Басурманин. Дикая степь

Милена Миллинткевич, 2019

Первая книга романа-дилогии. Половецкий хан Дамир совершает набег на Рязань. В его плен попадает княжна Владелина. Она – хранитель опасной тайны. Он – непокорный степной властитель. Их встреча оборачивается множеством испытаний, и вскоре становится ясно – всё не то, чем казалось на первый взгляд. К тому же злейший враг хана начинает гоняться за ним по степи, грозя уничтожить всех, кто встанет на пути. Рискнут ли герои бороться за нежданную любовь?

Глава 3

— Значит, сказываешь, воинов в граде Рязани около двух сотен наберётся? А конных и того меньше?

Колючий взгляд обжигал и жалил словно змея. Теребя шапку, посреди шатра на коленях стоял рыжебород и смотрел на кыпчакского хана, сидевшего на походном троне. Подрагивая всем естеством, он то и дело озирался по сторонам, стараясь укрыться от пристального взгляда.

— Твоя правда, господин. Всё так, как сказываю, — медленно говорил купец.

Вернувшийся, как и велели на закате третьего дня, рыжебород жаждал убедиться, что слово хана так же верно, как и остра его сабля. А заодно выторговать себе и дочке свободу. Посему вознамерился рассказать всё, что видел, слышал и о чём догадался.

— Только к граду неприметно всё одно не подобраться, — поделился наблюдениями купец.

— Откуда знаешь?

— Стены у Рязани крепкие, ворота надёжные. Стражники, что на башнях, зорко окрест себя глядят. Полёвка не пробежит, слепыш ход не пророет, птица мимо не пролетит.

— Так уж и не пролетит? — за спиной купца возник Мансур, отчего тот ещё сильней задрожал и втянул голову в плечи.

— Град сей на пригорке стоит. А со стен городских всё хорошо видать: и луга, и леса, и пашни, и реку…

Тут рыжеборода осенило. Лицо озарилось радостью, словно он выгодно продал два обоза гнилого товара.

— А ежели, твоя ханская милость, скрытно пройти?

— Как так? Ты ходы тайные за стену знаешь?

Мансур склонился над купцом, ухватит за кафтан, поднял на ноги и встряхнул, будто он щуплый отрок, а не дородный мужичок.

— Про ходы тайные я не слыхивал. Да и кто бы чужаку об том сказывал. С виду град недавно поставили, значится, обустроить тайные ходы аще не успели.

— Тогда сказывай, что разузнал, да поживее. Не то смерть тебе избавлением станется, — вставая, зашипел Дамир.

— Что ты, твоя ханская милость! — принялся кланяться купец. — Всё поведаю об чём узнал. Только не гневись!

Дамир медленно обошёл рыжеборода и встал у него за спиной. До слуха долетело металлическое лязганье кинжалов. Купец икнул, и, повернувшись к хану, бухнулся ему в ноги и затараторил:

— Через ворота, что у реки можно неприметно в город попасть. Я в корчме и на торжище слыхал: назавтра к полудню по воде ждут купца из городу Ростову с товарами богатыми, да ещё большой обоз к реке прибыл. Сказывают, его вверх отправлять станут. Пустые подводы с зори к пристани велено пригнать. Пока лодьи разгрузят, да на повозки товары взгромоздят. А как раскроются ворота — полагаю, аккурат после того, как светило за леса спускаться надумает — так твоя ханская милость в город и попадёт.

— Купца, стало быть, ждут, да обоз? И ворота речные раскроют?

— Так и есть, господин! А ещё слыхивал я на торжище, что княжич молодой любит поутру малым походом за стену отправляться: по лугам поскакать, на мечах позабавиться.

Хан покосился на Мансура и призадумался. Медленно вернулся к трону, присел на край. Рыжебород с опаской поглядывал на великана, стоявшего рядом и поигрывавшего кинжалом.

— Что же! — услышал купец тихое шипение хана. — Поживи! Коли ты не сбрехал, мои воины скоро разузнают. Станется всё, как сказывал — сдержу слово. Ежели нет — твоя смерть будет лютой, так и знай! Мансур!

Великан склонился перед господином.

— Пусть отведут его к девчонке, — приказал хан на родном языке.

Мансур схватил купца за шиворот. Тот, кланяясь, попятился к выходу, но потом замер на миг, хотел что-то спросить, но язык, будто одеревенел. Уж больно мягким показался ему голос хана, приветливым. Да и Мансур ни разу кнутом не щёлкнул, плетью не пригладил. Обманчивое чувство близящегося избавления — купец не ждал снисходительности от кровожадного хана.

— Ты ещё здесь? Убирайся, пока дозволяю. Мне подумать надобно, — увидав замешкавшегося рыжеборода, прикрикнул хан и тут же добавил на родном наречии. — Убери отсюда эту падаль, смердит, будто тлен.

Великан ухватил купца за рукав и выволок из шатра. Крикнув что-то двум воинам, стоявшим неподалёку, он перевёл тяжёлый взгляд на купца:

— К девке своей ступай, — медленно выговаривая слова на чужом языке, говорил Мансур. — И не показывайся пред очи хана, покуда не призовёт. Понял ли?

Купец кивнул и, взглянув на приближавшихся воинов, побрёл навстречу. Спотыкаясь и путаясь от страха в ногах, сделал несколько шагов и оглянулся. Но увидев вышедшего из шатра хана, задрожал всем телом, икнул, и, подхватив полы кафтана, помчался к маленькому шалашу, примостившемуся у большой крытой арбы, убедиться, что дочь жива.

— Что скажешь, Мансур? Не западню ли уготовил мне этот саткыш¹⁴? — глядя вслед удаляющемуся купцу, размышлял Дамир.

— Мой хан! Эргаши оставили его у околицы, на подступах к Рязани. О речных воротах я ранее не слыхал. А ежели мне было не ведомо, то и тебе, господин. Этот саткыш мог сбежать. Но вернулся.

— У меня осталась его девка.

— Всё так, господин! Только мне показалось, он нарочно желал убедить тебе в том, как ценна для него жизнь девчонки. Да вот о собственной шкуре всё одно больше печётся.

— Он вернулся! Значит, полагается на слово моё. Верит, что отпущу. Жизнь дочки спасти желает. Стало быть, не слукавил, и о ло́дьях с товаром, и обозе — не брехал. Идём.

Дамир взглянул на Мансура и направился к лошадям. Приподняв полог маленькой тесной абры, оглядел дрожащих пленников.

— Я обещал отпустить вас, если плата будет достойной.

— Мы заплатим сполна, коли цену назовёшь.

— Ежели исполните, что велю! — медленно произнёс хан.

— Мы всё сделаем, — закивал рябой.

— Д-да в уме ли т-ты? — зашептал тощий. — От-т-кель ведомо, ч-что ему надоб-бно?

— Нет у нас пути лучшего, чем принять волю твою, — не обращая внимание на нытьё заики, ответил за всех старший.

Хан довольно кивнул и, закрыв полог, пошёл прочь.

Мансур приблизился и с лёгким поклоном заговорил:

— Не затаи злобу, мой хан! Спросить хочу.

— Говори. Лишь тебе и Негудеру я дозволяю вольные речи.

Мансур в благодарность за высокую милость склонил голову.

— Ты отпустишь этих глупцов?

Дамир остановился, повернулся к Мансуру, медленно извлёк саблю из ножен и, подняв, принялся разглядывать узор на лезвии.

— Атасы однажды взял нас с тобой в степь, — заговорил хан тихо. — Два маленьких кеде. Он привёл нас в низину и отвалил камень. Земля под ним кишела змеями. Атасы схватил одну и кинул на тебя. Ты помнишь тот день, Мансур?

— Этого не забыть, мой хан!

— Ты испугался.

— Мне было мало лет.

— Ты старше меня.

— Верно! А тебе никогда не был ведом страх, мой господин.

Дамир ухмыльнулся.

— Змея упала на землю и сжалась в клубок. Она уже готова была сделать бросок. Атасы отсёк ей голову. Помнишь, что он сказал тогда?

— Если змея свернётся, обязательно прыгнет и укусит.

Дамир поднял саблю выше, размахнулся, с силой опустил её вниз, срубив стебли сочной травы и ещё не распустившиеся полевые цветы. Медленно подняв голову, он внимательно посмотрел на великана.

— Вели готовить лошадей. Выступим до рассвета. Ты помнишь, в прошлом годе меня посетил Тай Чу?

Мансур кивнул:

— Как забыть этого Богдойского¹⁵ хитреца?

— Этот манзы¹⁶, старый лис, поведал мне об одной мудрёной затее. Пришёл срок опробовать вашу сарацинову хитрость. Если духам будет угодно, эта битва превзойдёт славу всех сражений, что прошёл атасы, и его атасы. Тай Чу сказывал, вы, сарацины, горазды на всякие хитрости.

Лицо Мансура стало каменным. Если рядом оказался кто-то из кочевников, он и не заметил бы перемен в настроении великана. Но от Дамира не укрылось боль в душе верного раба, вызванная тяжёлыми воспоминаниями.

— Что тревожит тебя, Мансур? — задержавшись у входа в шатёр, хан вынудил великана остановиться. — Ты усомнился в господине?

— Как я смею, мой хан?

— Тогда в чём печаль твоя?

Мансур извлёк из ножен саблю, положил её на ладони и, в знак покорности, опустив голову, склонился перед ханом на колени, вверяя ему жизнь:

— Я не смею, господин!

— Говори!

— Прости меня, мой хан!

— Что ты сделал? — Дамир принял из рук раба саблю.

— Я позволил себе вольные помыслы. Выслушай, а после руби мне голову.

— Говори.

— Когда мы были кеде, ты дал слово, что не станешь звать меня тем, кем я был рождён. Говорил, что отныне и на все времена я кыпчак.

Дамир нахмурился, разглядывая саблю Мансура. Поглаживая лезвие с двумя кончиками, словно язык у змеи, любовался её мощью и красотой. Явуз-хан рассказывал, что этот клинок он выбил из рук отца Мансура, когда войско кыпчаков напало на его караван. Им отец защищал маленького сына. И этим же клинком Явуз-хан снёс сарацину голову. В том караване никто не спасся, кроме, меленького кеде. Дамир спросил однажды атасы, почему он не убил его. Явуз-хан долго молчал, а потом ответил — он сохранил жизнь маленькому сарацину лишь потому, что кеде был немногим старше его собственного сына. Он забрал мальчика с собой. Дамир и Мансур вместе росли, играли, учились ездить верхом, сражаться. Явуз-хан относился к сарацину как к родному, не забывая притом напоминать ему, что он всего лишь раб его сына. Этот клинок Явуз-хан подарил ему, Дамиру, когда впервые взял их с Мансуром в поход. Они ехали по степи, а Явуз-хан рассказывая о сабле, поглядывал на маленького сарацина. Дамир видел, какими глазами смотрел Мансур на пристёгнутый к его поясу клинок — тяжёлый для десятилетнего кеде. Тот поход оказался опасным. Силы были не равны. Так случилось, что в битве Мансур спас ему жизнь, и в благодарность, вопреки воле Явуз-хана, Дамир подарил сарацину саблю его отца. В тот день Мансур принёс клятву безграничной верности и преданности. Он перестал называться сарацином, а стал кыпчаком, как и его господин. Дамир вертел в руках саблю и вспоминал. Сколько битв они прошли вместе с тех пор, сколько походов! Но тот день он не сможет забыть никогда…

Посмотрев на склонившего голову Мансура, Дамир вскинул саблю, размахнулся, со всей силы вогнал её в землю и неожиданно, расхохотался. Мансур вскинул голову и посмотрел на хана. Он привык к перепадам его настроения. Рабу, выросшему с маленьким господином в одном шатре, всегда удавалось предугадывать желания, предвосхищать потребности. Мансур знал, когда и как поступит его хан. Но теперь покорный раб не понимаю, что может сулить ему эта внезапная весёлость господина. Хан Дамир не умел радоваться и веселиться, как и Мансур. Они оба выросли в окружении воинов, без материнской любви, без ласки, без теплоты. Мансур изумлённо взирал на хана и не знал, что ждёт его дальше.

— Я ничего не забыл, — перестав хохотать и вновь став серьёзным, заглянул в лицо великана Дамир. — А вот ты, видно, запамятовал. Я — хан! Я — твой господин! И я не нарушу слова, что дал однажды. Ты кыпчак. Мой брат. Про сарацин я вспомнил оттого, что Тай Чу прибыл ко мне из Персии и поведал об одной хитрости. Имя ей — сарацинова пасть. Вот её я и опробую в Рязанских землях. Поднимись. Возьми саблю и готовь войско к битве.

Мансур встал, принял клинок и отправил его в ножны.

— Мой хан, что ты сделаешь с градом?

— То же, что и с остальными поселениями. Падёт Рязань, и наш путь в земли русичей станет быстрым и лёгким.

***

Утро выдалось ласковым и безветренным. Светило, тронув макушки ближнего леса, озарило окрестности яркими лучами, поднялось над городскими стенами и начало припекать. Раздав указания и получив последние наставления, боярин Магута и воевода Артемий Силыч съехали со двора. Владислав окинул взором опустевшую площадь перед теремом и загрустил.

— Что понурый стоишь, княжич? — подошёл к нему сотник.

— Тоска душу гложет, Ивач. С батюшкиного отъезда покоя не ведаю. Вот и Силыч да Яр Велигорович в путь отправились, и ещё горше стало. Думы окаянные терзают, спасу от них нет.

Ивач понимающе кивнул.

— Идём в кузню тоску-кручину железом калёным выжигать?

Взгляд княжича вспыхнул.

— Мы сегодня поедем к перелеску? Ты обещал! И мечи с рукоятками, что косы, давай возьмём, — в голосе чувствовалось нетерпение и решимость.

— Вот Фёдор обрадуется, что ты ради дела ратного свитки забросил, — с укоризной покачал головой Ивач.

— А вот и нет. Фёдор рад будет, что я в палатах не сижу, а на солнышке в делах ратных разуму набираюсь.

Взгляд воина нежданно-негаданно встретился с глазами княжича. Ивач смутился — опять эти озера.

«Вот же охальник! Коли был бы…»

Осекся сотник, устыдившись мыслей, тряхнул головой. Распахнул ворота кузни и крикнул подручнику:

— Гридя, возьми полдюжины верховых, поупражняйтесь с княжичем в бою у речки. У меня дел порядком. Но дальше за перелесок ни ногой.

И, не дожидаясь ответа, ушёл, оставив княжича в раздумьях одного.

Владислав огляделся. Что-то в голосе сотника настораживало: то ли беспокойство, то ли немой укор за горячность молодецкую. Его тревога передалась княжичу и неприятной дрожью пробежала по спине. Но отказаться от затеи Владислав не мог, да и не желал. Долго бы ещё он стоял в раздумьях, когда услышал за спиной голос сотника:

— Знаю я, как печаль твою излечить.

Ведя под уздцы гнедого жеребца Буяна и пегого мерина, Ивач подошёл к кузне как раз в тот миг, когда из неё вышел Гридя в боевом облачении, держа в руках парные мечи княжича.

Завидя любимца, Владислав приободрился. Бросился к коню, потрепал гриву.

— И то верно, — вскочил в седло княжич.

— Ну, скор! Не успел конюший оседлать Буяна — ты уже верхо́м.

Ивач стоял в сторонке и наблюдал за сборами.

— А чего медлить-то? — усмехнулся княжич.

Конь под ним перебирал ногами и выказывал такое же нетерпение, как и его наездник.

— Мы до холма проехаться порешили, да с булавами порезвиться, — напомнил Владислав и, стеганув Буяна хлыстом, сорвался с места.

— Придержи коня, княжич. Экий ты, скорый, — преградил путь Ивач.

Буян недовольно заржал и взвился на дыбы. Владислав прижался к шее коня и что-то зашептал любимцу. Молодой жеребец ещё раз взбрыкнул и успокоился, встав как вкопанный.

— Князь Мстислав не велел без верховых выезжать. Неспокойно вокруг.

Перехватив удила и погладив гриву Буяна, сотник недовольно воззрился на княжича. К кузне съезжались верховые.

Со стороны казалось, будто воины то ли стужи ждали, то ли бой готовились принять. Плотные рубахи, поверх которых надеты тяжёлые кольчуги, поножи и наручи, шлемы на головах и бармицы. Снаряжение не мешало привычным ко всему дружинникам цеплять к сёдлам щиты и булавы, легко взбираться в седло, перекидывая через колени мечи.

— Ну, скоро ли? — нетерпеливый возглас потонул в шумных речах воинов.

— Едем, княжич! — скомандовал Ивач, и шлёпнул рукой по крупу Буяна.

Малый конный строй направился к ближним воротам. Лишь только всадники покинули стены и въехали на мост через ров, Владислав взмахнул хлыстом, и быстрее ветра помчался к холмам.

— Вот же, неугомонный, — выругался Гридя. — Вернётся князь, всё ему поведаю. Пусть охладит буйную голову.

Лихо стегая коней, всадники пустились вдогонку за княжичем.

Владислав то и дело подхлёстывал жеребца. Ветер трепал длинные волосы на непокрытой голове. Да и Буяну нравилась безудержный бег. Конь летел как на крыльях, проносясь мимо пеших и конных, спешащих в Рязань на торжище. Вот и поле! Один холм остался позади, второй. Буян миновал овраг и перелесок, за пригорком луг и ручей.

«Вон на той вершине меня догонят», — подумал Владислав, — «Дальше не удавалось ускакать».

Княжич нёсся к заветному холму. Обычно его поджидали уже у подножья. Но в этот раз воины явно отстали. Буян лихо взлетел на вершину и… морда к морде столкнулся с конём Гриди.

— Я скажу о сём бездумном поступке боярину и воеводе, а потом и князю! — голос наставника был суров.

— Гридя, ну не серчай! Тебе ведомо, как нам с Буяном любо по холмам скакать, да в гриву и вихры ветер вплетать. Не тревожь князя, пустое. Слово даю, до возвращения батюшки я буду кроток.

Синие как озёра глаза княжича, казалось, заглядывали в самую душу воина. Всем ведомо было, что наследник Рязанского князя честен, прилежен в учении и охоч до разных ремёсел. Все знали, что он редко просит милости для себя, но часто заступается за воинов, конюших и деревенских. И в том не было ни у кого сомнения, что ему можно верить.

— Смотри! Ты слово дал. А слово княжеское держать до́лжно! — сказал подручник и отвернулся, чтобы Владислав не заподозрил потепление в душе воина. — Возвращаемся.

— Гридя, а как же булавы? Ты обещал.

Наставник с укором посмотрел на княжича.

— Ну, что с тобой поделать. Коли обещал, сдержу слово.

Вскоре малая дружина выехала на берег реки.

— Не успел спешиться, а уже мечи в руках? — усмехнулся Гридя, глядя, как Владислав лихо соскочил с Буяна и встал в стойку. Витые косами рукояти новых клинков ладно лежали в ладонях, словно кузнецы именно для княжича их ковали.

— Щит возьми для порядку. Хитрость одну тебе покажу.

— Я по первой на мечах биться желаю, — повелевающим тоном возмутился княжич, возвращая один в ножны и наблюдая, как Гридя отстёгивает булавы.

Став напротив, ратник, улыбаясь, поманил княжича на себя.

— Защищайся, басурман! — закричал Владислав и кинулся на подручника.

Дружинники рассмеялись, а Гридя булавой выбил из рук нападавшего щит.

— В ратном деле, княжич, — заговорил воин строго, отчего смех мигом прекратился, — мало умения размахивать мечом. Надо ещё и головой думать. А то ненароком без неё остаться можно.

Голос Гриди был сдержан и твёрд. Молодые воины притихли, внимательно вникая в наставление.

— Я понял. Буду стараться не расстаться с головой, — улыбнулся Владислав и нанёс крепкий удар мечом, выбив булаву из рук наставника.

— Погодь! — остановил ученика Гридя. Что-то в этой царящей вокруг тишине его настораживало. Он нервно огляделся по сторонам. Ничего. Всё тихо.

— Почудилось тебе, али померещилось? — услышал подручник звонкий голос княжича.

Гридя не ответил.

— Продолжим?

Две лучины успели бы истлеть, пока бились княжич и его наставник, так всё ладно у них получалось. И ещё столько же истлело б в нешуточном бою с другими ратниками, если бы младший из воинов не заметил одинокого всадника.

— Это что за гость к нам? — кивнув подручнику, указал он вдаль.

Гридя весь напрягся как тетива тяжёлого лука.

— Не ведаю. Мне в который раз уж мерещится, что из перелеска за нами смотрят.

— Пустое. Притомился ты ратуя. Разморило на солнышке, вот и померещилось не пойми чего, — хохотнул другой ратник.

— С виду купец, — отозвался молодой.

— Почему же он тогда верхо́м и без стражников? — поинтересовался Владислав. — Да и без товара. Ой, ли?

— Разузнаем.

И двое ратников отправились навстречу путнику.

Княжич и Гридя провожали их взглядами. Светило слепило глаза. Оттого никто и не приметил, что за изгибом реки, из-за пятого к восходу самого высокого в округе, холма, с которого Рязань видно, будто на блюде, тонкими столбами поднимался сизый дым.

***

–…Вот так потерял я людей. Дрянные стражи оказалась. Перепились в первой же корчме, — жаловался купец, сидя у костра. — Делать нечего, двинулся я далее. Думаю, до града ближнего доберусь, найму сызнова. Остановился на ночлег у деревушки. Старушка лекарка меня приютила. А утром на зорьке двинулся в путь. Когда проезжал холмы — померещилось мне. Ну, я и давай стегать коней. А они понесли, да прямо на поросль, а потом к воде. Вот так и сподобило меня свалиться в речку. А вас увидал — обрадовался. Дай, думаю, подмоги у добрых людей попрошу, авось не откажут. Повозку самому мне никак не вызволить.

Слушая купца, Гридя сидел в размышлении, ратники хмыкали, и лишь княжич внимал с интересом, искоса посматривая на воинов. Задумчивый взгляд подручника настораживал. Беспокойство прохладным ветерком пробиралось под одёжу.

— Нижайше прошу, помогите вытащить поклажу, — умолял купец воинов, не обращая внимание на княжича. — Это недалеко. За тем лесочком, у изгиба реки. А я вашим жинкам, за то, платков нарядных, ленточек шелковых, да тканей на сарафаны пожалую.

— Ну, да ладно, что с тобой поделать, — встал, наконец, Гридя. — Поможем.

Обрадовался купец, словно только того и ждал. Подскочил с земли, как младой, засуетился. Будто уверен был, что не откажут. Спешно костёр разметал, хоть и не просили его — явно торопился. Не по нутру Владиславу оказалась эта суета! Ох, не по нраву!

— Неладное чую, не к добру сие! Давай за подмогой пошлём? — схватил Владислав Гридю за рукав.

Тот лишь ухмыльнулся.

— Ты же неробкого десятку, княжич! И силушкой не обделён. Вон как лихо нас раскидал. Игнату, вишь как, дюже тяжко пришлось под натиском твоим богатырским. Чего спужался-то? — наскоро поправляя упряжь, отшучивался подручник. — Сами управимся. Не впервой, чай!

Княжич оглядел ратников. Незнамо откуда взявшееся беспокойство никак не хотело покидать. Но, глядя, как спокойны воины, поразмыслил: может ему привиделось дурное, и в том, что купец поспешает, нет ничего худого?

Путь до лесочка оказался недолог. Редкие деревья перелеска кончились, а луг, широкой скатертью раскинувшийся за ним, хорошо проглядывался. Окинув взором окрест себя и не приметив никакой опасности, княжич немного успокоился.

За лугом началась низкая поросль с редкими деревьями, а за ней овраг. Послышался шум воды. Всадники спустились с пригорка, и их взорам предстало удручающее зрелище: груженная по виду тяжёлыми мешками и тюками телега, наполовину свалившаяся в реку.

— Эко тебя угораздило! — воскликнул Гридя, спрыгивая с коня.

— Да, вот же. Никак самому не управиться, — продолжал жалиться купец.

Воины спешились. Ухватившись за оглобли, тяжи и навесы враскачку, не без труда вытянули телегу из реки. Поклажа и впрямь оказалась очень тяжела. Княжич с недоверием поглядывал на купца. Странный он всё же. Пока ратники управлялись, он стоял под деревом, коня сваво не привязывал, оглядывался, и даже не помышлял лезть в воду. Но стоило повозке оказаться на берегу, вновь заколготился, задёргался, забегал.

— Передохни́те, малость, — заботливо суетился купец. — А я покамест пойду хворосту для костра принесу. Обсохнуть надобно.

Сказал, и словно в воду канул, исчезнув в кустах.

— Не по нраву мне сей купец! — только и успел вымолвить княжич.

Над головой просвистела стрела и вонзилась в грудь стоявшему рядомратнику.

— Вороги! — вскричал подручник, и тут же был сражён другой.

Дружинники повскакали с мест, похватались за щиты да мечи. Поздно. Отовсюду летели стрелы, жаля смертоносным остриём верных княжеских ратников.

Владислав не успел опомниться, как оказался в двойном кольце из павших ратников и, перешагивающих через убитых, отовсюду наступавших басурман.

— Я вам живым не дамся! — успел выкрикнуть княжич, пятясь к телеге и выхватывая из-за пояса кинжал.

В какой-то миг перед глазами оказалось лицо купца. Немолодой басурман, крепко держа того за грудки, взмахнул рукой, острым кинжалом перерезал ему горло и, скалясь, отбросил в сторону. Что-то тяжёлое больно ударило княжича по макушке. В очах померкло, ноги подкосились, и он повалился наземь.

Примечания

14

Саткыш — предатель.

15

Богдойское царство — так на Руси и в Дикой степи до XVIII века называли Китай.

16

Манзы — китаец.