Конец эпохи Эдо

Михаил Анциферов, 2023

Эпоха Эдо, период расцвета японского искусства и укрепления национального самосознания. Период, тяжелым грузом несущий на своих многовековых плечах давние средневековые устои, накопившиеся социальные противоречия, и живущий в долг феодальный строй. Период сказок, суеверий, мифов и легенд, неизменно влияющих на все сферы тогдашнего общества. Последним этапом эпохи стала кровавая гражданская война, коренным образом изменившая политическую систему. Герои этой истории становятся непосредственными свидетелями проходящих в стране глобальных процессов, постепенно осознавая, что процессы внутренние могут оказаться куда более разрушительными и зловещими. Путешествие по разоренным краям, бег по граням человеческой подлости, робкие шаги сквозь мглу в дальнейшую историческую неизвестность окажутся простой будничной прогулкой на фоне гремящего разлома двух цивилизационных моделей.

Утро

Сегодня я проснулся особенно рано, сейчас кажется, что и вовсе не спал. Пару часов, может и больше, тревожили странные грёзы, сны, рванные навязчивые, как откладываемый на потом неприятный разговор, пробивались сквозь ночную дремоту. Непонятная, разрозненная вереница образов, цветных силуэтов, которые, увы, и не вспомнить, то и дело заставляли меня ворочаться на старой затертой циновке. Какой сумбур. Смеющийся красноликий тэнгу, указывающий костлявым, иссохшимся пальцем в пустынную даль, Иори причитающий на неизвестном мне языке, злобно и язвительно улыбаясь, пытался объяснить мне нечто очень важное, но так и не был услышан.

Тщетны были попытки воссоздать цельную картину, как и всегда в таких случаях эти яркие и мимолетные фрагменты выглядят как мотыльки моли, вызволенные из потрескавшегося полузабытого шкафа, фокусируешься на них, только когда видишь их перед собой, где-то рядом, но стоит только отвести взгляд, как они разлетаются по комнате, лишь изредка напоминая о своём присутствии, порхая перед лицом, над небольшим оранжевым пламенем свечи, и по утрам, облепливая потолок бежевыми точками. Наверно оно и к лучшему, ведь к счастью, по прошествии времени удаётся забыть немало чудных небылиц и тревожных кошмаров, сбивающих с толку, запутывающих. Однако приятно иногда увидеть то чего нет, или то, чего так не хватает, утонуть, в море бурных случайностей, раствориться в ярком пейзаже, выведенном спонтанной трясущейся рукой, кистью всех цветов радуги, а позже очнуться.

Посмотрев по сторонам становится ясно, вокруг все тоже, все по прежнему. Чайник остался там же где и был. Старый чайник глиняный затертый руками, когда то на нем даже были нарисованы ирисы, теперь остались только грязноватые разводы и выцарапанное мной имя на его дне. Слегка корявая, сделанная без усердия, красовалась надпись Хидэки. Он был у меня кажется всегда, его подкинули вместе со мной, да и по его виду можно сказать, что, скорее всего он мотается по этому свету дольше меня. Он, как и я помнит, как выглядел храм в те времена, когда не приходилось ночевать на старом, холодном, обильно усыпанном занозами, колючем полу. Где то лет девять, нет, даже десять назад монахи жили в отдельных комнатах, жилой, новой части храма. Я помню как кропотливо и с каким великим усердием строился маленький оплот храмового комфорта. В отличие от старой части храма, жилые комнаты не выглядели так грузно, не нависали над головой создавая ореол мистического поклонения, не было всего этого, но вот спалось хорошо.

Будучи ребёнком, мне все там казалось неестественно большим, невероятно просторным. Хватало места чтобы устраивать небольшие представления. Мы с Иори несносно бегали из дома в дом, приставая к старшим товарищам. Они пытались при всем при этом выглядеть спокойно и не подавать виду, но невооружённым взглядом было видно, как меняется выражение их лиц. Сначала слегка подергивалась бровь, затем поскрипывали зубы и наконец сжимались скулы. Многие из них со временем утратили способность раздражаться, а с ней и немалую часть искренности, сложно было найти что-то в их одинаковых словах и формальных ответах. Думаю об этом, и становится немного грустно, неужели нас с Иори ждёт похожий исход, не могу представить каково это? Убрать, спрятать эмоции, чувства, возможность улыбаться, вот так просто, наивно, как улыбаются дети. Не понимаю. Кто знает, может быть все это естественный порядок вещей,

Чай заваренный ещё вчера был холоден. Пить хотелось сильно, поэтому можно было и перетерпеть чувство сводящее небо и даже немного по — студеному обжигающее. Вслед за этим приходит терпкая, колючая горечь. Холод, да странно, сейчас не время, в прошлом году в этот сезон было приятно, вместо пронзающего ветра вокруг носился теплый мягкий заблудившийся бриз. Небо было без облаков, ослепляло своей синевой, теперь же сводит глаза палитра исключительно серых, снотворных цветов.

За время жизни в храме у меня сформировался стойкий навык думать и молчать. Много, почти все время молчать, и говорить лишь когда меня спрашивают, иногда впопыхах, не редко совершенно тщетно пытаясь уловить мысль и суть вопроса, что был мне задан. Убеждаю себя, что безмолвные размышления и наблюдения за тем, что происходит вокруг крайне полезны. Иори и вовсе считает, это неким языком. Понимать, что до тебя хотят донести не проронив не единого слова. Да похоже на язык, но довольно односторонний, мало кто его поймет. Игнорируя слова мне и правда стало лучше видно печаль, недовольство и радость, даже тогда когда эмоции были не столь очевидны, или же и вовсе кропотливо скрываемы от постороннего взора однако это заставляло многих думать что со мной что то не так, создавало образ помешанного и замкнутого в себе человека. На самом деле я и сам понятия не имею, кто я такой. В своей голове я постоянно возвращаюсь к эпизодам моей довольно цикличной жизни, я видел их сотни, тысячи раз, и все время детали немного искажались. Ничто не запоминается до мелочей, возвращаясь к собственному прошлому, сознание непременно дорисует, добавит новые детали в уже сформировавшийся в голове устойчивый образ, а некоторые фрагменты, и вовсе превращаются в пятна, пролитые кляксы, их нужно как будто выдумать заново, стараясь не нарушить сути.

Холодно, как же холодно, хоть сейчас и темно нужно пройтись обязательно. А то так и просижу в своих грезах, господин Ясуо снова будет ругаться «Опять витаешь, на кого похож стал, с тобой разговаривают, а ты на облаке сидишь» Одевшись, я медленно вышел из комнаты, все вокруг еще спало, если бы не колышущиеся на ветру ветви деревьев, казалось бы, что все вокруг замерло, остановилось, отказалось двигаться и продолжать существовать. Да уж, эта моя глупая особенность вставать так рано, и прокручивать в голове разные нелепые мысли, туда сюда и опять. Мощеная дорога под моими ногами была узкой путеводной артерией, соединявшей все возможные пути и направления в храме, маленькие вкрапленные камушки издевательски выпирали, сколько же раз я об них спотыкался. Ускорю шаг, быстрее согреюсь, уже показалась обитель Иори, за полупрозрачной ширмой виднелся слегка тлеющий свет, «опять играл допоздна в го». Со мной больше не играет, не говорит почему, но мне понятно, я плох в этом, не выиграл ни единого раза, возможно, он просто очень хорош. Ну ничего, все в сравнении познается, Аки ему в игре никаких шансов не оставляет. Если господин Ясуо увидит что свечи не потушены, ох и достанется бедняге.

Господин Ясуо снова заставит его вычищать храмовый пруд от листьев и прочего мусора. Незавидная участь, похоже на бесконечный цикл, так много вычистил, старался в поте лица, а на следующий день нападало как будто ещё больше. Никогда не спрашивал у него, как он к этому относится, видит ли он в этом смысл или считает это пыткой? Скорее всего второе, учитывая сколько он ворчит. Выглядит необычно, как живопись наоборот, листья разбросаны маленькими переливающимися точками осенних оттенков, и приходится убирать их по крупице, понемногу, пока не останется один чистый лист, светлая зеркальная гладь. Не хотел бы я этим заниматься, хорошо, что есть Иори, человек который почти никого не слушает.

Мне хватит времени дойти до кладбища и обратно, пока колокол с железной неотвратимостью в очередной раз не прозвонит трижды и все не начнут немного вяло и сонно стекаться на очередной дзадзэн. Сколько раз мы просили господина, отказаться от этого буддистского ритуала, но он вбил себе в голову, что медитировать рано утром полезно, сделав нас всех жертвами своей прихоти. Вот справа показался, старый, уже изрядно подгнивший от сырости указатель, c него начиналась дорога к сгоревшей много лет назад новой части храма. Остался только он и покосившиеся тории*, я помню, как зачищали столбы, как их красили. Теперь на них и взглянуть страшно, нынешний год они могут и не простоять.

Далее на пути непременно встречается, то, что я называю чертой, чертой между двумя жизнями, между моим по — настоящему беззаботным детством и рано начавшейся юностью. Пожалуй, этого я уже никогда не забуду. Был пожар. Конечно, пожары совсем не редкость, и до наших краев доходят вести о том, как часто вспыхивают пожары в Киото, Осаке и тем более Эдо. Но кого они волнуют, большинство «провинциальных людей» относится к этому как к очередной резво промчавшейся мимо ушей новости. Совсем другое дело, когда это касается уже лично тебя, когда в пламени теряется что то или кто то, а с ними и какая — то часть тебя самого.

Как ни странно ту ночь я помню практически до мелочей. Все началось поздно, на счастье меня разбудил шум и роящаяся вокруг суета. Вяло оглядевшись и совершенно не успев понять, что вообще происходит вокруг, в мою комнату торопливо то и дело, мотая головой, вбежал Иори, тут же схватив меня мертвой неестественно сильной для ребенка хваткой за плечи и начал трясти, пытаясь выгнать последние остатки ночной усталости. Убедившись, что сонная пелена окончательно спала с моих немного ошарашенных глаз, с невероятным усилием он потянул меня за руку. Все было как в бреду, плыло густым туманом. А он все тащил и тащил меня за руку, приговаривая

— «Бежим скорее, тебе что жить расхотелось?»

Почувствовав боль, я вырвал руку и уже самостоятельно бежал в неясном направлении, какими то нелепыми каскадами, держась позади него. Постепенно я стал осознавать весь ужас этого происшествия. Все вокруг было озарено светом, даже на ночном небе были видны блики этого кошмарного зарева. Огонь распространялся очень быстро, ловко перепрыгивая с строения на строение, постепенно растворяя их, превращая в серый тлеющий пепел.

Обитатели храма неуклюже носились из стороны в сторону, монахи постарше, небольшими ведерками, черпали воду из маленького пруда в саду, пытаясь потушить то, что потушить уже невозможно. Наш ровесник, вечно замкнутый в себе и угрюмый мальчик, по имени Мэдока, с грозным видом, обливал из чайника тлеющие кучки серой искрящейся золы. Он был ребенком, а дети редко бывают отягощены мыслями, о невозможности изменить, исправить происходящее вокруг, это была его святая борьба.

Со всех сторон доносилось зловещее, оглушающее потрескивание скоротечно сгорающей привычной жизни. Мы все бежали и бежали не вполне понимая куда, главное подальше от всего этого хаоса. Бежали пока не увидели господина Ясуо. Страшнее всего в ту ночь был его взгляд. У него ушло много лет, чтобы отстроить и обжить это место. Превратить те тонкие стены и пустые комнаты в близкий для сердца дом, для всех нас. В ту ночь он единственный не поддался повсеместной панике. Молча стоял и смотрел, как горят его труды и время, которое он беззаветно отдал. Этот пристальный, пугающий взгляд, в красную стихию. На восстановление утраченного, уюта средств увы не выделили.

Мы добежали до того места, где уже виднелись тории, где я стою сейчас и прокручиваю эти мысли вновь и вновь. Безмолвно стояли, вкушая запах горькой древесной гари, возбужденные и переполненные сбивчивыми мыслями, нелепо смотрели куда-то вдаль. Постепенно наполняясь осознанием того, что мы никак не можем на это повлиять. Именно это понимание, ощущение беспомощности и делает человека взрослее?

Дзынь, дзынь, дзынь. Колокол?! Не рассчитал время, пора возвращаться.