Тихое место

Меган Миранда, 2021

Для фанатов книг «И повсюду тлеют пожары» и «Острые предметы». Раньше Холлоуз Эдж был прекрасным уединенным местом, где соседи вместе отмечали праздники и всегда приходили на помощь. Пока городок не потрясла трагедия – супружеская пара была найдена мертвой в собственном доме. Полтора года спустя Руби Флетчер, обвиненную в их убийстве, признают невиновной, и она возвращается в городок. Чего она хочет добиться: возмездия или спокойной жизни? Действительно ли она невиновна или система допустила ошибку? С ее приездом напряжение среди соседей растет. Бывшая подруга Руби, Харпер, начинает получать пугающие записки. Становится понятно, что не все свидетели были честны в показаниях. Она понимает, что ей самой придется выяснить правду, прежде чем кто-то еще погибнет. Кто из ее соседей на самом деле опасен… или же опасны они все? От автора бестселлеров Меган Миранды – автора психологических триллеров «Все пропавшие девушки» и «Идеальная незнакомка».

Megan Miranda

SUCH A QUIET PLACE

Copyright © 2021 by Megan Miranda

Simon & Schuster, Inc., is the original publisher

© Загот М., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Суббота, 29 июня

СТРАНИЧКА ОБЩИНЫ ХОЛЛОУЗ ЭДЖ

Тема: ОНА ВЕРНУЛАСЬ!

Отправлено: 11:47

Кора Тейт: У дома стоит такси. Кто-то знал, что она возвращается?

Престон Сивер: Что? Это точно она?

Кора Тейт: Я смотрю в окно. Это она. Сто процентов.

Шарлотта Брок: УДАЛИТЕ ЭТО.

Глава 1

Приема в честь возвращения Руби Флетчер никто не устраивал.

Она явилась без предупреждения, застав нас врасплох.

Я не услышала, как хлопнула дверца машины, как повернулся ключ в замке, как распахнулась дверь. Слух уловил только шаги, знакомое шлепанье по дощатому полу. Я замерла у кухонного стола и крепче стиснула нож.

В голове промелькнула мысль: это явно не кошка.

Затаила дыхание, замерла, прислушалась. Какой-то шелест в коридоре, будто что-то тащат вдоль стены. Я отошла от стола, нож не выпустила, да еще и лезвием наружу его повернула…

И вот она, собственной персоной, у входа в мою кухню: Руби Флетчер.

Она воскликнула: «Сюрприз!» — и засмеялась, когда между нами сверкнул нож, который я от неожиданности выронила. Девушка пришла в восторг оттого, что я потеряла дар речи. Как будто непонятно, почему мы все начеку. Ведь каждый из нас боится, что кто-то проберется к нам в дом.

Кому знать, как не ей.

Мне хватило трех секунд, чтобы прийти в себя. Я прижала дрожащую руку к груди.

— Господи, — пробормотала я и наклонилась, чтобы поднять нож, пытаясь выиграть время. — Руби.

Она расплылась в улыбке.

— Харпер! — воскликнула она, подавшись вперед всем телом. Первое, что бросилось мне в глаза — туфли без каблуков в ее руках, будто она и правда хотела тайком пробраться в дом.

Второе, что я заметила: на ней та же одежда, в которой она была вчера на пресс-конференции. Черные брюки, белая блузка без рукавов с расстегнутой верхней пуговицей. Правда, сегодня на ней нет кофты. Русые волосы уложены так же, как вчера в телевизоре, только без начеса. С нашей последней встречи она подстригла их до плеч. Под глазами чуть расплылась косметика, на щеках румянец, уши порозовели от жары.

То есть за сутки она даже не переоделась.

В прихожей стояли ее вещи — вот что терлось о мою бежевую стену, — коричневый кожаный саквояж и почтовая сумка под пару. Глядя на официальный вид Руби, можно было подумать, что она собирается на работу.

— Где ты была? — спросила я, пока она клала туфли на пол. Ничего умнее не придумала. Видимо, привычка следить за тем, как Руби распоряжается временем, укоренилась очень глубоко.

Она откинула голову и засмеялась.

— Я тоже по тебе скучала, Харпер, — уйти от ответа вполне в ее стиле. Время близилось к полудню, а выглядела она так, будто еще не ложилась спать. Может быть, была у адвоката? Или ездила к отцу? Еще куда-то наведалась, прежде чем ехать сюда? Или в первые сутки на свободе оторвалась на полную катушку.

Наконец она подошла, чтобы обнять меня, как же без этого. Все происходило с какой-то задержкой, будто в балете. Ее походка тоже изменилась, движется спокойно, взвешенно. И выражение лица другое — внимательное, настороженное. Будто освоила или постигла что-то новое.

Она явно отличалась от Руби, которую я знала, все пропорции чуть сместились: похудела, стала более собранной, голубые глаза увеличились, во взгляде больше нет тумана. Кажется, по сравнению с прошлым разом, когда мы были рядом, даже подросла. А может, что-то случилось с моей памятью, она смягчила острые углы, сделала Руби более компактной и хрупкой, не согласилась принять выдвинутые против нее обвинения?

Или со мной сыграли шутку экран телевизора и фотографии в газетах, сделали ее двухмерной, заставили забыть, какая Руби Флетчер на самом деле.

Она обвила меня руками и вмиг стала собой прежней.

Уткнулась острым подбородком куда-то мне в плечо, ближе к шее.

— Я же тебя не напугала?

Шеей я чувствовала ее дыхание, по коже пробежали мурашки. Отстранившись, я засмеялась, хотя в глазах собирались слезы — то ли от радости, то ли от страха. Руби Флетчер! Здесь! Будто ничего не случилось. И не прошло столько времени.

Она склонила голову набок, а я вытерла влагу под глазами.

— Руби, если бы ты позвонила, я бы…

А что бы я сделала? Приготовила обед? Убралась в ее комнате? Сказала бы ей, чтобы не приезжала?

— В другой раз, — сказала она, усмехнувшись. — Но это… — она показала на мое лицо, — значит, сюрприз удался.

Будто это была игра, она все так и задумала, и по моей реакции поняла — ее фокус прошел успешно.

Она села за стол, и мысли мои заметались: что дальше? с чего начать разговор? Одну ногу она положила под другую, рукой обвила спинку стула, повернулась ко мне и, не скрывая, окинула меня медленным изучающим взглядом: босые ноги, педикюр цвета сливы, потертые джинсовые шорты, безразмерная майка поверх купальника. Задержалась на моих волосах — я их чуть осветлила, беспечной косой они свисали с плеча.

— Ты ни капельки не изменилась, — заметила она, широко улыбаясь.

Она явно льстила мне. Я перестала бегать по утрам, мышцы на ногах слегка обмякли, волосы отросли почти до пояса. Я изменилась, как и она, только наоборот. Весь прошлый год я пыталась разобраться во всем, что вроде бы и так знала — в людях, в себе. Разложила на отрезки всю траекторию своей жизни вплоть до сегодняшнего дня, поняла, что принимала решения, почти не обдумывая их. Отсюда и неуверенность в себе, которая заметно сказалась на моем внешнем облике.

Я поежилась под ее взглядом: что она хочет увидеть? о чем думает? Стало как-то неуютно от мысли, что тут никого нет, кроме нас.

— Есть хочешь? — Я указала на еду на столе: сыр, крекеры, клубника в вазочке, арбуз, который я как раз резала. Надеюсь, рука не дрожит.

Она потянулась, закинула тонкие руки за голову, сплела пальцы, которые издали неприятный хруст.

— Нет. Я не нарушила твои планы? — спросила она, глядя на закуску.

Я переступила с ноги на ногу.

— Я тебя вчера видела, — сказала я, потому что научилась у Руби: отвечать на прямой вопрос не обязательно. — Смотрела пресс-конференцию.

Мы все ее смотрели. Знали, что так и будет, что ее освободят, и кипели от негодования. Как же так, был суд, показания, улики — и теперь все сначала?

Да, мы ожидали, что так может произойти. Ловили новости, посылали друг другу ссылки, делились тем, что услышали, на нашей доске объявлений. Хавьер Кора все подробно расписал, но свое мнение оставил при себе, и тут же посыпались комментарии.

Третий канал. Включайте.

Смотрим…

О господи.

Это у нас закон такой?

Мы уже поняли, что много разглагольствовать на доске объявлений не стоит, но пресс-конференцию видели все. На Руби Флетчер та же одежда, в какой ее забрали, она стоит перед кучей микрофонов, а внизу вдоль экрана крупная надпись: НЕВИНОВНА. Просто, но ярко — только верно ли? Выходит, что слушание дела — к чертям, расследование — туда же, решение присяжных — на ветер. Так виновата Руби или нет? Попробуй разберись.

— Вчера, — пробормотала она с радостным придыханием, глядя в потолок, — было круто.

На экране она выглядела сдержанной, несгибаемой. Усеченная версия Руби, которую я знала. Но когда она заговорила, я, сидя на диване, подалась вперед. Она притягивала к себе внимание даже издалека.

Журналистка спросила ее: «Что вы сейчас чувствуете, Руби?» Руби очень симпатично прищурилась, скрывая улыбку, что всегда здорово у нее получалось. Она посмотрела прямо в камеру, прямо на меня, и, сделав паузу, ответила: «Надеюсь наладить жизнь. Чтобы все это осталось позади».

Однако через сутки она уже была здесь, на месте преступления, из-за которого попала за решетку, чтобы взглянуть фактам в лицо.

Первым делом Руби попросила пива. Еще не было двенадцати, но такие мелочи, как социальные нормы или мнение общества, Руби не интересовали никогда. Она и не пыталась оправдаться, в отличие от любого из наших соседей, — все-таки сейчас лето, по одной баночке пропустить можно, — им важно получить одобрение общества или привлечь к мелкому разгулу кого-то еще.

Она стояла перед холодильником, вдыхая холодный воздух изнутри.

— Ох, как же здорово!

Она явно соскучилась по пиву. Закрыв глаза, Руби присосалась к бутылке, а я наблюдала, как подрагивает ее горло при каждом глотке. Потом ее взгляд наткнулся на кухонный нож, на арбузные кубики. Она подхватила кубик и забросила в рот, жевала нарочито медленно, с явным наслаждением. По комнате расплылся сладкий аромат, она облизнула губы, и мне тоже захотелось, чтобы во рту было сладко.

Наверное, такие моменты могут длиться бесконечно: каждая вещь, каждое воспоминание, когда-то привычное, воспринимается как что-то новое. Круто.

Около раковины звякнул мой телефон. Никто из нас не отреагировал.

— Как думаешь, скоро все узнают? — Она облокотилась на стойку, уголок рта нервно дернулся. Догадалась, что это кто-то прислал сообщение.

Скоро. Здесь долго не бывает. Как только ее кто-то увидит, об этом узнают все, если уже не узнали. Если покупаешь дом в Холлоуз Эдж, автоматически становишься членом местной Ассоциации жильцов. Это официальная и самостоятельная группа, которая выбирает правление, решает вопросы бюджета, собирает взносы, разрабатывает правила и следит за тем, чтобы они исполнялись.

Ты сразу получаешь доступ к местной доске объявлений, неофициальной, в свое время ее создали из лучших побуждений. Но после смерти Брэндона и Феоны Труэтт эта доска стала совсем другим зверем.

— Ты хочешь, чтобы они узнали? — спросила я. — Что ты вообще здесь делаешь? И сколько намерена здесь пробыть?

— Рано или поздно они все равно меня заметят. — Она закинула ногу на ногу. — Никто никуда не делся?

Я кашлянула.

— Более или менее все на месте.

Арендаторы при первой возможности смылись, а все остальные сейчас свой дом продать не могут — разве что с большими потерями. Дом Труэттов, рядом с моим, так и стоит пустой. Руби Флетчер, жившую когда-то в Холлоуз Эдж, обвинили в их убийстве. Да, обоих сразу. Если бы жертвой пал кто-то один из них, возможно, мы бы это как-то пережили, но двое…

Тейт и Хавьер Кора, мои соседи слева, собрались было переезжать, но их дом стоял через один от места преступления, и риелтор посоветовал им не торопиться. Но кое-кто потихоньку испарился. Исчез чей-то жених. Перестал появляться муж, которого здесь и так редко видели.

Дело раскрыли, но раскрылись и некоторые не относящиеся к делу подробности.

Не вдаваясь в детали, я сказала:

— У Уэллменов пополнение. Малыш.

Руби улыбнулась.

— Наверное, уже не такой и малыш.

Я поджала губы, изображая улыбку. Что еще сказать, каким тоном?

— Тейт беременна.

Руби застыла, не донеся бутылку с пивом до рта, подняла бровь.

— Подозреваю, она сейчас вся на взводе.

Так и есть, но говорить об этом Руби я не буду. Я всегда пыталась сгладить острые углы, как-то снять напряжение. В своей семье я давно играю роль миротворца. Так что эту тему лучше оставить, есть другие, нейтральнее, к ним и обратимся.

— Старшая дочка Шарлотты окончила школу, так что к осени еще одним жителем тут будет меньше.

Я просто заполняла паузы, слова вылетали из меня, почти спотыкаясь друг о друга.

— Может, вместо нее выгоним кого-то другого? — спросила она, и я засмеялась. Наверное, у нее готов целый список. Кто там на первом месте? Полагаю, Чейз Колби.

Словно и не прошло столько времени. Руби всегда была такой: обаятельной, непредсказуемой. Завораживающей, как сказал прокурор. Все мы — жертвы, нас нельзя винить в том, что мы выступили единым фронтом.

Я часто это повторяла, пытаясь оправдать себя.

Вскоре я поняла, зачем она выспрашивает, кто не уехал и уезжать не собирается. Руби решила остаться здесь.

По правде говоря, я не задумывалась над тем, куда она отправится после освобождения. Мне и в голову не приходило, что она захочет вернуться сюда — после всего, что здесь произошло. Последний раз мы разговаривали в суде, я давала показания, да и это разговором не назовешь — когда я проходила мимо, она одними губами сказала мне «спасибо».

Я сделала вид, что не заметила.

Я могла бы предположить, что она поедет к отцу во Флориду. Или забьется в какой-нибудь гостиничный номер, который оплатят юристы, что ее вызволили, будет выяснять подробности дела со своим адвокатом. Или просто исчезнет с концами — вот он, шанс начать жизнь с чистого листа, объявиться где-нибудь у черта на рогах совершенно новым человеком. Человеком без прошлого.

Я взглянула на часы над холодильником — стрелки переползли за полдень — и нервно постучала пальцами по крышке стола.

— Ждешь кого-то? — спросила она, снова оглядев стол с угощением.

Я покачала головой.

— Хотела отнести это к бассейну.

— Отличная мысль. Бассейна мне точно не хватало.

Внутри у меня все оборвалось. Конечно, ей многого не хватало: холодного воздуха из холодильника, бассейна, меня. Так и будет все перечислять, поигрывая ножом?

— Я сейчас, — сказала она и пошла в туалет у основания лестницы.

Едва она вышла из комнаты, я вымыла нож — это уж слишком, лежит себе молча на столе, словно издевается над нами. Я подхватила телефон, проглядела набежавшие сообщения.

От Тейт: Почему не сказала, что она возвращается?

От Шарлотты: Позвони.

Они уже знают.

Но отвечать им я не стала, а быстро настрочила Маку дрожащими от адреналина пальцами: Не приходи.

Интересно, она надолго? Вещи Руби стояли возле входа в кухню. Может, напрямую не спрашивать, сама догадаюсь? Из туалета доносились звуки бегущей воды, но в доме было до жути тихо. Где-то наверху с дивана спрыгнула кошка, Кода, в деревьях за домом глухо стрекотали цикады.

Я медленно расстегнула ее сумку, что побольше, заглянула внутрь. Пусто.

— Харпер?

Я быстро отдернула руку, зацепив пальцем молнию. Голос Руби долетел с верхней площадки лестницы, но с места, где я стояла, была видна только ее тень. Вряд ли под таким углом она что-то видела?

Я отошла от ее сумок, и она тут же появилась, медленно спускаясь по лестнице, скользя рукой по перилам.

— Хочешь мне что-то сказать?

Про ее голос говорили в ходе расследования: кто-то назвал его завораживающим, кто-то — коварным или даже злобным. Но сейчас все эти интонации слились вместе, голос словно вибрацией отражался от лезвия бритвы. Он так или иначе заставлял тебя насторожиться и настроиться на волну Руби.

— О чем? — спросила я, слыша биение своего сердца. Мне было что ей сказать:

Все до сих пор считают тебя виновной.

Не знаю, зачем тебя сюда принесло.

Я спала с твоим бывшим.

— Мои вещи, Харпер. Где мои вещи?

— А-а… — Я еще не успела ей рассказать. Да и не думала, что этот вопрос возникнет. Что она будет ждать чего-то другого. — Я говорила с твоим отцом. После всего.

Она замерла у нижней ступеньки, вопросительно подняла бровь:

— И?

Я кашлянула.

— Он велел мне отдать твои вещи на благотворительность.

Не то что я ей не сочувствовала, но двадцать лет — это очень долго. Она ведет себя так, будто ее не было неделю, а на самом деле — четырнадцать месяцев!

Руби на миг закрыла глаза, медленно вздохнула. Это она в тюрьме так научилась? Раньше Руби Флетчер встречала разочарование по-другому.

— Мак за чем-нибудь заглядывал?

Не поймешь, что у нее на уме! То одно, то другое, какая тут вообще связь?

— Давай отвезу тебя в магазин. Купим все, что тебе нужно, — предложила я. Конечно, куплю ей новую одежду, туалетные принадлежности. Могу поселить в гостиницу, дать денег, пожелать всего наилучшего. И больше никогда ее не видеть.

Но она только щелкнула пальцами.

— Это потом.

Она наклонилась, подхватила свою пустую сумку и снова пошла наверх.

В сознании пронеслась странная мысль: она совершает преступление против моей собственности прямо у меня на глазах. Собирается меня ограбить, и я же соучастница. Если связался с Руби Флетчер, стать соучастницей нетрудно.

Под одной крышей мы жили не всегда. Прямо ничего не обсуждали, но подразумевалось, как я считала, что это временно и ненадолго. После того как Айдан съехал, а отец Руби вышел на пенсию и продал дом, вдруг возникла такая потребность — нам обеим надо было передохнуть, оглядеться, понять, на каком мы свете. И прикинуть планы на будущее.

Но она так никуда и не уехала, и я не стала ее об этом просить. Казалось, мы обе хотим, чтобы она осталась. Мы заключили удобный союз. По крайней мере, всегда было кому покормить кошку.

Когда ее забрали, к одиночеству я привыкла быстро. Впервые после университета могла насладиться независимостью, полным уединением. Пониманием того, что я здесь полноправная хозяйка.

Она спустилась в моей одежде, из-под черного платья на бретельках торчал хвостик бордового купальника. Как тут возразишь, ведь все ее вещи я отдала. Она была выше, а теперь и тоньше меня, но размер одежды более или менее совпадал.

За Руби, путаясь у нее под ногами, спускалась Кода — быстро она меня предала! Поначалу она была кошкой Айдана, жила своей жизнью и к людям относилась наплевательски — за исключением Руби.

Руби собрала волосы в хвостик, на ее руке была одна из моих резинок.

— Лишних очков от солнца нет? — спросила она.

Я вытаращила глаза. Будто следишь за аварией на дороге в замедленной съемке.

— Что ты надумала? — спросила я.

Вместо ответа она открыла ящичек стола у входной двери — там всегда лежат ключи, там же Руби держала и ключ Труэттов, когда выгуливала их собаку. На секунду я решила, что она ищет именно его, но она подхватила электронную бляшку от черной калитки — вход к бассейну.

— Идем к бассейну?

— Руби… — надо ее предостеречь.

Она сжала губы и ждала, что я скажу дальше.

— Не уверена, что сейчас это уместно, — сказала я. Пусть знает. Хотя она и так знает.

Она чуть отвернулась, но я все-таки увидела, как на ее губах промелькнула улыбка.

— Срываю пластырь, — пояснила она, открывая входную дверь. Ну, это не совсем точно. Не тот образ, смягчилась она, что ли, в тюрьме? Я бы сказала иначе: она заигрывает с преисподней. Или льет на открытую рану уксус.

Руби вышла босиком, оставив дверь приоткрытой. Предложение составить ей компанию. Но я не пойду. Не средь бела дня. Не на нашей улице. Не в нашем заповеднике.

Она здесь, в моем доме, это уже плохо.

Однако я все-таки вышла на крылечко, чтобы посмотреть ей вслед. Она прошла мимо дома Труэттов, даже не глянув на крыльцо и темные окна. Без всяких колебаний, уверенной походкой она прошла мимо дома, в который якобы проникла однажды ночью, выпустила собаку, завела в гараже двигатель старенькой «Хонды», дверь из гаража в дом оставила полуоткрытой — Брэндон и Фиона Труэтт беззвучно умерли ночью от отравления угарным газом.

Мой дом стоит прямо в центре нашего поселка. Шесть домов расположены полумесяцем. Каждый из них выходит на широкую подъездную дорожку из бетона, за ней, посредине, — зеленый холмик, засаженный деревьями, которые летом загораживают вид на озеро.

Бассейн прилегает к главной улице поселка, за ним уже лес, озеро, и, если найти выгодную точку для обзора и пофантазировать, может показаться, что бассейн и озеро — одно целое.

Очевидно, что пока Руби проходит мимо домов, ее засекают все камеры безопасности. Они наблюдают за девушкой. Регистрируют ее в каждый отрезок времени, чтобы потом все свести воедино и отследить каждый ее шаг. Вот дом Броков, именно их камера уловила шум той ночью. Камера над звонком углового дома, где живут братья Сиверы, поймала идущую мимо фигуру в капюшоне — кстати, с Руби Флетчер эта камера была хорошо знакома.

Руби исчезла из моего поля зрения, значит, идет мимо дома Уэллменов — их камера записала, как Флетчер бежит к лесу, в сторону озера.

Я стояла, вслушиваясь в тишину, как вдруг сбоку что-то мелькнуло.

У входа в соседский гараж, поддерживая руками живот, стоит Тейт. Между нашими домами всего несколько ярдов, еще чуть-чуть и это был бы двойной блок с общими стенами. Можно сказать, что мы живем под боком друг у друга. И сейчас она смотрела на меня в профиль.

— Я не знала, что она приедет, — сказала я.

— Сколько она здесь пробудет? — спросила Тейт.

Я вспомнила о пустой сумке у меня в доме.

— Пока неясно.

По официальной версии, Тейт и Хавьер Кора той ночью ничего не видели и не слышали, они вернулись от друзей за полночь, их камера ничего не показала. Неофициально… они не особо удивились. Поэтому сейчас Тейт сжимает зубы, то ли от ярости, то ли от страха.

Тейт ростом примерно пять футов, можно сказать, мелкая. О том, что на самом деле никакая она не Тейт, я узнала только во время следствия. Так ее стали называть в колледже, в честь известного игрока в лакросс. В то время она играла в местной команде, где и познакомилась с Хавьером. Он тоже стал называть ее Тейт. Густые светлые волосы она и теперь завязывала в высокий хвост, на лбу — спортивная повязка, хоть сейчас выходи на поле. Я никогда не видела ее в игре, но вполне могу себе представить. Маленькая, да удаленькая — это как раз про нее.

В нашем поселке Тейт и Хавьер — самая общительная пара. На выходных устраивают барбекю, всегда в первых рядах, когда у нас совместные сборища.

— Сделай что-нибудь, — заявила она, округлив глаза. Во время беременности Тейт стала менее общительной и более требовательной. Впрочем, за последние полтора года мы все почерствели. Стали более скептичными, осмотрительными, закрытыми.

Я неопределенно кивнула. Мы обе посмотрели в сторону дороги, куда ушла Руби.

— Чейз в штаны наделает, когда ее увидит, — небрежно бросила Тейт и ушла в дом.

Тейт любит перегнуть палку, но сейчас — не тот случай. Если Чейз ее увидит… Если его заранее не предупредят…

Я схватила купальник и поспешила вслед за Руби.

Глава 2

Если честно, никто из местных Брэндона и Фиону Труэтт не любил.

Внешне все было пристойно. Мы улыбались друг другу, здоровались при встрече. Но желанием общаться с ними никто не горел.

Брэндон был главой приемной комиссии в колледже Лейк Холлоу, где многие из нас работали. Он свято верил, что работу и жизнь за ее пределами смешивать нельзя. Был холоден и осуждал всех, кто не соблюдал его личный кодекс поведения. В общем, козел был еще тот. Фиона была ему под стать: холодная, осуждающая и, само собой, та еще коза.

Потом мы стали относиться к ним лучше. Из сострадания.

С тех пор как их нашли мертвыми, дом стоял пустым. Сейчас он принадлежит банку, но желающих его купить нет. Так он и стоит немым укором — пустой и пугающий.

Через несколько месяцев двор чрезмерно зарос травой. Нам пришлось составить график, чтобы сохранять приличный вид, — именно так мы поступили, когда Шарлотта Брок попала в аварию и ей сделали операцию на колено. Это не был альтруизм, мы, конечно, люди хорошие, но не настолько. Нас беспокоил собственный статус: если эта недвижимость полетит в тартарары, она и нас за собой потащит. Как ни крути, мы все здесь повязаны.

Поселок Холлоуз Эдж занимал узкое пространство возле озера Холлоу, пятьдесят тесно стоявших домов окружали озеро, полумесяцем примыкая к двум главным дорогам. Строительство закончили пять лет назад, и во многих домах жили первые владельцы. Все дома были построены однотипно и стоили весьма умеренно. Промышленности вокруг нет, значит, каждый день ездить на работу особо некуда. Почти все в окрестностях озера Холлоу работают в колледже, в частной школе или в системе государственного образования.

Все мы — люди с высшим образованием, хотя оплату нашего труда высокой не назовешь. Но плюсов много: прекрасный вид, удобство жизни в пригороде, обаяние собственного кусочка природы: ночью можно услышать, как она оживает, особенно у воды. И в твоем распоряжении лето. На административных должностях ты занят круглый год, но остальные наслаждаются свободой с середины июня по середину августа. Два с лишним месяца никакого обязательного посещения, никакого жесткого графика. Технически я работаю в колледже круглый год, но летом предоставлена сама себе, на работу надо ходить скорее по желанию.

На другой стороне озера, ближе к колледжу, есть зоны покруче нашей: там и дома побольше, и общины лучше развиты, есть доступ к озеру и причалам для яхт. Формально прямого доступа к озеру у нас нет, но через лес от дома Уэллменов ведет дорожка, немного под уклон, по ней можно тащить каяки или каноэ. Вдоль этой неровной тропинки лежат доски, чтобы не повредить лодку о торчащие из-под земли корни.

Детей младшего возраста почти нет, община формировалась, исходя из предлагаемых возможностей. Игровой площадки нет. Охранника у бассейна тоже. Поблизости озеро. Опасности хоть и неявные, но родителям понятные. В основном мы — молодые специалисты, энергичные карьеристы.

Айдан и я вписывались в эту картину наилучшим образом. Едва мы распаковали вещи прямиком из Бостонского университета, где мы и познакомились, местный круг нас безоговорочно принял. Нас привлекла перспектива построить здесь новую жизнь. Мы оба выросли у воды. Я провела детство в миле от мыса, выучилась там и рыбачить, и ходить под парусом, и часами глядеть на волны. Он — на берегу Флоридского пролива, неудивительно, что полюбил и биологию, и водный туризм. В этом месте мы видели для себя нечто общее, хорошо нам знакомое, казалось, оно тоже приняло нас за своих.

Прошло пять лет. Я шла к бассейну вслед за Руби и думала: на нашей улице я знаю всех.

Я решила было зайти в угловой дом к Маку, проверить, получил ли он мое сообщение, но занавески в нем были плотно задернуты. На дороге, со всех сторон стояла полная, даже неестественная тишина, только цикады начинали перекликаться в деревьях. Обычно моих соседей я хорошо слышу.

Наши участки за домом впечатаны один в другой, высокие белые заборы дают иллюзию уединения. Мы не видим друг друга, но слышим все, хотя не подаем виду. Каждый из нас — карикатура по ту сторону забора, низведенная до своих самых характерных черт. Иногда сквозь тонкие доски мелькают цвета, за забором кто-то движется, хотя тебе казалось, что рядом никого нет.

В обычный выходной в это время все уже на ногах, либо занимаются чем-то по дому, либо сидят на участке и читают. Кто-то садится на велосипед и вдоль озера едет в город, либо просто прогуливается, пока не началось пекло.

Но в эту субботу на улице непривычно тихо. Полудрема, как про нас однажды написали в газете, эдакое сообщество ленивцев, забывших об опасности.

По правде говоря, летом здесь всегда опасно. Природа буйствует. Все вокруг спит. Привычного распорядка нет, у тебя неожиданно куча свободного времени. Можно заняться тем, на что этого самого времени нет в течение года. На чем-то сосредоточиться. Попробовать что-то изменить.

А крайности всегда опасны. Летом некуда спрятаться — ни от соседей, ни от себя.

С виду Холлоуз Эдж и сейчас кажется тихим и уютным местечком, но это неправда. Может, когда-то так и было, но сейчас все иначе. Одно могу сказать наверняка: полудремы больше нет.

Слава богу, у бассейна почти никого. Руби устроилась в удобном синем лежаке, подтащив его прямо к ступенькам бассейна. Но она забрала мой ключ, и придется ее окликнуть, иначе мне внутрь не попасть.

Чейза нет, и на том спасибо. И Мака тоже.

Есть мужчина в дальнем углу, темная шляпа надвинута на солнечные очки, лежак развернул прямо к солнцу, руки загорелые, а торс бледный. Это Престон Сивер. Младший брат Мака. То, что он здесь, неудивительно: в выходные он часто выходит к бассейну, возможно, подровнять свой загар. Престон работает в службе безопасности колледжа, всегда все про всех знает — на работе и за ее пределами — и всегда готов этими знаниями поделиться.

Именно Престон Сивер сказал полиции, что однажды, когда Руби и Мак выясняли отношения, кто-то залез к ним в дом и разбил там посуду. Задал тон. Теперь этот Престон меня сторонится, думает, мне нельзя доверять.

Только недоверие у нас взаимное, еще неизвестно, у кого оно сильнее. Ведь он тогда сразу ополчился на Руби! Я брата предупреждал, сказал он полиции. Мол, он всегда подозревал, что в Руби сидит опасность, которая обязательно вырвется наружу.

Иногда, когда он смотрит на меня, я думаю, что тоже кажусь ему подозрительной. И брата насчет меня тоже стоит предупредить.

Сейчас Престон лежит неподвижно, но кто знает, заметил он Руби или просто спит. Они и прежде никогда не ладили. Престон считал Руби зазнайкой и выскочкой, а она считала его пустым местом, неудачным ответвлением Мака. Они и раньше обходили друг друга стороной, не соприкасались. Это особый навык, но он работает только по обоюдному соглашению. Они заключили своего рода пакт.

А вот Марго Уэллмен Руби заметила. В бассейне был ее малыш, и она то и дело бросала на Руби мимолетные взгляды, но свои планы менять не собиралась. Неторопливыми кругами она возила ребенка — уже подросшего — на желтом надувном матрасике.

Я стояла у закрытой калитки, звать Руби не хотелось — объявлять, что мы вместе, нарушать равновесие, — но она подошла к краю бассейна и наклонилась.

— Твой малыш? — спросила она Марго.

Марго не придвинулась, но и отстраняться не стала. Сохранила безопасное расстояние, однако матрасик подтянула поближе.

— Да, это Николас.

У Николаса были такие же рыжие кудряшки, как у мамы, редкие и тоненькие, но точно мамины. Марго завязала волосы пучком на макушке, чтобы их не мочить, но завитки выбились и от влаги прилипли к шее.

— Привет, Николас, — Руби помахала малышу рукой. Она улыбнулась, когда с детским восторгом он замахал пухлыми ручонками в ответ. — Поздравляю, Марго. Не ребенок, а прелесть.

— Спасибо, — ответила Марго.

По поводу отсутствия Руби — ни слова. Никаких извинений, сожалений или поздравлений. Вот и пообщались — изысканно, до боли вежливо. Ни слова о том, что именно широкоугольная камера Марго, глядящая на озеро и ведущую в лес тропинку, поймала Руби, бегущую ночью сквозь деревья. Все решили, что она хотела избавиться от какой-то улики и выбросить ее в водоем или спрятать где-то в лесу, но потом ничего похожего не нашли.

Руби поднялась, заметила меня у калитки, улыбнулась и впустила на территорию бассейна.

— Вот кто к нам все-таки пришел.

— Привет! — Я протянула ей свою сумку для бассейна. — Я захватила полотенце и крем от загара. Ну и перекусить.

Будто я потому и пришла, что она по рассеянности не подумала о погоде. Или просто забыла, как нещадно летом палит виргинское солнце.

— Я знаю, что ты всегда выручишь, — сказала она.

Марго глянула на меня, когда я проходила мимо. Неплохо бы ей объяснить. Просто сказать: я здесь, если что-то вдруг пойдет не так, чтобы присмотреть за Руби. Снять напряжение, если оно возникнет.

Свободной рукой Марго подцепила синюю лямочку своего купальника и подтянула на плечо, потом другую, а сама поглядывала на нас. Казалось, после рождения ребенка тело ее с каждым месяцем меняется, и она все время то поддергивает лямочку, то подтягивает ремень, то приводит в порядок вырез платья.

Когда я села на лежак рядом с Руби, Марго переключилась на ребенка и что-то замурлыкала. Я передала Руби крем, фрукты и посмотрела на калитку. Так легко вернуться к старым привычкам: фиолетовая кружка-термос — это ее, голубая — моя. Лежак ближе к зонтику для меня, там больше тени, у меня больше шансов сгореть, чем у нее, хотя я всегда вспоминаю об этом, когда уже поздно.

Так просто сделать вид, что все как обычно. Мы все здесь — великие притворщики.

Я перевела взгляд на Престона: он приспособил сотовый на животе и поглядывал вниз, будто что-то читал на экране. Но под каким-то странным углом стоит мобильник. Уж не фотографирует ли он нас? Или записывает? За ним такое водится — фотографировать людей у бассейна.

Он чуть повернул телефон, свел губы вместе, словно сдерживая улыбку. По моей шее пробежали мурашки, я выпрямилась и посмотрела прямо на него. Но он и бровью не повел… Может, я рехнулась? И он просто смотрит видео — из ушей торчат наушники — или что-то читает. Или шлет сообщение брату: угадай, кто сейчас сидит у бассейна…

Он ухмыльнулся, положил телефон рядом с собой экраном вниз, откинулся на лежаке чуть глубже.

И полная тишина. Марго возит ребенка по бассейну. Престон застыл, разве что пальцы выстукивают ритм по боковине лежака.

Ну, скажите хоть что-нибудь. Что там у вас на уме. Все-таки не чужие люди. Знаем Руби с тех времен, когда она только вступала во взрослую жизнь. А прошлой осенью все мы давали показания на слушании по ее делу.

Мы познакомились с Руби, когда мне было двадцать пять. Тогда я работала в приемной комиссии, а она, двадцатиоднолетняя студентка, приехала на лето погостить к отцу. Мы с Айданом как раз обустраивались на новом месте, а она, еще девчонка, сидела с подружками у бассейна.

Люди жаловались, не напрямую, но были явно недовольны. Писали на доске объявлений: Как себя должны вести гости у бассейна? Есть у нас правила или нет? Сколько эти зеленые студенты должны выпить, чтобы кто-то решился их одернуть?

Она уже тогда флиртовала с Маком, который был старше меня и не обращал на нее внимания, разве что кивал в знак приветствия, когда проходил мимо с банкой пива в руке.

Я всегда питала к Руби слабость. Она напоминала мне лучшее, что было в моем брате. Умеет пошутить, порадоваться жизни, выкинуть какой-нибудь бесшабашный номер — все это и сейчас есть у моего брата, если откинуть все плохое.

Получив диплом бакалавра, Руби пошла учиться на магистра, стала подрабатывать в нашем отделе, водила абитуриентов по колледжу, открылась мне с другой стороны. Мы часто вместе обедали. Она рассказывала о планах на будущее.

Едва получив диплом магистра, она начала преподавать английский на подготовительных курсах, чтобы сэкономить на жилье, осталась жить у отца. Айдан в тот год как раз защитил диссертацию.

Тогда же он меня бросил, нанес внезапный удар исподтишка. Такой быстрый и неожиданный, что поначалу ярость заглушила сердечную боль… Я и сейчас точно не знаю, что именно принесло мне больше страданий: сам разрыв или то, как это произошло.

Он собрался «искать новые возможности, и хватит делать вид, что все у нас хорошо». А я считала, что все возможности есть здесь. Я пыталась понять, что на него нашло, спорила с ним, а он развел руки в стороны и сказал: «Господи, Харпер, мне здесь все надоело».

Будто щелкнул какой-то выключатель, и он увидел свою жизнь другими глазами: четыре стены, дороги вокруг нашего поселка, я — и никуда от этого не деться.

Получалось так, что от меня надо спасаться бегством.

Тайну из нашего разрыва делать не стали — летом без жертв не обходится. Что оставалось делать? Просто следить за ходом событий. Приехал грузовик, половину мебели Айдан увез с собой. Я в приступе безумия потребовала оставить кота. Для местных мужчин — Хавьер Кора, Мак и Престон Сиверы, Чейз Колби — Айдан устроил прощальную вечеринку. Все они сделали вид, что все нормально. Никто не сказал, как я платила за его обучение, а он, едва выпустившись, тут же меня и бросил.

Мой отец и тот не проявил сочувствия, когда я ему рассказала. Айдана он всегда недолюбливал. Узнав, что мы собираемся жить вместе, стал перечислять мне его недостатки, да так, что едва хватало пальцев двух рук. Дескать, мне свойственно видеть в людях только их потенциал. А что, собственно, в этом плохого?

Теоретически, дом мы купили вместе. Но ипотеку открыли только на меня, ведь у Айдана была жуткая кредитная история и безрадостное соотношение между долгами и доходами (об этом, в частности, предупреждал отец).

А потом отец Руби продал дом и уехал. Она спросила, не возьму ли я компаньонку. Я еще не отошла от предательства Айдана, по вечерам не могла справиться с давящей тишиной. В доме поселилась пустота, на душе было тошно.

Я отдала ей кабинет Айдана на втором этаже, напротив хозяйской спальни. Она побросала вещи в машину, проехала два квартала до моего дома, я со смехом сгребла с заднего сиденья ее одежду. Мне было двадцать восемь, ей двадцать три — точно и не скажешь, кто кому сделал одолжение.

Сейчас мне тридцать, ей двадцать пять, разница между нами не так заметна.

Наконец Марго разыграла сценку: уход из бассейна. Обращаясь в пространство, она объявила, что пора и прикорнуть, будто ей требовался повод, чтобы уйти вежливо. Сложила в коляску все свое хозяйство — с краев свешивался желтый матрасик — и посадила малыша к себе на бедро.

Потом поднялся Престон, чуть прикрыв полотенцем линию загара на предплечье, неопределенно кивнул в нашу сторону и пошел к калитке. Я чуть подняла подбородок в ответ — привычка. Руби, занятая своими делами, даже не повернула головы.

Я проверила мобильник — все тихо. Мак не ответил. Если честно, я бы на его месте поступила так же — вдруг она заметит? Держалась бы от нее подальше. Вообще не связывалась бы, надеясь, что это временно и завтра жизнь вернется в норму.

Больше желающих полежать у бассейна не было, хотя жара набирала силу, становилась удушающей.

— Везет нам, — заметила Руби, протягивая руку к фруктам, — весь бассейн в нашем распоряжении.

Мы лежали молча. Солнце, напитки. Но я не отводила глаз от входа.

Руби нырнула в воду и стала плавать на спине, а меня затянуло прошлое. Какие-то воспоминания о том, что нас связывало, будто паузу в наших отношениях можно вычеркнуть. Запахло кремом и хлоркой, следы босых ног Руби отпечатались на бетоне, она аккуратно выжимала волосы.

Стопой она подцепила ножку кресла, отодвинула от наползавшей тени, и на меня вдруг накатила ностальгия. На губах возник вкус сладкой сангрии, которую любила готовить Руби. Она закидывала в варево все фрукты, какие были в моем холодильнике, приторный напиток согревал горло. Кожа в те бесконечные дни напитывалась летним солнцем, потом дома под душем я потихоньку смывала с себя его жалящие укусы.

Наконец появились соседи, посмотреть на Руби самолично: кто-то выводил собаку, кто-то просто гулял, кто-то болтал по телефону. Друг за другом, будто сговорились. Все замедляли шаг, бросали короткий взгляд и шли дальше.

После ее ареста все они сказали: насчет Руби Флетчер «мы всегда что-то чувствовали». Мол, за ней и раньше водились темные делишки. Говорили: «на пикнике у меня из кошелька пропали деньги», «а у меня из гостиной, когда встречали Новый год», «из сумки у бассейна — это Руби. Я точно знаю». Психоз набирал силу, люди пытались понять, как же они прозевали опасность, что так давно свила гнездо в нашей общине.

Наконец я увидела Чейза. Без формы, но шел так, словно был при исполнении. Уверенный, властный, дородный, плечи развернуты. Остановился и смотрит через улицу, будто не может поверить своим глазам. Темный ежик, ноги широко расставлены, руки крепко уперлись в бока. Чейз стоял так довольно долго. Если Руби его и заметила, виду не подала.

Мы считали, что Чейз — это «свой» полицейский. Знали, что он всегда расскажет, почему воют сирены, как идет расследование об угоне авто. Его постоянно приглашали на собрания общины, выуживали у него разные новости за баночкой пива у бассейна. С ним мы чувствовали себя в безопасности. Но после истории с Брэндоном и Фионой Труэтт он заметно изменился.

Вот и местная доска объявлений поначалу была просто источником информации: У кого есть номер хорошего сантехника? Что за шум был ночью? Слышали, что по соседству объявился какой-то бродяга?

В последние пять лет Холлоуз Эдж как группа здорово окреп. Мы поймали воров, которые крали посылки. Засекли мужа Шарлотты с другой женщиной, когда Шарлотты не было. Если видели койота, предупреждали соседей, чтобы они запирали своих маленьких любимцев. Совместно мы раскрывали тайны и решали проблемы. Сводили информацию воедино, выкладывали на доску видео с наших камер безопасности. Делали выводы о результатах.

Но и община претерпела заметные изменения. Когда стало ясно, что смерть Брэндона и Фионы Труэтт выглядит подозрительно, мы — под началом Чейза — уверовали в то, что раскрыли дело и нашли убийцу. Разложили по полочкам, куда и когда ходила Руби, передали полиции наши улики и комментарии на доске объявлений, превратили их в официальные показания.

Теперь мы стали осторожнее. И сами по себе, и в том, что писали на доске объявлений. Сообщения удалялись, едва был получен ответ, а то и раньше.

Руби посмотрела на калитку, где стоял Чейз, и шутливо помахала ему фиолетовой кружкой-термосом. Конечно, она сразу его увидела.

Наконец он повернулся к дороге и скрылся из виду. Я перевела дух.

— Ладно. Ты отметилась. На мой вкус, уже припекает. Идем.

— Хорошо, — согласилась Руби, потягиваясь. — Пора наполнить желудок чем-то сытным.

Мы шли назад, а я озиралась по сторонам: нет ли Чейза? Может, прячется за деревьями или караулит возле моего дома. Смотрела, появится ли вообще кто-нибудь. Но никого не было.

Тем не менее они на нас смотрели. Мелькали тени за окнами. Все предпочитали оставаться в надежном укрытии.

Когда мы перебирались в Холлоуз Эдж, нас привлекло именно это: обособленность, уединенность. Тесный круг. Соседи, которые, если что, присмотрят друг за другом.

А теперь мы стали заложниками такого образа жизни.

Скажу прямо: после смерти Брэндона и Фионы Труэтт мы попали в западню. В ловушку, где каждый знал про другого абсолютно все.

Глава 3

Я уговорила Руби разрешить мне заказать пиццу, и вот мы сидим в гостиной, перед ней мой открытый ноутбук, а рядом, по другую от нее руку, на диване, свернувшись калачиком, лежит Кода.

— Ты точно готова заплатить? — спрашивает она, быстро добавляя в интернет-корзинку разную одежду.

— Абсолютно.

Ведь это я отдала ее вещи, и вот она сидит рядом со мной, излучая легкий запах хлорки, влажные волосы спутались, в моей летней одежде. Кредитки у нее нет, работы тоже, счета в банке — тем более.

Она выбрала экспресс-доставку и передала ноутбук мне — ввести информацию для оплаты.

— Меня это вполне устраивает, — сказала она и подмигнула. Не помню, чтобы она раньше подмигивала. Больше всего меня нервировали эти ее новые причуды.

Она подвинулась ближе, подушки между нами чуть вжались, и ее плечо на миг коснулось моего. Руби наблюдала за тем, как я размещаю заказ.

— Слушай, давай поглядим, что про меня говорят.

Я вздрогнула, сердце подскочило к горлу.

— Хочешь, чтобы я тебя погуглила?

Что там может выскочить? Ссылки, по которым я уже переходила, прочитанные статьи, все, что я и так проглотила, без свидетелей.

— Нет, — возразила она. — Я имею в виду здесь. На страничке. Что говорят на местной страничке.

У меня закололо в пальцах. Руби никогда не имела доступа к страничке сообщества Холлоуз Эдж, ведь она не собственница. Президент нашего правления Шарлотта на свое усмотрение разработала правила: доступ к местной страничке имеют только собственники жилища. Тогда она решила, что Руби — нечто среднее между не зарегистрированным съемщиком и заехавшим на долгий срок гостем.

Но как ей сейчас отказать? Она сидит рядом, на ней моя одежда, потому что ничего своего у нее нет. Когда-то я сама уговорила ее остаться — эта мрачная тайна пока остается при мне.

Она смотрит, как мои пальцы бегают по клавишам, вводят логин, пароль. Страничка загрузилась быстро, записи выстроились по датам. Сегодня новых постов не было. Ни одного.

— Сейчас все по-другому, — объяснила я. — Народ сюда без особой надобности не заходит.

Я быстро захлопнула ноутбук, прежде чем она успела посмотреть записи, сделанные раньше, проверить, не обманываю ли я ее.

Со вздохом она отодвинулась на свою сторону дивана.

— Сама не знаю, чего я ждала, — сказала она и взяла еще один кусок пиццы с сыром. — Может, мои фотки с каждой камеры на улице? — Она наигранно улыбнулась и прикрыла глаза, вдыхая аромат жирной пиццы. И по пицце, наверное, соскучилась. — А ты свою починила, Харпер?

Когда-то у меня тоже стояла камера безопасности. Торчала под углом над крылечком, скорее для устрашения. Но в ту ночь она ничего не записала. Даже если Айдан и заказал какую-то услугу, срок давно истек.

— Нет, руки так и не дошли, — призналась я. Хотя само устройство до сих пор бессмысленно смотрит в пустоту. Камеры, с одной стороны, тебя защищают, но также могут тебе навредить. Любое мелкое нарушение они зафиксируют. А сколько людей могут рассориться! Как меня спасет камера, если ключ от моего дома у человека, который попал в тюрьму?

Мы поели, я отнесла тарелки на кухню, выбросила коробку из-под пиццы в мусорный бак в гараже. Наверное, Руби захочет поспать. Уверена, она устала не меньше, чем я. Палящее солнце, прохладительные напитки — все это располагает к отдыху… я даже не знаю, когда она последний раз спала.

— Тебе что-то нужно, пока я не пошла спать? — спросила я, выключая телевизор. Должна же она понять намек?

Она поменяла позу на диване и посадила Коду на колени.

— Нет, все хорошо. Просто привыкла к шуму. Забыла, что может быть так тихо.

Но тихо было только в доме. Снаружи ночь жила своей жизнью, природа вокруг будто шевелилась. Стрекотание сверчков со стороны леса, кваканье, доносящееся с озера. Этот звук однажды напряг меня, но оказалось, что к окну прилипла лягушка, она верещала так пронзительно, будто просила помощи.

Когда шло расследование, мы официально стали патрулировать поселок и ввели комендантский час. Нас еще долго мучили страхи. Мы запирали двери и калитки, плотно задергивали занавески, перед сном клали на тумбочку газовый баллончик или еще что похлеще. Вслушивались в тишину. Говорили шепотом. Пытались объяснить звуки, которые доносились из соседних домов. В три ночи вдруг заиграет музыка. Какая-то ссора недалеко. Стук. Мы глазели в потолок, мучились бессонницей, изучали прежние записи на своих камерах.

Руби ничего этого не знала, за время ее отсутствия здесь многое изменилось.

— Спокойной ночи, Харпер, — сказала она, потому что я никак не уходила.

— Спокойной ночи, — ответила я. Не хотелось оставлять ее одну, но я все-таки ушла в спальню. Еще подумает, что я ей не доверяю, чего-то боюсь.

Окно моей комнаты было над входом в дом, а ее комната, поменьше, выходила на участок, вторая дверь туалетной комнаты открывалась в коридор, который вел на лестницу и к входу. Перед тем как лечь, я еще раз глянула в телефон. Никто меня не домогался. Ни звонков, ни сообщений, ни вопросов. Но эта тишина была вполне красноречивой. Моя дружба с соседями слишком хрупкая, такое испытание, как приезд Руби, ей не выдержать.

В прошлом году мы узнали, хотя, возможно, знали это всегда, что у Холлоуз Эдж есть два обличья. Одно на поверхности: мы приветливо машем соседям, что-то советуем, приоткрываем друг другу калитку у бассейна, улыбаемся.

Но есть и другое, кипящее внутри.

Удивляться тут нечему. Я с этим столкнулась в своей семье, когда росла. Моего брата Келлена с шестнадцати лет таскали по исправительным учреждениям, и отношения между родителями стали напряженными, дали трещину. Мама с папой спорили, обвиняли друг друга. Но миру представал совершенно другой фасад, мы лакировали действительность, делали хорошую мину и выдавали черное за белое.

Наконец я услышала, как Руби поднимается по ступеням. Принимает душ. Я расслабилась, перевернулась, постоянно поглядывая на дверь. Из-под нее виднелась тень. Я досчитала до десяти — тень не исчезла. Посмотрела на дверную ручку — надо было запереться? Что хуже: допустим, Руби войдет. Или не войдет, но поймет, что мне страшно?

Наконец, тень отступила. Но тут я услышала, что Руби спускается по лестнице, скрипнула задняя дверь. Я села в постели: куда она собралась? Что у нее на уме? Часы на моем столике, как надежный свидетель, отмеряли время.

Может, я зря беспокоюсь? Что-то хочу прочесть между строк? А она всего-навсего вышла подышать свежим воздухом, это ведь так понятно.

Но из головы не шли мысли о той ночи, к которой мы были вынуждены возвращаться и с полицией, и сами. Тогда я и услышала, что так же скрипнула задняя дверь, а потом включилась вода в душе — около двух ночи.

В тот момент у меня не возникло никаких подозрений. Даже когда нашли тела.

Поначалу никто не испугался. Все были потрясены, это да. Огорчены, конечно. Но страха не было. Если чего-то и боялись, то себя. Боялись, что упустили нечто важное. Когда Брэндона и Фиону нашли мертвыми, мы еще не знали, что это преступление — разве что убийство-самоубийство на бытовой почве (и мы могли направить следствие по любому из этих путей). Если это и преступление, то локальное.

Но постепенно, через несколько дней, картинка изменилась.

Детектора угарного газа — такой стоял в каждом доме — на своем месте не оказалось, его в доме вообще не было.

Полиция обошла всех в округе: где мы были той ночью, что слышали, на что обратили внимание. Наконец стало ясно: в доме, кроме Брэндона и Фионы Труэтт, был кто-то еще.

И этот кто-то их убил.