Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

Мигель де Сервантес Сааведра

Перевод Алексея Козлова I тома «Дон Кихота Ламанчского» – первой части великого романа доблестного Мигеля де Сервантеса – порождение одинокого гения и духа одной из величайших империй мира. Автор поставил перед собой амбициозную задачу написать Испанскую «Библию», страшно старался воплотить это, но вопреки своим намерениям, отправив в невероятно смешное путешествие по этому обществу пожилого христианского безумца-идеалиста, создал великую сатиру на испанское общество.

Глава VI

О большом смотре и великой чистке, которую священник и цирюльник устроили в библиотеке нашего хитроумного Идальго.

Когда они явились в дом, дон Кихот ещё крепко спал.

Тогда священник испросил у племянницы ключи от комнатки, где лежали эти зловещие книги, и она отдала их ему с превеликою охотой. Когда все они вошли внутрь, включая и ключницу, то нашли более ста здоровенных, внушительного размера, масивных книг, по большей части в прекрасных переплётах, и несколько малюсеньких, в таком же любовном уборе, и тут хозяйка, увидев всё это дьявольское хозяйство, опрометью бросилась из комнаты, с тем, чтобы сразу вернуться в покой со склянкой святой воды и кропилом.

— Прошу вас, ваша милость, господин лиценциат, окропите всю эту каюту, — при этом сказала она, — а то, как бы вся эта нечисть, все эти волшебники-требники и пердуны-колдуны, которые кроются здесь по углам, не смогли помешать вам своей волшьбой сжечь все эти противные книги, и не дать вам изгнать дьявола из этого мира!

Он рассмеялся дивному простодушию хозяйки и приказал цирюльнику подавать ему книги по одной, соблюдая очерёдность, чтобы понять, что они из себя представляют, ибо среди приговорённых к сожжению могли случайно оказаться и те, кто не заслужил помойки и очистительного огня.

— Нет, — сказала племянница, — тут нет ни одной, заслуживающей прощения, и их надо всех побросать поскорее в огонь! Лучше было бы побросать их из окна во двор, и сделав из них кучу, поджарить их, а если нет, перенести их в загон, и там запалить костёр, чтобы дыма поменьше было!

Ключница во всём её поддержала, они обе просто бредили гибелью этих невинных книг, но священник не согласился и настоял на том, что так делать нельзя, и нельзя избавляться от книг, не прочитав ни одного заголовка.

И первым, что маесе Николас дал ему в руки, были четыре тома Амадиса Галльского, на что священник изрёк наставительно:

— Кажется, это тайна для многих, потому что, как я слышал, эта книга была первой из рыцарских книг, напечатанных в Испании, и всё остальные берёт своё начало и происхождение от этой дьявольской ереси, и, как мне кажется, этот образец мерзкой сектантской чепухи, мы обязаны, без каких-либо амнистий, осудить и отправить прямым ходом в огонь.

— Нет, сэр, — возразил цирюльник, — я также слышал, что она является лучшей из всех книг, какие были написаны в этом жанре, и посему, в виде исключения, из чистой любви к искусству, она должна быть прощена.

— Это правда, — сказал священник, — и по этой причине ей на данный момент даруется жизнь! Аминь! Давайте, однако, посмотрим на то, что находится рядом с ней.

— Вот это, — возвестил цирюльник, — «Подвиги Экспландиана, законного сына Амадиса Галльского»!

— Ну, воистину, — сказал священник, — Отец за сына не в ответе! Возьмите-ка, госпожа хозяйка, побыстрее откройте окно и выбросьте сына в общую кучу к покойным родственникам, ведь кто-то же должен дать почин костру, в котором мы сожжём всю эту мерзкую семейку! Вот ведь какая гадость!

Хозяйка очень обрадовалась, и добродушный Экспландиан полетел в кучу, терпеливо ожидая, когда под ним затеплится огонь.

— Дальше! — приказал священник.

— Следом за ним шествует, — сказал цирюльник голосом, какими на площадях проповедуют толмачи, — вернее, хромает Амадис Греческий, и даже похоже, остальные, по моему мнению, все они — дальняя родня Амадиса.

— Дьявольское отродье! Так ступайте все в кучу! — изрёк священник, — Только за удовольствие сжечь королеву Пинтикинестру и вместе с ней пастушонка Даринеля, вкупе с его паршивыми высосанными из пальца эклогами, и гнусную хитромудрую чёртову околесицу этого автора, я бы сжёг даже собственного отца, несмотря на то, что он родил меня, явись он пред мои очи в образе ходячего рыцаря

— Я такого же мнения! — кивнул головой цирюльник,

— А я тем более! — добавила племянница.

— Вот так, — сказала хозяйка, — идите, и вы в загон с ними. И — в кучу их!

Нагрузившись, как могла, тяжёлыми томами, она, видимо, оберегая лестницу от лишних тягот, стала вываливать книги из окна.

— А это кто? — спросил священник.

— Это? — ответил цирюльник, — Это нечто! Пред вами дон Оливанте де Лаура собственной своей персоной!

— О! Автор этой книги, — сказал священник, — был автором «Цветочного Рассадника», как я вижу перед нами лучший специалист по клумбам и нюханью, и на самом деле никто не сможет сказать, какая из двух этих книжонок является более истинной, или, лучше сказать, менее лживой! Я просто признаю, что она точно пойдёт в утиль, за нечеловеческую глупость и высокомерие!

— За этим следует Флориморт из Хиркании! — сказал цирюльник.

— Неужто Мистер Флориморт к нам пожаловал? — повторил священник, — Боюсь и уверен, что и он должен найти своё место в загоне, несмотря на его невероятно гнусное происхождение и дальнейшиеконвульсии, которые названы авторами «приключениями»! Сухость его стиля и корявый язык не оставляют никакой надежды на его помилование и реабилитацию! В загон его и вот этого с ним заодно, госпожа хозяйка.

— Радуйсе, Господе мой! — ответила ключница, и с великой охотой побежала исполнять то, что ей было приказано.

— Это рыцарь Платир! — наконец изрёк цирюльник.

— Да-с! Весьма Древняя книга, — сказал священник, смахивая пыль с дубового переплёта, — и несмотря на это обстоятельство, я ни за какие коврижки не найду в ней того, что заслуживает нашей милости! Милорд! Извольте сейчас же проследовать в огонь!

Сказано — сделано!

Надо сказать, что куча под окном росла на глазах.

Тут священник открыл ещё одну книгу, и они увидели на титуле помпезное заглавие — «Рыцарь Креста».

— Да уж! Ради такого душеспасительного зачина, столь же святого, как и вся эта книга, можно было бы простить её художественное бесплодие и полное тупое невежество, но сколь часто и совершенно справедливо говорят, что за крестом всегда сидит дьявол, что я и не знаю, как тут поступить!… А ну шустро в огонь! Пшла!

Приняв у цирюльника следующую книгу, святой отец сказал:

— Кажется, это «Зерцало Истинного Рыцарства»!

— Я уже знаю пределы вашего милосердия, — сказал священник, — там некий господин Рейнальдос Монтальбан со своими друзьями и сотоварищами, на круг там больше воров, чем у самого Кака, и в массовке участвуют все двенадцать пар Парижских Пэров, во главе с их истинным историком-батописателем Турпином. И честно говоря, я осудил бы их не меньше и не больше, чем на вечное изгнание, даже потому, что у них там присвоена часть изобретения знаменитого Маттео Бьярдо, из которого ткал свою ткань истинно христианский поэт Людовико Ариосто, которого, особливо если я найду его здесь на каком-либо другом языке, а не на его собственном, я не буду уважать ни на грош, но если он говорит на своем языке, я возложу эту книгу на свою голову.

— Кажется он у меня на итальянском, — сказал парикмахер, — и между тем, я его не понимаю совершенно!

— Даже если бы вы его не поняли, — ответил священник, — и мы бы простили господина капитана, лишь бы он не тащил его в Испанию и не сделал из него деревянного кастильца, что лишило бы его естественной ценности. И что бы ни делали все те, кто хочет перевести книгу стихов на другой язык, как бы заботливо они не цацкались с автором и ни проявляли своё мастерство, истошно перевирая слова, они никогда не достигнут того уровня, какой стихи имеют при своем первом рождении. Первородство невозможно продать за чечевичную похлёбку! Словом, я утверждаю, что все эти французские поделки должны быть скорейшим образом собраны и брошены в сухой колодец, и пусть они там отмокают, пока мы не обретём всеобщее согласие в вопросе, что нам дальше делать с таким добрецом. Я боюсь встретить здесь Бернарда Карпианского, который наверняка где-то тут прячется, и другого — по имени Ронсенваль, попав в мои руки, эти поделки, должны сразу перекочевать в руки хозяйки, дабы она тут же передала их огню без какой-либо передислокации. Женщины вообще могли бы быть прекрасными палачами!

Все это подтвердил цирюльник, он хорошо знал своего приятеля, как правильного человека с хорошим вкусом, полагая того прекрасным священником, хорошим христианином и верным другом истины, который ничего, кроме истины в этом мире не признаёт.

Засим, открыв еще одну книгу, он увидел, что это был Пальмерин Оливский, и рядом с ним был ещё один, который прозывался Пальмерин Английский, на что лиценциат сказал целую речь:

— Тэк-с! Оливку растоптать под ногами, растереть в оливковую кашицу, потом в оливковое маслице, огнём неугасимым спалить дотла и развеять пепелок по ветру, чтобы и следа от него не осталось, но Пальму из Англии беречь, как зеницу ока и хранить вечно, в особом драгоценном ларце, подобному тому, который был найден Александром Великим в покоях Дария, предназначив его целиком и полностью для того, чтобы хранить в ней бесценные произведения поэта Гомера. Эта книга, милостивый государь, исключительно ценна по двум причинам: одна заключается в том, что она сама по себе очень хороша, а другая — она ценна потому, что её написал один великий португальский король. Все приключения в замке Бди—Бду-Бдуй прелестны и изумительны, они являют нам автора великим фантазёром, который с большим талантом поддерживает приличный уровень своей писанины, и достигает кристальной чистоты и ясности во всём, что говорит. Я утверждаю, что, будь на то ваше доброе соизволение, господин маесе Николас, что он и Амадис Галльский освобождены от огня, а все остальные, без всякого снисхождения и дальнейшего осмотра, да сгинут в огне!

— Нет, милостивый государь, — возразил парикмахер, — ещё не всё! Вот тут у меня есть ещё один — знаменитый Дон Белианис.

— Ах, вот как! — возразил священник, — за вторую, третью и четвертую части его надо напоить ревенём, чтобы очистить от слишком большой желчности, и ещё нужно изъять оттуда всё, что касаемо Замка Славы и других ещё более нагромождённых нелепостей, для чего им потребуется длительный карантин и отстой, в результате коего они будут исправлены, так что нам удасться наконец поступить с ними милостиво и по справедливости. И пока что вы держите их, друг мой, дома, но, ради Бога, спрячьте куда подальше и, молю вас, не давайте никому их читать!

— Да, с превеликим удовольствием! — ответил цирюльник.

К тому времени изрядно подустав от разглядывания обложек рыцарских романов, он приказал хозяйке собрать все оставшиеся инкунабулы и выбросить их из дома. Она не была не слепа, ни глуха, и ей доставляло гораздо большее удовольствие носить книги в костёр, чем ткать огромные полотна за ткацким станком. Ей так хотелось выбросить книги в окно побыстрее, что она схватила в охапку сразу восемь штук. Оттого, что книг было слишком много и они были слишком толстые, и их трудно было удержать, одна из книг свалилась прямо под ноги парикмахера, который тут же поднял её, чтобы посмотреть, что это там такое завалялось, и увидел заглавие: «История знаменитого рыцаря Тиранта Белого».

— Оу! Сколь милосерден наш Господь! — воскликнул священник, возвысив голос почти до крика, — А вот и достойная мишень для нашего внимания и сосредоточенности! Подай-ка мне, приятель, вот это, как я разумею, истинное вместилище мирской радости и сокровищницу мирских утех. Итак, вот пред нами дон Кьюрилейзон де Монтальбан, храбрейший рыцарь, и его брат Томас де Монтальбан, и рыцарь Фонсека, тут же изображена непередаваемая и несравненная битва Тиранта с огромным догом, на фоне острот Девы Удовлетворяшки, которые перемежаются с любовью и дерзкими выпадами вдовы Подъелдыки, пока наконец не заявляется госпожа Императрица, прозябающая в любви с Ипполитом, её верным конюшим. Согласитесь, милорд, что по своему стилю и достоинствам — это лучшая книга в мире: здесь рыцари рождаются едят, спят и умирают на своих кроватях и пишут завещания перед смертью, и всё это на наших глазах! Ничего такого в других книгах этого жанра нет и в помине. И между тем, и утверждаю это, тот, кто это насочинял на потребу публики, при всех красотах стиля, нагородил в своём сочинении столько глупостей, что остаток жизни должен бы закончить на галерах. Отнесите его домой, прочитайте его и удостоверьтесь в моей правоте, вы увидите, что всё, что я вам сказал — это истинная правда!

— Идёт! Я так и сделаю! — ответил цирюльник, — но что мы будем делать с оставшимися мелкими книгами?

— Эти, — сказал священник, — должно быть, не из кавалерии происходят, это не рыцарские романы, это чистая поэзия.

Он раскрыл на середине толстенький том, и вдруг увидел, что это Диана Хорхе Де Монтемайор, и сказал, полагая, что все остальные в таком же духе:

— Они не заслуживают того, чтобы их сожгли, как и другие, такие же, потому что они не причинили и не причиняют никому вреда, который причинили рыцарские романы, это развлекательные, хорошие книги, и они не несут никому никакого вреда.

— Господи! — сказала племянница, — Умоляю вас! Давайте их спалим поскорее вместе с остальными книжонками! Прошу вас, повелите их сжечь, как и те, потому что не так уж невероятно, что, исцелив моего бедного дядю от рыцарской болезни, он, читая эти и увлёкшись стишками, не пожелает стать пастырем или пастушком и не пойдёт бродить и шастать по лесам, лугам и полянам, что было бы ещё хуже, чем читать рыцарские романы, захочет на худой конец стать поэтом, что, как говорится, неизлечимая и прилипчивая болезнь со смертельным исходом.

— Верно говорит эта девица, — сказал священник, — и будет логично изъять у нашего друга все поводы для сумасшествия и других подвохов и каверз. Итак, как мы начинаем с Дианы Монтемайор, мне кажется, что она не горит, и сжигать её не надо, рановато, а надо отнятьу неё все, что касается мудрой Фелиции и этой мутной заколдованной воды, от которой у меня изжога, и почти все старые, длинные, занудные стихи, и оставить ей в добрый час её прозу и честь быть первой среди подобных книг.

— Следом за ней, — сказал цирюльник, — устремим свои взоры на так называемую Вторую Диану, или Диану Салмантинку, а в придачу к ней другую, но с тем же названием, автором которой является Гил Поло.

— Ну что ж, — ответил священник, — сопроводим Саламатинку в костёр, а Гиля Поло будем хранить, как зеницу ока, словно его написал сам Аполлон! Поторопитесь, милорд, и давайте заканчивать экзекуцию, а то и до свету не управимся!

— Эта книга, — сказал цирюльник, открывая следующую инкунабулу, — десятитомник «О Судьбе Любви», составленный Антонио Де Лофрасо, сардинским поэтом.

— Клянусь всеми святыми, — сказал священник, — что с тех пор, как Аполлон стал Аполлоном, и музы — музами, и поэты-поэтами, в мире не было более смешной и безумной книги! Как бы это ни было составлено, по сути, это лучшее и самое уникальное из всех сочинений, которые когда-либо появлялись в мире, и тот, кто не читал эту книгу, должен уразуметь, что он лишенец, всю жизнь был обделён, и никогда не читал чего-либо вкусного. Отдайте эту книгу мне, приятель, и обретя её, я буду ликовать больше, чем если бы мне дали все бархатные сутаны из подвалов Индийского Раджи из Флоренции.

Он с большим удовольствием откинулся на спинку стула, и цирюльник продолжил:

— Засим шествует «Пастушок из Иберии», за ним следом — «Нимфы Энарес» и завершают всё «Уколы Ревности».

— Что же делать! — сказал священник, — Придётся передать заключённых в руки милосердной хозяйки, и не спрашивайте меня, почему, ибо так мы никогда не покончим с этим!

— Смотрите-ка, тут обретается «Пастух Фелиды»!

— Это не пастух, — сказал священник, — но весьма начитанный придворный, столичная штучка — храните его пуще всех своих драгоценностей!

— А вот этот толстяк, который следует за ним, — сказал цирюльник, — «Сокровище Нескольких Стихотворений»

— Будь у них брюхо потоньше, — сказал священник, — мы бы их ценили гораздо больше: необходимо, чтобы эта книга была промыта и очищена от некоторых низостей, которые перемешаны в ней с высокими истинами, впрочем, пощадим её, потому что её автор — мой друг и из уважения к другим более героическим и возвышенным произведениям, которые он написал!

— Это, — продолжал цирюльник, — «Песни» Лопеса Мальдонадо!

— Автор этой книги, — повторил священник, — тоже мой большой друг, и его стихами, начитанными им самим, восхищаются все, кто их слышит, и как восхитительна мягкость голоса, с которым он выпевает их, все всегда просто в восторге от его голоса! Есть что-то чересчур длинное в эглогах, но никогда хорошего не бывает слишком много! Оставим его в избранном! Но что там рядом с ним?

— «Галатея» Мигеля де Сервантеса, — звонко доложил парикмахер.

— Вау! Многие годы этот самый Сервантес — мой большой друг, и я знаю, что он более разбирается в несчастьях, бедах и бедности, чем в стихах! В его книге есть что-то хорошее, есть удачные выдумки, изобретения, но он никогда ничего не доводил до конца! Нужно дождаться второй части этой книжки, кстати, обещанную им мне! Возможно, с помощью удачи он наконец полностью достигнет той милости, в которой ему теперь полностью отказано обществом и которой он заслуживает. А пока спрячьте её в самый тёмный застенок, и держите её там в заточении, милостивый государь, пока всё в мире не прояснится!

— С превеликим удовольствием, — ответил цирюльник, — И вот все три вместе: «Ауракана» Дона Алонсо де Эрсилла, «Аустриада» Хуана Руфо, «Суд Кордовы» и «Монсеррат» Кристобаля де Вируэса, валансийского поэта.

— Все эти три книги, — сказал священник, — лучше, что было написано за все века на кастильском языке, они написаны, и они могут конкурировать с самыми известными сочинениями в Италии, храните, берегите их, как самые богатые одежды Испанской поэзии!

Он устало посмотрел на книги и, закрыв глаза, одним движением приказал, чтобы все остальные сгорели, и так бы и произошло, если бы цирюльник уже не открыл ещё одну книгу, которая называлась «Слезами Анжелики».

— Я вынужден был бы зарыдать, — сказал священник, услышав имя, — коль такая книга загорелась бы на моих глазах, ибо её автор был одним из знаменитых поэтов мира, а не только из Испании, и так божественно перевёл некоторые из побасенок Овидия.