Во что бы то ни стало

Мария Мусина, 2022

Россия 90-х. Разрушился привычный мир социалистической страны. Врачи торгуют компьютерами, адвокаты, словно бандиты, выходят на большую дорогу, бандиты организуют агентства, призванные охранять честных граждан, юноши зарабатывают, как придется – ремонтом квартир или оказанием интимных услуг, журналисты-международники сочиняют и реализуют квартирные аферы, художники рисуют фальшивые деньги…В это непростое время герои романа «Во что бы то ни стало» пытаются сохранить себя, свою любовь, свои нравственные ценности. И жизнь – свою и своих близких.Сегодня, когда в России кризис вновь меняет устоявшийся порядок вещей – события, описанные в романе, выглядят, как воспоминание о будущем.

Глава 1

Время действия: до 19 апреля 1999 года.

Место действия: Москва.

Ключ никак не мог попасть в замочную скважину. Сумка соскользнула с руки, пакет молока громко шмякнулся и смачно лопнул. За дверью надрывался телефон.

— О, господи, — задыхаясь, бормотала Юлия. — Ну, пожалуйста, пожалуйста, давай, открывайся, ну же…

Наконец дверь отомкнуть удалось. Юлия стремглав ворвалась в квартиру, тяжело дыша, дотянулась до телефона. Она очень боялась, что на том конце провода трубку уже положили. Слишком долго возилась с замком, слишком долго.

— Алло, — сказала все же с надеждой.

— Здравствуйте, — приятный женский голос звучал удивительно безмятежно. Особенно по сравнению с этим Юлиным смятенным «алло». Женщина на том конце провода даже удивилась немножко Юлиной тревоге. — Я по поводу обмена. Вас не смущает дом с газовой колонкой?

— Смотря какой дом и где, — придерживая дыхание, уточнила Юля.

— Десять минут от метро Таганская, — как само собой разумеющееся, произнес голос в телефонной трубке.

Юля встрепенулась:

— Что за квартира?

— Пятый этаж восьмиэтажного кирпичного дома. Пятьдесят четыре метра общая площадь. Комнаты девятнадцать и пятнадцать. Кухня семь с половиной. Балкон. С Андроньевской площади виден этот дом.

Юля подошла к окну. С высоты ее восьмого этажа площадь, некоторое время носившая имя революционера Прямикова, и серая церковь на ней выглядели маленькими, уютными и немного нереальными, словно макет в музее. Андроньевский монастырь был правее и из Юлиного окна не просматривался. А дальше, на той стороне площади, торчал розоватого кирпича дом. Сколько раз Юля сетовала на то, что этот дом заслоняет ей полный вид на Красную площадь: «Либо взорвать, либо переселиться в этот дом». — «Никто нам там квартиру не предложит», — отвечал на это Алеша, и Юля с ним минорно, но легко соглашалась. Конечно, не предложат. Это было бы слишком хорошо, так хорошо, как не бывает.

— Так мы можем переглядываться, — стараясь не выдать своего волнения, сказала Юля, — у меня шестнадцатиэтажная бело-салатовая башня по другую сторону площади.

— Да-да, я вас тоже вижу…

«В конце концов, — подумала Юля, — рано или поздно должны же мои усилия увенчаться успехом».

— Замечательно, — вежливо-холодно подытожила она, — в принципе нам подходит. Но — надо смотреть.

— Разумеется!

— Сегодня вечером… Муж придет с работы… Вам удобно сегодня вечером? Меня зовут Юлия.

— Елена.

— Очень приятно.

— И мне, Юля, очень приятно познакомиться. Вы с кем съезжаетесь?

— С мужем.

— А я с мужем размениваюсь. С бывшим мужем, — задумчиво сказала Лена. — Кто-то теряет, кто-то находит. Когда-то мы тоже сменивались. Теперь вот размениваемся. Что поделаешь? Диалектика…

— Вы еще встретите свое счастье, — Юля отреагировала машинально, дежурным утешением, — непременно встретите…

— Да, и тогда снова будет обмен, — горько рассмеялась Лена.

И Юле стало неловко за свою бездушность. Когда у тебя в семейной жизни все хорошо, очень легко стать самодовольной, черствой и перестать чувствовать боль других людей.

— Лена, простите меня, я, наверное, слишком бодро сказала, но ведь и в самом деле, отчаиваться не стоит. В конце концов, развод — это еще не конец жизни. Наоборот, начинается новый этап. Может быть, он будет даже лучше, чем предыдущий.

— О, Юля, наверняка лучше, — вздохнула Лена, — и в этом смысле я полна оптимизма. Потому что хуже — уже некуда. Да. Если бы вы видели моего мужа… Вернее, нет, впечатление-то он может произвести. С виду-то он вполне ничего, сохранный. А вот если бы вы с ним имели несчастье пожить вместе… Вы бы мне сейчас не сочувствовали, а радовались за меня.

— Пьет, — догадалась Юля.

— Хуже.

— Голубой, — ахнула Юля.

— Юля, Юля, вижу, вы совсем еще наивны и неопытны. Если бы мой муж был голубым, я бы с ним дружила. Если бы он был алкоголиком или наркоманом, я бы его лечила, и поддерживала, и сочувствовала бы ему. Хо, с ними еще жить можно, с алкоголиками и наркоманами. Подозреваю, что и с голубыми тоже. Но мой бывший муж, Юлия, не алкоголик и не наркоман. К сожалению. Все гораздо трагичнее и нелепее. Он — маменькин сынок. А это — не лечится вообще, потому что это не диагноз даже, а черт-те что.

— Да, могу себе представить, — пролепетала Юля.

— Так что все хорошо. Надоело, правда, разводиться. Это у меня не первый муж-то. Ну, ничего.

— Надо верить в то, что все будет хорошо, обязательно…

— Конечно, Юля, конечно. И спасибо вам на добром слове. Так вы придете сегодня посмотреть квартиру?..

Юля положила трубку и подумала: хорошо все же, что у нее уже есть Алеша и не надо кого-то искать и пристально смотреть в будущее — вдруг там, в будущем-то, все же не найдется близкого человека, и вновь и вновь придется распалять холодеющий оптимизм и снова напряженно вглядываться в будущее с надеждой. Утомительно.

Торжествующе огляделась вокруг. Сгребла, сколько смогла захватить, валяющиеся тут и там газеты с разноцветно обведенными, мелким бесом напечатанными объявлениями. Потащила кипу к мусоропроводу. Все! Наконец-то! Вариант найден!

Отворив дверь, споткнулась о пропитавшийся молоком коврик и повернула обратно. Сложила отмеченные страницы аккуратной стопкой. Сколько раз уже в жизни такое было — очарование несбыточным. Поманит и пропадет, спрячется, растает. Рано сжигать мосты.

Юлия взяла тряпку, постояла было на пороге, махнула рукой, сложила аккуратно коврик, дотащила до мусоропровода. С эффектным звуком ускоряющегося падения коврик полетел в бездну.

«Не говорите мне о нем, не говорите мне о нем, — запела Юлия, возвращаясь в квартиру. — Он виноват, что я бледна, что людям верить перестала-а-а…»

«Диалектика! Отрицание отрицания, переход количества в качество и еще что-то там, третье, забыла уже, — подумала Юлия, — начинается все хорошо, а в результате получается, что все плохо. И наоборот, случается что-то плохое, а потом выясняется, что все, что ни делается, все к лучшему».

Юлия отыскала трубку радиотелефона и принялась пальцем тыкать в кнопки.

— Алеша! Я тебя прошу приехать пораньше. Зачем? Сюрприз. Говорю же: сюрприз! Хорошо, скажу. У нас вариант наклевывается. Как чего вариант? Вариант обмена. Обмена. Квартирного. Ну, да. И нас сегодня позвали посмотреть квартиру. Как ты думаешь, где? Нет, ты угадай. На Малой Коммунистической… О, представь себе. Тот самый дом, который нам обзор загораживает. Ты рад? Нет, ты скажи, ты рад? Не буду тебя отвлекать больше. Я договорюсь, что мы придем смотреть квартиру в семь. Не опаздывай. Целую.

Да, сегодня положительно удачный день.

Юля пребывала в добром расположении духа вплоть до семи часов. Даже с минутами. А точнее, злиться она стала уже непосредственно в половине восьмого. В восемь, когда заявился Алеша, Юлия уже поднакопила изрядный заряд желчи и негодования.

— Пробки, — оправдывался Алеша.

— У тебя всегда пробки! Было ли когда-нибудь такое, чтобы ты не опаздывал?

— У меня просто много дел!

— Я же тебя просила! Специально просила!

— На дороге пробки.

— Пробки на дорогах у всех. Но не все опаздывают!

— Не будь такой занудой!

— Я!?! Ты опаздываешь, а я — зануда?! Есть ли предел несправедливости?! Люди добрые! Он опаздывает, а я же еще и виновата кругом!

Переругиваясь, впрочем, беззлобно, они дошли до нужной двери.

— Простите, Лена, мы припозднились.

Пол в коридоре покрыт стареньким линолеумом. Обои старые обшарпаны. Зато потолки высокие.

— Квартира, конечно, требует ремонта, — говорила Лена. — Тут до нас с Виктором была коммуналка. Сразу, когда сюда въехали, ремонт мы делать не стали. А потом уже собрались разводиться. Не до ремонта.

Лене, должно быть, уже стукнуло годков сорок. Может, даже и с хвостиком, но поскольку она коротко стриглась, была стройна, а глаза ее блестели, то выглядела существенно моложе своих лет. Рядом с ней тридцатипятилетняя круглолицая и белокурая Юля смотрелась если не старше, то солидней. Впрочем, внешность, как известно, обманчива. «Буду худеть, — решительно подумала Юля, — иссушу себя всю. Пусть и у меня будет такой мечтательный взгляд, возвышенный. Когда женщина худая, то некая изысканность, утонченность есть в ее облике. А когда круглолицая, то к ней трудно относиться иначе как к обжоре, которая только и думает, что о харчах. Никакой романтики!»

Дверь одной из комнат плавно раскрылась и обнаружила молодого человека. Юлия вздрогнула и прижалась к Алеше. Эффект неожиданности!

А молодой человек был вовсе даже не страшный, а очень даже красивый, а его голый торс впечатлял своей мускулистой фактурой.

— Это Клим, — небрежно сказала Лена, — он строит у меня стенной шкаф «Stenley».

При этих словах молодой человек почему-то обиженно засопел и спрятался за дверью.

— Вот, посмотрите, — Лена вошла вслед за Климом в комнату.

Шкаф строился с размахом и занимал целую стену. Одному мускулистому Климу такое строительство было бы, конечно, не под силу. Рядом с ним пыхтел вполне одетый напарник.

— По бартеру достался, — сказала Лена, — шкаф я имею в виду. Не отказываться же. Вам останется. В качестве компенсации за ремонт…

— Ремонт — это не так уж страшно, — лукавила Юля, прохаживаясь по квартире. — А вид из окна у вас какой? Вид из окна для нас очень важен: у нас из окон даже Кремль виден. Да, да, и колокольня Ивана Великого… Вдалеке, конечно.

Здешний пейзаж Юлию и Алешу вполне удовлетворил. Не Кремль, конечно. Но — та же серая церковь на Андроньевской площади, что видна и из их окна, Андроньевский монастырь, дальше — Симоновский, и все это вперемешку с какими-то настойчиво устремленными ввысь ржавыми трубами и безобразными прямоугольными гигантскими зданиями промышленного и жилищного назначения из стекла и бетона. Типичная такая московская эклектика.

— Что же, — подытожила Юля, — теперь вы должны наши площади посмотреть. Мою квартирку можно хоть сейчас. Хотите?

Лена стояла, прислонившись к дверному косяку, скрестив на груди руки, и грустно смотрела, как Юля и Алеша оценивают жилплощадь, которая некогда была семейным гнездом, с которой были связаны надежды… У Юли сжалось сердце. Захотелось как-то Лену утешить. Но как?

— Может быть, прямо сейчас к нам и пойдем? Посидим, чаю выпьем. А?

— Что я? — пожала плечами Лена. — Виктор должен комнату посмотреть. От него все зависит. Он посмотрит, скажет свое слово, тогда уже я. Он сегодня поздно, наверное, придет. Если вообще придет… В любом случае, как только он объявится, я ему велю вам позвонить. Может быть, кофе, чай?

— Нет, нет, спасибо, спасибо…

* * *

— Как дела?

— Все замечательно.

— Главное, не спешить, не спешить. И еще раз не спешить.

— Да вроде у нас обмен адекватно выглядит. Я сразу сказала: дескать, газовая колонка, не возражаете против дома с газовой колонкой? Не смущает вас это? Так что, вроде, пока все нормально идет.

— Посмотрим, посмотрим.

— Я постараюсь с ней подружиться. Сойтись с ней поближе. Чтобы не сорвалась с крючка.

— Какая ты кровожадная.

— Я — кровожадная. Я — вампир. Маньячка! Я жажду крови!

— Прости.

— Как будто все это я делаю для себя! Но не волнуйся, я постараюсь обойтись без морей крови. Разве что какая-нибудь лужица.

— Прости, я не хотел тебя обидеть…

— Ты мне просто не доверяешь.

— Доверяю.

— Нет.

— О, началось. Я, пожалуй, пойду погуляю.

— Вот, вот, говорю же, что ты мне не доверяешь. Поэтому и не любишь, когда я за руль сажусь. Именно поэтому, а не потому, что машину водить — не женское дело. Психологически ты мне не доверяешь.

— Лена, я тебя умоляю: остановись.

— Разве я давала тебе повод?

— Лена!

— Я когда-нибудь тебя обманывала?

— Лена, да послушай же ты меня!

— Нет, ты мне ответь.

— О, господи, не обманывала, нет.

— Нет, ты не вздыхай, глаза не закатывай. Ты мне по-настоящему ответь.

— Нет, нет и еще раз — нет.

— Ты серьезно мне скажи!

— О, боже мой, что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты ко мне серьезно относился.

— Я отношусь к тебе очень серьезно. Более чем.

— Более чем что?

— Не цепляйся к словам.

— Ну, конечно, я самая ужасная из всех. Я — враг народа! Я цепляюсь к словам, я от тебя чего-то невероятного хочу все время, я развязываю скандалы.

— А что, нет?

— Вот видишь…

— О, только не это, только не плачь.

— Сам доведешь меня до слез, а потом выходит, что я еще и истеричка.

— Леночка, милая, успокойся.

— Я понимаю, я замучила тебя своим несносным характером…

— Ну что ты, ну, успокойся, пожалуйста…

— Разве я не вижу, Витя, как тебе со мной тяжело…

— Мне с тобой легко. Мне с тобой хорошо. Ты замечательная, ты самая лучшая, только не плачь…

— Ты живешь со мной из жалости…

— Лена, что ты такое говоришь…

— Я извожу тебя своим несносным характером…

— Дурочка, ты просто несмышленая дурочка. Не забывай, что я все-таки психотерапевт, укрощать несносные характеры — моя профессия.

— Ах, вот оно что…

— Лена…

— Стало быть, ты ставишь на мне эксперименты…

— Лена!

— А я-то думала…

— Лена, прошу тебя, я же пошутил.

— Ты — шутишь. Ты только и делаешь, что шутишь.

— О, боже мой, боже мой…

Лена хлопнула дверью. Спустилась быстро по лестнице. Не ждать лифт. Пройтись, отвлечься. Перестать нервничать и успокоиться.

На улице серо и противно. Подсушенные вечерним морозцем лужи, умирающий снег. Скоро весна! Даже это не вдохновляет.

Ужасно! Хотя, если в двадцать лет кое-кто: «уж не жду от жизни ничего я», — то что говорить о Лене.

«Господи, куда иду? Зачем? Принять успокаивающую таблетку, и жизнь покажется другой. Все так просто. Не в первый раз. Да, пора, пора быть мягче и снисходительнее. Особенно к чужим недостаткам».

— Кого я вижу! — раздалось над Лениным ухом.

Лена сумела додумать мысль до конца: «Да, да, пора быть мягче и снисходительнее», — и только тогда обернулась.

— Привет, — усмехнулась.

— Что это мы веселые такие? — угрожающе проревел коренастенький наголо стриженный качок.

Лена посмотрела ему в лицо, туда, где между двух плюшек опухших век колыхались влажные бессмысленные огоньки. И удержалась от того, чтобы пошутить.

Качок выматерился и подтолкнул Лену к стоявшей на обочине сиреневой «ауди». Лена не стала сопротивляться. К чему лишние унижения?

Зажатая с двух сторон гогочущими и отпускающими сальные шутки громилами, она молчала, стараясь сосредоточиться. Впрочем, ее линия поведения была давно и до мельчайших деталей продумана. Лена даже перед зеркалом иногда репетировала выражение лица. Главное — выглядеть безусловной идиоткой. Вконец запуганной, загнанной и задавленной дурочкой. Впрочем, и страх тоже не надо было наигрывать. Страх у Лены был, да еще какой! Но страх — всего лишь защитная реакция организма, составная инстинкта самосохранения, предупреждение об опасности. И у людей чувство страха внешне проявляется по-разному. У одних — глубокой атрофией конечностей и полной отключкой мозгов. У других — исчерпывающей мобилизацией силы воли и почти не проявляющимися при каких-либо иных обстоятельствах способностями трезво и объективно оценивать ситуацию. Случаются, разумеется, и промежуточные варианты, но они все тяготеют к одной из двух крайностей. Или — или. Третьего, на самом деле, не дано.

— Ой, ой, хорохорится-то как. Зря, зря ты, гагара, чебучишь. Без базару: перо под бок — и пикнуть не успеешь. Колись, стервоза, когда бабки будут, ну?..

Лена молчала. Она точно знала, что эти бандиты ничего ей не сделают. Сейчас, во всяком случае. Нет у них таких полномочий. Это — акция устрашения, не больше. Но нервишки у мальчиков расшатаны неумеренным увлечением алкоголем и наркотиками. А стало быть, несанкционированные эксцессы тоже возможны.

— Ну, что молчишь, шкурка?

— А что говорить? — сказала Лена почти то, что думала.

— Слышь, Жора, она, падла, нами гребует. И разговаривать даже не желает, кошка драная.

— Да ладно вам, ребята, — примирительно сказал тот, кто был за рулем.

Лена бросила благодарный взгляд на седой бобрик его затылка.

— Ну, что ладно, что ладно-то, Жор. Варнатку из себя строит. Правилу ей устроить — быстро в себя придет.

— А мы щас, — хохотнул тот, что был слева от Лены, — щас Жору остановиться попросим где-нибудь в тихом месте. Так, может, ей понравится даже.

Лена увидела, как водитель внимательно посмотрел в зеркальце заднего вида, надеясь уловить ее реакцию. Видимо, он у них тут за старшего был, ситуацию контролировал. Конечно, надо было хотя бы показать, что она сильно боится этих безмозглых бычков на веревочке. Бычки нешуточно зверели, если видели, что кто-то их не боится, поскольку тогда терялся смысл их существования. Бычкам тогда становилось физически плохо — расстраивалась вегетатика, их начинало подташнивать, болела голова, в кровь выбрасывало гормоны, от которых тело сковывал первобытный, животный ужас. Как всякие простейшие, бычки инстинктивно быстро находили противоядие дискомфорту — если только было возможно, начинали спешно выбивать страх из жертвы, рвали ее в клочья, стремясь уловить этот спасительный для них чужой страх.

Лена все понимала. Но ничем не могла помочь бычкам-бедолагам. Лена кожей чувствовала, как они начинают бессильно мотать головами, как напрягаются их накаченные железом мышцы, как злоба захлестывает, перехватывает горло у людей, тесно прижавшихся к ней на заднем сидении машины. Была бы их воля, они немедленно принялись бы избивать Лену, глумясь и скалясь. Но за рулем был тот, кто не отдавал такого приказа. И бычки люто страдали, захлебываясь в собственной свирепости. В этот момент их было почти жалко. Как гиен, в смертельной тоске воющих на луну.

— Нет, ну, Жора, падла буду, — заводился налысо бритый, что сидел справа от Лены, — падла буду, она нас не уважает ни хрена.

Лысый справа по-детски обиженно засопел. Лысый слева тяжело молчал, пытаясь спрятать трясущиеся в нетерпении руки. Водитель, которого, судя по всему, звали Жорой, еще раз взглянул в зеркальце заднего вида. Лена поймала его взгляд и пожала плечами.

— Не могу понять, чего они от меня хотят?

— Ладно, братва, — примирительно сказал водила, — баба есть баба. Небось, наложила в штаны от страха, вот и молчит, шевельнуться боится.

— Гы-гы-гы, — обрадовались шутке бычки. И, хлебнув Лениного унижения, чуть-чуть утешились и успокоились.

— Так, Елена Романовна, — сказал тот, кого бычки называли Жорой, — когда же, действительно, будут деньги?

— Куда вы меня везете? — глухо спросила Лена.

— Катаемся.

— Гы-гы-гы, — довольно заржали бычки.

— Мы все отдали, — устало выдохнула Лена.

— Не слышу…

— Послушайте, мы вам все отдали.

— Ну, Жора, — гаркнул один из качков, — а ты говоришь. Мочить ее надо, шкурку подлую. А ты еще за нее заступаешься. Думаешь, она это ценит?

— Я думал, вы все поняли, думал, мы договоримся, — искренно расстроился Жора.

— Но мы отдали, — беспомощно проговорила Лена.

— Все надо делать вовремя, вовремя. Вовремя надо отдавать долги, вовремя… Так что начнем все сначала или все же вы уже поняли, что отдавать деньги все равно придется?

На самом деле Лена все давно уже поняла. И сейчас не качала права, а просто тянула время. Вдруг случится чудо? Но чудес не бывает, как известно.

Водитель резко затормозил. Обернулся, и под его равнодушным и жестким взглядом Лена съежилась.

— Поторопитесь. Как бы не было поздно.

— Будут, будут деньги, — едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать, выкрикнула Лена, — будут.

Когда она добралась до дома, была уже ночь. Виктор сидел на лавочке возле подъезда. Увидев в сумрачной полутьме Ленин силуэт, побежал навстречу.

— Все в порядке, — крикнула ему издалека Лена, — все хорошо, — прошептала, когда он тревожно заглянул ей в глаза.

Они обнялись и долго стояли так, положив друг другу головы на плечи. Как две усталые лошади.

* * *

— Леша, такая квартира для нас — большая удача, и район хороший, и дом кирпичный, ну, а ремонт все равно рано или поздно делать придется, — рассуждала Юля, готовя ужин, — вот бы и вправду поменяться.

— Подожди, не сглазь.

— И кухня отличная, и ванная большая. А вид из окна — чудо!

— Подожди радоваться.

— А шкаф-купе — это вообще мечта! Удобнейший!..

— Настраивай себя на худшее, тогда не будет разочарований…

— Надоело настраивать себя на худшее!

— Надо еще, чтобы Виктору понравилась комната, а Лене — наша квартира. Лена эта, видать, та еще… Не успела с мужем развестись, а уже юношу подцепила.

— Он ей шкаф строит.

— Да, теперь это так называется…

— Какой ты испорченный…

— А почему он голый ходит?

— Он работает. Ему жарко.

— Хм, жарко ему. В доме холод собачий, ты не заметила?

— У вас, у мужчин, все мысли только об одном, — почему-то обиделась Юлия.

— Опять мы виноваты.

— А кто?

В ту ночь Юлия долго не могла заснуть. Лежала с открытыми глазами и думала о прошлом, об обмене, о Лене и таинственном ее Викторе. Алеша спал тихо, как младенец, и выражение его лица было безмятежно. Юлия тихонько встала и ушла на кухню. Села там за стол, взгляд свой устремила вдаль за окном. Панорама с восьмого этажа открывалась замечательная: сотни больших и маленьких домов — наслоения многих и многих лет — составляли фон для сталинской высотки на Котельнической набережной: башню подсвечивали, и она, словно хрустальный дворец, мерцала во тьме, а прямо по курсу виднелась кремлевская стена и колокольня Ивана Великого за ней… В Москве была слабая, неморозная зима на излете, но все же снег то тут то там еще держался, отражая экономный свет улиц столицы.

«Когда, наконец, состоится этот обмен, когда все плохое, тяжелое и страшное будет уже позади, мы с Алешей поедем в Италию, в любимую Италию, обязательно, всенепременно поедем, — подумала Юля. — Как это у Гете? Кто был в Италии — уже никогда не будет абсолютно несчастным. Абсолютно несчастным можно не быть. А вот абсолютно счастливым? Есть ли люди с таким мироощущением — абсолютного счастья — не на миг, не на час — на годы? Есть ли такие судьбы — абсолютно счастливые? И что это — судьба? Стечение обстоятельств, случайностей и планомерных усилий воли? Некая энергетическая субстанция, которая существует сама по себе?»

В ту ночь Юлия еще долго не могла заснуть.

А за окном, слегка поскуливая, неприкаянно носились в темноте зимние московские ветра…