Мой телефон 03

Мария Ким, 2021

Минуты, проведенные нами в скорой помощи, надолго остаются самым тяжелым воспоминанием в нашей жизни. Мы помним боль, страх и свою растерянность от того, что весь привычный нам мир остался за гулко хлопнувшей дверью машины с красным крестом. Но мы не помним врачей. Книга молодой писательницы Марии Ким детально, ярко и талантливо восполняет этот пробел. Медики смешные, грустные, добрые, злые, уставшие как собаки – все они здесь. И каждый прописан сильной рукой. Sine ira etstudio, если говорить на их языке.

Мама, я на вызове!

Одиссея — длительное путешествие, названное в честь единственного выжившего.

Разговор в больничной палате

На улице Вольской застрял троллейбус. Ехал себе в никуда, в кольцевую, поглощал и выплевывал пассажиров, а ночной шторм погнул и сломал тяжелые ветки тополя, а ветка порвала провода на линии 15-го маршрута. Троллейбус уперся кривым рогом в пустое пространство — и застрял.

Я отхожу от окна, за которым сигналят, волнуются и опаздывают, нестройно и в хор матерят застрявший транспорт, а транспорту хоть бы что, застрял себе и стоит. Я захожу на кухню и вижу жующего Костика.

Костик закупался на сутки в соседней шашлычной, там самый вкусный шашлык в городе, а «скорякам» соседней подстанции по вечерам бесплатно. На Костике сегодня ритуально черный хирургический костюм и новенький двухканальный фонендоскоп на шее. Костик последний раз брился в прошлом месяце и тогда был похож на ощипанного цыпленка, о чем ему дружно и сообщили. С тех пор Костик — борода. Костик торопится, глотает мясо, сплевывает кости, давится, сам себя стучит по спине. От завтрака ему остается минута до…

— Девятая машина, вызов, вызов, Костик, поехали!

Костик поднимается из-за стола, и на кухне становится темно, потому что Костика всегда много. Я бы сказала, что Костик похож на шкаф, но, в отличие от шкафа, он много и не всегда по делу шевелится, но если уж зашевелился по делу, то дело будет. А еще он любит обниматься. Обнимает всех, кого видит, с размахом, с чувством, так что дыхание пере.

— Чего не дышишь, тварь болотная? Поехали!

* * *

Водитель девятой машины говорит короткими невнятными предложениями, единственные разборчивые слова в которых — это мат. Увидев меня, шофер выдает вопросительную фразу, по смыслу близкую к «это кто?».

— Чего, не видишь? Начальство бабу выдало, — огрызается Костик.

— А? — интересуется водила.

— Ну ты даешь, Леха! Не знаешь, зачем бабы нужны? Чтобы любить!

— А-а-а! — глубокомысленно изрекает шофер Леха и заводит мотор.

Следующие 10 минут поездки напоминают все взрослые аттракционы разом: Леха принципиально несется только по встречке, миллиметражно «облизывает» заборы и столбы, последовательно нарушает все пункты ПДД и фамильярно сигналит встречным гаишникам. Костик, исчерпав запасы отборного мата, теряет надежду внушить водиле основы ТБ и возвращается к теме моей профпригодности.

— ЭКГ умеешь снимать?

— Да.

— Хоть что-то.

— А еще я буквы знаю! — не выдерживаю я.

— Да быть того не может! — поражается Костик. — А родов не боишься?

В моей практике было всего двое родов и одно кесарево сечение, и все разы я работала скромным наблюдателем процесса.

— Не боюсь.

— А я вот боюсь, — печально признается фельдшер. — Сработаемся.

На место вызова мы благодаря Лехе прибываем в рекордно короткий срок. Набираю номер, домофон натужно прозванивает пустоту квартиры и возвращает нам эхо сигналом ошибки. Костик на пробу дергает дверь, оценивая вшивость магнитного замка, и одним рывком выносит ее, едва не оторвав ручку.

— Мощно. Меня научишь?

— Замок слабый, — отмахивается первый номер, — меня так один доктор научил. Вот он любые двери выносил, даже звонить не пытался… Правда, там дури было немерено.

По лестнице Костик поднимается медленно, с одышкой. Тяжело, наверно, носить в себе такую мощь, думаю я, резво перебирая ногами следом. Больные всегда занимают последние этажи хрущевок, замечено с годами практики. Пока мы поднимаемся на пятый этаж, в моей голове проносятся факты из нехитрой биографии фельдшера: родился и жил в неблагополучном цыганском районе, после школы сходил в армейку, затем год проработал грузчиком и решил «повидать жизнь», для чего устроился на скорую, когда были еще вакансии санитаров. Сообразительность его приметило начальство и направило на учебу в колледж. После колледжа продолжил работу в качестве фельдшера. По приобретении семилетнего стажа то же начальство предложило ему выучиться на врача, но Костик отказался, сославшись на то, что для доктора он туповат и вообще хороший фельдшер лучше, чем плохой врач. На женщин Костик был слаб, но преимущественно на толстушек. Женщины станции Костика любили, и, наверное, каждая из них в свое время пыталась затащить его в ЗАГС, однако, несмотря на их усилия, двадцативосьмилетний фельдшер до сих пор оставался холостяком.

Звонок в дверь. «Открываем!»

— Что у нас случилось? Сколько лет? Год? Давно живот болит? — по лицу Костика видно, что детей он любит чуть больше, чем беременных. — Не знаю. Может, чего съел. А может, аппендицит. Да не знаю я! Нет, таблетку дать не могу. Могу отвезти к хирургу. Поедете? Тогда собирайтесь.

Сущность своей работы сам Костик описывал просто-«заходим, хватаем выживших и валим»: доехать до адреса, осмотреть больных, забрать нуждающихся в госпитализации, сдать в стационар, взять следующий вызов. За сутки он успевал обслужить, наверно, больше адресов, чем вся линия. Премию ему за это никто не обещал, но фельдшер придерживался принципа «раз вышел на работу — работай».

— Усаживайтесь поудобнее, ребеночка держите крепче. Просьба одна — держитесь. — И захлопывает дверь. Леха протестующе высказывается в смысле «сломаешь».

— До нас десять лет сломать не могли!

Леха мычит, то ли соглашается, то ли осуждает и заводит мотор.

Я старательно не смотрю на дорогу, Костик звонит маме, объясняя порядок лечения какого-то дальнего родственника: «Мочегонные средства… и аспаркам, Леха, включи люстру, если уж по встречке едешь! Да, мам, мы тут больного везем. Леха, ну е-мае, у меня там ребенок, а не дрова! Почему я все еще сирену не слышу? Мы на мигалках хоть гоним или на характере?»

— Я на этой телеге с 95-го! — отзывается Леха. — Я тут, мать его, каждое колесо чувствую! Все просчитано до миллиметра! — заявляет он и в доказательство своих слов резко тормозит в двух миллиметрах от соседнего бампера.

— Да твою ж мать рот наоборот! — Костик восхищается и негодует одновременно. — Как ты прям любишь эти бампера! И чем дороже тачка, тем ближе к жопе, да, Лех?

Леха довольно улыбается, виртуозно лавируя между пешеходами на зебре.

В детской больнице к дежурному хирургу выстроилась очередь из дошкольников. Дети испуганно жмутся по лавочкам, дети реактивно носятся по коридорам, дети висят на взрослых. Несколько особенно тяжелых бессильно растянулись на стульях, испуганно смотрят на нас взрослыми глазами пациентов.

* * *

Тучи, не сползающие с атмосферы уже недели три, напитались свинцовой тяжестью, и на улице начался мелкий дождик. Одним таким дождем смыло с деревьев последние листья, теперь ветер клеил их на все подряд. Без ветра было еще куда ни шло, но в том и беда, что вместе с осадками с запада пришел неприятный холодный ветер, температура воздуха понизилась еще на два градуса. В такую погоду люди пьют чай с имбирем и кофе с корицей, а мы продолжали гонять по городу, сбивать столбы и таранить иномарки. Леха, путаясь в мате и междометиях, рассказывает, как заказал по интернету новый смартфон, а контора мутит какой-то замес, и на звонки никто не отвечает. Костик лениво называет шоферюгу лошариком и развлекается чисто педагогическим издевательством: гоняет меня по теории.

— Какой аппаратурой укомплектована линейная машина?

— Аптека, растворник, кислород, родовый, реанимационный, ружье…

— Что?

— Деф, он же дефибриллятор, Костик, я хоть и женщина, но не тупая! Детская реанимация, шины, инфузомат, носилки транспортные жесткие, носилки-трансформеры, кислород уже называла?

— Что еще?

— Огнетушитель, термос с чаем, ведро для мусора, отвертка Лехи для мать-его-ситуаций.

Конец ознакомительного фрагмента.