Роковой сон Спящей красавицы

Мария Очаковская, 2018

В театральном мире и поныне бытует легенда о перстне-талисмане Мариуса Петипа, приносящем успех всякому, кто его носит, но требующем дорогую расплату за триумф на сцене… Молодая талантливая балерина Варвара Ливнева, недавно поступившая в труппу Большого театра, слышала когда-то эту легенду, знает о ней и Арина Савинова, искусствовед, сотрудница театрального музея. Первая по-детски наивно верит в могущество волшебного талисмана, для второй он – лишь объект научного исследования и поиска. Но как бы по-разному ни относились к нему героини книги, обе они не подозревают, чем обернется для них разгадка тайны перстня великого балетмейстера…

7. Поместье Мираж

Испания, 1845 г.

Унылый и величественный пейзаж Старой Кастилии. Пыльная бескрайняя равнина, ни кустика, ни деревца вокруг, лишь сухая, выжженная палящим летним солнцем трава, по которой взгляд свободно пробегает пространство на 1000 пасо вокруг и кажется, что уж нигде не встретит препятствия.

Как вдруг на горизонте, в лазоревой дымке, вырастает холм, на котором, подобно миражу в пустыне, проявляется чудесный зеленый оазис. Но мираж этот по мере приближения не растворяется в воздухе, а начинает обретать все более и более явственные очертания. И вот уже видна апельсиновая роща, что шумит у подножия холма, и вверх на холм взбегает песчаная дорога, обсаженная по бокам миндальными и гранатовыми деревьями. Петляя то влево, то вправо, огибая то искусственный пруд, то причудливый грот с колоннами, то резную беседку, дорога наконец обрывается перед въездной античной аркой, через которую, возможно, когда-то еще проходили римские когорты. К арке с обеих сторон подходит каменная ограда, впрочем, уже вполне современного образца, из-за которой виднеется трехэтажная, крытая черепичной крышей, просторная белоснежная вилла.

Это и есть Espejismo, Эспейисмо, Мираж — так назвал свое поместье граф Диего Алехандро Энрике Монтес де Кастилья, любимец короля Карла III Просвещенного, за свои преданность и доблесть получивший и графский титул, и чин генерала. Правда, позднее, при Хуане IV, Диего Монтес впал в немилость и был отправлен командор-интендантом на остров Санта-Розариа, что в Новой Гранаде, откуда вернется на родную землю лишь десять лет спустя. Почему он выбрал для Espejismo столь удаленные и столь засушливые земли Кастилии? Кто знает. Возможно, его привлекли бытующие среди местных жителей предания о том, что на этом месте в достопамятные времена стояла крепость древних солдат-латинян? Однако не станем гадать! К тому же долгое пребывание вдали от родины стяжали генералу славу человека странного. В точности известно было одно: только такой упрямец, как генерал Монтес, закаленный в сражениях с островитянами, мог задумать этот смелый план, и только такой богач, как он, смог его осуществить. По слухам, на сады Espejismo и орошение их водой Монтес выложил до 10 тысяч реалов. А когда началось строительство виллы, то чудесным образом подтвердились местные легенды — при рытье котлована рабочие обнаружили фундамент древнего здания. Часть материала пошла в дело, а вот резные мраморные плиты, фрагменты колонн и безрукие статуи по личному распоряжению генерала были извлечены и бережно установлены в саду. И вскоре о поместье Мираж заговорила вся округа.

К несчастью, генерал Монтес недолго наслаждался плодами своих трудов. Через год на землю Кастилии вступила армия Наполеона, и мирная жизнь в Espejismo закончилась.

Свой выбор старый вояка сделал, не задумываясь. Верный чести и родной Испании, в отличие от тех, кто тотчас поспешил в столицу присягать самозванцу Жозефу, генерал возглавил отряд геррильеро и еще год бил ненавистных лягушатников, расставляя им хитрые ловушки на дорогах. Его последний час пробил в канун Рождества 1809 года, когда в Эспейисмо собрались члены семьи Монтес, а в его окрестностях рыскал взвод неприятеля. Генерал погиб от руки французского бригадира, чьим солдатам так и не удалось проникнуть в его дом, где в это время прятались до смерти перепуганные дети и женщины. Одной из них, младшей племяннице дона Диего, в ту ночь уготовано было мучиться родами. Семья молилась о счастливом разрешении от бремени и о мальчике, храбром и благородном воине, коли Господь забрал у них старого генерала.

Но вопреки молитвам родилась девочка — крупная, здоровенькая, чернокудрая, с глазами цвета моря. Младенцу дали имя Леонсия Тереса Пепита Фернанда Марселина. Разумеется, никто из родни, нарекая малышку, не знал, что бурные и трагические события, предшествующие ее рождению, так отразятся на ее характере и что лишь последнее из данных ей имен — Марселина, означающее «воительница», будет в полной мере ей соответствовать.

Да-да, Марселина — именно так предпочтет называть себя девушка, будущая хозяйка поместья Мираж. Однако об этом рассказ пойдет позже.

А пока юная сеньорита, до срока потеряв и отца, и мать, получает в опекуны родного дядю дона Эрнандо и обретает кров в его большом холодном паласио в Мадриде, что стоит на пасео де Реколетос.

Возможно, принимая опеку над племянницей, дон Эрнандо, глава семьи и отец трех сыновей, не просто выполнял свой родственный долг, но надеялся обрести в ее лице дочь, кроткую и послушную. Возможно также, что он руководствовался другими, более практическими резонами, так как у сироты имелось наследство.

Но, как бы то ни было, весьма скоро достопочтенный дон Эрнандо уже глубоко сожалел о содеянном. И на Пасхальной неделе, принимая у себя сестру Каталину с семейством, он поделился с ней своими сомнениями, выглядел он при этом весьма раздосадованным:

— Да уж, кровь не вода, хотя, казалось бы, родство не прямое… — многозначительно начал он, глядя на резвящихся в саду детей, среди которых была и Марселина. Звонкий голосок девочки выделялся среди прочих.

— Любезный брат, ты говоришь загадками, — отозвалась Каталина.

— Отнюдь, сестрица, я говорю о старом упрямце, генерале Диего. С тех пор как эта девочка живет в моем доме, я часто его вспоминаю, — с недовольством продолжил старший брат (тут стоит заметить, что в молодые годы дон Эрнандо недолюбливал и даже побаивался своего воинственного родича). — А еще я вспоминаю ту роковую ночь в его поместье… Была на то воля Господа или в дело вмешались иные силы, чтобы дух старого вояки переселился…

Не дослушав брата, Каталина ахнула и закрыла лицо веером.

Но оставим пока на совести дона Эрнандо его слова про «иные силы», подобная бдительность, бытующая в Испании на протяжении трех веков, потеряла смысл лишь при французах, и вернемся к Марселине.

В самом деле, девочка, доводившаяся покойному генералу внучатой племянницей, была отменно близка ему и внешне и по характеру — волевому, независимому, упрямому, необузданному и страстному. Непослушный ребенок, настоящий enfant terriblе^[4], становился серьезным обременением для дона Эрнандо, который в доме своем старался придерживаться строгих старинных обычаев и правил. От отроковиц требуется молчание, благонравие, вышивание и ничего более. Но какое тут вышивание, когда приставленная к Марселине дуэнья регулярно является с жалобами на нее: то сломала пяльцы, то бросила в печку клубок шерсти, то убежала с прогулки, то дралась с кузенами. Вторил ей и семейный духовник, падре Теодор, признавая пытливый, живой ум отроковицы, он пенял на ее странные фантазии:

— Чтоб их пресечь, я назначил Марселине полсотни раз отчитать Pater noster^[5]. Оттарабанила, как попугай, без благоговения и страха. А когда нет страха, есть дерзость и гордыня.

Это дон Эрнандо и сам понимал, но сделать, к своему стыду, ничего не мог. Все имеющиеся в наличии воспитательные средства он уже испробовал. Бывало так, что и на горох ее ставили в холодном чулане. Другая бы на ее месте слезами заливалась, а этой все нипочем: на губах — ухмылка, в глазах — будто бесы пляшут. От такого взгляда даже самому дону Эрнандо делалось неприятно. Все усилия его оказались бесплодны.

И чем дальше, тем больше было с ней хлопот. К четырнадцати годам эта негодница, как назло, стала такой прехорошенькой, что, завидев ее, все мужчины, не исключая сыновей дона Эрнандо, смотрели на нее, свернув шеи, как голодные на паэлью. Дерзкая девчонка знала, что красива, кокетничала и упивалась вниманием к себе.

Однажды, выйдя в сад после ужина, чтобы выкурить любимую трубку, дон Эрнандо застал там младшего своего сына Родриго, держащего Марселину в объятиях.

— О, времена, о, нравы! — в страшном гневе закричал отец. — Куда катится наш мир! Разве возможно было такое в пору моей молодости!

— Но я люблю ее! — заламывая руки, взмолился сын.

— Упаси меня Господь от такой невестки! Эта девчонка — сущее наказание, помяни мое слово, она покроет позором нашу семью!

Сцена была ужасной. Отец топал ногами и обвинял всех и вся, тогда досталось не только Родриго, но и Наполеону, и его gabacho^[6], насадившим распутство на испанской земле.

Чаша терпения дона Эрнандо была переполнена, а посему он запер Марселину в ее комнате и поспешил удалить всех троих сыновей из дома. Избрал он при этом школу построже и подальше от Мадрида.

Пару недель спустя, когда страсти немного поутихли, он освободил воспитанницу из заточения и, не обращая ровно никакого внимания на пляшущих бесов в ее глазах, любезно представил ей будущего мужа. Краснолицый, коренастый, давно разменявший пятый десяток, барон Бомонт де Наварро был очарован невестой.

Весной в канун праздника Благовещения, когда Марселине исполнилось пятнадцать, в церкви Сан-Хинес состоялось пышное венчание. После свадьбы молодые уехали в имение мужа в Гранаду, а потом как будто отправились путешествовать. В какие края? Кто же их знает. В это время связь Марселины с родней прервалась, чему дон Эрнандо был несказанно рад.

История умалчивает, была ли она счастлива или несчастна в замужестве, в любом случае продлилось оно недолго. Шесть лет спустя донна Марселина вернулась в Мадрид уже во вдовьем платье. Из далекой Гранады долетали кое-какие слухи, что, мол, смерть барона была подозрительно внезапной. Но кому до этого было дело, когда вся страна жила в предчувствии гражданской войны. Король Фердинанд, поправ салический закон^[7], объявил своей наследницей новорожденную Изабеллу.

Что же до Марселины, то по окончании траура, опять при деятельном участии дядюшки, ее выдали замуж вторично за достопочтенного сеньора Манджоне, богатого негоцианта. Однако повторный ее брак тоже продлился недолго и окончился все тем же вдовьим убором. Была, впрочем, разница, и состояла она в том, что теперь эта viuda de dos maridos^[8] стала баснословно богата. С богатством все слухи умолкли, и отныне уж никто не имел над ней власти.

Поселившись во дворце покойного барона Бомонта, что находился в соседстве с домом тетушки Каталины, вдова зажила на самую широкую ногу — весело и вызывающе. Вызывающими были и ее модные парижские платья, и ее открытые экипажи, и даже прислуга. Чего стоил разряженный бантами и лентами африканский кучер, что стоял у входа с запряженным верблюдом! А тот каналья-циркач с леопардом на цепи, что сопровождал Марселину на прогулке по Prado!^[9] Даже в дни постов музыка не стихала в ее дворце, который свободно посещали мужчины. Чаще других к ней являлся старый маррано, один вид которого заставлял дона Эрнандо жалеть об отмене святой инквизиции. Марселина называла его «маэстро». Учитель! Господи, страшно представить себе эти учения! Ко всему, две недели тому назад маррано взял да и поселился у нее в доме! Это было настолько неслыханно, что с тех пор все высокородные члены семьи Монтес, боявшиеся скандала больше огня, ни одного дня не жили и ни одной ночи не спали спокойно. По Мадриду уже поползли грязные сплетни. И вот тогда, когда эта пороховая бочка уже была готова взорваться, внезапно нашлось счастливое решение.

С подачи дядюшки, разумеется. Постаревший, но не сдавший позиций дон Эрнандо пригласил племянницу для нравоучительной беседы.

— Отрадно видеть тебя в здравии и в веселом расположении духа, любезная племянница, — начал он, старательно отводя глаза от ее вызывающе глубокого декольте. — Однако ты не можешь не думать о чести семьи и…

— Ох! Я знаю наперед, что вы хотите мне сказать! Однако замуж я больше не выйду! — дерзко глядя на дядюшку, оборвала его Марселина. — Но… я готова пойти на уступки. При одном условии. Отдайте мне Эспейисмо! И тогда я уеду из Мадрида навсегда!

Услышав эти слова, дон Эрнандо едва сдержал крик радости. Надеясь удалить племянницу подальше от столицы, он совсем не ожидал, что дело решится так скоро и так легко.

Впрочем, для виду старик все же изобразил на лице сомнение:

— Я приветствую твое желание посетить, так сказать, родовое гнездо. Но, увы, нынешнее его состояние таково… и мы все, не имея должных средств на содержание поместья, принуждены наблюдать его гибельное разрушение.

— О! Это уже не ваша забота! — засмеялась Марселина, и в ее глазах вновь вспыхнул огонь. — Genius loci!^[10] Будьте уверены, не пройдет и года, как поместье засияет прежним блеском!

Как только за ней закрылась дверь, дядюшка с довольным видом придвинул к себе тарелку со сладкими чуррос и съел сразу три штуки, запив их горячим крепким кофе. Однако уже через минуту настроение у него резко изменилось:

— Зачем, спрашивается, негоднице Марселине понадобились эти старые развалины? Уж нет ли тут подвоха…

Примечания

4

Несносный, избалованный ребенок (фр.).

5

Отче наш (лат.).

6

Французишка (исп. презрит.).

7

Древнейший закон, включающий наследственное право.

8

Дважды вдова (исп.).

9

Традиционное место прогулок в Мадриде.

10

1 Гений, дух места (лат.). В римской религии — дух-покровитель того или иного конкретного места.