переваривает, но терпит. Уверен, что, если я верну Марину, ей станет легче, переживает за дочь, но не считается с ее мнением.

Разливает чай, устраивая для Маринки ловушку, она мне не обрадуется, скорее, наоборот, впадет в ярость. Дверь в прихожей закрывается с харектерным шумом. Поднимаюсь на ноги, выходя в длинный коридор. Баженова стоит вцепившись пальцами в свою сумку. Смотрит, изучает, но молчит. А когда открывает рот, хочется отмотать все обратно, закричать, чтобы замолчала, не смела говорить все это.

Не могу слушать ее обвинения, теперь почему-то не могу, я сотни раз крутил случившуюся ситуацию, приходил к сотне таких же выводов, а сейчас, смотря ей в глаза, понимаю, что во всем произошедшем есть и ее вина. Видимо, я сдаю. Веду себя как слабый, поджавший хвост шакал, обвиняя во всем бабу. Смешно и противно от одних только мыслей. Подаюсь вперед, но она мгновенно скрывается в комнате, как и ее папаша, тут же умыкнувший в подъезд. Хотя поступок последнего мне импонирует.

Раскидываю руки по спинке дивана, упираясь глазами в Маришину спину, тонкую талию, округлые бедра, чувствуя прилив похоти. Член подергивается, забирая у мозга право голоса. Я слишком давно ее не видел, не прикасался.

Какого черта я сюда приперся? Зачем? В сотый раз задаю себе этот вопрос, смотря на нее в упор. Она хочет, чтобы я ушел, и, наверное, где-то в глубине души мой разум твердит подобное, но это слишком далеко, почти не ощутимо. Она все то же наваждение…

Злюсь, каждое ее слово размазывает, заставляет вновь и вновь погружаться в агонию, впрочем, она стала слишком постоянной. Как хищник, отслеживаю каждое ее движение, каждый жест, легкий взмах ресниц, пропитываясь ей. Шаг, ровно шаг, чтобы пересечь расстояние, и вот она рядом, близко, настолько, что я могу коснуться ее рукой. Потрогать мягкую, нежную кожу, вдохнуть родной аромат, где-то в этих странных, животных движениях и зарождается ярость. Лютая, подавляющая сознание ярость, когда хочется плоти, и плевать, каким образом, когда все проблемы уходят слишком далеко и остается маниакальное, чудовищное желание разврата и похоти, словно они могут на время излечить то, что так болит. Сердце.

Хватаю ее запястья, тяну на себя, кусаю мочку уха, задирая подол платья в приступе злости. Слышу ее всхлипы, вздохи, вырывающиеся из груди просьбы, но не реагирую, не могу, словно организм вынужден отработать программу.

Марина ударяется бедрами о тумбочку, разворачиваю ее спиной к себе, разрывая платье, треск ниток запечатывается в сознании, но я продолжаю трогать ее тело, каждый изгиб, плечи, плоский живот, полную грудь, розовые манящие соски, мне необходимо ее подчинение, это похоже на шизу, сумасшествие.

Дергаю застежку лифчика, ткань оставляет на ее коже красные отметины, а из легких вырывается крик, расстегиваю ширинку, прикрывая глаза, но когда распахиваю веки, почти сразу встречаюсь с Мариной взглядами в неподалеку стоящем зеркале.

Мокрое, выпачканное в слезах и искаженное болью лицо. Испуганные, огромные глаза, они полны неверия в происходящее. Марина смотрит затравленно, кусает губы, упираясь в поверхность деревянной тумбы руками. Голая грудь вздымается, и теперь я четко ощущаю это ладонями, медленно убирая руки. Уткнувшись лбом в ее дрожащую спину, едва-едва дотрагиваюсь губами.

— Прости, — отстраняюсь, снимая с себя пиджак, набрасывая на

Касаюсь плеч, вынуждая выпрямиться. Закутываю в черную ткань хрупкое, содрогающееся от истеричного плача тело.

— Прости, я не хотел, — прижимаю к себе, осознавая, что ей плевать на все, что я здесь говорю, ей нет никакого дела. — Марина, — встряхиваю, — посмотри на меня, Марина!

Баженова сглатывает, медленно запрокидывая лицо. Хочется отшатнуться, потому что там выжженная земля и кромешная тьма. У нее пустой взгляд. Делаю шаг назад и, разжав пальцы, выпускаю ее из своих рук. Марина оседает на пол, завороженно смотря в одну точку. Несколько секунд полной тишины.

— Пошел вон, — скидывает с плеч пиджак, — убирайся отсюда, сейчас же.

–Прости меня…возвращайся, пожалуйста. У меня ничего не было с Мартыновой, слышишь, я не могу без тебя. Просто не могу, Марин…

— Уходи, Саша. Марина.

Смотрю на его ноги где-то на уровне колен и молюсь, чтобы он сдвинулся с места, вышел из комнаты. Я не ожидала, не думала, как… как он мог? В голове настоящий ад, неверие, страх, боль. Зачем? Порывы злости накрывают все с новой и новой силой, меня штормит. Тошнота, зарождающаяся внутри, истязает, вытираю слезы, растирая их руками по лицу. Он хотел меня изнасиловать, именно так, и по — другому это уже не назовешь. Человек, которого я люблю… любила. Как такое только могло прийти в его голову? Почему? Сколько он еще способен принести боли и отчаяния в мою жизнь? Когда это закончится?

Доронин тяжело дышит, каждый его вздох ударяет по натянутым словно струны нервам.

–Уйди.

–Марин…

— Я не хочу тебя слушать, и видеть не хочу, убирайся! Вон!

Скрип половиц, зажмуриваюсь и слышу хлопок входной двери. Обнимаю себя руками, подползая к дивану. Все еще продолжаю вытирать слезы, тянусь к сумочке, вытаскивая из нее пачку длинных дамских сигарет. Дурная привычка, привязавшаяся с больницы. Нервно чиркаю колесиком зажигалки, смотря на разгорающуюся оранжевую точку. Крепко затягиваюсь, выдыхая дым в пространство спальни, начиная икать.

Срываю с дивана покрывало, закутываясь в него, сидя на прохладном паркете. Отец не пришел, и я надеюсь, что не придет еще долго.

В спешке вытряхиваю содержимое сумки, шаря руками в поисках мятого блокнотного листочка. Отыскав, разворачиваю, вчитываясь в нацарапанные на нем шариковой ручкой цифры.

Подползаю к тумбочке со стоящим телефоном, набираю номер и затаив дыхание слушаю громкие гудки.

–Алло.

–Здравствуйте, — неосознанно хлюпаю носом, — Константин?

–Да.

–Это Марина, помните?

— Марина, конечно помню.

— Вы были правы, я все же решила вам позвонить.

–Я очень рад. Марина, у вас все хорошо? Голос грустный.

— Нет, все хорошо, — киваю, словно он сидит передо мной, — тяжелый день.

–Понимаю. Может быть, прогуляемся вечером?

–Да, было бы неплохо.

–Хорошо, тогда говорите, где встретимся, я подъеду.

–Давайте в том же кафе, где познакомились.

— Договорились. В семь?

–Да, в семь. До свидания.

–До свидания, Марина.

Вешаю трубку, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Крепче завернувшись в покрывало, направляюсь в душ, по пути смывая окурок в унитаз. Шерстяная ткань падает к ногам, и я переступаю бортик ванны, включая теплую воду. Струйки стекают по телу, вдыхаю чувство уверенности, отмываю кожу, натирая ее до красноты губкой, выжимая из той как можно больше пены.

Обмотавшись полотенцем, сушу голову, стоя перед зеркалом, завиваюсь, надеваю короткое васильковое платье, игнорируя бюстгальтер, туфли на высоком каблуке, и, перекинув ремешок сумки через плечо, выскальзываю на площадку. Папа как раз поднимается по лестнице. На лице недоумение.

–Ты куда?

— Гулять.

— А Сашка где?

–Не знаю, — пожимаю плечами, широко улыбаясь.

После произошедшего во мне словно что-то перещелкнуло. Раньше я жила с болью и сожалениями, но сегодня наглядно поняла, какой же была дурой. Жалела, и ведь в первую очередь не себя… его. В глубине души я так за него боялась, переживала, любила… а сейчас, сейчас он словно открыл мне глаза, позволил взглянуть на все под другим углом, вновь вернул мне мою ненависть, а за ней пришло и безразличие.

Забежав в автобус, крепко сжимаю поручень, наблюдая за мелькающими городскими пейзажами, в метро сижу с закрытыми глазами, пытаясь вышвырнуть из головы произошедшее, как жаль, что это не так просто. Абсолютно не просто.

У кафе замедляю шаг, замечая Константина издалека. Надеваю на лицо улыбку, подкрасив губы и взглянув на свое отражение в окне, подхожу ближе.

— Здравствуйте, — останавливаюсь ровно за его спиной.

–Марина, шикарно выглядите.

Мужчина оборачивается, поднимаясь на ноги.

— Спасибо.

–Это… это вам, — протягивает букет из пяти алых розочек.

Вдыхаю цветочный аромат и присаживаюсь на отодвинутый для меня Константином стул.

–Я так рад, что вы позвонили.

— Может быть, на «ты»?

— Конечно, — улыбается, принимая из моих рук цветы и ставя те в принесенную официантом вазочку.

— Значит, ты моряк? — делаю глоток апельсинового сока. Капитан-лейтенант, — салютует мне аналогично наполненным стаканом.

Доронин.

— Саня, хорош бухать!

Знакомый голос, еле доносящийся через марево отчаяния и литры алкоголя. Разлепляю глаза, озираясь. В кабинете темно, плотно задернутые шторы не пропускают дневной свет, на столе пепельница с тлеющей сигаретой, дымок которой вьется в воздухе под тускло горящей лампой. По правую руку початая бутылка водки. Упираюсь ладонями в ручки кресла, откидываясь на высокую кожаную спинку, чувствуя тошноту.

— Слушай, завязывай, — Марат садится на край стола, отгребая в сторону бумаги, те валятся на пол с нервирующим шумом.

–Тихо ты, — прищуриваюсь, сводя брови.

— Завтра встреча с банкиром, а ты на ногах не стоишь. Мне, что ли, туда ехать?

— Погоди, это же завтра, — ухмыляюсь, — я сейчас еще выпью и буду огурцом.

— Ага. Завязывай, сказал, — забирает со стола бутылку, — в душ вали.

— Ты с кем разговариваешь? Страх потерял? — тянусь в ящик стола, доставая ствол и направляя тот на Лукьяна. — Я тебя здесь пристрелю, понял?! Вон пошел.

— Придурок, — Марат отталкивается и, швырнув папку к моим ногам, широким шагом идет к двери.

— Сука! — давлю на курок, и выстрелив, опускаю руку.

На выстрел сбегается охрана, Марат матерится. Пинаю валяющиеся у ног бумаги и, перешагнув через них, наливаю в стакан водки. Замахнув содержимое в себя залпом и положив ТТ на стол, пересекаю кабинет, касаясь пальцами дыры от пули в стене.

Лукьянов вылетает в коридор, хлопнув дверью, продолжая отборно материться, Глеб же, потирая лоб костяшками пальцев, оценивает обстановку.

— Александр Николаевич…

— Вышел отсюда.

Кивок, и долгожданная тишина. Остаюсь один, вновь и вновь отлетая на несколько месяцев назад. Под ладонями ее плечи, в ушах крики и слезы. Почему? В миллионный раз задаю себе вопрос, не дающий покоя: как я мог? Зачем? Но ответов нет до сих пор. Содеянное не отмотать назад, не стереть из памяти, с этим приходится жить.

Боль нарастает с каждым вздохом, каждой прожитой секундой. Сожаление, никому не нужное самоистязание и плавящиеся внутренности. Меня пошатывает, я почти не осознаю происходящее, вижу лишь размытые силуэты, отдергиваю штору, тяну с силой, так что карниз падает на пол, перешагиваю, присаживаясь на подоконник, и протягиваю руку к стоящей на нем бутылке текилы. Отлично.

Сворачиваю крышку, прежде чем в кабинет влетает сестра. На ней распахнутый длинный ярко-красный пиджак и черное облепляющее фигуру платье. Открыв дверь, Людка застывает, опускает сжатую в кулак ладонь, тяжело вздыхая. Медленным шагом обходит кожаный диван, присаживаясь на самый край.

— Нравится? — закидывает ногу на ногу, вздернув идеальную черную бровь.

— Чего?

— Спиваться? Я вижу, ты втянулся, — ехидно смотрит на бутылку в моих руках.

— Отвали, — делаю глоток, жидкость прокатывается по горлу, ткани которого уже совершенно не реагируют на горечь.

— Слушай, долго ты еще будешь себя жалеть? — усмешка. — В кого ты превратился? Не мужик — тряпка.

Сжимаю стоящую рядом рюмку, и стекло хрустит под пальцами, разрезая кожу. Капли алой крови бесшумно капают на паркет.

— Встала и…

— А Баженова, между прочим, — растопыривает пальцы, любуясь маникюром, — мужика себе нашла, пока ты здесь травишься. Даже успела свалить с ним из Москвы.

— Что? — разжимаю руку.

Люда внимательно смотрит на лежащие под моими ногами осколки и, сглотнув, переводит взгляд к моему лицу.

— То… улетела она, в новую жизнь, Санечка, в новую и счастливую жизнь.

— Куда?

— Я без понятия, знаю только, что в Москве ее больше нет.

— Подожди, когда?

— Три месяц уже как.

— Почему ты раньше…

— Я говорила, но ты в своем запое маму не узнаешь… щелк, и с каждой новой рюмочкой все меньше воспоминаний.

— Сука, — подношу окровавленный кулак к губам, чувствуя сладковатый привкус железа.

— Вот-вот, — пожимает плечами, — завтра последняя встреча с инвестором, ты должен там быть, иначе всю работу, которую мы проделали, можно будет смыть в унитаз.

Киваю, смотря в одну точку.

— Вот и хорошо, — поднимается, подходя ко мне вплотную, — а это, — хлесткая пощечина, на которую я почти не реагирую, — за Марата. Не смей, понял? — острые ноготки впиваются в распахнутый ворот моей рубашки. — Ты не Бог и ничего не решаешь, ясно тебе?

— Купи мне билет в Москву, вечером вылетаю, — говорю, не обращая внимания на ее вопли.

— Вот и отлично.

Сестра уходит, стук ее каблуков отдается резкой болью в голове, делаю еще глоток и, настежь распахнув окно, выбрасываю почти целую бутылку на улицу. Охрана мгновенно реагирует на шум, и из-за дома выплывает фигура в черном костюме.

Отшатываюсь от подоконника, направляясь в душ, шаркая ногами по полу.

Долго смотрю на свое отражение, заросшую щетиной и опухшую рожу. Полчаса стою под холодным душем, чтобы хоть как-то прийти в себя, но если бы все было так просто…

В гостиную спускаюсь чисто выбритым, в новом вытащенном из чехла темно-синем костюме. Люда, похлопав в ладоши, ставит передо мной чашку черного кофе и усаживается в кресло напротив.

— Молодец, — касается ноготком циферблата часов с брильянтовой огранкой, — через час выезжаем, и я прошу тебя, не бухай больше.