Басурманин. Крылья каарганов

Милена Миллинткевич, 2020

Вторая книга романа-дилогии. Чтобы склонить голову перед поверженным народом, хану Дамиру потребовалось всё его мужество. Но чтобы уцелеть понадобится нечто большее. Как не погибнуть, столкнувшись со злейшим врагом? Как выстоять в схватке с самим собой? Как отыскать дорогу во мраке и сохранить в сердце огонь? Тяжкие испытания ждут и княгиню Владелину. Разгадает ли она коварные планы заговорщиков? Сможет ли принять сложное решение? Чтобы выжить, княгине нужно убить Дамира или он убьет её. Плата за любовь так высока!

Глава 1

— Владелина! Гляди, аки высоко я взобрался?

На ветке одинокого дерева, что росло рядом с самым большим холмом в округе, сидел голубоглазый княжич десяти годков и болтал ногами. Лёгкий ветерок перебирал его льняные кудри, рассыпавшиеся по плечам, шелестел листвой, окутывая долгожданной прохладой.

— Ох, братик! Вона ты где! А я гляжу — токмо был да канул, аки не было тебя. Спускайся немедля! Коли Гридя прознает, враз батюшке сказывать станет о шалостях твоих, — подперев бока, выговаривала княжна того же возраста и с таким же светлым ликом, синими глазами-озёрами и льняной косой до пояса.

— Недосуг ему жалобиться-то. Вишь, он с младыми ратниками бьётся! Вон тот, длинный аки жердь — хилый. Ему токмо стрелы подавать, да за лошадьми ходить. А тот, тощий, с отметиной на лике — шибко изворотливый.

— И откель тебе, Владислав, то ведомо?

— Полезай ко мне — сама всё узришь!

Не хотелось Владелине нарушать батюшкино веление и озорничать, но посмотреть на шутейные бои она любила. И вот так, чтобы свысока да скрытно…

Княжна огляделась. В одном месте у широкого ствола из земли торчали сплетённые мощные корни. Над ними «красовался» уродливый глубокий след от топорища. По всему видать, кто-то желал срубить дерево, да не с руки оказалось. Взобравшись по стволу и уцепившись за нижнюю ветку, она изловчилась и уселась рядом с братом.

— Вона, какой крепкий! Всяко от удара уходит! — не отрываясь от созерцания поединка, подпрыгивал раззадоренный зрелищем Владислав.

— Не скачи! Нешто ты жеребёнок? — огрызнулась княжна. — Поди, сам свалишься и меня вослед утянешь.

Но Владислав не слушал сестру.

— Гляди! Гляди! Аки ловок! Аки силён! Добрый воин из сего молодца станется!

Владелина покрепче ухватилась за ветку и, взором окинув зелёный луг, увидала дружинников. Бой, и правда, оказался знатный! Ратники смотрели друг на друга зверьми и ходили окрест бывалого воина, готовясь к броску. Меч то одного, то другого взлетал к небу, изредка глухо стукаясь о щит Гриди, наставника в ратном деле и верховой езде. Он тут же отбрасывал молодых и наносил меткие удары, легко и ловко уклоняясь от их неуверенных выпадов. Чаще всего наземь валился хилый. Тощий же всякий раз уворачивался, отскакивал назад на добрые два шага, изловчившись, пригибался. Лишь однажды меч вскользь коснулся его кольчуги. Ратник отпрыгнул в сторону, покрепче ухватил щит и вновь принялся ходить кругами.

Неожиданно налетели сизые тучи, и лёгкий прохладный ветерок сменился мощными порывами.

— Будет ноне! — остановил бой Гридя, пытаясь перекричать зловещее завывание, невесть откуда взявшегося ненастья. — Почернело небушко-то! Эко духи гневаются!

Ратники отступили. Хилый принялся собирать разбросанные ветром щиты и плащи. Невдалеке беспокойно заржали кони, до того мирно пасшиеся на лугу. Завидя тощего ратника, попытались взбрыкнуть, но он ловко ухватил за узду сперва одного, потом второго и третьего.

— Где княжичи? — оглядевшись и не увидев детей, схватился за меч Гридя.

— Вона они! На дереве сидят, — указал хилый, когда очередной порыв ветра открыл взору прячущихся в листве детей.

— Надобно княжичей поскорее в терем возвернуть! — покачав головой, вздохнул Гридя, и пошёл к дереву.

— Ох, братик! Не к добру шалость твоя! — глядя на приближающегося наставника, испугалась Владелина. — Ужо Гридя батюшке не убоится всю правду сказывать.

— Стало быть, на верхние ветки взберёмся. Будто нас тут и нет. Пущай поищут, — отмахнулся княжич и полез выше.

Владелине ничего не оставалось, как последовать за братом.

А меж тем ветер крепчал. Чем выше забирались княжичи, тем тоньше становились ветки. Мелкие сучки кололи руки, мешая надёжно ухватиться. Листья больно хлестали по лицу.

Оступившись, и едва не упав, княжна вцепилась в ствол.

— Братик! Доколе лезть нам? Дерево долу клонится.

— Боязно? — усмехнулся княжич.

— И без того навета не миновать. Батюшка заругает! — насупилась Владелина, давясь навернувшимися слезами.

Сквозь беснующуюся крону лицо оросили первые капли дождя.

— Эка напасть! — отмахнулся Владислав. — Гридя завсегда вступался за нас. Побранит, погрозит без меры, но батюшке хулить² не посмеет.

— Твоя воля. Токмо я дале не полезу.

— Стало быть, меня на поругание отдашь?

Владислав перестал карабкаться наверх и с укором посмотрел на сестру. Владелина лишь качнула головой и отвела глаза.

— Пустая затея, братик, в листве хорониться. Кабы худо не случилось. Вона как ветви гнёт…

И в тот же миг над головой раздался треск. Ломая сучья и крича, Владислав полетел на землю. Всё, что успела увидеть княжна, это огромные, полные ужаса, глаза брата.

— Гридя! Гридя! — в страхе закричала она, и ухватилась за дерево крепче крепкого.

Сверху удалось разглядеть, как засуетился подле брата подбежавший наставник, как мелькали покрытые бармицами макушки ратников.

Над головой сверкнуло, и по небу прокатился гневный глас вышних Богов.

— Сказывала я тебе, братик, худо будет! — всхлипывая и причитая, Владелина осторожно стала спускаться. — Не послушал меня! Как я теперича перед батюшкой ответ держать стану?

Резким порывом ветра дерево накренило. Да так низко! Княжна еле успела вцепиться в висевшую над головой толстую ветку. Меж ратников она разглядела сильно выгнувшегося на витом корневище Владислава. Бледное лицо, приоткрытые, будто в немом крике, губы и глаза… Закрыты. Испугавшись пуще прежнего, княжна закричала:

— Гридя! Вызволи меня!

Свист ветра подхватил её слова и унёс ввысь. Владелина прижалась к стволу, боясь пошевелиться. В лицо больно ударялись крупные капли с неба. Мелкие ветки хлестали по ногам, рвали подол, расплетали косу. Руки в кровь исцарапала шершавая кора. Княжна лишь на миг ослабила хватку. Продолжая держаться одной рукой, она опустила вторую — обтереть о сарафан. Крону сильно качнуло, и ветка, на которой она сидела, со страшным треском обломилась. Крича и хватаясь за листья, княжна полетела вниз…

Гридя широкими шагами шёл к дереву, размышляя над тем, как станет бранить княжичей за ослушание.

Порученные его заботе, они особых хлопот не доставляли. Смышлёные и легко постигающие всяческое учение отроки прилежно исполняли наставления. И если бы не страсть Владислава к шалостям… Всякий раз, стоило Гриде отвернуться, он принимался озорничать. И добро коли сам проказничал. Каким-то чудным образом ему удавалось увлечь не по годам благоразумную Владелину. Это сильно расстраивало князя Мстислава. Народившись в один день, схожие лицом, будто две дождинки, они с малых лет заметно отличались друг от друга и усердием, и послушанием. Владелина, или как батюшка ласково её звал Влада, была прилежна во всём. Наставникам и толмачам внимала с должным почтением. К учениям относилась старательно. Коли что не выходило с первого разу, повторяла заданное снова и снова, пока не постигала учение или степенный Фёдор, сжалившись, не отпускал её с миром во двор отдохнуть и подышать свежестью. Князь Мстислав частенько сказывал думному боярину Яру Велигоровичу Магуте:

— Владелина-то не кокошники да коруны носить народилась, а княжить. Хватка не девичья. Смышлёная больно. Как есть княгиня!

Оттого он и прощал дочери проказы и озорство, коих, впрочем, было куда меньше, чем у брата. И только одно его огорчало — не девичье увлечение Влады шутейными боями. Не сиделось ей с мамками да няньками в светлице, не вышивалось, не рукодельничалось. Вместе с братом дни напролёт Владелина проводила с ратниками. Вытребовав у воеводы Артемия Силыча деревянный меч, она велела учить её с не меньшим усердием, чем Владислава, сокрушаясь и грозя собственным озорством. Воевода же и наставники, памятуя о проказах княжича, побаивались ослушаться Владелину, опасаясь, что в её тихой головке могут народиться шалости пострашнее, чем у брата. Косились на князя, и, видя, как он снисходителен к дочери, покорно учили княжну ратному делу.

А Владислав, хоть и схватывал на лету, даже за свитками умудрялся шалить, чем вызывал сильное неудовольствие у строгих наставников. Особенно горевал и печалился князь-батюшка. И виной тому неосторожно брошенное слово. Стоило пред думными боярами похвалить его за усердие, и княжич возгордился: кичился смышлёностью, уверял, будто учение ему без надобности, подтрунивал над упорством сестры. А как только толмачу или иному наставнику доводилось отвернуться — проказам не было числа. То спрячет в стог сена щит или плащ Гриди. То, как бы ненароком, утопит булаву воеводы, а после радуется, глядя, как тот лезет в студёную реку. То лягушку в тряпице принесёт и под шапку Фёдору подложит. То лучины водой зальёт. То и вовсе свитки попрячет и, хохоча, наблюдает, как почтенный толмач ползает по полу светёлки и, кряхтя, выуживает их из-под лавок. Вот и теперь Гридя был уверен — мысль взобраться на дерево пришла именно Владиславу. И всё ничего, если бы не налетевшее невесть откуда ненастье.

Ветер принёс в лицо облетевшую раньше срока листву с острыми, как иглы старой ели, сучками. Гридя уже видел перепуганные лица озорников, когда обломилась ветка. С криком на выступающие из земли корневища рухнул и сразу затих княжич. Наставник кинулся к нему. Подоспевшие ратники отбросили в сторону злосчастную ветку с острым, как лезвие меча, сколом.

Крупные капли дождя упали на ставшее белым лицо Владислава.

— Ох, беда-беда! — покачал головой Гридя.

Ледяная роса покрыла его чело. Он поднял взор. С неба упали две крупные капли.

— Боги вышние и те слёзы роняют, — смахнув дождинки, он попытался разглядеть в густой листве Владелину.

— Держись крепше, княжна! Я мигом тебя достану!

Владелина что-то прокричала в ответ, но мощным порывом ветра слова её унесло к холму.

— Надобно князю дать знать! Скачи в терем, — велел наставник хилому. — Как есть, всё сказывай ему. Да передай, княжича на заимку к Агафье свезу. Окромя неё токмо Зоремиру под силу с хворью сей справиться. Да вот где его сыскать, ведуна этого?

Гридя склонился к груди княжича. Приложил ухо. Вслушиваясь в каждый шорох, он отчаянно желал услышать жизнь в маленьком теле.

— Худо! Ой, худо! Будто корневища эти, княжич наш. Лежит, недвижим.

Лицо наставника помрачнело. Он медленно поднялся. Увидев рядом хилого, прикрикнул:

— Ну! Почто стоишь?

Хилый вскочил на коня. Хлестнул его плетью. Гнедой взвился на дыбы, едва не уронив всадника. Заржал! Тряхнул гривой и помчался по лугу к стенам города.

Ветер обрывал зелёную листву и сыпал на голову. Гридя склонился к корневищу, бережно поднял на руки княжича и посмотрел на тощего.

— Скачи во весь дух к Агафье. А я Владелину вызволю и следом буду.

Передав Владислава ратнику, Гридя проводил их взглядом и пошёл к дереву. С тоской бросив взор на корневища, где ещё недавно лежал княжич, он поднял голову — Владелина вжималась в ветку, обхватив её руками. Осмотревшись и заприметив зарубину, наставник принялся отстёгивать меч.

Новый порыв ветра зашумел листвой над головой. Гридя услыхал оглушительный треск веток и девичий крик. У него похолодело нутро. Зажмурившись, страшась неизбежного, Гридя в тот миг желал сразиться с десятком врагов, только не испытывать вновь страх, ещё бродивший внутри. Собравшись с духом и открыв глаза, он застыл от ужаса. Владелина упала на ту самую злосчастную ветку, с которой свалился её брат.

Поборов страх, шатаясь, словно травинка на ветру, наставник приблизился и опустился возле Владелины на колени. Острый как лезвие скол вошёл в живот. Выхватив из-за пояса кинжал и обрубив ветку, Гридя перевернул девочку на спину. Она простонала и затихла. На губах показалась алая пена.

— Княжна! Открой очи ясные! Княжна!

Дрожащая рука наставника коснулась растрёпанных волос.

— Влада! — в отчаянии позвал он.

Но девочка не шелохнулась!

Вскочив на ноги, Гридя закричал, будто раненый зверь:

— Боги вышние! Молю! Спасите княжну! Самоё себя отдам, только верните её на русь³!

***

Леса и окрестные луга сменили изумрудные ковры и сарафаны на рубиновые душегрейки и золотые кокошники. К приближающимся холодам крепостная стена, башни и ворота, княжеские палаты, да и весь город после былого пожарища почти полностью отстроили. Многие горожане и крестьяне окрестных деревень терпимо относились к живущими на восточном склоне половцам. Обучали при случае обычаям русичей, языку и ремеслу. Те же, учили русичей объезжать лошадей, готовить под седлом мясо впрок, определять приближение непогоды по ветру и беспокойному поведению животных, поили ребятню кумысом, учились земледелию, рыбалке и строительству. Никто из степняков неудовольствия не проявлял и неудобств местным жителям не доставлял. Размеренная жизнь вновь потекла как река.

Но не все рязанцы приняли половецкий народ добром. Одни косились в их сторону и не упускали случая крикнуть вдогонку бранное слово, другие плевали вослед и сторонились, спеша сойти с тропки. Были и те, кто роптал, жаловался непрестанно городским старостам. Те, устав от наветов, кланялись боярам, чтобы донесли до князя и хана о бесчинствах. Яр Велигорович с каждой грамоткой разбирался лично. Вызывал жалобщиков не в княжеский терем, а к себе в хоромы, допрашивал тщательно, и почитай каждый раз выяснял, что писанное навет. За хулу полагалось уплатить деньгой али зерном в княжескую казну и отработать на чёрных работах от одной полной луны до другой. Тяжкое наказание быстро поубавило желающих возносить хулу на половцев и рязанцы поутихли, особого недовольства не выказывали, ждали, что решит дума и каково будет слово князя Владислава.

Владелину всё больше тяготил княжеский венец. Теперь, когда её возлюбленный хан был рядом, так хотелось скинуть с себя платье погибшего брата и стать той, кем она рождена. Но увы… Этому не бывать. Потому лишь только светило выглядывало из-за леса, Влада звала Дамира покататься верхом. Она понимала, кочевому духу её басурманина нужны поля, луга, степи, и сама не отказывалась от прогулки, если он просил. Да и простор за стенами Рязани был тем единственным местом, где они могли побыть наедине, не страшась быть услышанными, не опасаясь, что их увидят. А стража…

Артемий Силыч так и не успел вернуть себе воеводство. Князь Мстислав захворал и не оставил изволений. Так он и остался в сотниках. Зато службу нёс за двоих. И в стражу Владелине подобрал ратников надёжных, неболтливых. И с делами дружины управлялся, пока Симеон Тихонович, ненавистный всем воевода, глотку драл на торжище и народ смущал речами погаными, что де половцы в ночи всех порежут. За то приходилось Владелине прилюдно его отчитывать. Воевода унимался, но ненадолго.

В тот раз Владелине не суждено было отправились за стену вдвоём с ханом. Прихватив с собой воеводу и ратников, князь Владислав отправился объезжать ближние и дальние окраины княжества. Стража доносила, что на границах всё чаще стали видеть басурман. И то были не живущие по изволению князя в рязанских землях половцы хана Дамира, коим велено носить на рукаве ленту зелёного сукна, чтобы стража ненароком стрелой не догнала, признав во всаднике чужака. На границы повадились половцы хана Осолука и мелких степных князьков. Неспокойно было в округе. Что-то затевалось. Только вот как понять, кто супротив Рязани подняться удумал?

Лёгкий ветерок подхватил и унёс в поля глухое ржание резвых коней. Держась поодаль ото всех, Влада и Дамир, ехали впереди. Всякий раз, как воевода желал приблизиться, хан бросал в его сторону такой свирепый взгляд, что Симеон Тихонович бряцал мечом, кривился, недовольно бурчал, но приближаться не осмеливался. Вот и теперь, когда князь остановил коня перед большим холмом и воевода поспешил к правителю, яростный взгляд половца заставил его придержать жеребца.

— Вольготно супостату в землях рязанских! — пробурчал Симеон Тихонович и покосился на сотника. — Князь-то русичей не чтит. Мы его из плена басурманского вызволяли, а он хана и воинов его в Рязани призрел⁴.

— Молчи, Симеон! Не нам с тобой за князя решать. В том, что басурмане в землях наших живут и нам выгода, — огрызнулся Артемий Силыч.

— Вот за твои гнилые помыслы князь Мстислав и изгнал тебя. Али запамятовал?

— То лишь моё дело, да князя, мир ему! — пробурчал сотник.

Натянув поводья, он подъехал ближе к Владелине, встав между ней и воеводой. Хоть Мстислав Игоревич и лишил в сердцах должности, но, всё же до последних дней считал воеводой его, а не трусливого и болтливого Симеона. Обещал вновь должность пожаловать. Жаль не успел. Да и разве в воеводстве дело? Дружина его слушается, Владелина совета спрашивает, с басурманами управляться получается, да и хан его чтит. Чего ещё желать? Покосившись на недовольного воеводу, Артемий Силыч перевёл взгляд на рязанского правителя.

А Владелина смотрела на высокое старое дерево. Иссохшим корневищем оно вспахало землю, разметав сплетённые отростки у подножья. Словно множество костлявых рук обнимали они ствол и тянулись далеко вокруг. Горькие воспоминания удушающим комком подкатили к горлу.

— Об чём печалишься, княгиня моя? — услышала она тихий голос подъехавшего ближе Дамира.

Владелина вздохнула и посмотрела на возлюбленного:

— Да вот, думаю… Ты всё на своём пути спалил. Город мой в прах и пепел обратил. Пошто дерево это оставил?

Дамир выглядел смущённым. Нечасто она упрекала его в содеянном.

— Так ты только вели, княгиня моя! — услышала она глухой голос. — Враз от него щепы да комель останутся.

— Не тронь! — Влада отвернулась и вновь устремила взор к дереву, принёсшему ей столько бед. — Пущай растёт.

Постояв немного, она натянула поводья и, подъехав к Дамиру, встала рядом с ним:

— Сказывай лучше как оба раза незаметно к Рязани подошёл? Как стражники войско твоё не заприметили? Пошто до сего дня тайное от меня скрываешь?

Дамир вздохнул:

— Ворога во мне всё видишь, княже? Беды от меня ждёшь?

— Не от тебя, — смягчилась Влада. — Думал, ежели я тут за стенами прячусь да степных погорельцев привечаю, так про беды твои с Джамбулатом ничего не ведомо мне? Знамо дело! И как под стены твои он пришёл, и как в западни, тобой расставленные, попал, как бежал постыдно с поля брани, и как ты с остатками народа на гнилом озере от него прятался. Обо всём ведаю!

— Откуда? — удивился Дамир, но потом посмурнел.

На его потемневшем от горя лице отразились боль и печаль. Владелина его хорошо понимала. Слишком свежа была рана. Слишком тяжела ноша. Слишком неведомы пути.

— Кто рассказал тебе об том? — прохрипел он.

— Слухами земля полнится. Я так разумею, Джамбулат не отступится. Придёт он за тобой, Дамир. Посему сказывай без утайки, какими путями окольными пришёл, как хоронился от стражи, где тропки потаённые сыскал. Велю на каждой такой дорожке дозорных поставить. Скажешь, али нет?

Вскинул голову Дамир. Вспыхнул взор. Рука легла на рукоять сабли.

— Скажу, княже. Обо всём поведаю. Токмо дай мне слово верное, что исполнишь всё, как велю. Коли ты супротив Джамбулата подняться отважилась, я и воины мои по перед тебя и дружины рязанской стеной встанем. Сколько я поливал землю кровью сынов и дочерей княжества твоего? Но она же, простив всё зло, боль и обиды, приняла и домом мне стала. Как за родную биться буду, себя не щадя.

— Добро! — кивнула Владелина и, дёрнув поводья, поскакала к лесу, где у кромки появилась сгорбленная фигура.

Дамир и остальные последовали за ней.

Деревья, окрасившиеся в багряный с золотым отливом наряд, встретили знатных всадников тихим перешёптыванием листвы, словно знали о них то, что другим знать не следовало. Влада и Дамир молча ехали вдоль леса. Им не нужно было вести речей, чтобы понимать друг друга. Достаточно было находиться рядом. Ловить украдкой взор и знать, что, едущий рядом, не предаст.

Наслаждаясь уходящим теплом, они поравнялись со старухой, шедшей вдоль деревьев. Знахарка и повитуха Агафья жила в этом лесу на заимке очень давно. Влада помнила, как её батюшка, князь Мстислав, сказывал, будто мальчишкой он отправился со своим отцом в эти ещё нехоженые земли и повстречал Агафью. Как она поила его ягодным соком, ворожила на корешках и заклинала его батюшку не ходить в глухие земли.

С тех пор многое переменилось. Вот и батюшка её ушёл к матушке и духам. Но Агафья всё так же жила на заимке, лечила разные хвори, принимала младенцев и ворожила. Старики сказывали, что она знается с самим ведуном Зоремиром, коего в рязанских землях да и по всей Руси почитали и боялись. Многие о нём слыхали, да никто не видал. Злые языки и вовсе уверяли, что то всего лишь слух, и никакого Зоремира нет и не было. Другие рассказывали о чудесах, что творит этот ведун. И клялись, что слыхали о них от тех, кто эти чудеса видал. Иные не верили ни тем ни другим. А о том есть Зоремир или нет высказывались осторожно, мол раз слухи ходят, значит, кто-то да есть. А коли многие старики Агафью помнят ещё с малых лет, стало быть, что-то в этой старухе есть, и, видать, она и правда с ведуном знается, коль столько лет по земле ходит. И покуда одни только догадывались, Владелина и Дамир знали наверняка, что Зоремир живёт в дальних лесах у чёрного валуна и всякий народ его по-своему кличет. А коли так, то и про Агафью, видать, верно сказывают.

Поставив на пенёк полную трав и кореньев корзину, знахарка отвесила земной поклон подъехавшему князю:

— Здрав буди, князь-батюшка! А я иду к себе, дай, думаю, на лужок выйду, вдруг тебя встречу? — покосившись на Дамира, старуха принялась ковыряться в корзине, но, не найдя искомого, махнула рукой.

— И тебе не хворать, Агафья! — кивнула Влада.

— Вели девке сенной поутру прийти. Я тебе травок для отвара ароматного сберу: думы тяжкие разогнать, силы укрепить, дух подбодрить и беспокойство ночное унять. Да, коли позволишь, настойку стряпухе передам. Третьего дня жалобилась она на боли колючие. Сказывала, лытки окаянные её совсем измотали. Я и сама бы пришла, да мне в деревню за реку надобно. Дитятко там у жинки мельника того гляди народится. Вот травок насбирала. Пойду! Здрав буди, княже! — и ещё разок поклонившись, старуха пошла вглубь леса.

— Чудная она! — поглядел ей вслед Дамир.

— Она мне заместо матери была, — тяжело вздохнула Влада.

От её взора не укралась тоска во взгляде любимого.

— Ты так и не поведал мне, отчего не привёз с собой Мару, — продолжив путь, смущаясь, неуверенно спросила она. — Ей бы понравилось в моих землях. В лесах много целебных корешков, грибов да ягод. Травами спелыми луга поросли. Да и с Агафьей, мне думается, они бы поладили.

Лицо Дамира почернело, он осунулся, будто груз тяжкой битвы вновь навалился на его плечи. Владе стало не по себе оттого, что всколыхнула былые воспоминания. Ей и раньше-то казалось, что неспроста её хан не привёз Мару, а теперь и вовсе совестно стало.

— Мара сгинула, — не своим голосом просипел хан. — В пламени пожарища канула в шатре своём.

— Не гневайся, что былое тронула, — подъехав ближе, Влада коснулась руки Дамира.

— Нет в том твоей вины, — Дамир сжал её пальцы и покосился на приближающихся ратников и воеводу с сотником. — Права Мара была. Коли оставил бы тебя при себе тогда, не выжила б ты в битве. Джамбулат становище моё коварством взять хотел. Да сам в мою западню, аки зверь, угодил. Токмо всё одно многим в землю лечь суждено было. Усман своими руками Негудера в курган уложил. Земли те ещё многие лета гиблыми будут.

— Отчего же ты тогда сразу не открыл мне, что батюшка мой посольством у стен стоит?

— Желал, чтобы ненависть в тебе огнём полыхала. По-иному ты бы не ушла. А я так и не ведал бы, что значу для тебя, — голос Дамира дрогнул.

Владу разозлили последние слова, хотя она и не понимала отчего.

— Теперь ведаешь! — сорвались с уст полные горечи слова.

Владелина хлестнула коня и поскакала навстречу ратникам. Она не слышала, ни тяжёлого вздоха любимого, ни его слов:

— Ведаю! Токмо знамо ли тебе, что значишь для меня ты́?

Поравнявшись с воеводой и сотником, Владелина посмотрела в сторону дальних лесов:

— Симеон Тихонович! Пошли в Рязань за дюжиной верховых и свежими лошадьми. Дождись и догоняй. Мы поедем на дальние подступы. Хан Дамир нам тропки тайные укажет. Поглядим, где посты худые, а где их и вовсе нет. Надобно границы стеречь получше. Коли хан Дамир смог неприметно к граду подобраться, то и прочие смогут.

— Чтобы я, воевода, да басурманина слушал? — возмутился Симеон. — Ты кому, княже, просишь меня́, русича́, покориться? Тому, кто Рязань сжёг? Ты половцев в стенах приветил. То дело твоё. Токмо у каждого из них на нас кинжал припасён. Слово моё верное, гляди…

— Ты что мелешь, Симеон? — пробасил Артемий Силыч, покосившись на подъехавшего Дамира. — Коль знаешь чего за людьми хана, так слово делом подкрепи, толком сказывай за кем какая вина есть. Не то сам на расправу лютую напросишься.

— И ты с ними заодно? — замотал головой воевода. — Твоего слова, сотник и вовсе не спрашивали. Я завсегда говорил князю Мстиславу, что ты к басурманам переметнулся!

Дамир выхватил кинжал, а Симеон, увидав ярость во взгляде Дамира, вдавил сапоги в бока кобылки и что есть духу помчался к Рязани. Промеж ратников послышались смешки. Один подъехал ближе:

— Дозволь, княже, мне за людьми и лошадьми в Рязань отправиться. Да и за воеводой присмотреть надобно. Не свалился бы где в канаву! А то вона его как хан спужал! Кобылка подковами, что деньгой сверкает.

Послышался сдавленный смех. Владелина обернулась. Ратники, что есть сил сдерживались, глядя на удаляющегося воеводу.

— Поезжай! — махнула рукой Влада. — Поди и вправду куда свалится, али того пуще — с пути собьётся!

На сей раз рантики расхохотались, да так, аж слёзы на глазах выступили.

— А я с тобой поеду, княже! — выехал вперёд Артемий Силыч. — Пущай хан Дамир мне укажет, где у нас худо стерегут.

— Добро, Артемий Силыч! — согласилась Владелина. — Мудрость твоя и сметливость всем ведомы!

Светило уже пошло к закату, когда у кромки дальнего леса Владелине померещилось, будто кто-то прячется за кустами. Она всматривалась в скользнувшие за деревья тени, вслушивалась в затихающий шелест облетающей листвы. Ничего. Влада подняла руку, велев ратникам отстать, и поманила Силыча.

— Глянь-ка туда? — указала она подъехавшему сотнику. — Разбойный люд тайными тропами пробирается?

— Дозволь, княже, поглядеть, — Борич, всегда неотступно следовавший за Артемием Силычем, спрыгнул с коня и бросил ему поводья.

— Токмо понапрасну на рожон⁵ не лезь, не медведь, — велела ему Владелина.

— Княже, может лучше я? — Дамир подъехал ближе.

— Вместе пойдём! — спешившись, Владелина вытащила из ножен меч и, стараясь ступать тихо, пошла за Боричем.

Дамир последовал за ней. У раскидистого куста, всё ещё одетого в густую зелёную листву, Влада остановилась и подняла руку, указывая куда-то вперёд. Дамир замер на миг и крадучись, подошёл ближе.

Трое разбойников, так же как и они, прятались за кустом и бранились промеж собой.

— Тихо ты, Шельма! Спугнёшь!

Рябой замахнулся на тощего, но тот оказался столь прыток, что увернулся от удара и отскочил в сторону.

— Шам ты, Кутя, шельма! Шумишь, а пошле бранишьща. Глянь-ка! Поди оборотитща. Жаприметит наш, тогда гиблое дело.

— Цыц, вы оба. Вот взрежу ножичком! Останетесь тут, зверью на забаву, — пригрозил третий, явно старшой.

— А чего он, пёс брехливый… — огрызнулся Кутя.

Старшой смерил подручников недобрым взглядом.

— Вот я вас…

Опустив мешавшую ветку, он вглядывался в сгущающийся сумрак:

— И откель он тут взялся? Прочих не видать… — прислушавшись, старшой махнул подручникам. — Кажись, один! Слышь, Кутя! Иди вона той тропкой. Как в низину спустится, так и выскакивай перед ним. Понял? А ты, Шельма, голдень ты, шелудивый, дубину бери. Вона за те кусты ступай. Как Кутя выскочит, так ты ратника-то по головушке и отходи, чтобы не поднялся. Доспех у него вишь, какой, знатный! За него деньгу добрую выручим.

— Плащ — мне! — потирая руки, обрадовался Кутя.

— Чего это? Ишь, чего удумал? Плащ и кинжал — мне! Доспех, меч и щит — сбудем на ярмарке по случаю, — возмутился старшой. — С тебя и рубахи хватит.

— А я шебе шапку вожму и шопоги! — переминаясь с ноги на ногу и поигрывая дубиной, гундел Шельма.

Дамир посмотрел на Владу. Она молча кивнула.

— А мне головы ваши! — выскочил из-за куста хан.

Разбойники присели от испугу, увидав басурманина, а после и вовсе бросились врассыпную. Старшого поймал Дамир и, не дав ему опомниться, одним ударом сабли снёс голову. Шельма выронил дубину и кинулся бежать. С перепугу налетев на Владу, он повалился ей в ноги.

— Шпаши меня, добжий воин! Тут по лешу башурман шаштает!

— Может и спасу, коли скажешь, чего это вы тут замышляли?

Владелина ухватила его за шиворот и, подпихнув вперёд мечом, повела к кромке леса. Шельма, видать, сообразив, что и воин, и басурманин заодно, скулил, но шёл. Когда же увидел верховых, бросился наземь и завыл:

— Ох, беда мне, горемышному! Ох, беда!

— Ещё один! — Борич выволок из лесу Кутю, и кинул в руки Силыча небольшой мешочек. — При нём было. Видать, я не первый, на кого они тут в кустах прятались.

— А это у старшого сыскалось, — появившись из-за деревьев, передал Владе мешок побольше Дамир. — Тяжёл, будто камень. Не с руки, видать, такой за пазухой носить было, да от этих прятать!

— Вот хмыстень⁶! — надулся Кутя. — Брехал, что поровну хабар⁷ делил, а сам…

— Что с ними делать станем, княже? — выпрямившись в полный рост, Борич встал над лежащими на земле разбойниками.

— С собой возьмём, — Владелина бросила мешок с монетами Силычу. — Поутру совету предъявите. В хлеборост⁸ или страдник⁹ и не сыскали бы. Возьмите их! — кивнула она ратникам. — Вяжите крепко, чтобы не сбёгли.

Ратники схватили разбойников, скрутили и отвели в сторонку.

— Стражу на границах по-иному устроить надобно, — обернувшись на лес, Влада поглядела на Силыча и, подумав немного, махнула рукой, подзывая Борича. — Она-то по верхам ездит, в низинки и лесочки не заглядывает. Тут и войско пройдёт, никто не приметит.

Владелина покосилась на Дамира.

— Лесок этот в овраг широкий спускается. Там тропа широкая, дерева высокие. Верховые по три зараз проходят. Вот где стражу припрятать надобно. По тому оврагу я оба раза шёл, никто мне путь не преградил. Стало быть, и Джамбулат, коль на Русь пойдёт, тем же путём пробираться станет.

— Значится, так тому и быть! — кивнула Влада, похлопав коня по морде. — Борич! Доставь в Рязань этих, — она кивнула на разбойников. — Чтобы не сбёгли. А то ведь гляди, Симеон Тихонович не поверит нам.

Ратники вновь расхохотались и принялись готовиться в обратный путь.

Примечания

2

Хулить — поносить, порочить, доносить, ябедничать.

3

Русь — в старину так называли свет, мир, светлое место, место силы. «Вернуть на русь» в данном случае — вернуть к жизни, в этот мир, вернуть к свету.

4

Призреть — приютить.

5

Рожон — длинная толстая палка с заострённым или металлическим наконечником, с Х века использовалась на Руси в качестве орудия при охоте на медведя.

6

Хмыстень — обманщик и вор; тот, кто ворует у своих.

7

Хабар — добыча, прибыль.

8

Хлеборост — месяц с середины июня по середину июля.

9

Страдник — месяц с середины июля по середину августа.