Я подарю тебе ребёнка

Маша Малиновская

3

Захар

— Я больше не могу, Захар Леонидович!

— Можешь, Таня, можешь!

— Нет, — хнычет девушка, вытирая тыльной стороной свободной руки слёзы. — Правда. Давайте уже кесарево сделаем?

— Какое кесарево, Тань, ребёнок на выходе. Обратно заталкивать будем? Давай, постарайся ещё чуть-чуть.

Времени на уговоры не так много. Потужной период, а мать раскисла. Уговоры уговорами, но времени на них прямо совсем впритык.

— Не могу больше. Больно!

— А делать было не больно? Чего теперь жаловаться-то? — сердито вопрошает Лидия Витальевна — возрастная акушерка.

Смотрю на неё строго, на что женщина едва заметно поджимает губы. Не нравятся ей мои замечания. А мне не нравится, когда женщинам такое говорят. Мало того, что это неэтично, а роженица находится в максимально уязвимом психическом состоянии в процессе родов, так ещё и незаконно. Иски потом приходится разгребать за акушерское насилие. Психологическое в том числе. Или посты в соцсетях о том, как издевались в роддоме.

Много приукрашено, но дыма без огня не бывает.

Почему, собственно, женщина должна нести ответственность за родовую боль? Вот эти «с мужиком было не больно, а теперь жалуешься» — ужас кромешный.

А потом установка: быть матерью, значит, страдать, терпеть и мучиться. Это сидит где-то на уровне исторического коллективного сознания, и это надо менять. И начать с уважительного отношения в роддомах.

А с Лидией Витальевной мы воюем уже два года, как я стал заведующим родильным отделением. «Выскочка» — так она называет меня за глаза. Поджимает губы, когда я ей что-то говорю. Наедине, надо заметить, и с уважением к возрасту и опыту. А вот она любит поддеть при пациентках этим своим опытом и стажем. И вообще, по её мнению, в гинекологию идут мужики «того».

Но деваться ей некуда, приходится слушаться, несмотря на то, что у неё опыт, стаж и прочее. Остаётся только втихаря сетовать, что вот с Марией Алексеевной, бывшей завотделением, ушедшей на пенсию два года назад, они ого-го работали. И порядок в родильном был, не то что сейчас. Не было всякой ереси типа вертикальных родов, джакузи в родзале и прочего расхолаживания родильниц. Ибо роды — не курорт. Дитя выстрадать надо.

Правда, статистика регистрирует, что после ухода Марии Алексеевны травматизация женщин в родах снизилась за два года на двадцать процентов, а новорождённых на двадцать четыре.

Не то чтобы я был такой молодец, просто коллектив вздохнул с облегчением и стал соблюдаться протокол, наконец нормально организованы партнёрские роды, а не «ой, папочка, вы пока за водичкой бегали, мы быстренько родили тут». Стимуляция — по показаниям, кесарево сечение — тоже. Без геройства. Понятие «индивидуальный подход» — не только на бумаге. Работы ещё много в этом направлении, но мы с начмедом стараемся. А коллектив, молодцы, подхватывают. Того гляди, и страшилок будет меньше блуждать про роддом. Это место долгожданной встречи, а не застенки гестапо.

— Татьяна, давай ещё разок, окей?

Девушка делает пару вдохов. Должна собраться, просто устала.

— Ещё немного, и пацана своего на руки возьмёшь, — подбадриваю её.

Она смотрит мне в глаза, ищет поддержки. Ей всего-то мгновение нужно, чтобы решиться. Подкладываю ей под лопатки ладонь, считаю вслух до трёх, и мы, наконец, вытуживаем ребёнка.

Родзал оглашается отчаянным писком вновь прибывшего в этот мир. Я приподнимаю нового человека, показывая матери.

— Живой же? — спрашивает, пребывая ещё в шоке.

— Ну а какой ещё? Слышишь, как орёт? Молодец, Таня. Поздравляю!

Передаю новорождённого неонатальной медсестре, которая кладёт его матери на живот и укрывает одеялом.

— Рожайте плаценту, — отдаю распоряжение Лидии Витальевне и иду на выход.

Дальше справятся, а мне ещё кучу бумажек сегодня оформлять. Это если никто не решит вылезти на свет Божий. Предпосылок вроде до конца смены нет, но это дело такое.

Покончив с документацией, решаю выпить кофе перед тем, как ехать домой. По пути к автомату встречаю Дарину Фёдоровну — коллегу. Она сегодня в ночь дежурит, только пришла.

— Захар Леонидович, — улыбается, — привет. Тебя там начмед хочет.

И скалится, не стесняясь.

Они от меня никогда не отстанут. Это рок прямо какой-то. Запустили шуточку и маслают её уже четвёртый месяц.

Ульяна Денисовна — начмед всея роддома, женщина энергичная и пробивная. Отличные черты для данной должности. В свои пятьдесят утверждает, что для женщины жизнь только начинается, активно это транслируя всему нашему учреждению.

И вот на юбилее последнего летом она как-то увлеклась игристым и потом выдала мне весьма нескромное предложение, от которого я с благодарностью отказался. Едва. Но так как это услышал Дягильцев — тогда заведующий патологией — мой хороший приятель и жуткий любитель поострить, то уже после выходных каких только шуток и мэмов придумано не было. При чём даже гинекология и консультация переглядывались, когда кто-то из них встречал меня.

— По поводу?

— Понятия не имею, — а у самой смешинки в глазах.

— Ладно, понял. Иду.

Уже конец моей смены. Переодеваюсь, убираю костюм в корзину для стирки, проверяю, не забыл ли сумку и наличие в ней телефона. В сообщениях уже висят непрочитанные с пересланными анализами и вопросами. Разберу дома уже.

К начмеду захожу, когда она уже тоже переоделась и выключает компьютер.

— Ульяна Денисовна? — заглядываю в кабинет после короткого стука. — Вызывали?

— Да, Захар, проходите, — снимает с вешалки жакет и закрывает шкаф. — Прошу прощения, что уже на ходу, сегодня надо уйти раньше.

В её понимании раньше — это в конце рабочего дня. Потому что обычно она часа на два задерживается. Хорошо хоть от других сотрудников не требует такого.

— Я связалась по вашей просьбе с профессором Акуниным. Они действительно не предоставляют свои протоколы лечения по пациентам, только по запросу последних и то без детализации. Только перечень вмешательств и использованных препаратов. И, если честно, ответы профессора показались мне какими-то плавающими. А кто такая эта Разумовская, позвольте спросить?

— Хорошая знакомая. Вместе учились и дружили когда-то.

— А почему вы не хотите провести обследование в своей клинике?

Потому что она сама этого не хочет. Наверное, и мне стоит перестать лезть куда не просят. Но меня дико раздражает, когда вот так вот росчерком ставят жирный крест на женщине. Для подобного диагноза нужны веские основания, понятные. А в случае Вики мне всё очень непонятно. Но она захлопнулась, смирившись.

Даже если сейчас она в социальном плане не готова стать матерью, то должна хотя бы знать, что может.

Когда уже сажусь в машину, снова капает эсэмэс. Смотрю через быстрый просмотр, не открывая, вдруг что-то срочное. А то если несрочное прочитаешь и сразу не ответишь, у пациенток начинается паника «вдруг это кошмар, а он молчит». Особенно беременных.

Но с удивлением обнаруживаю, что сообщение от Вики.

«Администратор в клинике сказала, что ближайшая запись у тебя только через две недели. Боюсь, что за этот срок я передумаю и не решусь»