Эффект прерванного счастья

Мартыненко Сергей, 2020

Что если слова не нужны для того, чтобы чувствовать и понимать окружающий мир. Содержит нецензурную брань.

II

Утро было морозным. Я понял это, не вставая с кровати. Мои колени практически касались подбородка, а из-под тонкого одеяла выглядывала только макушка. Веки слипались, и сон снова накатывал теплыми волнами, но уснуть я не мог. Уже не помню, когда я последний раз высыпался. Каждая ночь сопровождалась безумным слайд-шоу из воспоминаний и фантазий, а раз в неделю я гарантировано ловил сонный паралич из-за скопившейся усталости и уже забыл, когда, закрыв глаза, я проваливался в безмятежную тьму и крепко спал.

Не знаю почему, но пока я лежал в полубреду, промерзая до костей, я вспомнил поездку на рыбалку с отцом, хотя в том воспоминании отец был не больше чем тенью. Мы уехали далеко за город на машине моего двоюродного деда, который был за рулём, и, помимо нас с отцом, был еще мой дядя. Думаю, мне тогда не было и шести лет. Мне всегда нравилось смотреть, как бур вгрызается в лёд, словно заворожённый я наблюдал, как острая спираль уходит всё глубже и глубже, а после остается ровное отверстие, из которого мне позволяли черпаком выловить смесь снега и льда, похожую на манную кашу. Оставшуюся часть времени я бегал от одного отверстия к другому и потрошил старые лунки, едва успевавшие затянуться тонкой пеленой льда. Собравшись домой, мы сели в машину, но, как оказалось, бензина на обратную дорогу у нас не было, и после короткой дискуссии взрослые пришли к заключению, что ждать других рыбаков нет смысла, чтобы попросить у них топливо, ведь вряд ли кто-то приедет рыбачить после обеда, и было принято решение идти домой пешком. Я точно запомнил, что город был в сорока километрах от озера, где я ковырялся во льду, потому что в голове я долго крутил цифру «40», и она не казалась такой уж большой, но по разговорам взрослых я пришёл к выводу, что это достаточно далеко. Даже сейчас я с трудом верю, что мы прошли сорок километров зимой и не замёрзли где-нибудь в лесу. Конечно, я прошел значительно меньше, скорее всего я не прошел и пары километров, меня несли на плечах поочередно мой отец и дедушка, думаю, даже мой дядя, которому было около пятнадцати лет, успел внести свой вклад в моё продвижение в сторону дома. Помню, как мы грелись на ржавых шершавых трубах, и как сильно я не хотел с них слезать и снова возвращаться на дорогу. Рискну предположить, что больше таких труб на нашем пути не попадалось и оставшуюся часть пути мы проделали под пристальным взглядом холодной сибирской зимы, пока не дошли до самой ближайшей остановки. Последние километры к дому нас всех нёс тёплый оживленный автобус, и, запревая под ватными штанами и огромной зимней курткой, я уснул. Первым делом мама отправила меня под горячий душ, после выдала чистую одежду и посадила за стол, где меня ждал горячий сладкий чай и свежесваренная молочная каша с ложкой малинового варенья по центру.

Пытаясь вспомнить ещё дни, когда отец был трезвым, я полностью пробудился, но вспомнить так и не смог.

Я никогда особо не брался анализировать жизнь своего отца и то, как это сказалось на мне. Он мне часто снился, и даже во сне я с ним только ругался, но, в отличие от него, за свои поступки я хотел отвечать сам. Все кругом только и делали, что рассказывали о жестокости своих отцов и о том, как они их простили. Я рассказывать ничего не хотел, но простить, наверно, стоило. У нас на роду было написано: «гореть от водки», и только единицы аккуратно тлели на ветках семейного древа. Я не пил даже пиво уже целую вечность. Не то чтобы я боялся сорваться, уйти в запой и повторить судьбу предков, мне просто не нравилось состояние организма на следующий день, по-моему, я даже никогда не пил два дня подряд. Мне больше нравилось ощущать себя полным энергии и полностью здоровым, быть всегда готовым к бою, хоть я и обычно просто валялся на диване после рабочего дня. Поэтому я терпеть не мог выходные и праздники. Безделье и лень вступали в химическую реакцию с моей гиперактивностью, и, если я не нашел чем себя занять в такой день, то к вечеру ненависть к самому себе прожигала в моем мозгу воронку диаметром с грейпфрут. Но ни воронка, ни полное изнеможение ещё не гарантировали мне глубокий и здоровый сон. С облегчением вспомнив, что сегодня понедельник, я поднял ноги к потолку и стряхнул с себя одеяло.

У подъезда меня ждала машина. Нижняя часть этого старенького седана была покрыта двухсантиметровым слоем грязи, всё остальное было покрыто слоем грязи поменьше. Какого цвета была машина, сложно сказать, я и в марке-то не до конца был уверен. Кажется, на руле я видел надпись «Nissan», но не удивился бы, что ни надпись не имеет никакого отношения к происхождению автомобиля, ни руль. По ощущениям, это был наш бензиновый соотечественник. Внутри меня ждал полудремавший коллега, который лениво открыл глаза в такт моему хлопку дверью.

— Привет, — на выдохе выронил я и приковал себя ремнем безопасности к пассажирскому сидению.

— Ага, — зевком ответил мой сосед и повернул ключ зажигания.

Виктор Александрович — в день знакомства он обязал меня обращаться к нему «Витя», но в первое время я всё-таки использовал более официальное обращение. Дело было даже не в неловкости самого общения с человеком, который старше тебя на два десятка лет, а в уважении к человеку. Возможно, Виктор Александрович за свою жизнь и не сделал ничего такого, за что им можно было бы восхищаться, но повода его не уважать я не видел. Меня слегка настораживала та лёгкость, с которой он принимал незнакомого человека. В повседневной жизни панибратскому общению я предпочитал торгово-материальные отношения, где вместо одолжений и обещаний присутствуют точные сроки и справедливая оплата труда. Может, поэтому у меня практически не было друзей. Но когда на моё очередное обращение на «Вы» Виктор Александрович послал в мой адрес пару лестных слов, которые в свою очередь слали меня куда подальше, то я сдался и даже привык называть своего коллегу так, как он и просил.

— Что-нибудь надо в магазине? — останавливаясь у какого-то жилого дома, спросил Витя.

— Нет, вроде ничего, — ответил я и снова провалился в свои мысли.

Минут через пять коллега вернулся, плюхнулся в водительское кресло и открыл только что купленную пачку сигарет. Какое-то время он так и сидел с незажжённой сигаретой во рту и смотрел куда-то вдаль. После поднес зажигалку к сигарете, втянул в себя серое облако и, выпуская его в окно, спросил:

— Ты ведь тоже занимался?

— Чем? — слегка недоуменно спросил я.

— Да вон, футболом.

Он кивнул в сторону детской площадки, где в тёплых куртках бегали четверо детей и пинали мяч. Я даже удивился, что в такое время года детям есть дело до спорта.

— Да, было дело, но особо ничего там не добился.

— А хотел?

— Не уверен. А чего вдруг заинтересовался?

— Да сын мне тут на днях заявил, что хочет, чтобы я его отдал на хоккей.

В нашем городе это была распространённая практика, хоть я сам ни разу и не был на хоккейном матче, из разговоров коллег и знакомых я знал больше необходимого о данной сфере.

— Не самый дешёвый вид спорта, насколько я знаю, но у нас он хорошо развит. Если и выбирать между футболом и хоккеем, то перспективнее точно будет пустить пацана на лёд.

— Дело не в выборе. Дело в том, что мне бы не хотелось отдавать его в командный вид спорта. Это, конечно, хорошо — физические нагрузки, развитие, но боюсь я этой категоричности: «своя команда», «чужая команда». Сам понимаешь, время не простое, хочется, чтоб думал он своей башкой, — Виктор затянулся в последний раз, после чего выкинул тлеющий окурок в приоткрытое окошко.

— Наверное, это проблема всего соревновательного спорта, там всегда будет кто-то чужой, так что, может, и лучше будет, если он узнает, кто тут свой? И разве спортивная злость может пойти во вред?

— Спортивная или не спортивная — она всё равно злость. А у нас в стране очень много людей, кто может разжечь её в человеке и использовать это пламя в своих целях. Я сам не заметил, как опустились мои забрала, когда мне дали автомат в руки и показали пальцем, сказав «чужие». Это я только потом понял, что нет никаких чужих, но руки-то уже были по локоть в крови и обратного пути не было.

На минуту повисла тишина. Я смотрел на тех пацанят, которые бегали за мячом, толкались и смеялись. Они выглядели жизнерадостными и счастливыми. Я попытался себе представить, чего может стоить детская улыбка, но побоялся отвечать «всего». Всё-таки есть в мире вещи, ужас которых я просто не в силах себе представить. Наверное, мой коллега был в чем-то прав, но было лень разбираться. Очень хотелось спать.

Конец ознакомительного фрагмента.