Жизнь гейши. Мемуары самой известной гейши в мире

Минэко Ивасаки, 2002

«Гейша постоянно находится в свете софитов. Ее задача – угождать публике, используя все имеющиеся в арсенале навыки. Она – будто изящная ива, которая склоняется, чтобы услужить, и создает у окружающих настроение легкое и расслабленное. Настоящая гейша никогда не бывает одна. Я же по природе своей всегда была существом упрямым, своенравным, превыше всего на свете ценила уединение. Большую часть раннего детства я провела, спрятавшись в темной кладовой. Мне не нужны были другие люди – я хотела быть сама по себе. Странно, правда? Я будто нарочно выбрала самый сложный путь, на протяжении которого только и делала, что боролась с собой».

2

Я не могу точно назвать момент, когда все изменилось.

Возможно, это случилось в тот год, когда мне исполнилось три. Однажды, в холодный зимний день, к родителям пришла гостья. Это была очень старая женщина. Я стеснялась чужих, поэтому, как только она появилась на пороге, спряталась в своей кладовке. Сидя в темноте, я прислушивалась к разговору взрослых. Что-то неуловимо притягательное чувствовалось в этой женщине. Меня заворожила ее манера говорить.

Звали гостью госпожа Оима. Она была хозяйкой окия Ивасаки в Гион-кобу и пришла узнать, не хочет ли моя сестра Томико стать гэйко. Томико уже несколько раз бывала в окия Ивасаки, и госпожа Оима увидела в ней потенциал.

Томико — самая изящная и утонченная из моих сестер. Она обожала кимоно, традиционную музыку и тонкий фарфор.

Я мало что понимала из того, о чем говорили взрослые, но уловила главное: незнакомка предлагает Томико работу.

Окия Ивасаки в то время находилась в сложном финансовом положении, чего я, конечно, знать не могла. Однако помню, что родители говорили с госпожой Оимой с подчеркнутым почтением, а от самой гостьи веяло невероятным ощущением власти — я такого прежде никогда не ощущала.

Привлеченная ее голосом, я приоткрыла дверь кладовки примерно на три сантиметра и выглянула в щелку. Госпожа Оима заметила это и спросила:

— Тие-сан, кто у вас в кладовке?

Мама засмеялась и ответила:

— Это моя младшая дочь, Масако.

Услышав свое имя, я зашла в комнату.

Незнакомка внимательно посмотрела на меня. Она не сделала ни единого жеста, но глаза ее широко раскрылись от удивления.

— Невероятно, — произнесла она. — Какие черные волосы и черные глаза! И такие крошечные красные губы… Какой изумительный ребенок!

Папа представил нас друг другу.

Госпожа продолжала смотреть на меня, но обратилась к отцу:

— Вы знаете, господин Танака, я уже очень давно ищу себе атотори («ту, что придет следом», или преемницу), и сейчас у меня возникло странное ощущение… Похоже, я только что ее нашла.

Я понятия не имела, о чем она говорит. Не знала, что такое атотори и зачем оно ей нужно. Но я чувствовала, как изменилась энергетика ее тела.

Говорят, что человек, умеющий по-настоящему видеть, может разглядеть самую суть личности собеседника — причем независимо от его возраста.

— Я не шучу, — продолжала гостья. — Масако — восхитительная девочка, настоящее сокровище. Пожалуйста, рассмотрите возможность и ее отдать в окия Ивасаки. Уверена, ее ждет блестящее будущее. Я знаю, что она еще малышка, но прошу вас, подумайте, не отправить ли ее также учиться на гэйко?

Обучение гэйко в Гион-кобу — это закрытая, особым образом организованная система. Чтобы освоить все премудрости ремесла, девочки должны жить в окия. Преподавать могут лишь специально аккредитованные учителя.

Мой отец был явно ошеломлен таким неожиданным поворотом событий и не знал, что ответить. Наконец он сказал:

— Мы как следует обсудим с Томико ваше предложение и постараемся убедить дочь принять его, однако в любом случае решение останется за ней. Мы сообщим вам, как только она определится. Что ж касается Масако… Мне очень жаль, но я даже подумать не могу о том, чтобы отправить в окия еще одну дочь.

Здесь я должна добавить, что если бы Томико согласилась учиться в окия Ивасаки, то стала бы четвертой из семи дочерей в нашей семье, отданной в Гион-кобу.

Позвольте, я объясню, что значит отдать дочь в окия. Учиться на гэйко — это все равно что уехать в школу-интернат. В большинстве случаев в свободное от занятий время девочки могут навещать родителей, и они, в свою очередь, тоже имеют право приезжать, когда захотят. Это обычный сценарий. Однако если девочку выбирают в качестве преемницы и носительницы фамилии дома, то хозяйка официально удочеряет ее как законную наследницу. В этом случае девочка берет фамилию семьи окия и навсегда оставляет семью, в которой родилась.

Окия Ивасаки обладал собственностью на миллионы долларов (недвижимость, кимоно, бесценные произведения искусства и украшения), дом обслуживало больше двадцати работников. Госпоже Оиме было восемьдесят лет, но до сих пор ни в одной из окружавших ее учениц она так и не смогла разглядеть своей наследницы.

Как бы ни была хороша Томико, на роль атотори она не годилась: согласно правилам, преемницу воспитывают с раннего детства, а Томико к тому времени уже исполнилось четырнадцать. Много лет назад госпожа Оима собиралась сделать наследницей другую мою старшую сестру, Яэко. Но Яэко покинула Гион-кобу, не выполнив своих обязательств. Для моих родителей этот поступок стал настоящим позором, и теперь они надеялись, что, отдав в окия Томико, они компенсируют непорядочность Яэко.

Начиная с того памятного дня госпожа Оима приходила к нам еще несколько раз, чтобы обсудить поступление Томико. При этом она всеми силами старалась заполучить и меня.

Никто не сказал мне, что сестра покинет наш дом. Наверное, родители считали, что я слишком мала и не понимаю происходящего, так что не пытались ничего объяснить. Помню только то, что Томико окончила девятый класс и на следующий день уехала на весенние каникулы, а после них просто не вернулась.

Я скучала — Томико была моей самой любимой сестрой.

С отъездом Томико визиты госпожи Оимы не прекратились. Несмотря на сопротивление отца, она продолжала гнуть свою линию: приходила в гости снова и снова и каждый раз просила отдать меня в ее школу. Папа вежливо отказывался. Так шел месяц за месяцем.

Госпожа Оима приводила всевозможные доводы, говорила, что меня ждет блестящая карьера и что родители не должны препятствовать моему восхитительному будущему. Она молила отца еще раз обдумать решение. Я отчетливо помню, как она сказала ему: «На сегодняшний день Ивасаки — это лучший окия в Гионе, и мы можем дать Масако такие возможности, каких она не получит больше нигде».

Наконец настойчивость госпожи Оимы подточила решимость отца. Помню, как во время очередной беседы я сидела у него на коленях. Хозяйка окия вновь подняла больную тему. В ответ папа неожиданно рассмеялся:

— Ну ладно, ладно, госпожа Ивасаки, пока еще очень рано об этом говорить, но когда-нибудь обещаю привести ее к вам в гости. Кто знает? Вдруг ей у вас понравится.

Возможно, отец сказал это только для того, чтобы гостья прекратила ему докучать.

Я тоже решила, что госпоже Оиме пора домой. Поскольку, согласно моим наблюдениям, все гости перед уходом обычно посещали туалет, то я решила предложить эту возможности и ей тоже. Повернувшись к гостье, я произнесла, скорее требовательно, чем вежливо:

— Пи́сать.

Она неверно истолковала мой намек и благодушно поинтересовалась, хочу ли я, чтобы она отвела меня в туалет. Я кивнула, слезла с коленей отца и взяла ее за руку. Когда мы добрались до цели, я сказала:

— Вот, — и промаршировала обратно в приемную.

Госпожа Оима вернулась через минуту.

— Спасибо, что ты ко мне так внимательна, — похвалила меня она.

— Уходите домой, — ответила я.

— Да, мне пора. Господин Танака, я откланиваюсь. По-моему, сегодня мы с вами значительно продвинулись.

И с этими словами она ушла.

В родительском доме я прожила совсем недолго, но за это короткое время мама и папа преподали мне уроки, которые служили мне верой и правдой всю жизнь. Отец делал все возможное, чтобы научить меня независимости и ответственности. А еще привил мне чувство собственного достоинства.

У него были две любимые пословицы. Первая — о самурае, требования к которому намного выше, чем к обычным людям. Настоящий самурай всегда должен сохранять лицо, поэтому, даже умирая от голода, он все равно будет делать вид, что еды у него в изобилии. Папа употреблял эту пословицу еще и в том смысле, что самурай никогда не выказывает слабости перед лицом обстоятельств. Другая его присказка — «hokori o motsu». «Береги честь». Живи достойно, несмотря на все превратности судьбы. Эти фразы он повторял так часто и с такой убежденностью, что мы принимали их как прописную истину.

Я была странным ребенком. По словам родителей, я почти никогда не плакала, даже в младенчестве. Они даже волновались: вдруг у меня плохо со слухом или я отстаю в развитии? Чтобы проверить это, папа иногда громко говорил мне разные слова прямо на ухо или специально будил, когда я крепко спала. Я выглядела испуганной, но по-прежнему не плакала.

Когда я немного подросла, родители поняли, что никаких отклонений у меня нет. Я часто витала в облаках, хотела знать названия всех цветов, птиц, гор и рек. Но при этом не желала, чтобы другие люди все испортили и открыли мне их имена. Считала, что если буду достаточно долго смотреть на какую-нибудь вещь, то она сама со мной заговорит. Я до сих пор в это верю.

Однажды мы с мамой любовались белыми и персиковыми космеями, которые цвели на дальнем берегу пруда. Я спросила:

— Как зовут этот цветок?

— Космея, — ответила мама.

— Ммм, космея. А вот этот маленький?

— Это тоже космея, — повторила мама.

— Как это? Разве у двух разных цветов может быть одно и то же имя?

Мама выглядела озадаченной.

— Ну, эту семью цветов называют космеями.

— Но у нас в доме живет целая семья людей, и у каждого человека есть свое имя. Значит, у каждого из этих цветов тоже должно быть свое имя. Я хочу, чтобы ты каждому дала имя, как и нам. Так ни одному цветку не будет обидно.

Мама пошла туда, где работал отец.

— Масако сейчас сказала мне кое-что странное. Она хочет, чтобы я дала имя каждому цветку космеи.

Папа повернулся ко мне:

— Нам не нужно больше детей, поэтому необязательно давать им всем имена.

При мысли о том, что нам не нужно больше детей, мне стало одиноко.

Особенно ясно я помню один прекрасный майский день. С востока, со стороны гор, дул мягкий зеленый бриз. Пышно цвели ирисы, все было в полном умиротворении. Мы с мамой отдыхали на передней веранде. Я сидела у нее на коленях, и мы нежились в солнечных лучах. Мама сказала:

— Какой сегодня чудный день!

И я ответила:

— Я так счастлива!

Это были последние блаженные мгновения моего детства. Я подняла взгляд. Через мостик к нашему дому шла женщина. Она казалась размытой, будто мираж.

Мама напряглась. Сердце ее пустилось в галоп, на лбу проступил пот. Изменился даже ее запах. Мама как будто в ужасе спряталась внутрь себя, прижала меня к груди в инстинктивном защитном жесте. Я тоже ощутила опасность.

Женщина приближалась как в замедленной съемке. Вдруг мне показалось, что время остановилось. Я точно помню, во что она была одета — темное кимоно с поясом оби, по которому бежал бежевый, коричневый и черный геометрический узор.

Я соскочила с маминых коленей, умчалась в дом и спряталась в кладовке.

Потом случилось вот что. В комнату вошел папа, и женщина принялась говорить с родителями голосом, полным чистой ненависти. Они пытались отвечать, но та постоянно их перебивала, и тон ее становился все более резким и агрессивным, а голос делался все громче и громче. Я не понимала бóльшую часть слов, но почему-то знала, что она произносит что-то очень грубое. В нее как будто вселился демон. Казалось, ее тирада продолжалась несколько часов. Что же такого сделали мои папа и мама, что она так себя ведет? Наконец незнакомка ушла.

На дом словно опустилась темная туча. Никогда раньше я не видела родителей такими расстроенными. В тот вечер за ужином царила напряженная атмосфера. Мы не чувствовали вкуса еды. Я была очень, очень напугана: прижалась к маме и спрятала лицо у нее за пазухой.

Братья и сестры рано отправились спать, я же, как обычно, устроилась на коленях у мамы. Родители почти ничего не говорили. Время шло и шло, а папа все не двигался. Я уснула у мамы на руках, а на следующее утро проснулась на матрасе вместе с родителями и псом Коро.

Спустя некоторое время жуткая женщина явилась снова. На этот раз она привела с собой двоих мальчиков, оставила их у нас и ушла прочь. Оказалось, что это были ее сыновья.

Старшего звали Мамору. На три года старше меня и очень избалованный, он мне не особо понравился, зато неплохо поладил с одним из моих старших братьев. С младшим же, Масаюки, мы подружились.

Мать мальчиков приходила навестить их примерно раз в месяц. Приносила игрушки и конфеты для своих сыновей, а нам — ничего, ни разу, хотя мы были такими же детьми. Вот когда пришло время вспомнить папину пословицу о голодном самурае.

Эту женщину я видеть не могла. В ее глазах было что-то хищное, холодное. Когда незнакомка появлялась, я привычно пряталась в кладовке, закрывала уши ладонями и выходила только после того, как она убиралась восвояси.