Низушка айсберга

Мария Фомальгаут

С драконами придется сражаться, с призраками… дракона-то видели?– Видели, – шепчет бледнолицая худышка, Гришинский про себя прозвал ее Сосулей, – в кино.– Ну, в кино… а в жизни не доводилось?– Да… как-то нет…– Что ж вы так… хоть бы в зоопарке, что ли, глянули, я вот прошлой осенью лицензию получил, и с ружьишком в лес… на дракона…Девчонки смеются, это хорошо, есть контакт… шикарная блондинка ржет как лошадь, видно, душа компании…

Будущее, которого нет

— Имя, фамилия?

— Нету.

— Я серьезно.

— И я серьезно… Хоть знаете, сколько имя сейчас стоит?

— Знаю, сам цены назначаю… что за безымянность штраф у нас, вы в курсе?

— В курсе…

— Так платите.

— Так нечем.

— Слушайте, вы у меня кривляться в камере будете, вы у меня поняли?

Следователь взрывается. Да бога ради, хоть взрывайся, хоть синим пламенем гори, мне-то с этого что, мне уже терять нечего…

— Подсудимый, вы хоть понимаете, что вы делали?

— Я вам не подсудимый, вы мне еще адвоката не дали…

— Отвечайте на вопрос. Вы понимаете, что вы делали?

— Я-то понимаю. Я-то хорошо понимаю, зря, что ли, универ кончал…

— Вы мне умничать в камере пыток будете, — следователь снова взрывается, долго приходит в себя, — это же… это вы что же с людьми делали…

— Делал.

— Вы же сколько народу загубили… да не загубили, тут хуже…

Бежать.

Неважно как, неважно, какой ценой — бежать. Пока еще есть время что-то изменить, а время поджимает, сны подсказывают это…

Сны…

Опять приходили сны, вились вокруг кровати, как ни отгоняй их, навалятся, налетят, захлопают крыльями, вопьются когтями в голову…

Сны. Откуда-то из бесконечно далекого будущего, такого далекого, что там и не живет никто, некому смотреть сны, вот они и ломятся в прошлое, где есть горячие головы, податливые умы. Вот и приходят сны через миллион лет, а что такое миллион лет для сна, один миг…

Сны. Тяжелые сны. Про далекое будущее, такое далекое, что оно уже само про себя ничего не помнит. Остывающие звезды, остывающие планеты, вселенский холод, и люди…

А?

Что?

Люди?

Какие еще люди?

Не было никаких людей. Да нет, что вы, никогда не было, что вы про людей про каких-то… А-а, ну может быть, легенды, мифы, не более…

Не более…

Просыпаюсь. В холодном поту. Подскакиваю на жесткой тюремной кровати. Сны вспархивают, вспугнутые моим голосом, уже приноравливаются, чтобы снова сесть на постель…

Вот черт…

— Нинуль, ты меня любишь?

— Люблю.

— Как сильно?

— Как отсюда, и до луны пешком.

— Ты смотри, чего я тебе принес…

— Сон, что ли?

— Ну… свеженький…

— Слушай, ну на хрена ты так потратился?

— А мне для тебя ничего не жалко…

— Ой, ну спасибо… слушай, я тут для тебя тоже сон припасла… не такой шикарный, конечно…

— Это-то называется не такой шикарный? Да я о таком полжизни мечтал…

— Говорят, праздник сонный запретить хотят…

— Я им запрещу… идиотищи…

— Вроде как не наш, неправославный, церковь сны не жалует…

— Я им не пожалую…

Смотрю на ребенка.

То есть, это еще не ребенок, это где-то через полгода будет ребенок.

Убиваю.

Взглядом.

Смотрю на следующего.

Убиваю.

На следующего.

Убиваю.

На следующего.

Уби…

Нет, этого оставляю.

Знали бы власти, чем я здесь занимаюсь, сам бы уже лежал в утилизаторе в растворе кислоты.

Перебираю аминокислоты, а-тэ-цэ-цэ-тэ-а-гэ-а-це-а-гэ-цэ-а-а-цэ-цэ…

Может, на этот раз получится.

Должно получиться.

Обязано.

Смотрю на очередной зародыш, проверяю, ну же, ну…

Есть.

На голове крохотный зачаток третьего глаза.

Получилось.

Засыпаю, умиротворённый, обессиленный. Даже странно, сколько было поражений, и ничего, терпел, а тут первый раз победа, такая победа — и из меня как будто все соки высосали. Дочиста.

Подбадриваю себя, что это еще не победа, это еще только начало пути, долгого, тяжелого, если не бесконечного.

До самых звезд…

Через приоткрытое окно приходят сны. Я знал, что они придут, нарочно насыпал на столике у изголовья кровати свои детские мечты. Сны прилетают, опускаются на кровать, осторожно поклевывают голову.

Отключаюсь.

Вижу сны.

Будущее. Такое далекое, что даже толком непонятно, то ли это наше будущее, то ли чье-то другое будущее, то ли это наше будущее и чье-то прошлое, впрочем, так оно и есть…

Миры. Бесконечно далекие, до которых не то что три года скачи — не доскачешь, а века и века лети — не долетишь, поколения и поколения сменятся, пока доберутся люди до дальних миров.

Миры. Бесконечно далекие в пространстве и во времени.

И люди. Там. В тех мирах. Люди, настолько не похожие на людей, что еще вздрогнешь, когда проползет, проковыляет такое мимо тебя, проползет, прохромает, еще обернешься во сне, посмотришь — да точно ли человек, да быть того не может, чтобы человек… Да нет, все-таки человек, узнаешь какие-то знакомые черты, посмотрит на тебя живой любопытный глаз. И в свою очередь недоумевает, смотрит на тебя, да кто это, да откуда это, да вроде как на нашего брата похож, и в то же время не похож, вы чей будете, господин хороший…

Люди. Люди, сплющенные в блин и растянутые в линию, люди, дышащие серной кислотой, люди в кратерах вулканов и на дне морском, люди в открытом космосе….

Спросишь их о земле, руками разводят, если есть у них руки, а если нет, то и не разводят, смотрят недоуменно, это что такое, не знаем такого… вроде как ученый такой был, что открыл, не помню…

Смотрю дальше. Сны. Далекие сны. Такие далекие, что вообще непонятно, как дошли, как не затерялись на почте, не ошиблись адресом, не сбились с пути. Последние часы вселенной, большой разрыв, наш мир разлетается в прах, уже погибли звезды и галактики, рвутся на куски планеты. Остаются только люди. Люди, ставшие электромагнитными импульсами…

Просыпаюсь. Долго не могу отодрать себя от подушки, надо работать, надо что-то делать. Выходной день, значит, надо работать. Это у меня всегда так, если выходной, надо работать, это в будни в лаборатории задницу просиживаешь, ждешь, сколько до конца дня осталось…

Еще радуйся, прикроют лабораторию, вообще в Макдональдс пойдешь, две картошки и колу с собой…

А в будни можно и поработать. Люди ждут. Те, которые еще не люди, те, которые еще только горсточки клеток, которые станут людьми…

Смотрю на ребенка.

Не пойдет. Что-то среднее между жителем земли и жителем планеты с десятикратной гравитацией. Настолько среднее, что не выживет ни там, ни там.

Убиваю.

Смотрю следующего. Человек, который будет жить в кратере на раскаленной планете и купаться в магме.

Вижу крохотный дефект, который уже видел неоднократно, вот черт…

Убиваю.

Смотрю на следующего. Этот, похожий на шарик с лапками, будет жить в открытом космосе.

Смотрю, понимаю — будет жить.

Хоть что-то…

Звонят в дверь. Резко, нетерпеливо. Вот, блин, ни раньше, ни позже…

Закрываю подвал, выхожу на свет, солнце больно режет глаза, скоро вообще отвыкну от солнца… ничего, у меня люди и без солнца жить будут, и после того, как погибнут все звезды, а если квантовую физику присобачить (у меня, у генетика, черта с два получится присобачить), у меня и в черных карликах жить будут… Там, говорят, интересно, время останавливается, можно увидеть всю историю вселенной от начала до конца…

Открываю дверь, чего надо-то, кому неймется-то…

— Вы арестованы.

— А?

Наручники щелкают на запястьях.

— Пройдемте.

— Имя, фамилия?

— Нету.

— Я серьезно.

— И я серьезно… Хоть знаете, сколько имя сейчас стоит?

— Знаю, сам цены назначаю… что за безымянность штраф у нас, вы в курсе?

— В курсе…

— Так платите.

— Так нечем.

— Слушайте, вы у меня кривляться в камере будете, вы у меня поняли?

Следователь взрывается. Да бога ради, хоть взрывайся, хоть синим пламенем гори, мне-то с этого что, мне уже терять нечего…

— Сколько вам лет?

— Да каждый год по-разному.

— Кривляться в камере пыток будете…

Кусаю губы. Сейчас начнут мне впаривать про права человека, бла-бла-бла, все такое. Знаем мы эти штучки, через миллиард лет никто и не вспомнит про человека, и про его права.

Бежать.

Любой ценой, пока не поздно, пока не добрались до подвала, да уже добрались до подвала, до компа добрались, и до домашнего, и до рабочего, и до всякого, а вот до флешечки у Нинки на даче еще не добрались… мне так кажется…

— Нинуль, я у тебя флешку оставлю?

— А чего так?

— А так. Ты меня любишь?

— Люблю.

— Как сильно?

— Как отсюда и до Парижа пешком.

— Ну, вот я у тебя флешку оставлю. А если спросят, ты скажешь, ничего у тебя не оставливал.

— Не оставлял, балда…

— В граммар-наци записалась, что ли? Вот, теперь на расстрел поведешь…

Нашли дурака, отпустили под подписку о невыезде… Я им так не выеду, мало не покажется. Так не выеду, что только меня и видели. Так не выеду…

— Облава дальше, — кивает шофер.

— К-какая еще облава?

— Гаишники, мать их… — шофер добавляет про гаишников пару слов, от которых должно покраснеть шоссе.

— Вздрагиваю.

— А… вы откуда узнали?

— А вон, парень по встречке ехал, фарой подмигнул…

Спохватываюсь. Холодеет спина.

— Вот что… а свернуть нельзя?

— Куда я тебе от них сверну…

— Так останови… я выйду…

Шофер смотрит недоверчиво.

— Скрываешься?

— Некогда думать, некогда объяснять, протягиваю деньги, последние, черт…

— На, возьми…

— Да чего ты… Слышь, давай выйдешь, а там, у Мизинцево я тебя снова подберу…

Киваю. Выметаюсь из машины в лесочек. Даже толком не успеваю спросить, где это Мизинцево. Ничего, доберусь. Сжимаю в кулаке флешку, забрал-таки, молодец, Нинка, припрятала…

Бегу в чаще леса, ветки хлопают по лицу, хочется лечь, затаиться, не двигаться, вдыхать и вдыхать аромат хвои…

Бегу. Где это Мизинцево, черт бы его драл, вон, мелькает что-то впереди, просвет какой-то, может, там…

Спотыкаюсь.

Лечу в июльское разнотравье, падаю, как в детстве обдираю коленки, хочется разреветься как в детстве, ма-а-а, бо-бо…

— Документики ваши.

Рушится мир.

— А… нету…

Смотрю в знакомое лицо следователя, выследил, собака, в кошки-мышки со мной играл… это в средние века было такое, пытка надеждой, вроде как дадут убежать, а потом — хенде хох, вы арестованы…

— Набегался?

Пытаюсь отшутиться.

— Не-е, еще хочу.

— У меня для тебя есть кое-что… подарок один…

— Кандалы?

— Да ну тебя… Ну хочешь кандалы, на тебе кандалы…

— Не хочу.

— А не хочешь, вот тебе сон.

— Чего?

— Сон. В подарок.

Думаю, где здесь подвох. Не знаю, где здесь подвох, не вижу, где здесь может быть подвох…

— Да не бойся, сегодня живой останешься, — дает мне сон, по-простецки завернутый в газету, — на…

Беру. Даже странно, кто это сны в газету заворачивает, сон, штука хрупкая, его в фольгу надо, сейчас, говорят, даже футлярчики специальные для снов появились.

Разворачиваю. И вот блин, хотел глянуть одним глазочком, да как бы не так, затянуло, засосало, завлекло…

…просыпаюсь. Выныриваю из сна, остатки сна растекаются по земле, ручейками уходят в траву, ай, ах, ловлю, не ловятся, не успел, не успел, не успел. Сны, они такие, чуть зазеваешься, и все, и улетели, и только их и видели…

Оторопело смотрю на инспектора, неужели так и заснул тут, на траве, а хорошо спится в лесу, я уже и забыл, как это, когда спится в лесу.

— Посмотрел?

— Ага…

— Понравилось?

— Да как вам сказать…

— Ну и славненько… домой иди… домой…

— Это как же… отпустить? — оторопело спрашивает молоденький полицейский, чувствую, без году неделю работает.

— Ну… свободен, свободен… иди…

Свободен. Иду. Выбираюсь возле деревушки, кажется, и есть Мизинцево, водила ждет меня…

— Ничего, нормуль гаишники пропустили, я думал, всю кровь высосут…. Ну давай, поехали…

— Не-е… я домой.

Водила оторопело смотрит на меня. Добираюсь до остановки, забиваюсь в автобус, домой, домой, пропади оно все, домой…

ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ УДАЛИТЬ ПАПКУ БУДУЩЕЕ И ВСЕ ЕЁ СОДЕРЖИМОЕ?

Действительно хочу.

ПАПКА БУДУЩЕЕ СЛИШКОМ ВЕЛИКА ДЛЯ КОРЗИНЫ, ЕЁ УДАЛЕНИЕ БУДЕТ БЕЗВОЗВРАТНЫМ

Киваю.

Будущее умирает.

Будущего больше нет.

Вытягиваюсь на постели, надо спать. Выходные кончились, можно и расслабиться. А завтра надо что-то искать, чтобы не гнить в лаборатории до конца своих дней, придется начинать с нуля, тяжело в таком возрасте с нуля, да не с нуля, вообще с минус единицы какой-нибудь… ничего, люди и в сорок лет с нуля начинают…

А?

Сон-то?

Нет…

Не скажу, что там было…

Будущее…. Будущее, о котором лучше не знать…