Земные страсти великих россиянок. Исторические миниатюры

Михаил Андреев-Амурский

Моя новая книга посвящена выдающимся трём женщинам-россиянкам, оставившим яркий след в истории нашего Отечества. Этиисторические миниатюры ещё одна попытка разгадать тайны их великого жизненного подвига. Проявив стойкость, мужество,смелость в трудные, а порою и опасные времени в жизни, они отстояли право быть первыми в сложные времена своей судьбы, сохранив честь и достоинство, с которыми жили и боролись. Новеллы о Е. Дашковой и Софье Палеолог были ранее опубликованы в моей книге «Дом под луной».

Византийская любовь Руси

Посольство на Русь

Яркими весенними днями 1467 года из Москвы на Коломну двинулся конный царский отряд — по сложившейся с дедовских времён традиции великий князь проверял оборону окских рубежей. Именно этим путём степняки любили свершать набеги в летнее время. Но дорогу прервал неожиданный гонец из Москвы:

— Государь, — припав на колени, сообщил сын боярский, еле переводя дух, — великая княгиня после худой болести преставилась.

Великий князь спешно поворотил коней в Москву, не веря в самое страшное. Ведь накануне отъезда он прощался со здоровой цветущей женой, а тут такое. Вернувшись в Москву, князь убедился в страшной беде: он овдовел. И, догадавшись, что тут не обошлось без ворожбы и отравления знахарками, расправился со всеми, кого мог подозревать. Больше года великий князь был неутешен — Мария так пришлась ему по сердцу, что другой и не надобно было. На руках 27-летнего князя оставался сын Иван, малолеток, для отличия называвшийся Молодым. Скорбно было на душе, а тут бояре да митрополит всё шепчут о новой жене…

Лютый февраль 1469 года неожиданно переменил всё. Нежданно-негаданно прибыло большое латинское посольство из Рима. И под сводами княжеского терема посол грек Юрий Траханиот передал великому князю письмо от кардинала Виссариона. В замысловатом тексте послания московскому правителю предлагалась в жёны дочь Фомы Палеолога, правителя Мореи, одной из провинций Византии, и, естественно, принцесса, племянница последнего византийского императора Константина XI, погибшего в битве с турками на стенах своей столицы. При этих словах грек слегка наклонился и тихо сказал: «Это про него рассказывали: когда стало ясно, что с захватчиками остались сражаться немногие иностранные моряки и оставшиеся в живых наёмники и, увидев, что враги побеждают, Константин воскликнул, отчаявшись: „Город пал, а я всё ещё жив“, — после чего, сорвав с себя знаки императорского достоинства, бросился в бой и был убит».

От себя грек добавил, хитро улыбаясь, что кардинал уже пытался дважды выдать её замуж, но всё как-то без успеха. То ли бедность невесты отталкивала, то ли вельмож полнота её тела пугала, они ведь привыкли к худым и стройным женщинам, затянутым в корсеты. Или её строптивость — французскому королю Жаку II де Лузиньяну и миланскому герцогу она отказала из-за нежелания менять православную веру на католическую. На слова посла Иван слегка улыбнулся: разве это могло стать препятствием? Полнота женщины на Руси всегда считалась признаком красоты, а приданым в великокняжеской среде обычно были небольшие подарки жениху (пояс и т. д.) и личные вещи невесты. Ценились лишь знатность да обширные родственные связи будущей жены.

С годами Софья превратилась в привлекательную девушку с темными блестящими глазами и нежно-белым цветом кожи, что на Руси считалось признаком великолепного здоровья. По единодушной оценке современников Софья была обаятельной, а ее ум, образованность и манеры были безукоризненны и достойны византийской принцессы. Болонские хронисты в 1472 году восторженно писали о Софье: «Воистину она очаровательна и прекрасна… Невысокого роста, она казалась лет 24; восточное пламя сверкало в глазах, белизна кожи говорила о знатности её рода».

Послы удалились и великий князь созвал совет, на который пригласил ми-трополита Филиппа, мать Марию Ярославну, ближних бояр. Было решено согласиться на сватовство, отправив в Рим посольство во главе с крещёным итальянцем Джанни Баттистой делла Вольпе, а по-русски Иваном Фрязиным. Посланный вернулся через несколько месяцев, в ноябре, привезя с собой красиво написанный портрет невесты в виде медальона.

Этой «парсуной» и началась в Москве эпоха Софьи Палеолог. А изображение считается первым светским на Руси. Ближнее боярство и семья великого князя были им так изумлены, что летописец назвал портрет «иконой», не найдя другого слова: «А царевну на иконе написану принесе».

Однако обсуждение сватовства пришлось не всем по душе. Своё слово сказал московский митрополит Филипп, который долго возражал против брака государя с униаткой, к тому же воспитанницей папского престола, боясь распространения католического влияния на Руси. Великому князю пришлось долго убеждать митрополита, что воспитанием Софьи занимался православный епископ, и лишь тогда владыка Филипп дал своё согласие на венчание.

Получив поддержку первоиерарха, Иван III решил отправить посольство во главе с Иваном Фрязиным в Рим за невестой. В Москве этот пронырливый торговец мехами, очень удачно организовал монетное дело и считался среди иноземцев хорошим знатоком Руси, хотя и несколько болтливым. Поэтому выбор и пал на обрусевшего итальянца. Метельным январём 1472 года московские послы отправились обозом в далекий путь.

А в это время в далёком Риме события шли своим чередом. При папском дворе приезда московитов ждали то ли с презрением, то ли с чувством надежды, но папа Сикст IV все еще был занят праздниками по поводу своего восшествия на престол. «Преемник, Павел II, отошёл в мир иной, сделав царский подарок, — размышлял первосвященник, — предложить мне такой блестящий вариант — женить бездомную греческую принцессу на московитском владыке. Пусть потешатся, а у нас будет чем их прижать.

Лучшим подарком для себя и престола папа Сикст IV считал присоединение Московии к Флорентийской унии, по примеру Великого Новгорода. Тогда и меха в его сокровищницу, и золото на новый крестовый поход потекли бы рекой. Да и сильным государством на Востоке защитить Европу от кочевников выгода была немалая. Эти русские медведи всегда привозили богатые дары, особенно меха и самоцветы, но послы бывали редко, потому сейчас и надо торопиться. Отсюда московитов и ожидали принимать двояко: полупрезрительно, но с надеждой на выгоду.

Самое главное в этом щекотливом деле было уговорить бездомную принцессу на брак после двух позорных провалов. Упустить таких женихов! — Сикст нервно хрустнул пальцами. — Какая же она строптивая! Да ещё скрытная. Недаром выучилась у падре Виссариона. Всё-таки он к православию неравнодушен, а потому может быть опасен, — размышлял первосвященник, глядя в окно на смену караула швейцарских гвардейцев. —

А сейчас это очень кстати, кардинал Виссарион — грек по происхождению, бывший архиепископ Никейский, его принцесса знает с детства, а значит, и доверять будет больше. Уже тогда этот грек был ревностным сторонником подписания Флорентийской унии, чем и заслужил кардинальскую мантию. Но это знать ей совсем необязательно».

За дверью раздались шаги, и папа увидел своего камердинера Донато.

— Ваше Святейшество, принцесса, — почти неуловимо произнёс слуга. И тихо удалился. Девушка вошла, смиренно опустив голову, как добрая христианка. Помня ритуал, приложилась к краю одежды папы и замерла в ожидании. Сикст заговорил о том, чего она так опасалась: сватовстве, отъезде, холоде в будущей стране.

— Московиты уже в Святом городе. Думаю, они не столько будут поздравлять меня с восшествием на Святой престол, сколько приехали сватать тебя. Не нами это придумано, — тут папа досадливо остановился, — но мы решили, что так будет Господу угодно.

Принцесса молчала, понимая, что сейчас это лучшее в её положении.

Сикст продолжал:

— Дочь наша, мы полагаем, что с именем Господа ты многое здесь впитала и многому обучилась с отцом Виссарионом, чтобы знать, какое дело благое тебе вручает Господь в твои руки и сердце.

Она стояла, не поднимая глаз, и ей так хотелось сказать, да, она давно это заслужила. И когда в спешке бежала с семьёй от турок с родного острова, когда жили чуть ли не впроголодь на римских подворьях, а деньги выданные на пропитание, братец проматывал на бегах. Да и много чего было унизительного, а так хотелось ответить смелостью своим врагам… И теперь новые унижения, надо целовать эти старые руки, одежды и говорить слова оправдания.

— Я постараюсь, Святой отец, — звуки выходили из горла принцессы чужие, не свои.

— Да, уж, постарайся. И посиди, послушай, — указал он на кресло напротив. Девушка присела, готовясь выслушать новые нотации. Тут было не до строптивости, она прекрасно знала, как в папском дворце относятся к бездомной принцессе, живущей просто из милости, только что не смеются вслед. Но вместо этого услышала иные, вкрадчивые слова.

— Господь вразумляет тебя исполнить важную роль, дочь наша, и мы надеемся на твой ум и душу, ему преданную.

Сикст замолчал, собираясь сказать принцессе самое главное, но она не удержалась от интереса:

— Мне что-то надо сказать правителю московитов?

— Нет, — Сикст нервно перебирал пальцами рук край сутаны, — тебе надлежит лишь всегда думать о долге перед Святым престолом в том, чтобы паства московитов, двор и сам князь были на твоей стороне, что очень важно для будущего унии. Как это было с новгородским боярством. И самое главное, чтобы московиты были едины с нами в борьбе против турок. Ведь ты знаешь, османы так много сделали плохого для твоей семьи и для тебя, дочь наша духовная.

Здесь Сикст постарался встретиться взглядом с принцессой, чтобы понять, что именно поняла эта своенравная гречанка, но в тёмных глазах девушки плеснулось одно боязливое непонимание. Или она притворилась?

Сикст задумчиво спросил:

— Готова ли ты, дочь наша, исполнить волю Господа и Святой Церкви нашей?

Долгих разговоров Софья не могла терпеть и спокойно ответила:

— Хорошо, Ваше Святейшество, я постараюсь исполнить эту священную волю.

Но тут же мысленно представила, что вообще не знает, как это будет выглядеть — московиты, уния, турки эти ненавистные. И всё в одной куче, в холодной стране, где говорят, люди голыми бегают по снегу, а потом лезут в горячую воду. И зачем это? Завтра надо будет спросить у русов.

Вернувшись к себе в покои, Софья никак не могла успокоиться. Присела у окна. Служанка Франческа много рассказывала ей о жизни московитов, так как много общалась с купцами на рынках. И то, что они живут совсем иначе, теперь интриговало принцессу. Здесь, в Риме, Софию ославили как дурнушку — она не брила себе лоб и брови, не выщипывала ресниц, не пила уксус, чтобы походить на бледных и рахитичных западных «прелестниц». Она вспомнила своё детство и страхи перед османами, возможным пленом и даже рабством.

Император Константин XI, (скульптура XIX в. фото Интернет)

Ей не было и восьми лет, когда дядя Константин XI с мечом пал на стенах Константинополя, и к ним, на скудные земли бывшей Спарты, бесконечными унылыми вереницами потянулись беженцы со всего Пелопоннеса. Фома Палеолог, правитель совсем небольшого греческого удельного государства Морея на полуострове Пелопоннес, бежал с семьей на Корфу, а затем в Рим.

Ведь Византия, надеясь получить от Европы военную помощь в борьбе с турками, подписала в 1439 году Флорентийскую унию об объединении Церквей, и теперь её правители могли просить себе убежище и денег у папского престола. Фома Палеолог смог вывезти величайшие святыни христианского мира, в том числе и главу святого апостола Андрея Первозванного. Правда, ему пришлось принять католичество ради спасения.

Фома Палеолог (фреска XV в. фото Интернет)

В благодарность он получил дом в Риме и хороший пансион в тысячу золотых дукатов от Святого престола. Но в 1465 году Фома скончался, оставив троих детей — сыновей Андрея и Мануила и младшую дочь Софию. С ними остались не только спасённые христианские реликвии, но и липкий страх в душе перед османским рабством.

Братья постоянно просили еды, а мать вскоре умерла от непонятной болезни. Софья не знала, что и делать, от переживаний появилась полнота, римлянки в папском дворце только и делали, что смеялись над такой толстухой. А ведь она старалась есть как можно меньше других, чтобы никто не подумал о ней как о нахлебнице. Но так ведь оно и было.

Принцессу постоянно укоряли в зазнайстве, намекали на неумение общаться с местными знатными красавцами и хихикали, когда слышали её разговоры о науках:

— Тебе этот учёный грек совсем заморочил мозги. Женщине нужно совсем не это, — наставляли Софью придворные подружки. — Главное для неё — это выйти замуж.

Софья и сама думала об этом, но всё попадались как-то не те, что надо, никчёмные. И тут же приходил в голову монастырь, картина пострига, однако Софья гнала эти мысли прочь от себя, видя пред собою грустный пример старшей сестры, ушедшей в монахини. Лучше жить замужем. Да хоть в той же Московии. Ведь не страшные же уроды там, если по снегу голышом бегают да в кипяток ныряют. Чем дальше она размышляла, тем острее понимала — прав был грек Виссарион, когда просил хорошо думать над сутью вещей. И не выносить скорых решений. На душе стало гораздо легче.

Спала ночью крепко. Встав поутру, вдруг поняла, сегодня будет её день. Поверила. И под сводами в соборе Святых Петра и Павла, встав рядом с послом Иваном Фрязиным, православным и болтливым итальянцем, которому сам великий князь Иван Васильевич доверил заочное обручение с принцессой, держалась спокойно и прямо. Флорентийки, местные красавицы, пришедшие поглазеть на обручение, завистливо шептались:

— Кажется, Софья и не боится совсем ехать в ужасную Московию.

— Да ей уже терять нечего, раз вдовец руку предложил.

Но теперь Софья точно была уверена: она правильно делает. У неё будет муж. И огромная страна, раз этот болтун-итальянец говорит о жутких пространствах, когда в соседние города едут неделями. Да ещё в каретах по снегу на узких досках. И муж этот не жалкий разорившийся князь Караччоло, у которого из богатства лишь пара поношенных бархатных панталон, не внебрачный сын изгнанного короля крошечного кипрского королевства, а законный правитель большой ледяной страны, приславший подарки, от которых безумствует завистью вся римская знать.

«Теперь я точно знаю, — думала Софья, — этот правитель оценит мои знания и ум, не то, что эти, и уж точно не потребует пить уксус или мазать щёки цинковыми белилами, от которых потом кожа вспухает сыпью. И на полноту не посмотрит, подозревая обжорство. Лишь бы доехать. Монастырь был бы просто гибелью. А я хочу жить».

Софья выпрямилась. Что-то невидимое скользнуло внутри, в душе, обдало теплом сердце и там остановилось. Исчезла сирота, жившая у богатых просто так, из милости, и где-то в глубине стала расти память об императорском доме, называя её, Софью, принцессой, наследницей огромной империи, волею судьбы поменявшей название, но не суть её.

Путь в Московию

24 июня 1472 года в ажурных садах Ватикана, где привычно кружил голову запах цветущего миндаля, она встретилась на прощание с понтификом, давшим невесте своё финальное благословение, подкрепив его 6000 золотых дукатов. София Палеолог вместе с собственной свитой, папским легатом и московскими послами отправилась в интригующе далёкий путь, на север.

Из нескольких маршрутов спутники Софии избрали путь через Северную Европу и Балтику. За два утомительных месяца обоз с греческой царевной, невестой Ивана III, пересёк весь Старый Свет, добравшись из Рима в немецкий порт Любек. Такой сложный маршрут был вызван тем, что у России в этот период в очередной раз начались политические проблемы с Польшей. Принцесса из Византии достойно терпела тяготы дальней дороги — подобные путешествия были ей не впервой.

По настоянию папы все католические города на её пути организовывали посольству пышные приемы и рыцарские турниры. Власти германских бургов старались преподносить воспитаннице Святого престола самые дорогие подарки — серебряную посуду, вина, а горожанки Нюрнберга вручили ей целых двадцать коробок конфет.

10 сентября 1472 года корабль с путешественниками взял курс из Любека на Колывань — так называли тогда русские мореходы современный Таллин. Стойко выдержав изнурительное плавание в шторм, принцесса и её спутники прибыли в город лишь через одиннадцать суток: так сурово приняла их ветреная Балтика. Затем, посетив древний русский город Юрьев (ныне город Тарту), потом Псков, процессия оказалась на дороге к Москве.

В Пскове Софья совсем ощутила себя как дома. Будущая великая московская княгиня, лишь только очутившись на русской земле, ещё находясь на пути под венец в Москву, как будто радуясь, нарушила все надежды папы, тут же забыв всё своё католическое воспитание. Софья, по-видимому, встречавшаяся в детстве с афонскими старцами, противниками подчинения православных католикам, в глубине души была глубоко православной.

Она сразу же открыто, ярко и демонстративно показала свою преданность православию, к восторгу русских прикладываясь ко всем иконам во всех церквах, безукоризненно вела себя на православной службе, крестясь, как православная. Ведь впервые ей захотелось быть собой, наследницей византийских императоров. Испокон веков византийцы славились своей хитростью и коварством. То, что эти качества Софья Палеолог унаследовала в полной мере, кардинал Виссарион Никейский, её наставник, узнал вскоре после того, как обоз невесты пересёк границу России. Девушка объявила, что с этой поры более не будет исполнять католические обряды, а возвращается к вере предков, то есть к православию. Планы Ватикана сделать принцессу проводником католичества на Русь провалились. Попытки папского дворца закрепиться в Москве и усилить своё влияние потерпели неудачу.

Вступив на псковскую землю, она вышла из кареты перед Троицким собором и первым делом перекрестилась по православному обряду. В храме Софья усердно молилась и прикладывалась к образам. Это понравилось народу, но римский кардинал — папский легат, бывший с нею, смущал православных. Он был одет в красную сутану, с перчатками на руках, которых никогда не снимал и даже благословлял в них.

Пред ним несли серебряное литое распятие на длинном древке (латинский крыж). Он не крестился и к образам не прикладывался; приложился только к иконе Богородицы, и то по требованию царевны. Очень уж не нравилось это все православным.

Из церкви София отправилась на княжеский двор. Там посадники и бояре угощали ее и приближенных ее различными яствами, медом и вином; наконец, поднесли ей подарки. Бояре и купцы одарили её, кто чем мог. От всего Пскова поднесли ей в дар 500 рублей. Обескураженному папскому послу, который ехал в обозе и зорко наблюдал за Софьей, стараясь запомнить все её поступки до последних мелочей, пришлось повиноваться: последовать за ней в церковь, там поклониться святым иконам, а также приложиться к образу Богоматери по приказу теперь уже его правительницы.

А потом Софья пообещала восхищённым псковичам свою защиту перед великим князем. Впереди лежал ещё более прекрасный и строптивый Великий Новгород. Так же торжественно принимали её в этом городе, а она приложилась к иконам в Софийском соборе. После встречи с новгородцами Софья снова убедилась, что попала в удивительную и огромную страну. Так непохожи были города и люди.

Стоял прозрачный ледяной ноябрь. Длинный обоз из нескольких десятков карет и телег растянулся на промёрзшей неровной дороге, еле покрытой снегом. София откинулась на подушки кареты, кутаясь в соболью шубу, — вот где пригодились меха. Иван Фрязин, главный распорядитель посольских дел, сидел напротив её, отвечая на бесконечные вопросы. Порой ему просто хотелось отказаться, подремать на подушках, и про себя он сердился на такую любознательность будущей невесты. Но делать было нечего, и он снова и снова рассказывал об этих удивительных русах.

За несколько вёрст до Москвы обоз остановился. Из столицы прискакал княжеский гонец в белом кафтане, чтобы передать требование московского митрополита убрать из процессии папского легата Антония, по католической традиции шедшего впереди обоза с латинским крестом. Православному владыке об этом донесли ещё раньше, едва обоз подошёл к границе Русского государства.

Дрожащий от холода легат давно понял, что на этот брак Риму нет смысла возлагать какие-либо надежды: Софья раскрыла свои замыслы давно, она только и думала о православии. А долговязая фигура папского посла в непривычной сутане и с латинским крестом в качающихся от холодного ветра руках, шедшего с унылым видом по дороге, ещё больше смущала русов.

Узнав об этом, митрополит Филипп пригрозил великому князю: «Буде позволишь в благоверной Москве нести крест перед латинским епископом, то он внидет в единые врата, а я, отец твой уховный, изыду другими вон из града». Иван III немедленно выслал ближнего боярина навстречу процессии со строгим приказом убрать крест в сани, а самого легата спрятать в обозе. Папский посол выразил глубокое возмущение, но, получив нескольких толчков под бока, после которых он оказался лежащим на земле, ему пришлось с великим неудовольствием подчиниться. Сама принцесса, уже понемногу привыкнув, вела себя так, как и пристало будущей правительнице Руси.

Ранним утром 12 ноября 1472 года огромный обоз с византийской принцессой прибыл в Москву, где все было готово к свадебному торжеству, приуроченному к именинам великого князя — дню памяти святого Иоанна Златоуста. Так московский государь отдал свой брак под небесное покровительство. Для православной церкви тот факт, что София станет второй женой Ивана III, был предосудительным. Священник, который венчал бы подобный брак, должен был рисковать своей репутацией.

В тот же день в Кремле во временной деревянной церкви, поставленной около строящегося Успенского собора, чтобы не прекращать богослужений, государь обвенчался с ней. Софья впервые тогда увидела своего супруга. Великий князь был молод — всего 32 года, хорош собой, высок и статен. Особенно замечательными были его глаза, «грозные очи». И прежде Иван Васильевич отличался крутым характером, а теперь, породнившись с византийскими монархами, он вообще смог бы превратиться в грозного и властного государя. События показали, что так оно и произошло. И в этом была немалая заслуга его новой молодой жены.

Маленький собор не смог вместить всех желающих. Приглашённый великим князем из Коломны протопоп Иосия старательно вёл обряд венчания, недоумевая про себя, почему великий князь именно на нём остановил свой выбор. И невдомёк было протопопу, что митрополит московский Филипп от обиды великой, что не изгнали латинян от обоза, а позволили им осквернить землю московскую, отказался венчать великого князя на гречанке, всё ещё подозревая принцессу в тайных латинских умыслах.

А великий князь не обиделся на владыку, справедливо рассудив по старинному: «не хочешь — и не надо, без тебя обойдёмся». Главное, венчание будет в Москве. А кто венчать будет, того и слава. Любил князь, когда ему перечили, «встречу говорили», уважал таких. Лишь бы по правде, а не кривде спор был.

Княжеские слуги еле сдерживали напор толпы, собравшейся посмотреть на царьградскую принцессу, грекиню. Где и когда ещё такое приведётся увидеть? Собравшиеся внимательно наблюдали венчание великого князя. Обряд завершился, и под звон колоколов новобрачные двинулись в Кремль. Вслед за ними двинулись бесчисленные повозки принцессы. Выйдя из храма на крыльцо, Софья неожиданно закрыла на мгновение глаза — ей представилась разноликая толпа на площади Константинополя у храма святой Софии.

И здесь, на земле древних русов, у Софьи вдруг мелькнула мысль, что всё это неслучайно, не вдруг, и в том, что она ступает по земле, где живут смелые и открытые люди, есть настоящая Божья воля, по которой она так страдала и которую ощущала теперь всем светом яркого и холодного ноябрьского солнца в чужой пока стране, которая должна будет стать её государством.

Венчание в небольшой деревянной церквушке произвело сильное впечатление на Софью. Теперь она знала, что будет делать в Московии. И как будет делать, тоже представляла. На следующий день папский легат (посол) кардинал Антоний попросил аудиенции у великого князя. И она ему была представлена. Посла проводили в палаты и предупредили, что скоро его примут.

Каково же было удивление кардинала, когда он увидел перед собою не только великого князя, но и его новую супругу, Софью. Посол всеми силами старался не выдать своей радости — он помнил обещание принцессы насчёт унии и совместного сотрудничества князя русов и папства против турок. Подарки папы великий князь с благодарностью принял. Однако на вопрос об унии отвечал довольно туманно и уклончиво:

— Вы можете сообщить его Святейшеству, что такой сложный вопрос сразу нельзя решить. Мы будем думать над ним вместе.

Слушая ответ через толмача, кардинал неожиданно встретился глазами с Софьей, сидевшей рядом с великим князем и насмешливый взгляд принцессы сказал ему всё. Проницательный Антоний вдруг явственно понял, что все надежды договориться с русами об унии, да что там о ней, о тайном подчинении Руси латинскому Риму рушатся на глазах. И всё из-за неё, гречанки, которая только и делала, что притворялась истинной униаткой, а на деле оказалась предана православию, как никто другой.

— Ваше преосвященство, — продолжил великий князь, — коли главный вопрос сугубо церковный, сыскался у нас хороший книжник, и мы готовы беседовать с вами завтра. А пока пожалуйте к нам на трапезу, сегодня наши соколятники добыли хороших уток.

После обеда и древних медов, княжеские слуги вынесли упившегося легата из-за стола и с бережением, как велел великий князь, доставили до кареты.

В течение трех следующих месяцев римское посольство находилось в Москве, а дело так и не сдвинулось с мёртвой точки. Кардинала Антония угощали, беседовали с ним, держали в большой чести; Иван III с щедростью одарил его мехами. Но когда легат попытался было снова заговорить о соеди-нении церквей, из этого, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Иван Васильевич решил это дело просто — отдал этот церковный вопрос на решение митрополита Филиппа, а тот, как и обещал князь, быстро пригласил какого-то книжника Никиту Поповича из далёкого монастыря для состязаний с легатом.

Этот Никита, по словам летописца, переспорил кардинала, да так, что тот не знал, что и отвечать, отговаривался только тем, что с ним нет книг, нужных для спора. Так очередная попытка папы Сикста IV соединить церкви кончилась полной неудачей. И в этом провале кардинал справедливо видел уже твёрдую руку бывшей воспитанницы архиепископа Никейского — Софьи Палеолог.

Убедиться в таком исходе он смог спустя неделю при вручении отзывных грамот, когда взгляды посла и Софьи снова встретились на приёме у великого князя. В глазах принцессы кардинал увидел откровенную дерзкую насмешку, которую могла позволить себе только победившая женщина:

— Вы так быстро уезжаете, Ваше преосвященство. Расскажите его Святейшеству, что вы здесь так много всего увидели и всё же ничего не нашли для него полезного.

Кардинал мог ответить на эти слова лишь молчаливым поклоном. Ему и до этого стало ясно, что Иван III совершенно не намеревался ни воевать за «наследство» с турками, ни тем более принимать Флорентийскую унию. И Софья вовсе не собиралась окатоличивать Русь. Напротив, она явила себя истинно православной. Скорее всего, её высоким искусством было то, что она умело скрывала свою веру от могущественных римских надзирателей. И это было её если не местью, то ответом за боль и трагедии, испытанные в жизни, жёстким ответом «покровителям», которые не оказали помощи её родине, предав её иноверцам на разорение и гибель.

А пока она обживала новое грандиозное пространство под названием Русское государство. Разместившись в Кремлёвских палатах, она поняла, что это совершенно не то место, которого она достойна. Привыкнув к роскоши Константинополя, Софья не могла свыкнуться с мыслью, что вокруг неё обыкновенная деревня, нет, скопище деревянных построек, которые горят с завидной частотой.

Москва того времени была очень неприглядной. Деревянные небольшие постройки, поставленные как попало, кривые, немощеные улицы, которые каждый раз застилались брёвнами вместо тротуаров, и это всё тонуло в грязи, чтобы в следующий раз принять на себя новую порцию гниющего от влаги дерева. Грязные площади, отсутствие света с наступлением сумерек — всё это делало Москву похожей на большую деревню или, верней, на собрание множества деревенских усадеб.

После свадьбы и сам Иван III почувствовал необходимость в перестройке Кремля в могущественную и неприступную цитадель. Все началось с катастрофы 1474 года, когда Успенский собор, возводимый псковскими мастерами, неожиданно рухнул. В народе сразу поползли слухи от бояр-ненавистников, что беда стряслась из-за «грекини», до этого пребывавшей в «латинстве». Пока выяснялись причины обрушения, Софья посоветовала супругу:

— Государь, надо пригласить архитекторов из Италии. Их все знают и доверяют им, потому что многие из них — лучшие мастера в Европе. Они могут помочь. Мы же всё-таки большая страна.

Намёки жены на величие Иван III понял прекрасно и справедливо предположил, что их творения могут сделать Москву равной по красоте и величественности европейским столицам и поддержать престиж московского государя, а также подчеркнуть преемственность Москвы не только Второму, но и самому Риму. Тогда были хорошие псковские мастера, но у них имелся только большой опыт строительства в основном на известняковом основании, а Москва стояла на непрочных глинах, песке и торфяниках.

Именно поэтому рухнул почти достроенный Успенский собор московского Кремля. Софья хорошо знала, кто из итальянских специалистов способен решить эту задачу. Одним из первых приглашённых ею был Аристотель Фиораванти — талантливый инженер и архитектор из Болоньи. Выбор был неслучаен. Синьор Аристотель слыл великолепным специалистом по подземным ходам, тайникам и лабиринтам.

И прежде чем заложить стены Кремля, он построил под ними настоящие катакомбы, в одном из казематов которых была укрыта бесценная сокровищница — библиотека, в которой хранились рукописи времен античности и фолианты, спасенные при пожаре знаменитой Александрийской библиотеки, а также перевод книги пророка Исайи на греческий.

Кроме множества зданий в Италии, Аристотель конструировал мосты через Дунай при дворе венгерского короля Матьяша Корвина. Может быть, Фиораванти и не согласился бы приехать, но незадолго до этого его ложно обвинили в сбыте фальшивых денег, к тому же при Сиксте IV начала набирать лихие обороты инквизиция, и дым костров всё чаще застилал римское небо.

Архитектор счёл за благо побыстрее уехать на Русь, забрав с собой сына. В Московии он быстро согласился работать за 10 рублей в месяц (сумму по тем временам немалую). Для строительства Успенского собора Аристотель Фиораванти поставил кирпичный завод и определил как пригодные залежи белого камня в Мячково, откуда брали строительный материал за сто лет до этого для первого каменного Кремля.

Конец ознакомительного фрагмента.