Филиант

Мария Фомальгаут

А вы знаете, кто убил понедельник?А откуда дует ветер, который приносит сказки?А как найти лес, который заблудился в лесу?А кто отверг саговник?А куда пропал кораблет?А что снится замку?А в какой коробке лежит лето?А какое лицо у осени?А на каком этаже живет старость?Вот и мы не знаем…

В кашемировом пальто

…я не могу видеть эту битву — она умерла две тысячи лет назад, так какого черта я е ё вижу, живую, настоящую, окружающую меня всем своим кроваво-лязгающим месивом. Почему я там, где арбалеты и мечи, когда я должен быть тут, где шустрые пальтомобили и трехглазые комильфоры. А я, тем не менее, здесь — где падает меч с простреленной головой и арбалет рвется с цепи. Роют копытами землю боевые кони, грохочут по полю боевые слоны, плывут боевые ладьи, мечутся боевые пешки. Мне так непривычно без кашемирового пальто, я уже и забыл про те времена, когда кони ходили без пальто, облаченные только в доспехи.

Мне страшно. Я хочу позвонить — хоть кому-нибудь — летефон вырывается из рук, вспархивает куда-то в никуда, я пытаюсь угнаться за ним, не могу. Мне страшно — потому что война умерла, черт её дери, она умерла две тысячи лет назад, так какого же черта.

Мне страшно.

Я не умру, говорю я себе.

Я не умру.

Потому что я не умер тогда, две тысячи лет назад, я не умер, я выжил в этой кровавой бойне. Я выжил — потому что не бросился на защиту своего города, вот сейчас, вот сию минуту, я отступил, я бежал с поля боя, я не видел, как жгли дома и улицы столицы столиц — и остался жив. Я отступаю, я бегу прочь, перескакиваю через трупы мечей, копий, стрел, скачу с клетки на клетку, две вперед, одна вправо, две вправо, одну вперед, — прочь, прочь, в жухлое редколесье сентября…

…я вырываюсь из битвы — внезапно, стремительно, мои копыта бьются о мостовую мегаполиса, я оглядываюсь — слишком поздно, когда стремительный пальтомобиль уже сбивает меня — навзничь, насмерть, я даже не успеваю спохватиться, что моего летефона со мной нет…

–…что на этот раз?

— Немного…

— А подробнее?

— Вот… эта штука… летает и звенит, летает и звенит…

— Гхм… любопытно… может… это дверной колокольчик?

— Да нет, похоже, что-то посложнее…

— Или что-то вроде шарманки, которая играет незамысловатые мелодии…

–…и снова мимо… мне кажется, это что-то большее, но черт возьми, что…

…сжимаю арбалет — сильнее, сильнее, арбалет рвется с цепи, хлопает крыльями, заливается оглушительным лаем, готовый бросится на графина и растерзать его в кровавые клочья. Графин еще пытается сохранить остатки самообладания, но у него это получается плохо, очень плохо — я вижу, как он бледнеет в ожидании неминуемой смерти. Понимаю, что не могу застрелить его просто так, что я ждал этого момента годы и годы, что я должен сказать ему многое, очень многое, — это тебе за войну, это тебе за убитых коней, за застреленные мечи, за павшие копья, за сломанные судьбы, которые уже не склеить, за…

…за Аделаиду.

Почему-то все по ошибке считают, что это женщина, почему-то я никого не разубеждаю, хорошо, пусть будет женщина, вам так проще, и мне так проще, не придется ничего объяснять, что это был город, дивный город, столица столиц, имя которой переживет века. Она появилась давно, бесконечно давно — я читал упоминания о ней в рукописях десятитысячелетней давности, — где-то на востоке. Потом столица столиц расположилась на западных берегах Европы, пару раз её видели в Африке, потом она перекочевала в устья Амазонки пятьсот лет назад, и, наконец, сюда — где жесточайшая битва не пощадила её, как и многие, многие города…

Графин смотрит на меня — только мертвецкая бледность выдает его страх — сжимает в руках что-то тренькающее, крылатое, с причудливыми раструбами и цифрами, у графина много таких штучек, не пойми каких — наконец, кивает:

— Вы пришли убить меня.

Понимаю, что мне нечего ответить, и так все ясно.

— За войну.

Снова хочу ответить, снова не отвечаю, и так уже понятно все.

— За Аделаиду.

Ёкает сердце. Сжимаю поводок рычащего арбалета.

— Вы, наверное, думаете, что я выжил из ума…

Снова ничего не отвечаю, потому что что тут думать, так оно и есть.

–…устроить кровавую бойню, похоронить десятки столиц…

Молчу.

–…позвольте же объясниться… если вы будете так любезны уделить мне немного внимания…

Он не ждет, пока я отвечу, он продолжает — медленно, плавно, не спеша, в этом он весь, вот в этой неспешной плавности, текучий, обволакивающий…

— Вот скажите мне, друг мой…

…меня передергивает от этого — друг мой, — стараюсь не подать виду.

–…вот скажите мне, какие события люди помнят лучше всего?

— Ну… э…

— Ну, вот скажите, вы что лучше запомните, как вы покупали хлеб у пекаря или вот эту битву?

Молчу. И так все понятно, и так все само собой разумеется.

— Ну и вот… знаете вот это ощущение… когда что-то было много лет назад, а как будто вчера? И спохватываетесь — а что, а неужели двадцать лет прошло?

Знаю, говорю я себе. Знаю. Аделаида. Аделаида, которая была бесконечно давно — и в то же время как будто вчера, лабиринты улиц, заблудившихся в самих себе, дома, устроившиеся на ночлег, летящие над городом сказки…

Вчера.

Не далее, как вчера…

— Ну и вот, понимаете, через много веков люди вспомнят эту битву, вспомнят, как будто она была вчера, и как вы думаете… это просто иллюзия? Игра воображения? Обман психики? Или… что-то большее?

Пожимаю плечами, как это может быть что-то большее — на всякий случай настораживаюсь, мало ли…

— Вот я вижу ваши сомнения, вы мне не верите, думаете, это просто психология… я тоже так думал… гхм, до поры до времени… но знаете… что вы скажете об этом?

Графин показывает мне монету, блестящую, новую, подкупить меня хочет, что ли…

— Взгляните… на дату, на дату посмотрите…

Уважительно склоняюсь, монете почти триста лет…

— А выглядит как? — графин прищуривается.

— Гхм… как новая…

— Как… или новая?

— Ну, она не может быть но…

–…вы так думаете?

— Но как же…

–…а ведь я подобрал её там… в той битве… тогда…

Выцарапываю из памяти познания в истории, вроде бы…

–…битва при Ордене?

— Верно говорите…

— Бойня, в которой не было выживших…

— Ну, не совсем… — графин многозначительно смотрит на меня, догадываюсь:

— Вы…

–…мне повезло… хотя не знаю, что было бы лучше, пасть там или вспоминать это месиво крови день за днем, год за годом…

Догадываюсь.

Бью словами — хлестко, больно:

— Вы бежали с поля боя?

Кажется, побледнеть еще больше невозможно, тем не менее, у графина это получилось, ага…

— Вы… да как вы…

Посмеиваюсь. Графин смотрит на монету в своей руке, вспоминает что-то бесконечно далекое, что было как будто вчера…

— Монета… я взял её оттуда, с поля боя… до сих пор не могу поверить, что это было наяву, не то сон, не то воспоминание, такое яркое… монета в пыли поля, блестит золотом… до сих пор толком не верится, что она настоящая, что на самом деле у меня в руках… Что… не верите?

Презрительно фыркаю.

— Хотите покажу еще несколько вещиц из прошлого?

— Да хоть целый музей…

— Понятно… тогда позвольте показать вам одну штуку совсем из другого времени…

Он показывает на непонятное, крылатое, с раструбами и цифрами, сидящее в птичьей клетке. Настораживаюсь, уж не подсунули ли мне под шумок оружие — нет, не то, не похоже на оружие, слишком не похоже…

— Знаете, откуда это?

— Гхм… даже не могу представить.

Он показывает куда-то в никуда, как я понимаю, не вперед и не вверх, а…

— Можете взглянуть на дату изготовления… если, конечно, будете так любезны, придержите свой арбалет.

Мне не по себе, я не хочу придерживать арбалет, я хочу спустить его на графина, какого черта я вместо этого тащу поводок на себя, подхожу к клетке, смотрю на что-то непонятное, прыгающее по жердочкам, читаю дату…

–…ничего не замечаете?

— Один девять пять один…

— Что скажете?

— Ну… это же не год выпуска…

— Отчего же? Он и есть… мы достали это оттуда…

— Вы… были там… в тысяча девятьсот… через полвека после нас…

— Не был… там был кто-то, переживший эту битву… вспоминавший её, как будто это случилось вчера… знаете… он был чем-то похож на вас, тот старый конь, обронивший это, — графин постукивает по клетке, — вы, случайно, не ускакали с поля боя?

— Да как вы сме…

–…черный конь с белой звездочкой на лбу, не закрывший собой городские врата…

Все переворачивается внутри, я не хочу вспоминать, как бежал, как пала Аделаида, не убереженная мной, это было не со мной, это был не я, не я, не я…

–…ну, вот видите, а еще вините меня в гибели Аделаиды… думаю, сейчас вы будете в бешенстве, вам захочется спустить на меня арбалет, только так вы ничего не узнаете… совсем ничего…

Тьма.

Не знаю, как это называется иначе, да это и не называется иначе, — тьма.

Глубокая, наползающая откуда-то из ниоткуда и отовсюду одновременно, пожирающая саму себя — тьма.

Бежать, бежать в никуда, спотыкаться, падать в ожидании неминуемого, в ужасе смотреть, как тьма проскальзывает мимо, куда-то в глубину комнат…

Выжидать. Выжидать целую вечность, чтобы кинуться в дальние комнаты, где кабинет графина, крикнуть в пустоту:

— Ну и что вы наделали? Что вы наделали, я спрашиваю?

Он не отвечает, он сидит спиной ко мне в кресле, которое терпеть не может, он делает вид, что не слышит меня, но я-то знаю — только делает вид…

— А вы молодец, ничего не скажешь… продолжили, так сказать, добрую традицию… воспоминания… воспоминания, которые не забыть… думаете, как далеко в прошлое они тянутся? Век? Два? Тысячи лет?

Молчит, делает вид, что не слышит, ну-ну, делай, делай вид…

— Мне так кажется, еще больше… и как вы думаете, для кого весь этот путь через тысячелетия из века в век? Как вы думаете, кто шел по этому пути? Боюсь, ответ вам не понравится. То, что я видел…

Не договариваю, смотрю на него, на прокушенное горло, на домашний халат, залитый кровью, вот черт…

Он даже не смотрит в мою сторону, зачем ему смотреть в мою сторону, у него таких было, и есть, и будет миллионы…

Он.

Парящий в пустоте космоса.

–…нам нужна война — говорит он, наконец, — битва… которая запомнится на века…

— Нам кто-то угрожает?

— Нет, ничего подобного.

— Вы хотите захватить какие-то земли?

— Да нет же…

— Тогда… для чего же…

— Нет, это совершенно невозможно объяснить… каждый раз не знаю, как сказать… — он смотирт на меня, смеется, первый раз вижу, чтобы он смеялся, — понимаете… нужна война, которая останется в памяти людей……вот скажите мне, какие события люди помнят лучше всего?

— Ну… э…

— Ну, вот скажите, вы что лучше запомните, как вы покупали хлеб у пекаря или вот эту битву?

Молчу. И так все понятно, и так все само собой разумеется.

— Ну и вот… знаете вот это ощущение… когда что-то было много лет назад, а как будто вчера? И спохватываетесь — а что, а неужели двадцать лет прошло?

Знаю, говорю я себе. Знаю. Аделаида.

Киваю:

— Летефон… летефон в клетке… вы тогда так и не поняли, для чего он нужен…

Он оторопело смотрит на меня:

— Вы… вы? Но… но как… немыслимо… невозможно…

— Я тоже так думал, что невозможно… и немыслимо… что я лучше навсегда останусь в прошлом, чем пойду в будущее через войны…

— Но вы пошли…

–…пошел.

–…что-то я не припомню ни одной глобальной войны… без меня…

— Верно, и не припомните… я не устраивал войны.

— Но тогда как…

— Знаете… я и сам не ожидал, что окажутся другие способы…

— И какие же?

Улыбаюсь:

— Аделаида… Аделаида…

— Город, который вы предали…

–…и воссоздал… город жил веками, умирал, возрождался через тысячи лет, как феникс из пепла… потому что люди помнили о нем, помнили через века и века…

— Помнили… о городе? Немыслимо…

–…и тем не менее. Помнили о городе. Хранили воспоминания, которые перерождались в легенды, легенды прятались в книгах, спали в них веками, пробуждались от спячки, пускали корни в людские умы, и люди, вдохновленные, снова возводили город… снова и снова… так я и шел сюда от Аделаиды к Аделаиде… уважаемый… графин… или вы тогда были графин, сейчас вы уже кто-то другой… особенно мне понравилось, как вы разыграли меня с тьмой, я же был уверен, что это она вас пожрала, кто же знал, что вы и есть тьма, которая спряталась под оболочкой человека, покинула мертвое тело, которое стало ей не нужно…

Тьма надвигается на меня — вот теперь уже сомнений не остается, что это тьма, в которой не осталось ни капли человеческого, черты лица расплываются, выпуская тьму из глубины веков…

…почему я бью его арбалетом, вот так, по старинке, откуда у меня вообще этот арбалет, ах да, оттуда, из прошлого, из воспоминаний о прошедшей битве, там, где пала Аделаида, где лежали мечи с простреленными головами и копья, истекающие кровью. Арбалет вонзается в то, что осталось от тела, рвет на клочки — что-то невидимое, неуловимое ускользает прочь, я не успеваю его поймать, знаю, — не поймаю, он ускользает куда-то в завтрашние дни, в грядущие тысячелетия…

Смотрю на город, раскинувшийся в пустоте космоса, еще не верю, что Аделаида спасена.

Спасена…

И так хочется остаться здесь, передохнуть, снова заплутать на улицах, которые заблудились сами в себе, потеряться в толпе домов, спешащих домой к вечернему чаю… и понимаю, что не останусь, что поспешу туда, в грядущие годы, в пучину веков, от вехи к вехе, от города к городу, искать своего врага, спасать Аделаиду…

Кутаюсь в пальто — наконец-то они снова вошли в моду — встаю на дыбы, закусываю уздечку, скачу во весь опор…