Капля бога (сборник)

Маруся Светлова, 2018

Сборник эзотерических рассказов о нашей соединенности с Высшими Силами – с Богом, Космосом, Вселенной. Эта книга о возможности жить с ресурсами Высших Сил. Жить в соответствии с Планом Жизни, выстроенным для каждого из нас с любовью и заботой о нас. Жить в согласии с собой. Эта книга о возможности жить в лучшей, самой чистой и правильной версии себя – ощущая и проявляя себя каплей Бога, которой является душа каждого из нас. Жить в состоянии любви, которой мы и были созданы – по образу и подобию Божьему.

Игры Бога

…Он был Вездесущим и Всемогущим.

Он существовал везде и мог — все.

Он был — Бог.

Он был любовью, безусловной и всеобъемлющей.

Он просто любил и просто давал желаемое.

В этом был Его смысл…

Он смотрел сквозь мутное какое-то, немытое окно на перрон и мысли его текли как-то вяло, медленно — так же, как текло время.

Он стоял и ждал, и ожидание это было уже надоевшим — время в ожидании всегда почему-то замедляется. Он уже насиделся в кресле, и даже сходил в станционный буфет. И пошел он туда не потому, что хотел есть, — не любил он такую еду, не доверял ей, всегда казалось ему, что сделаны эти котлеты или салаты из каких-то второсортных продуктов, потому что кто будет ради пассажиров, которые только что вот были — и нет их, — уже сели на поезд и уехали — готовить что-то качественное и свежее? Но время так тоскливо тянулось, что хотелось просто чем-то занять это время, чем-то наполнить. И он наполнил его и себя едой. И еда была невкусной — непонятного срока приготовления. Размытого какого-то вкуса. И съелась она быстро, хоть и ел он ее не спеша.

И времени от этого не стало меньше — еще несколько часов ожидания. И он уже от корки до корки прочитал две газеты, второсортные, желтые, скандальные и глупые, и уже походил по перрону, оставив свой чемодан под присмотром пожилой супружеской пары, сидевшей на своих местах прочно и надежно: как сели они на них два часа назад — так и сидели, ожидая того же поезда, что и он.

И передумал он уже обо всем, о чем думалось: и о ссоре с женой, и о работе, которая в последнее время все больше напрягала, и о встрече выпускников, с которой он возвращался, — и настроение от этой встречи было какое-то двойственное — вроде бы и радостная это была встреча, и — грустная.

С одной стороны, хотелось ему повидать своих бывших друзей и посмотреть на всех, кто каким стал. И на девушку, в которую был влюблен и на которой даже жениться собирался, хотелось посмотреть и вроде бы как примериться, — не много ли он потерял. И думалось ему еще перед этой поездкой, что совсем другая у него могла быть жизнь, если бы на ней он женился, а не на Светке, которая только нервы мотала, стервозничала, капризничала — и даже ребенка родить не смогла. То было им рано. То не время. Теперь уже поздно, здоровье у нее, мол, не то, да и зачем?

И, встретив среди своих бывших однокурсников Аглаю, — бывшую свою любовь, которая оказалась расплывшейся немного, но все же очень еще миловидной, и была матерью троих мальчишек, — мысли о другой своей возможной жизни с еще большей силой зазвучали в нем. И грустно ему было на этой встрече — как будто бы с молодостью своей он встретился, с мечтами своими, с ожиданиями, со всем тем, что не сбылось.

И теперь здесь, на этой станции, в ожидании поезда — мысли эти о мечтах своих несбывшихся, — бродили в нем. Вспоминалось ему, о чем он мечтал. О какой жизни. И с новой силой вспыхнули в нем мальчишеские еще, юношеские мечты.

Вспомнил он, как мечтал поехать в Ленинград, даже деньги тайком откладывал, казалась ему эта поездка тогда чем-то необыкновенным — белые ночи, Александровский сад, Эрмитаж, крейсер «Аврора». Но это так и осталось мальчишеской мечтой: деньги он истратил на такое же мальчишески важное — купил сборную модель корабля и собирал его долго и кропотливо со своим другом Ванькой Козловым.

Вспомнил, как хотелось ему — страстно, настойчиво — купить велосипед. У всех мальчишек их двора уже были велосипеды, но его родители, что называется, уперлись рогом: «Некуда ставить… Некуда ставить… И так в квартире не разойдешься…»

Вспомнилось, как мечтал он на новенькой машине подъехать к дому родителей, чтобы все соседи посмотрели, каким стал он, Венька Кораблев, какой из него толк получился. И чтобы бабушка посмотрела, которая все время предрекала: «Не будет из тебя толку…»

Хотелось ему стать студентом, ходить на лекции, вообще тусоваться в студенческой среде, чтобы доказать одноклассникам, что он тоже не лыком шит…

Хотелось достать по блату новенький дипломат. Мечтал он о джинсах, настоящих джинсах, которых в те времена днем с огнем было не найти, и только у фарцовщиков за хорошие деньги и можно было купить.

Мечтал пробиться на работе. Стать начальником. Мечтал, когда уже началась перестройка и кооперативы всякие, деньги начать делать. И миллион долларов в руках подержать.

Мечтал квартиру получить и жить отдельно от родителей. Мечтал о том, чтобы за границу съездить…

Время текло медленно — и было ему что вспомнить. И стоял он у станционного окна и вспоминал все мечты свои. И самому ему чудно было — сколько, оказывается, он мечтал. Сколько всего человек хочет. Да мало ли что он хочет — ведь половина все равно не сбывается…

И опять, то ли от безделья вынужденного, то ли от грустных своих мыслей, что, вот, мол, могла у него быть совсем другая жизнь, стал он ревизию проводить, — что сбылось и что не сбылось. И к собственному удивлению, просто к поразительному своему удивлению, понял вдруг, что почти все и сбылось.

Все, о чем он мечтал, сбылось. За исключением, разве что, подержать в руках миллион долларов.

В Ленинград он все-таки съездил, уже после института и получил, что называется, по полной программе — и белые ночи, и Александровский сад, и Эрмитаж весь исходил, даже на крейсере «Аврора» побывал и потрогал все медные стволы орудий.

И велосипед он себе купил, правда, всего несколько лет назад, когда начал спортом заниматься, ходить в спортклуб, в тренажерный зал. Тогда и подсказал ему его молодой сотрудник — энергичный, всегда в хорошем настроении, — эту мысль:

— Вы, Вениамин Сергеевич, велосипед купите и по утрам катайтесь — настроение и бодрость на весь день обеспечены!..

Купили они тогда два велосипеда, потому что Светка тоже загорелась: тоже хочу кататься, это для ног полезно — борьба с целлюлитом… Правда, и выехала она на нем несколько раз всего — то не выспалась, то погода неподходящая, то месячные…

Он вздохнул тяжело, как всегда в последнее время, когда думал о Светке и их совместной жизни. И продолжал думать дальше.

И студентом он стал. И хлебнул с лишком студенческой жизни, общежитских тусовок, студенческой любви, диспутов на тему: «В чем смысл жизни», экзаменов, переэкзаменовок, выездов на картошку и всего остального студенческого колорита.

И на машине, правда, не новенькой, но зато на иномарочке, — подъехал он таки к дому родителей. И соседи в окна смотрели. И бабушка, старенькая уже и почти слепая, была довольна. И все поглаживала его по плечу маленькой и сухонькой рукой своей, как бы отмечая его достижения, — молодец, мол, Веня, молодец, хороший мальчик…

И дипломат у него появился — отец подарил, когда поступил он в институт. И джинсов этих сколько он за свою жизнь переносил! И на работе он продвинулся, стал начальником. Правда, в подчинении у него было всего четыре человека, но ведь стал начальником, как хотел? Стал!

И деньги он делал, точно — было время, делал он деньги все с тем же своим другом детства, выросшим в бойкого и оборотливого торгаша — Ванькой Козловым. Открыли они тогда, еще в первые годы перестройки прокат видеокассет, потом — палатку коммерческую. И деньги — потекли. Не рекой, конечно, но на фоне всеобщей бедности чувствовал он себя иногда просто миллионером.

И за границей он побывал, и не раз. И даже квартиру они со Светкой себе отдельную устроили. Он купил себе комнату в коммуналке, комнату эту да Светкину комнату, которая ей от бабушки в наследство досталась, обменяли на двухкомнатную квартиру. И жили они сразу после свадьбы отдельно от родителей. Как заказывали.

А вот до миллиона долларов не дотянули их коммерческие проекты. Так и не удалось его в руках подержать — подумал он иронично.

Но мысль эта, что все, оказывается, в жизни сбывается, все или почти все, — его поразила. И показалось даже несправедливым, что одна мечта-то и не сбылась. И подумалось даже: а, может, еще сбудется. Ведь съездил же он в Ленинград, хоть и через пару лет. И за границу съездил, спустя десяток лет после своей мечты.

И мысль эта, что все мечты, ВСЕ мечты сбываются — была для него новой — и привлекательной. Что-то волшебное было в самой этой мысли. Что вот, мол, оказывается, — как жизнь просто устроена. Мечтай — и тебе дастся. Только мечтай. И обязательно это случится. Рано или поздно, но случится…

И он, задетый тем, что миллион-то ему в руки еще не пришел, подумал: надо просто продолжать об этом мечтать. И было что-то возбуждающее в том, что могла принести осуществленная эта мечта.

Он, Веня — миллионер!

Причем не просто миллионер — долларовый миллионер!

И возбужденный этой мечтой, забывший уже и о Светке, и о встрече выпускников, стоял он у окна на этой Богом забытой станции и мечтал:

— Хочу подержать в руках миллион долларов…

— Хочу подержать в руках миллион долларов…

— Хочу подержать в руках миллион долларов…

…Он был Вездесущим и Всемогущим.

Он существовал везде и мог — все.

Он был — Бог.

Он был — Творец.

И — помогал творить другим. Помогал, просто утверждая их желания и делая все, чтобы желаемое свершилось.

Он — миллиарды тонких вибраций, которые вибрировали в ответ на запросы и желания. И — побуждали к действию тех, от кого зависело выполнение желания.

И в этом была удивительная игра — сценариев и действий, ситуаций и положений, приводящих к желаемому…

…Раздражение было внезапным и каким-то резким, как будто бы включили в нем что-то, просто нажав кнопку: в одну секунду почувствовал он вдруг неприязнь и ко дню этому, и к уже привычному, но нудному голосу диспетчера: «Поезд № 342 Воркута — Москва ожидается прибытием…» и к физиономии добродушного, заторможенного и поэтому постоянно вызывающего шутки сержанта Нечипоренко.

Просто невтерпеж стало ему тут — в дежурке вокзала, в которой и хотел он отсидеть последние два часа дежурства. Обычного дежурства, как сотни предыдущих, тоскливых и долго тянущихся, потому что не могло быть ничего интересного или необычного в этом привычном дежурстве на маленькой железнодорожной станции. Люди сходили здесь с одних поездов и пересаживались в другие, и было это привычно и как всегда спокойно: поезда здесь останавливались днем, пассажиры еще не успевали ни напиться до состояния буянства, ни потерять свои вещи. Была эта станция тихой, и дежурства были тихими — так, обычная работа: пришел, отсидел положенное, для проформы раз в час вышел, по станции походил, чтобы на глаза начальству попасться, — и несешь вахту дальше. Так было всегда. Только не сегодня.

Сегодня его, что называется, раздирало. Вдруг ни с того ни с сего захотелось ему выйти на перрон, и пошел он по перрону, раздраженно рассматривая привычную колею, и привычный перрон, и знакомые скамейки, и немногих пассажиров — обычных, сидящих в маленьком зале в неудобных жестких креслах и ожидающих московского поезда.

И когда подходил он к скамейкам этим, сам еще не ожидал того, что сделает — просто вдруг, ни с того ни с сего сказал он строго и официально: «Предъявите документы!» И посмотрел на мужчину, недоуменно вскинувшего брови, как бы даже извиняясь, мол, брат, сам не знаю, чего это меня несет, но уж если я это сказал, то будь добр, давай, показывай…

И, наверное, этим бы все и кончилось — ну, подошел к мужику какому-то, ну, проверил документы, исполнил вроде бы свой долг — следить за порядком на отведенном ему объекте, но мужчина этот, который сначала только брови удивленно вскинул, повел себя совсем уж неожиданно и странно.

Встал он с кресла своего жесткого. И снова сел. И опять встал, и — тоскливо как-то по сторонам посмотрел, даже не посмотрел, а глазами стрельнул, — как будто примеряясь, куда бежать.

И все это произошло быстро, в какие-то несколько секунд: нервная его, суматошная какая-то торопливость. И чувство ужаса мелькнуло в его глазах, так ему, подошедшему проверить документы, показалось. И потом — спокойно уже, как будто бы внутренне смирившись с происшедшим — достал он из внутреннего кармана куртки свои документы и протянул их, но руки его дрожали. Руки его точно дрожали.

И тут уже все чутье, весь милицейский нюх поднялся в нем, заполнил всего его и он сказал уже совсем другим тоном, в котором ни нотки извинения не звучало: «Мужчина, пройдемте со мной!» И документы не отдал в протянутую за ними руку. И посмотрел строго, и даже руку зачем-то на кобуру положил — мол, никаких шуток. И шаг назад сделал, давая дорогу этому странному, испугавшемуся чего-то человеку. И тот, поколебавшись секунду, обреченно как-то головой кивнул и пошел. Пошел, даже сумку с собой не взяв. Небольшую такую, аккуратную спортивную сумку на длинном ремне, которая была подсунута под кресло, на котором он сидел.

И тогда опять, строгим каким-то голосом, как будто приказ отдавая, сказал он этому задержанному, именно так он его про себя и назвал: «Багаж свой возьмите!» И остановился мужчина, опять как-то обреченно головой мотнув, и по сторонам посмотрел, как бы осознавая, что другого пути у него нет — только за милиционером идти, — взял сумку свою и показалось что даже как-то сразу отяжелел, постарел, что ли, с этим своим багажом в руке.

…Он смотрел со стороны на происходящее, не придавая этому никакого значения. Просто вышел в зал ожидания дежурный милиционер. Подошел к мужчине, сидевшему в центре зала, попросил документы. Ничего необычного не было в самой ситуации. Непонятно было только, почему именно к нему подошел милиционер, к нему, а не к другим мужчинам. Не к тем смуглым южным парням, к которым чаще всего и подходили милиционеры проверять документы.

Но его это не касалось. И некогда было ему думать о таких мелочах.

Он мечтал. Мечтал о том, что когда-нибудь в его руки попадет миллион долларов. Что испытывает он волшебное чувство: столько денег — и в его руках… Столько денег — и принадлежат они…

Мечты его оборвались. Потому что уже перед ним стоял все тот же милиционер, и лицо его было каким-то шальным, что ли. И не сразу понял он, Веня, что тот от него хочет. А милиционер этот, горя глазами, в каком-то волнении повторил нетерпеливо:

— Гражданин, пройдемте со мной. Будете понятым…

И он пошел, чертыхнувшись про себя, что вот, мол, угораздило его подвернуться под руку этому милиционеру. Еще неизвестно, во что можно вляпаться, став понятым. Понятым — при чем? При ком?

В дежурке стояла тишина. Мертвая какая-то тишина стояла в дежурке. И сержант Нечипоренко, крепкий, здоровый мужик, дышащий всегда громко, как паровоз, — так шутили над ними товарищи, — казалось, не дышал. Стоял он в дверях дежурной части, загородив собой вход, как будто бы амбразуру собой загораживал. И смотрел в упор на задержанного, будто бы даже взглядом ему говорил: «Даже не надейся, что сбежишь… У меня не забалуешь…»

Он только покосился на входящих, отодвинулся, давая им пройти, и опять занял свой пост, цепко смотря на задержанного, хотя — чего уже было на него смотреть? Чего сторожить?

Сидел тот сникший, потерянный какой-то, как будто бы — сдувшийся воздушный шар. И никуда он бежать не собирался. Вообще, ничего он уже не собирался делать, все, что мог, он уже сделал. Он попался. И это был факт.

И подумалось ему тоскливо: ведь чувствовал же, чувствовал, что что-то будет не так. Было у него предчувствие на этот раз, ныло как-то сердце, и внизу живота был какой-то холодок, когда выходил он на этой станции. Хотя — был это уже привычный маршрут. Раз в два месяца вез он по нему деньги. Был он наркокурьером. И работа у него, что называется, была не пыльная, — деньги привез, товар забрал. И был он обычный мужичок, неброский, невидный, каких миллионы. Один из множества в безликой массе пассажиров. И всегда удавалось ему оставаться таким незаметным, не привлекающим внимания. Но сегодня — не удалось.

И непонятно было — почему. Почему? Где он прокололся? И подумал он даже — может, его подставили? Ведь к нему, именно к нему вышел из дежурки милиционер. У него одного проверил документы. Просто невозможно было представить, что было это такое вот — точечное! — случайное попадание. Просто невозможно… И сидел он и думал, думал об этом как-то вяло, потому — что уж тут было думать…

— Ну что же, — бодрым голосом проговорил милиционер, приведший в дежурку в качестве понятых Вениамина и пожилого мужчину, из супружеской четы, которой тот оставлял под присмотр свой чемодан, когда ходил обедать. — Будем оформлять протокол!..

Сказал он это радостно, и что-то мальчишеское было в его голосе. Что-то молодое, щенячье прорвалось в нем, как будто действительно был он служебной собакой — и — вот счастье! — взял след и задержал опасного преступника.

Он замолчал на секунду, как будто соображая, с чего же начать ему этот протокол составлять, как будто бы радость эта его внутренняя даже лишила его на время способности соображать.

Он подошел к столу, на котором стояла сумка задержанного, стояла — приоткрытая, только не видно было Вениамину, что в ней.

— Подержите — скомандовал милиционер и, осторожно, как будто бы в сумке этой был драгоценный дар, передал ее Вениамину.

И тот тоже взял ее осторожно, еще не зная, что в ней. Что там такого, что надо так бережно держать. И что мог этот щуплый, невзрачный мужичок везти…

— Тут — миллион долларов, — почти шепотом сказал милиционер, сказал — сам не зная зачем, просто — сказалось это у него. И повторил уже громко и значительно, строго посмотрев при этом на задержанного, — вот, мол, сейчас мы выясним, откуда, куда и зачем такие деньги в обычной спортивной сумке везут…

Вениамин держал в руках миллион долларов.

Он держал в руках миллион долларов…

Там, в сумке, — действительно лежали пачки долларов, тугие, крепкие, толстые пачки долларов. Лежали невпопад, потеряв правильное расположение, в которое были они уложены чьей-то рукой, чтобы меньше места занимали и не выглядывали из-под обычного махрового полотенца, которое и нужно было в этой сумке, просто чтобы деньги прикрыть. Наверное, не удержался милиционер, открыв сумку и увидев там эти правильные ряды и стопки пачек долларов, порылся. Пересчитал, не дожидаясь понятых, чтобы понять — на что он напал, какую птицу поймал в свои сети…

Вениамин держал в руках миллион долларов.

Он держал в руках миллион долларов…

— Ставьте сюда, — скомандовал милиционер, нашедший на столе то, что искал — бланки протоколов задержания, и, указал Вениамину на подоконник. И, поскольку Вениамин все так же продолжал держать в руках миллион долларов, сказал уже строже: — Гражданин, вы меня слышите? Ставьте сумку сюда!..

Он поставил. Он поставил сумку на подоконник, и в эту секунду с ясностью, с какой-то ужасающей и жуткой ясностью понял, что мечта его осуществилась.

Мечта его осуществилась.

И именно сейчас он понял — какая идиотская это была мечта! Какая кретинская мечта. Он мечтал «подержать в руках» миллион долларов. И вот — подержал…

И глобальная в своей невозможности ее осознать картинка предстала перед ним.

Мечты сбываются.

Они сбываются именно так, как заказываются.

Именно так.

И в эту секунду понеслось в нем осознание того, почему у них все так со Светкой.

— Не люблю я, когда баба — ни рыба ни мясо… Нет, это не про меня. Мне нравятся стервы! — не раз говорил он своим друзьям, говорил серьезно или в шутку. — Чтобы с ней жизнь бурлила, чтобы не соскучиться!..

«Кретин!» — подумал он сам о себе, вспомнив свои разговоры и впервые в жизни подумал, с опаской глядя вверх, туда, в небеса за низким потолком дежурной части, что там — его слышат. Просто слышат и дают желаемое.

— Хочешь стерву? Пожалуйста, детка, получай стерву! Бери на здоровье! Только, чур, потом не обижаться!..

И опять вспомнил тоскливо свое недавнее «подержать в руках миллион долларов…».

И вспомнил вдруг, как в свои денежные времена, когда процветала их торговля видеокассетами и палатка приносила отличный доход, — вдруг стали дела идти плохо. Открылся рядом видеосалон. Потом на палатку наехала братва. В общем, поток денег резко уменьшился, и опять, к стыду своему и изумлению, вспомнил свое, не раз сказанное компаньону Ваньке Козлову:

— Слушай, всех денег не заработаешь!..

И понятно, ослепительно понятно и ясно стало ему теперь, почему так и остались они со Светкой в своей двухкомнатной квартире: потому что — а чего, и так нормально, у других и этого нет. И почему так и не появился у них ребенок, потому что вроде его и хочется, но такая это обуза, такая это несвобода, такая — ответственность, что нет его — и ладно. И понял он в эту секунду, что все его желания или нежелания — и есть заявка, заказ Богу — и все это — сбывается.

Просто все сбывается.

И трудно ему было сейчас признать факт этот — такой простой и такой глобальный, что сам он создает свою жизнь своими мыслями и желаниями, своими заявками и ожиданиями.

Трудно признать…

Так трудно признать…

Но смотрел он на сумку, стоящую на подоконнике, и звучало в его голове:

— Хочу подержать в руках миллион долларов…

— Хочу подержать в руках миллион долларов…

…Желание было исполнено, но Он, Вездесущий и Всемогущий, не испытывал от этого никакой радости и никакого удовлетворения.

Еще одно желание — странное и глупое, пустое и ненужное — исполнилось.

И в который раз за множество веков думалось Ему, Вездесущему и Всемогущему Богу, Творцу — почему, ну почему так бездарно используют люди возможности творить свои жизни?

Почему хотят они «подержать» миллион долларов, а не быть такими — чтобы его получать?

Почему мечтают они о джинсах или новых сапогах, о поездке за границу или о повышении по службе, но не мечтают о силе и возможностях творить свою жизнь?

Почему, созданные по образу и подобию Божьему — творцами, так бездумно и бестолково творят они свои жизни?..

Почему так пусты их желания?

Почему так глупы их потребности?

Почему так неосознанны запросы?

Но — новые вибрации побуждали Его к действиям — и начиналась новая игра.

Точная.

Филигранная.

Качественная.

И ненужная…

…Он веселился с первой же минуты, как сел за руль, и Алена то и дело начинала хохотать — выслушивая очередной его анекдот или байку, которыми Пашка был так богат.

Был он сегодня в ударе, анекдоты просто сыпались из него, и подумала Алена — прикольный он, Пашка, веселый, вообще, нормальный парень, если бы иногда не умничал, не ерничал и не становились его анекдоты и истории ехидными и подкалывающими. Любил он, находясь в центре внимания компании — задеть кого-то, просто не мог над кем-то не посмеяться. И Алена — всегда чувствовала себя рядом с ним неуверенно, как будто бы ожидая какого-то подкола или наезда.

Вот и сегодня рассказывал Пашка анекдоты, а сам на нее весело поглядывал, как будто бы выбирая, когда ее можно будет задеть. И — задел-таки.

— Жила-была девочка-дебилочка, — увлеченно рассказывал Пашка очередной анекдот, сосредоточенно поворачивая руль на перекрестке, — и была она страшненькая, хиленькая. И вот пришла к ней волшебница с волшебной палочкой и говорит: «Девочка, я исполню три твоих самых больших желания…»

И девочка-дебилочка сказала: «Хочу, хочу, чтобы у меня был во-о-от такой огромный нос с бородавкой на конце!»

Удивилась волшебница, но исполнила желание девочки.

«Еще, — сказала девочка, — хочу, чтобы у меня были во-о-от такие вот большие-пребольшие уши!»

Исполнила удивленная волшебница и эту просьбу девочки.

«И еще я хочу, чтобы у меня были во-о-от такие длинные-длинные и тоненькие-тоненькие косички».

И сделала волшебница девочке длинные и тоненькие косички.

И спросила изумленно: «Девочка, но почему ты заказала исполнение таких желаний? Почему ты не попросила, чтобы ты была здоровой, красивой, счастливой?»

«А что, можно было?» — удивилась девочка-дебилочка…

Пашка заржал, захохотал громко и, поглядывая на Алену искоса, добавил:

— Вот все вы бабы, как эта девочка-дебилочка, никогда не знаете, чего хотите!

И опять захохотал.

И Алена разозлилась. Вспыхнула, как будто серьезно задел ее Пашка. А он и правда задел ее серьезно, потому что нечего было сравнивать ее с дебилочкой этой, уж она, Алена, прекрасно знает, чего хочет.

Прекрасно знает.

И она сказала, горячась, категоричным, строгим голосом, ставя Пашку на место:

— Я знаю, чего я хочу. Я хочу встретить мужчину, который будет меня ценить и уважать!

И посмотрела на Пашку, всем взглядом своим выражая — не такого, как ты, который только и может над всеми смеяться.

И она добавила:

— Я хочу встретить заботливого, ответственного, обеспеченного мужчину, рядом с которым я почувствую себя настоящей женщиной.

Но Пашка уже хохотал, поглядывая на нее с издевкой, и, отсмеявшись, только и сказал:

— Все вы, бабы, такие вот — дебилочки, как в анекдоте… Мозгов у вас не хватает, даже чтобы желания свои сформулировать… Ну и толку-то тебе будет от твоего обеспеченного и уважающего, будет тебе деньги на карманные расходы выдавать и дома тебя держать, как куклу — для красоты… Эх, ты…

Пашка замолчал, потом авторитетно и громко, как опытный старший товарищ сказал:

— Мелко мыслишь, молодежь! Мелко мыслишь!.. — И сказал авторитетно, как некую истину произнес: — Хотеть надо много! Хотеть надо — все. Вот я хочу мешок денег. Потому что деньги — главное! — И сказал опять Алене назидательно: — Деньги — главное, деточка. Деньги, а не всякие там любви, романы. Деньги дают все. Деньги дают власть. Деньги дают возможности. Деньги — главное… И произнес весело и громко, как заказ наверх отправил: — Я хочу, чтобы у меня был мешок денег. Чтобы на меня свалился мешок денег!..

И замолчал, как будто бы погрузившись в осознание глобального своего и мудрого желания.

И Алена замолчала. Просто сидела рядом с Пашкой в его машине, смотрела на проезжающие мимо машины, людей на тротуарах, — и думала, и — представляла. Потому что — что бы Пашка ни говорил — она-то точно знала — чего она хочет.

Она хочет богатого и щедрого, доброго и великодушного, уважающего и любящего мужчину, за которым будет она, как за каменной стеной.

И она даже могла себе представить, как она с ним познакомится.

Как будет она стоять с поднятой рукой, голосуя, и остановится шикарная машина, и волнующий мужской голос скажет:

— Такие девушки, как вы, не должны ходить пешком…

И это будет — он…

…Машина шла мягко и бесшумно — машины такого класса, стоящие таких денег и должны ходить мягко и бесшумно.

Каждый раз, когда водитель трогался с места и начиналось движение — он думал об этом.

И нравилась ему эта мягкость движения, ощущение комфорта. Нравилось ему быть в этом. И нравилось ему быть тем, кто он есть.

Он был умен, интеллигентен и обладал потрясающим чувством юмора — еще в молодости он всегда становился центром компании, всегда был неутомимым фонтаном анекдотов и шуток, он искрометно шутил и иронизировал.

Он был откровенно, бесстыдно богат, так богат, что мог не только не считать, сколько денег у него в кошельке, но и не считать — сколько денег в банках, потому что поток этот не прерывался, а шел и тек, и деньги — были чем-то таким, что просто было в его жизни.

Он был щедр, как может быть щедрым откровенно богатый человек — которому нечего терять от своей щедрости.

Он был интеллигентен, хоть и прошел и огонь и воду и общался за годы становления своего бизнеса и с бандитами, и с молодыми борзыми мальчиками, рвущимися в бизнес и деньги, забыв о всяких принципах и нормах морали.

Он был умен.

Он был стройный, почти как мальчик, но совсем другой, старческой стройностью. И старческая худоба проступала даже на висках, на которых уже появились еще почти незаметные склеротичные бляшки.

Ему было 74 года.

Он был откровенный и безнадежный импотент.

Он ехал в свой центральный офис на роскошной иномарке, за рулем которой сидел его постоянный водитель.

И, заметив стоящую у обочины с поднятой рукой миловидную девушку с каким-то торжественно строгим, как будто бы ожидающим чего-то важного лицом, он скомандовал голосом, которым привык отдавать приказы:

— Останови.

И, когда она села рядом с ним на заднее сиденье, войдя в заботливо открытую им дверь, она услышала долгожданное и такое желанное:

— Такие девушки, как вы, не должны ходить пешком…

…Заказ был выполнен.

Встреча произошла.

Но Он не стал наблюдать за выражением ее лица — за многие и многие века привык Он к этому изумленно-разочарованному, непонимающе отчаянному выражению лиц, когда человек понимал, что желаемое свершилось, но свершилось совсем не так, как он хотел! Вернее, свершилось именно так, как он хотел, но разве этого он хотел!..

Но Он не отвечал за качество заказа.

Он, Всевышний и Всемогущий, отвечал только за качество его выполнения.

И выполнив очередной заказ, приступал к воплощению нового. И — начиналась новая точная игра по созданию нужной ситуации…

…Пашка спал, разметав во сне руки, и улыбаясь чему-то, как будто бы чувствовал, что заказ его уже выполняется. Что скоро — совсем скоро деньги, куча денег, мешок денег свалится на него. И заказ его, как и все заказы Ему, Всевышнему и Всемогущему — уже выполнялся.

Мешок, пока еще пустой, уже лежал на переднем сиденье машины, на которой они — трое грабителей должны подъехать к банку через полтора часа.

Туда, к назначенному сроку подъедет и Пашка — просто вынужден будет подъехать, объезжая пробку на проспекте Мира.

И Станислав Сергеевич, пожилой кассир, который, что называется, «зубы съел» в банковском деле, и клиентов на расстоянии чуял, выйдет сегодня на работу с больничного, он и тревожную кнопку нажмет, почуяв в двух клиентах, входящих в зал, угрозу.

И тому, кто понесет мешок с тугими банковскими пачками — ничего не останется, как, услышав крик и предупредительный выстрел, — не побежать к ожидающей его машине, а просто вломиться, впрыгнуть в проезжающую мимо машину, чуть не огрев водителя мешком денег, и заорать заполошно: «Жми, давай!»

И на первом же повороте он выскочит, вывалится из машины, на четвереньках, по-собачьи пробегая между запаркованными машинами, в надежде уйти от преследования.

И оставит Пашку с мешком этим, туго набитым деньгами, и чувством ужаса от самой этой дикой ситуации, и звуками сирен, и холодом где-то внутри живота, оттого — что вот это вляпался…

Мешок денег будет лежать на переднем сиденье.

К остановившейся машине будут подходить люди в камуфляже и с оружием.

А в голове будет звучать только одно:

— Деньги — главное.

— Деньги — главное.

— Деньги — главное…

…Он был Вездесущим и Всемогущим.

Он существовал везде и мог все.

Он был — Бог.

Он был любовью — безусловной и всеобъемлющей.

Он просто любил и поэтому давал желаемое…