Сансара. Оборот первый

Мила Бачурова, 2022

Опасное это дело – заходить в придорожные кафе. Только что ты наслаждался жизнью и радовался возможности поучаствовать в настоящих гонках, и вот – уже в другом мире. В третьем. В четвёртом. В компании авантюристки-террористки с внешностью кинозвезды, кошкодевочки лёгкого поведения и разумного космического корабля с манией величия. А на хвосте висят безжалостные агенты какого-то там Альянса. И не угадаешь, где окажешься в следующий миг: в тюрьме, в постели с принцессой или на спине огромной черепахи. Главное – не терять чувства юмора, а там уж как-нибудь до смерти доживёшь.

Глава 10

Из плетеной корзины на спине у мыши мы с тян извлекли десяток разнокалиберных свёртков. Отдельно были завернуты две пузатые глиняные бутылки с горлышками, запечатанными чем-то вроде воска.

— Спасибо, — сказал мыши я. Чувствовал себя при этом полным идиотом, но надо ж было что-то сказать?

Мышь, как ни странно, курлыкнула в ответ. Выдвинула из пуза четыре кошачьи лапы, стремительно взяла разбег, расправила на ходу синие кожистые крылья и взлетела.

— В добрый путь, — обалдело пробормотал я.

— Надеюсь, это съедобно, — глядя на свертки, проговорила тян.

Мы переглянулись и пошли в дом.

Кухонный стол был похож на срез огромного пня, отрастившего себе четыре ноги. Табуретки выглядели уменьшенными копиями стола. На полках, растущих из стен, стояли глиняные миски и чашки без ручек, столовых приборов не наблюдалось. Над глиняной раковиной в углу свисали с потолка две цветущие лианы. Тян осторожно потянула за правую. В раковину прямо с потолка хлынула струя воды.

— Холодная, — подставив под неё ладонь, объявила тян. И уже гораздо более уверенно потянула за левую лиану. Поток воды расширился. — Эта — горячая.

Я показал большой палец и принялся разворачивать листья, заменяющие тут оберточную бумагу.

Клубни, стебли, стручки, то ли фрукты, то ли овощи, два прозрачных пузыря с непонятно чем фиолетовым и красным. Холодные продукты завернуты в гладкие листья, теплые — среди свертков были и такие — в листья, на ощупь напоминающие местные одеяла.

— Ты знаешь, что это? — без особой надежды обратился я к тян.

Она покачала головой:

— Впервые в этом мире. Никогда не увлекался путешествиями — дорого, да и ни к чему.

— Зря, — буркнул я. — Ладно. Для храбрости предлагаю налить.

Взял пузатую бутылку и, не видя других способов открывания, вдавил в горлышко зеленую восковую печать. Та, как ни странно, легко поддалась. Я разлил содержимое по двум глиняным чашкам. Понюхал. Пахло приятно.

— Ну, надеюсь, не траванёмся. — Я поднял чашку. — За знакомство, что ли?

Тян неуверенно взяла свою. Пробормотала:

— Если это алкоголь, то мне, боюсь, не сто́ит.

— Почему?

— Ну… есть причины.

— Забей, — посоветовал я и тюкнул по её чашке. — Вздрогнули!

Отхлебнул из своей. Больше всего это было похоже на микстуру, которой мама поила в детстве. Не сказать, что крепкое, но определённо алкогольное. Пилось приятно. Желания срочно закусить, как это случалось с некоторыми напитками в моём мире, не вызывало.

— Вещь, — порекомендовал я. — Пей, не боись. Хорошо идёт, — и подцепил из ближайшего свёртка толстый стебель.

Откусил. По вкусу оказалось нечто среднее между морковью и капустой. Жрать можно, особенно с голодухи, но я внезапно понял, что дико хочу чего-то посущественней. Принялся разворачивать свёртки и пробовать все подряд.

Допробовался до того, что мешанина из желто-оранжевой стружки показалась вполне похожей на мясо. Я на радостях вывалил в миску добрую половину свертка. Распустил тонкие стебельки-завязки на горлышках прозрачных пузырей, выдавил на край миски сначала красной, потом фиолетовой субстанции. Зачерпнув щепотку стружки, макнул в фиолетовую. Попробовал — нормально зашло. С красным соусом пошло вообще отлично, да к тому же в одном из свертков обнаружилось что-то вроде лепёшек. На странности вроде цвета, в данном случае голубого, я ещё в самом начале решил махнуть рукой. С удовольствием закусил стружку лепешкой. Пробурчал с набитым ртом, обращаясь к тян:

— Почти бутерброд. Рекомендую!

Она рассеянно покивала и отхлебнула из кружки.

Я, утолив первый голод, заметил, что в миске у тян грустит несколько горошин-мутантов, а другой еды не наблюдается. Зато, скосив глаза на её кружку, обалдел. Там осталось меньше половины. Свою-то, отхлебнув глоток, отставил — мне лично жрать хотелось больше, чем бухать. А ей, видать, наоборот. И кто бы мог подумать…

Сердце ёкнуло в предвкушении. Выпившие девушки, как известно, идут на тесный контакт охотнее, чем трезвые. Теперь главное, чтобы накидалась в меру, а то ведь заснёт в процессе — фигня получится. Со мно… то есть, с одним моим другом как-то случился казус, так себе ощущения.

— Поешь, — незаметно отодвигая кружку тян в сторону, посоветовал я.

Тян заглянула в миску. О еде, похоже, вспомнила только сейчас.

Взяла из свертка стручок размером с банан, ловко разорвала его на половинки и высыпала в миску ещё с десяток розовых горошин размером со сливу. Полила фиолетовым соусом. Я, с интересом понаблюдав, подцепил из свёртка такой же стручок и проделал то же самое. Горошины оказались сладкими.

Тян склевала три горошины и потянулась за кружкой. Однако, подняв, спохватилась и замерла — наверное, в её мире на людей, бухающих в одиночку, тоже смотрели косо.

— За встречу, — решил помочь я и поднял свою кружку.

— Ага, — обрадовалась тян.

Мы чокнулись и выпили.

— А-а… — начала тян, — э-э…

— Меня зовут Костя.

— Я помню! — обиделась она. — Хотел спросить, из какого ты мира?

Я пожал плечами:

— Да кто б его знал.

Тян неуверенно хихикнула:

— Ты не знаешь номер своего мира?

Здесь это, наверное, было сродни тому, как не помнить название города, в котором живешь. Номер мира они, должно быть, ещё в детском саду выучивают.

— Нет. Не знаю. Я тебе больше скажу — ещё вчера был абсолютно убеждён, что мир, в котором живу, единственный и неповторимый.

Тян снова неуверенно хихикнула.

— Блин, да серьёзно! — обиделся я. — К нам из других миров не лезут, живём и живём себе. Откуда мне знать, что мы не одни?

— А почему не лезут? У вас закрытый мир?

— Понятия не имею. Что значит «закрытый»?

Тян забавно поморщилась и снова поправила несуществующие очки.

— Ну… мир, где, например, экологическая катастрофа произошла, или война идёт. Ну, или где сама по себе окружающая среда такая, что гуманоидам без спецоборудования делать нечего. Ещё какие-то закрытые есть… Это в школе проходят, я уж половину забыл. А у вас не проходят, что ли?

— Нет, говорю же! Знать не знаем про другие миры.

— Тогда, значит, вы точно закрытые, — убеждённо кивнула тян, — если вам даже знать ничего не положено.

— Да с какой стати? — Мне вдруг стало обидно за свой мир. — Может, просто я ничего не знаю, а кому надо, те знают?

— А кому надо?

— Ну… Правительству, там.

— Бред какой-то, — решительно отмела мою версию тян. — Правительство знает, а населению не говорит? У нас в Нимире такое правительство и года бы не продержалось.

— Где-где, у вас?

— В Нимире. Сокращение от Нижние Миры, они же — миры категории С… Во, ты даже про это не в курсе!

Я пожал плечами.

— Значит, вы всё-таки закрытые, — подвела итог тян.

Что-то в её логике не билось, а я никак не мог сообразить, что. Зато быстро вспомнил об универсальном средстве, стимулирующем взаимопонимание:

— Давай выпьем.

— Давай! — обрадовалась тян. И с готовностью подставила чашку.

Я долил вина, или что уж это было, себе и ей.

— За твой мир, — предложила тян.

Мы снова чокнулись. Я отхлебнул глоток, а тян приложилась к чашке надолго. Когда оторвалась, предположила:

— Второй вариант — тебе память отшибло в портале. — Язык у неё уже слегка заплетался. — Вероятность, конечно, ничтожно мала, но я слышал, что иногда при переходах бывает. И на самом деле вы не закрыты, но ты об этом не помнишь.

— Да ничего мне не отшибло! — Я чуть не добавил «дура пьяная», но сдержался. — Я прекрасно помню свой мир. Ещё утром новую тачку забирал, блин! И понятия не имею, с какого перепугу нас можно было запихнуть в закрытые. В Нижние — ну ещё ладно, технологии и правда так себе. А в закрытые-то с чего? Экология у нас — не сказать, чтобы отстой. По сравнению с той, что в курилке, где ты пепельницу подрезала, вовсе рай. И войны нету… Ну, по крайней мере, вчера не было. То есть, где-то на планете она есть, конечно — у нас так, чтобы вообще не было, не бывает, но…

— Как это, не бывает? — перебила тян.

Глаза её заметно затуманились. Ну ещё бы, три раза по полчашки — это тебе не глоток шампанского. Хотя, на вид, при её комплекции и глотка бы хватило.

— У нас несколько континентов, — принялся объяснять расклад я, — и куча стран. Штук… не знаю. Сто, так точно, а может и тыща! Ясное дело, то тут, то там локальные конфликты возникают.

— Конфликты не считаются, — авторитетно объявила тян, — конфликты и у нас бывают, в них же никто не гибнет. Я про войны говорю.

— Блин, так и я про войны! У нас это просто так называется, «локальный конфликт». Ну, в том смысле, что не весь мир воюет, а пара стран сцепилась. Мировых-то войн у нас тоже всего две было.

— Весь мир воюет?! — ахнула тян, вылупив на меня и без того огромные глаза. — То есть, вообще весь?!

— Ну да. Потому так и называется. Но, говорю же, это…

— Так чего же ты хочешь! — всплеснула руками тян. — Если у вас каждый день где-то война и людей убивают, кто в ваш мир полезет в здравом уме?

— Ну… — Я, честно говоря, растерялся. — Можно ведь лезть туда, где нет войны? Земля большая.

— Угу. Путешествуешь, такой, или по делам приехал, и вдруг — шарах, война! Нет уж, — тян помотала головой, — в гробу я видал такие путешествия.

Следует признать, что определенная логика в её словах прослеживалась. Но менее обидно от этого не стало, скорее наоборот.

— Всё равно, — упрямо пробормотал я. — Вот придёт Диана, подтвердит, что никакие мы не закрытые!

— За это надо выпить, — решительно объявила тян. И подставила чашку.

Я, уже чувствуя, что томный вечер движется куда-то не туда, но пока не находя в себе ни сил, ни желания остановить движение, налил.

Чокнулись. Выпили.

— Ты любишь стихи? — после долгой паузы ставя на стол чашку, спросила тян.

Глаза её попытались сфокусироваться на мне. Получилось не очень.

— Нет, — брякнул я.

Лишь мгновением позже сообразив, что с такими откровениями романтический вечер, на который успел возложить определенные надежды, и который, стараниями тян, уже активно катится не туда, может вовсе звездой накрыться. Попробовал исправить ситуацию:

— Ну, то есть, мне те стихи, которые надо было в школе учить, не нравились, занудство сплошное. А если хорошие, тогда да! Тогда люблю.

— Я тоже люблю, — сказала тян. И попыталась проникновенно заглянуть мне в глаза. Получилось ещё хуже, чем в первый раз.

Расстроило её моё признание в нелюбви к поэзии, или то, что чашка была уже четвёртой, сложно сказать. Но прекрасные голубые глаза вдруг стремительно наполнились слезами.

— Эй, — всполошился я, — ты чего?

Тян не ответила. Принялась раскачиваться на табуретке. Медленно и пока не опасно, но я на всякий случай встал и пересел поближе к ней. В момент, когда собрался дружески приобнять, тян вдруг громко, с надрывом, продекламировала:

— Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым!

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым!

— Ну, это, — осторожно попытался вклиниться я, — где ж не будешь-то? Вон, какая молодая. Жить и жить ещё.

— Ты теперь не так уж будешь биться, — не слушая меня, провыла тян, — Сердце, тронутое холодком!

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком!

Я понял, что дама ушла в себя и вернётся не скоро. Пока не довоет, точно не вернется. Обреченно облокотился на стол. Интересно, в какой момент нужно было перестать наливать?

— Дух бродяжий! Ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств!

— Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

А вот про коня, я, кажется, даже слышал…

Завывания оказались заразными. Скоро я понял, что и сам подвываю в такт. И слова стихотворения мне, затерявшемуся среди чужих миров, ухитрившемуся утратить даже такое, о существовании чего прежде и не догадывался, рвали душу — сладкой в своей безысходности алкогольной тоской.

— Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло расцвесть и умереть!

Тян дочитала.

Я, потратив какое-то время на понимание того, что стихотворение закончилось, крепко её обнял. И поцеловал в глаз — целил в щеку, но оказалось вдруг, что уже и сам не очень фокусируюсь. Наполнил чашки.

Серьезно спросил у тян, попытавшись чокнуться с ней и промахнувшись:

— Летова знаешь?