Мертвая Невеста

Мария Стрельцова, 2021

Привет, я Алена, и недавно я умерла. А потом восстала. Если с вами такое случится – не расстраивайтесь. Жить можно везде, а человек приспосабливается ко всему. Плюсы жизни во смерти: 1. всегда худая, никаких проблем с фигурой; 2. удивительная власть над мужчинами; 3. есть подружка, кот и даже личная жизнь. Последнее не точно. Минусы быть мертвой: 1. мать с сестрой не пускают домой; 2. нездоровый цвет лица (тональный крем скрывает все); 3. дизайнера по интерьерам в могилку не вызовешь.

Глава вторая

«Незваный гость хуже

татарина»

Памятка начинающим покойникам

Мне и после смерти снились сны…

Мамочка, любимая мамочка, горько рыдала над моим телом, гладила по волосам и шептала: «Алёнушка, ты ведь такая молодая, жить да жить бы еще. Все бы отдала за то, чтобы ты не умерла».

Я хотела улыбнуться, обнять ее и утешить, но тело мне не повиновалось. Олеська с заплаканными глазами возложила мне на голову венок из ромашек с крупными лепестками цвета утренней зари, и краска с них кровавыми струями потекла по моим щекам.

«Она плачет», — изумленно ахнула сестра и принялась меня трясти за плечи. Вместе с матерью они умоляли меня проснуться, не рвать им сердце, и я, не выдержав их рыданий, наконец открыла глаза. Могильные черви усердно грызли крепкую сосновую доску моего гроба, и это был единственный звук.

«Приснятся же кошмары с вечера пораньше», — облегченно подумала я, со вкусом потянулась и встала. Лунный луч резанул по глазам, я поспешно прикрыла их и села на лавочку. Огляделась.

Одним венком на могиле стало больше. На фарфоровой тарелочке лежали дорогие конфеты и пара яичек. А рядом с ними сидел старый облезлый медвежонок.

В детстве мы увидели его с Олеськой в «Детском мире», и обе ахнули от восторга — он был ужасно милым и умел танцевать. Я первая успела его выпросить у матери, и Олеське оставалось лишь страдать от жесточайшей зависти — делиться игрушкой я совершенно не намеревалась.

А потом сестра заболела воспалением легких, металась в жару и однажды я подслушала разговор матери с врачами. По всему выходило, что Олеська не жилец.

И я рассудила: медвежонка мне мать еще купит, а новую Олеську — вряд ли. Вот тогда я и подарила медвежонка ей, чтобы она не вздумала помирать.

Сестра от жадности тут же выздоровела. К медвежонку она меня все детство даже близко не подпускала — играла с ним одна.

И вот теперь эта игрушка — у меня на могиле, словно привет от живой сестры к мертвой. Лучше всяких слов она сказала мне, что любит меня и отчаянно страдает в разлуке. Я задумчиво развернула фантик, надкусила конфету, старательно прожевала и выплюнула. Опилки опилками, а ведь я так любила «Ферре Роше»!

Итак, еда живых мне отныне явно не по вкусу. Я покачала головой, походила кругами около могилы, разминая затекшие мышцы и одновременно раздумывая. Значит, Олеська и мамочка и правда были сегодня здесь, они и правда плакали обо мне. Проснуться днем я не могла, но я их услышала.

Медвежонок был шершавым наощупь, мертвые пальцы больше не могли оценить мягкость пыльного плюша. Я не знала — хранит ли он еще тепло солнца или уже пропитался лунным холодом? Но я точно была уверена в одном: я не одна. У меня есть семья, которая скорбит по мне. Ушли в прошлое обиды перед лицом смерти, забыты все распри, и у родных осталось только понимание, что меня больше нет. И что это уже не исправить.

Прижав медвежонка к мертвому сердцу, я пошла домой. Давалось это с некоторым трудом, ибо мной овладела какая-то слабость. Она словно обратила мои мышцы в дрожащее желе, перед глазами все плыло. К счастью, до маминого дома было всего-то две остановки. Где-то через час я добрела до старой панельной пятиэтажки, набрала код у подъездной двери и вошла внутрь.

На втором этаже я тяжело привалилась к косяку и нажала на звонок. Неуверенные шаги, и наконец послышался приглушенный Олеськин голос:

— Кто там?

— Свои, — прошептала я.

Щелкнули замки, скрипнула дверь, и я устало улыбнулась:

— Ну здравствуй, сестра.

Глаза Олеськи расширились, она как-то странно забулькала, словно пытаясь что-то проговорить.

— Я тоже по тебе скучала, — застенчиво призналась я и протянула ей медвежонка.

Она машинально потянулась за ним, взгляд ее упал на мою руку, синюшно-бледную, которая не могла принадлежать живому человеку, и сестра отшатнулась. Я ободряюще сказала:

— Все в порядке, Олеся. Я умерла, но по ночам я вполне могу приходить к вам. Буду жить с тобой в одной комнате, и не надо больше вам по мне слезы лить. Видишь, как все здорово получилось?

Шагнув, я приблизилась к ней и чмокнула в щечку. Сестренка булькнула напоследок и свалилась в обморок.

«От радости», — умиленно подумала я, закрыла за собой дверь и прошла на кухню. Щелкнула кнопкой чайника, достала лимон из холодильника, насыпала в кружку пять ложек сахара. Странно — конфеты я есть не могу, а горячий чай меня бодрит и согревает.

— Кто там? — послышался усталый голос из дальней комнаты.

— Мам, это я, идем чай пить, — позвала я.

Разлила в три кружки заварку, налила кипяток и с наслаждением приложилась к своей чашечке.

Мать заворочалась в своей комнате, что-то бормоча. Я слышала, как она накидывает халат, слышала, как сунула босые ноги в тапочки и пошла в кухню.

— Доченька, ну что тебе не спится ночами, — ворчала она, идя по коридору. Я пила чай и улыбалась — сейчас она зайдет в кухню, а тут вместо Олеськи — навеки потерянная Алёна. Слегка испугается, конечно, но материнская любовь все равно перевесит.

Она вошла, щурясь от яркого света, кутаясь в темно-зеленый халат от «Victoria's Secret», который я ей подарила незадолго до смерти. Мне понравилось, что она носит мой подарок. Не забывает, значит.

— Здравствуй, мамочка, — улыбнулась я. — Ты только меня не бойся, но это я, Алёна.

Она молча судорожно щипала себя за руку.

— Господи, мне это снится, — наконец убежденно пробормотала она. — Что, доченька, значит, ты за мной пришла? Я следующая уберусь?

— Тьфу-тьфу, да живи до ста лет, — пожелала я.

— Но покойники ведь снятся к смерти.

— Да ничего тебе не снится, — покачала я головой. — Мама, это я, твоя дочь Алёна. Так получилось, что я смогла встать и прийти домой. Ты ведь сегодня плакала на моей могиле, и вот я тут.

Мама дрожащей рукой пошарила в вырезе халата, нащупала простой крестик на суровой нитке и выставила его перед собой. Он засиял нестерпимым светом, хлестнул меня лучами, и я отшатнулась, прикрывая глаза.

— Мама, ты чего делаешь? — отчаянно закричала я. — Убери, скорей это убери!

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, — выдохнула она, в ужасе глядя то на крестик, то на меня и пятясь из кухни. — Олеська!

На ее вопль никто не отозвался.

Мать кинулась в коридор, что вел к входной двери, еще пару шагов вперед — и будет комната сестры.

— Мамочка, ну неужели ты мне не рада? — неверяще спросила я.

— Олеська! — не своим голосом вопила мама. — Олеська, доченька!

Я подняла бровь.

— Значит, я больше тебе не доченька?

Мама посмотрела на меня темными от смертельного ужаса глазами и закричала:

— Сгинь, бесовское отродье!

— Я твоя дочь! Неужели ты не рада встрече со мной? Теперь ведь тебе не надо оплакивать меня, я могу приходить сюда по ночам, мы будем пить чай, вышивать крестиком и играть в покер!

— Я тебе покажу вышивание, бесовка, — дрожащим голосом сказала мать, все так же отступая к комнате сестры. — Алёна, моя дочь, похоронена, а кто ты — мне неведомо.

И тут она споткнулась об Олеську, упала, и закричала не своим голосом:

— Убила! Убила уже Олесеньку, кровиночку мою!

Кровиночка, очнувшаяся от материнского пинка, со стоном поднялась, увидела меня и потерянно прошептала:

— Ну что за хрень мне снится?

— Иконы неси! — закричала мама.

— Да перестаньте вы цирк устраивать! — в сердцах бросила я. — Пришла к вам, потому что больше некуда, и думала, что вы обрадуетесь моему воскрешению, а тут такие истерики. Мне уйти?

— Да! — закивала головой мать.

— Ты меня правда выгоняешь? — неверяще спросила я. — Мамочка, это ведь я, Алёна, дочь твоя!

— В могиле моя дочь! — зло сказала она. — Сама ее похоронила!

Олеся вышла из своей комнаты и решительно выставила прямо мне в лицо оставшуюся от бабушки икону. Темная, почерневшая, она засияла ярче крестика, причиняя мне дикую боль.

Завизжав, я отшатнулась.

— Отведай освященной иконы! — Олеська, почуяв силу разрисованной дощечки, наступала на меня.

— Да уйду я, уйду, если вы такие злые, — плача от боли, шипела я. — Уйду! Только проход к двери освободи!

Сестра словно и не услышала, загоняя меня обратно в кухню.

— Иди отсюда, тварь, — шипела она.

— Куда? — взвыла я. — Пропусти к двери!

Никогда не думала, что у меня сестра такая дура. Если бы она освободила мне проход, я бы ушла, плюнув ей в рожу напоследок. А так она меня загнала в угол. В прямом смысле. Я забилась около холодильника и смотрела, как Олеська с безумными глазами надвигается прямо на меня. Кожа плавилась от сияния иконы, и бежать было некуда.

— Убери икону, я уйду! — уже не мольба, не плач, а яростный рык вырвался из моих уст. — Уйди, или я за себя не отвечаю!

Она скривилась, размахнулась и я поняла: сейчас икона прилетит мне прямо в лицо. Я не знала, что со мной станет при этом, но выяснять не хотелось. Схватив со стола чайник, я метнула его в сволочную сестру, а сама подскочила к окну, быстро рванула на себя шпингалеты и выпрыгнула из родной квартиры. С подоконника — на козырек перед дверью в подъезд, оттуда — на землю. Вслед мне неслись дружные проклятья моей семьи.

Отряхнувшись, я поковыляла к себе на кладбище, злая до невозможности.

Сходила, называется, в гости!

…Остаток ночи я провела в хозяйственных хлопотах. Тихонько ругаясь от обиды на родных, я усердно рыла пещеру сбоку от могилы, надо же благоустраивать жилье. Ближе к утру у меня получилась довольно просторная гостиная, с могилой ее соединила узким лазом. Украсила стены венками, в одной нише устроила бар, в другой — буфет, благо народ в России хлебосольный, завсегда на могилке и снедь, и выпивку оставят. Подумав, сперла с одной из могил вкопанный столик с двумя стульчиками, они отлично вписались в интерьер. Оглядевшись, я признала: получилось очень миленько. Не стыдно и гостей привести. Я мечтала, что долгими зимними ночами тут будет собираться приличное общество, мы будем травить байки и скрашивать друг другу одиночество.

Так я думала, когда создавала эту гостиную. На деле же все оказалось сложнее. В перерывах между земляными работами я выбиралась на поверхность, кралась между могилами и звала соседей. Я впечатывала свое мертвое тело в продолговатые холмики, деликатно стучала по памятникам, но молчание было мне ответом.

Засыпала я под утро в весьма нервном состоянии. Ну что за смерть — сплошные стрессы!

…На моем лице расцвел огонь.

Жаркие бутоны лизнули кожу, опалили ресницы, я в панике подняла руки, чтобы закрыться ими — но и они превратились в факелы. Истошно закричав, я открыла глаза и увидела настоящий день.

Светило солнце, беспечно цвели одуванчики. А около гроба стоял Ники, бойфренд Олеськи, с лопатой наперевес.

— Не подходи! — завопил он, когда я взглянула на него безумными от боли глазами.

— Иди ты к черту! — зло рявкнула я, плюнула желчью в Олеську, которая стояла чуть поодаль, и ящерицей юркнула в могилу.

— Выходи! — храбро вякнул Ники мне вслед.

— Щаз! — многообещающе буркнула я. — Что за люди, помереть спокойно не дадут.

— Так ты помри, и проблем не будет, — предложил парень.

— Иди отсюда подобру-поздорову! — зашипела я.

— А что ты мне сделаешь? — хмыкнул он. — Вон как ты в могилку-то рванула, не выносишь, видать, света белого!

— В суд подам! Вандализм, покушение на частную жизнь, причинение физического вреда плюс разрушение моего жилья. Будешь до старости на Колыме лес валить!

— Ну выходи, — согласился он, — выходи, Алёна. Я тебя даже до полиции на машине подброшу.

— У меня сончас, все вопросы ко мне после заката, — железным тоном молвила я.

— Ага, нашла дурака по ночам могилы раскапывать!

— Что здесь происходит? — голос, который это произнес, был мужским, и, будь я жива, непременно бы захотела посмотреть на его обладателя, до того он был чудесным. Корица и мед, крепкий кофе и серебряный клинок — вот что напоминал мне этот голос. Но я была мертва, и потому сидела тихонечко в своей могиле и усердно зализывала ожоги.

— Иди, дядя, не лезь не в свое дело, — попробовал отвязаться от него Ники. Да не тут-то было.

— Та-ак… Вскрытие могилы налицо. Следственная группа где?

— Какая такая следственная группа?

— То есть, молодой человек, вы хотите сказать, что акт эксгумации произведен вами лично, по частной инициативе? — доброжелательно поинтересовался чудесный голос.

— И что такого? Имею право! Это могила сестры моей девушки! Олеська, скажи, что сама меня попросила мертвячку откопать!

— Д-да, — запинаясь, подтвердила сестра.

— Тем не менее, я должен вызвать милицию. Это статья, молодые люди.

— Вот нихрена себе! — закричал Ники. — Я тут горбатился, могилу рыл, гроб вытаскивал, и мне же за это срок влепят?

— Погодите! — тихо сказала Олеська. — Мужчина, вы правда идите, тут наше дело, семейное. Понимаете, мы сестру похоронили, а она на следующий день пришла к нам домой, мертвая. Еле с матерью иконой отмахались.

— Неужели? — очень вежливо спросил мужчина.

— Я боюсь, что она теперь всегда будет ходить, — всхлипнула Олеська. — Потому и уговорила Никиту раскопать могилу, ну и принять меры. Кол вбить в сердце или голову отрезать.

«Ничего себе шуточки!», — молча возмутилась я, внимательно прислушиваясь к разговору.

— Девушка, вы с ума сошли? — озадаченно поинтересовался мужчина. — Я думал, что мне надо вызывать только милицию, а тут еще и в психиатричку звонить придется.

— Слышь, а ты вообще кто такой? — наглым тоном спросил Ники. — Твое какое дело?

— Простите, что не представился, — с едва уловимым сарказмом сказал неизвестный. — Антон Бережной, директор этого кладбища.

— Понял, — тут же отреагировал Ники. — Олеся, уходим.

— Минутку. Как вы сами понимаете, такой вопиющий случай вандализма я не могу оставить без внимания. Я бы попросил вас остаться, молодые люди, до приезда милиции и психиатрички.

— Последнее-то зачем? — изумилась Олеся.

— Леди, именно вы мне говорили о том, что мертвая вчера пришла к вам в гости. Такого быть не может, и если вы это серьезно…

— Чего? — возмутился Ники. — Олеська правду говорит! Я сам особо ей не верил, только когда гроб вскрыл — сразу убедился! У мертвячки кожа на солнце пузырями пошла, как от ожога, она заорала благим матом и в могилу сиганула. А коль так, то не удивлюсь, что она по ночам встает и в гости ходит!

— Юноша, ну вы сами-то вслушайтесь, какую вы чушь мелете! — мужчина явственно поморщился. — Врачи, услышав это, непременно засадят вас в психушку!

— Сам ты псих!

— Никита, успокойся! — неожиданно одернула его Олеська. — Он прав. Мы ничего не видели и просто пошутили. Каемся, извиняемся. Больше не будем.

— Леська, ты чего? — раздался недоуменный голос Ника.

— Он все правильно говорит. Нам никто не поверит, только зря в дурку угодим, — твердо сказала сестра. — Вон, я тебе сказала сегодня, ты и то не поверил.

— Теперь верю!

— Каждый ведь могилу рыть не станет, — вздохнула она. — Сделай, как я прошу. Молчи об этом. Ради меня, Никита.

Он промолчал, а я снова услышала спокойный голос сестры:

— Антон, давайте решим дело миром. Сколько мы вам должны за разрытую могилу?

— Меня устроит, если вы в письменном виде подтвердите, что эта могила разрыта именно вами. Иск может быть подан либо мной, как администрацией, либо родственниками, то есть вами. Если я сейчас не вызову милицию, вы потом сможете с честными глазами обвинять меня в том, что на вверенном мне кладбище над останками вашей сестры надругались некие вандалы. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Чего тут не понять, задницу ты себе прикрыть хочешь, — хмуро заявил Никита.

— Помочь вам, — с нажимом скорректировал сие заявление директор погоста. — Но могу и передумать.

— Нет-нет, идемте! — порывисто сказала Олеська.

Я слышала, как их обувь вдавливается в землю, приминает траву, и сиротливо думала только об одном: гроб-то скинуть обратно они забыли. Да и неплохо б обратно его закопать. Ну сестренка, ну удружила!

В подземной гостиной я маялась около часа. Без гроба не спалось, да и одолевали мрачные мысли о том, что сейчас будет. Я проявила ужасную неосторожность, и те, кого любила, стали моими врагами. Если они сейчас каждый день начнут ко мне в гости ходить, то надолго меня не хватит. Я сегодня чуть инфаркт не заработала от такого шока. Шутка ли — сплю в гробике, никого себе не трогаю, а тут бац! — и солнышко в лицо, цветочки, м-мать их…

Потом пришел директор.

— Леди, вы тут? — вежливо спросил он.

Я промолчала, наученная горьким опытом.

— Леди, меня опасаться вам не следует, — мягко сказал он. — С сестрой вопрос улажен, про ваш ночной визит она больше не помнит. Ложитесь и спите спокойно. Я кладу в гроб банку с мазью, ей вам следует густо обмазать пораженные участки кожи. В бутылочке напиток, который придаст вам силы. В ближайшее время я посещу вас ночью и мы побеседуем.

— Ладно, — помолчав, буркнула я.

— Только больше ни к кому в гости не ходите, — вздохнул мужчина.

Гроб глухо шмякнулся в могилу, а сверху на нее посыпалась земля. Работал лопатой директор быстро, и вскоре надежный двухметровый заслон укрыл меня от солнца.

Кряхтя и постанывая, я забралась в уютный и родной гроб, не раздумывая намазалась мазью, и тут же почувствовала, как пропала боль.

«Какой чудесный презент от администрации», — с благодарностью подумала я и потянулась за бутылочкой. Вкуса напитка не почувствовала, но эффект был поразительным. Я словно выпила живой воды. Мертвая кровь заструилась по венам, глухо, неуверенно, стукнуло сердце, ледяная кожа разгладилась и согрелась.

«С дядей надо подружиться», — поняла я, повернулась на бок и наконец-то уснула.

Паскудный день.