у кошечки – не боли. у собачки – тоже. Рифма

Мария Кевальджот

Книга – рецепт, который сам становится лекарством.Выписываю текст.Показания к применению: острая недостаточность Себя, хроническая потеря смысла, переломы судеб. С осторожностью применять в период вскармливания ложных надежд – опасно возвращением к реальности.Особенности приёма обозначены в разделах:divide in partes aequales (лат) – раздели на равные части;misce fiat mixtura (лат) – смешай до микстуры;ad usum internum (лат) – для внутреннего применения;repetatur (лат) – повторить.

Иллюстратор #kevaljot

© Мария Кевальджот, 2022

© #kevaljot, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0059-0269-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Div. in p. aeq

Div. in p.aeq = divide in partes aequales (лат.) = «раздели на равные части».

Как? Если компоненты изначально — смешаны? Если природа не задумывала симметрию априори. Если диффузия между гневом и мудростью, страхом и жизнью — уже случилась? И «всё смешалось» не в текстах классиков..

Никак. Разделить на равные части — это не о возвращении к первоначальному состоянию. Это — про умение посмотреть на ситуацию с разных сторон.

Когда хочешь увидеть, что у тьмы тоже есть свой фонарик — ныряй именно в эту главу.

Quantum satis. Сколько потребуется.

«и нам не придётся больше себя спасать…»

и нам не придётся больше себя спасать:

свобода — в картошке, ласковом «free» на кассе.

смотри, наша юность — докторская колбаса:

по-модному бледная и не содержит мяса.

смотри, наша дерзость — чизбургер и биг мак,

обилие крыльев под соусом терияки —

хрустящий полёт за сотню рублей с ума,

изящная форма косточки для собаки.

/помилуй, спаси и вечно свети во мраке.

смотри, наша нежность — лайки, репост и мем.

они собирают стаю и лают в голос.

пока мы едим, пока мы «я глух и нем»,

в тарелку с экрана падает чей-то волос.

горячий эспрессо привычно утробу сбрызнет,

и мы напечатаем мир на бумажной коже.

оставь мне хотя бы Боль — как сигнал о Жизни..

будильник, где нет варианта «включить попозже».

/у кошечки — не боли. у собачки — тоже.

«а что делать той, которая — без депрессий?..»

а что делать той, которая — без депрессий?

девочке, что не прижата гранитным прессом,

клеймом «из плохой семьи»?

под дверью тебе — ни свиньи,

ни желторотой прессы.

откуда взять право быть душной, уставшей, пресной?

ведь нет оправданий весомых а-ля «сорен,

это какой-то сбой в головной коре,

вина пра~пра~обезьяны,

общественные изъяны,

глюк в мировой игре».

.. мне некому сбрасывать мячики во дворе.

откуда взять право рычать, убегать и выть?

хлещет обрывками лопнувшей тетивы

короткий вопрос: «где дети?!»..

и — выбросят ли на ветер

меня, если я, увы,

не в силах зачать ни сада, ни трын-травы?

апостол Андрей покинул давно причал:

любить, плодить, рыбачить не завещал.

лисички забрали спички —

бесхозные истерички.

гавань теперь — ничья.

мой Маленький Принц, не бойся.

не приручай.

____________________

это не жалоба. жизнь моя — сок, конфетка:

ни окр, ни тоненькой сигаретки.

я — стоик. я — барабан,

звон гулких утробных ран,

где уже четверть века —

рваную четверть века,

вкусную четверть века,

чуть прикрывая веки —

мой внутренний зверь

выгуливает

человека.

«Под корягой, схожей с извилиной в голове…»

Все животные — стайные. У одиночек стая внутри. (с) «Метод»

Под корягой, схожей с извилиной в голове,

ты учила меня быть первым, кусать — до жил.

Ты учила, что мир рождается — на войне:

если не умирал — никогда не жил.

Ты учила не приближаться к лихим флажкам

и двуногим, в которых солёный азарт течёт.

Я приблизился, мама!.. Первым. И я — Вожак.

Позади — флажки, да побрал бы уже их чёрт.

Я хранил наш лес, наше логово у ручья.

Я узнал вкус жизни /каждой, что встретил там

.. и когда на сопку заката легла печаль,

на другом краю в лучах показалась — Та.

Я следил за ней, ступая в её следы.

И не знаю, что именно так за собой влекло,

но когда она села попить у ручья воды,

я увидел кожу — гладкую, как стекло.

И под кожей — сотни сетей незаживших ран:

от когтей, клыков, ржавеющих лап капкана.

Представляешь, она не боится нас больше, мам!

Я не знаю, как быть с ней, что делать, мама?

Каждый день она подходила немного ближе,

пела песни, смотрела в мои глаза.

Моё сердце давно её руки тихонько лижет..

и не может об этом осмелиться рассказать.

И я рвусь на части — воистину рвусь на части:

когда зверь внутри отвечает на нежный зов,

моя стая где-то медленно скалит пасти..

.. и я вижу на ней следы от своих зубов..

Одиночество — так себе средство от боли, от

первородного страха довериться снова людям.

Каждый раз я боюсь, что завтра она придёт.

.. ещё больше боюсь, что завтра её не будет.

тем, кто терял

думаешь: будет как в детстве. цветной секретик —

бусинка с маленьким сколом, люпин, «love is»;

взрослые — просто смешные огромные дети;

страхи — лишь ветви чуть ниже твоей головы.

думаешь: будет так прочно. узлы на нитке

драный носок сшивают. и дружбу — так же:

«ну же, прости меня! всё забирай: улитку,

палку-рогатину, кепку, кусочек сажи..»

думаешь: будет вечность. ведь солнце — вечно.

вечны деревья, Сашка и баба Катя..

но наступает однажды особый вечер.

кстати, он вечно приходит совсем не кстати.

и понимаешь: панцирь улитки — крепче

дружбы иных, обиды и многих слов;

хрупкого вдоха, шеи, стальных предплечий..

крепче момента, ведущего нас на слом.

____________________

«ветви» всегда будут ниже удобных акций.

вечность секретиком детским промчится мимо.

всё, что мы можем — дышать, перестать бояться.

и — наконец — успевать обнимать Любимых.

«Это срочно? — Да, это срочно…»

Это срочно? — Да, это срочно.

Междурёберно, междустрочно

обрывается ровный почерк

многоточием.…

Это важно? — Да, это важно.

Я храню в себе взгляд твой влажный,

проникающий поэтажно,

по обочине.

Это с нами? — Да, это с нами.

Каждый выдох — волна цунами,

превращающая оригами

в корабли.

Это сложно? — Да, это сложно.

Невозможную нежность — в ножны:

она копится, ждёт подкожно..

и болит.

женщина среднего роста

Я скажу тебе всё очень просто, подбирая слова простые: вижу женщину среднего роста, у которой глаза остыли. И причина тому — простая: эта женщина — полупустая.

Она тщательно прорастает сквозь любимых, друзей, родных; социальные связи, души — всем готова помочь, всех слушать. Пустота в это время душит. Раздирает. Даёт под дых.

Не спасает работа, книги, «любопытнейшие интриги первосортных из высшей лиги», лакирующих свой оскал.. Она носит под сердцем стаю материнских тревог, скитаний, повторяющих: «По-лу-пус-та-я»..

и глядит

на меня

из зеркал.

«ночь вызывает психолога-консультанта…»

ночь вызывает психолога-консультанта:

«здравствуйте, док. меня проиграли в карты;

выменяли на лампочку ильича,

ловкость «висеть онлайн, но не отвечать».

«травма отвергнутого» варит мне утром кофе.

солнце — яичница с привкусом катастрофы —

снова «сотрудник месяца».. всё серьёзно:

люди меня меняют на слово «поздно».

люди боятся времени: поздно — poison.

улицы превращаются в шумный поезд,

жаркий плацкарт, где каждому жмёт кровать…

всё, док.. пора мне — укутывать, обнимать..»

ночь накрывает телом гудящий город —

глушит собой разрывы людских снарядов.

__________________

дай мне как-то знак.. хоть малейший повод

лечь и спокойно спать, пока ты — не рядом.

прощаюсь у края дороги

наше лето бросает кости,

ставит нежность на кон и слабость:

«во мне больше не будет злости.

и, похоже, не будет радости».

остановка, троллейбус, маски —

дребезжащий побег от мыслей…

лето смотрит глазами хаски,

добродушно ведëт на выстрел.

это будет дуэль. без правил,

секундантов, врачей и боли…

отстранëнность надëжно ранит:

эти раны меняют роли.

все любимые нынче — братья.

каждый любящий — сын. теперь и

я приравниваюсь к объятьям,

стенам дома и ручке двери.

пропускаю любимых мимо

и шепчу поцелуям в губы:

«мама любит тебя, мой Мио..

мама.

тебя.

любит».

рисунки для папы

— Папочка, что если утром опять гроза

станет шалить и смоет мои рисунки?

— Выйдем на улицу, глянем грозе в глаза

и унесём её лужицы в нашей сумке.

— Папа, что делать, если слеза случайно —

больше зрачков.. в ресницах дрожит барашком?

— Имя придумай слезе. Предложи ей чаю,

пересели́ в кармашек моей рубашки.

— Пап, а мы сходим к старинному маяку?

Единорог скучает по крикам чаек!

— Да, моя бусинка… Море спит на боку,

пенной ладошкой подушку твою качая.

В шторах плутает месяц. Закат сочится.

Книжка с картинками тихо сопит на стуле.

Мир превращает время в её страницы.

Нежность — в ладони. Любовь нашу — в грудь под пулей.

__________________

— Пап, а ты будешь рядом со мной всегда?

Будешь нести меня — маленькой, навесу —

там, где теперь по швам расходятся города?

— Буду, родная…

просто нас — нарисуй.

кельтское

Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Про скальный оскал, окружённый лесом;

ламбушку, где разводили краски

и размывали черту небесья.

Скальды камням здесь снимают скальпы,

скользские мхи заменяя вязью.

Руна — как самый надёжный скальпель —

мягко проходит в озёр межглазье

и пробуждает древнейших пульсы:

«Снорри, проснись! Набирайся сил.

Время слова переплавить в бусы,

в кольца древесные Иггдрасиль.

Только единожды во столетье

грань междумирия столь тонка —

каждый творец может лично встретить

Ту, что ведёт его за рукав.

Лес этот — мох под Её ногами,

ягель свящённый Отца~Оленя.

Снорри, покуда спишь с полубогами,

ты просыпаешься на коленях».

Солнце встаёт раскалённой чашей,

утро струится огнём в глаза.

«Снорри, проснись! Уходи по чаще

и не смотри, не смотри назад».

…

Год високосный целует берег,

мягко снимая тумана маску.

Снорри вернулся.

Ему не верят.

Хочешь,

я расскажу тебе

.. сказку?

«Ты меняешь меня на страхи. Меня — на страхи…»

Ты меняешь меня на страхи. Меня — на страхи.

Говоришь, у них больше стаж, что они — привычны.

Отдаёшь им на вырост свои рубахи;

позволяешь «Люблю» заключать в кавычки.

Ты меняешь меня на горечь. Меня — на горечь.

Говоришь, пустоту легче смазать такой горчицей.

С пустотой интересно поехать к морю

и впустить в эту клетку морскую птицу.

Ты меняешь меня на многих. Меня — на многих.

Говоришь, что с другими легко быть счастливым, сильным..

Конец ознакомительного фрагмента.