Княжеский посох. Историческая повесть о великом князе Войшелке

Михаил Деревянко, 2020

Историческая повесть о любви великого князя Войшелка и девушки Вилейки. Влюблённые проходят тяжёлые испытания, связанные с нашествием татар и образованием Великого княжества Литовского. Повесть основана на реальных исторических событиях середины XIII века.

© Деревянко М.А., 2020

© Орловский П.В., Оформление, 2021

© ООО «Буквица», 2021

Быль 1

Елисей

— Елисей! — окликнул князь стоящего на обочине монаха. — Ты ли это?

— Как видишь, Войшелк, — развёл священник руками, словно раскрыл их для объятий.

Юный князь, ехавший во главе небольшой дружины, ловко соскочил с коня и сгреб Елисея в охапку.

— Глазам своим не верю! Князь подался в монахи!

— На всё Божья воля, — с мягкой улыбкой ответил Елисей.

— Но зачем сменил ты княжий меч на поповский посох?

— Долгая история. Давай-ка лучше обнимемся ещё разок. Давненько не видались.

Войшелк хитро улыбнулся:

— А монаху с грешными нехристями разве можно кумоваться?

— Христос не запрещал.

Обнявшись, други невольно предались воспоминаниям.

— А помнишь, как рубили супостатов? — задорно спросил Войшелк. — Славное было лето.

— Прекрасно помню. В монахи потому и подался.

— Неужто мучают кошмары и преследуют нави?

— Ещё как.

— Они же вороги!

— Твари Божьи.

— Поганцы!

— Человеки.

— Нас они не пощадят.

— Сие неведомо. И мы же не поганцы.

— Собакам смерть собачья!

— Не нам решать.

Войшелк сочувственно покачал головой:

— Ах, бедный Елисей. Совсем запутался. А я как раз дружину собираю. Пойдешь ко мне воеводой?

— Да я отвоевался.

— А может смерти испугался?

— Хочу спастись, скрывать не буду.

— Надеешься, помилует Христос.

Елисей перекрестился:

— Я в это свято верю.

— Да он же сам слабак. Себя не спас.

— Не тот силён, кто победил других, а кто собою смог пожертвовать.

Войшелк хитро ухмыльнулся:

— А помнишь любимую прибаутку моего батьки Миндовга?

— Какую?

— «Бог любит сильных».

— А ещё Миндовг любит повторять, что «нет ничего лучше того, когда бог направляет мой меч на врага», — подхватил Елисей.

— Вот видишь! — воскликнул Войшелк под одобрительный гул дружины. — Ты и сам всё знаешь. Так что Божья воля тут ни при чем. Нет лучшей доли, чем пасть в сражении. Душа убитого воя, подобно утреннему туману, воспаряет из пролитой крови прямо в ирей.

— Кто-то должен за это молиться, — скромно заметил монах.

— Пусть молятся те, кто не в силах поднять меч и натянуть тетиву. У нас иная доля. Разве ты не помнишь, как громили мы орды Койдана и Шейбака? Как справляли тризну на костях поганых?

Елисей всё помнил. Разве можно забыть, как разнеслось, словно гром, страшное слово:

— Татары!

Ранним утром гонец промчался по Новогрудку, будя жителей тревожным криком. Взмыленный конь загнанно храпел, но из последних сил нёс всадника, роняя пену и высекая искры из булыжников, устилавших мостовую. На торжище, перед подъёмным мостом, ведущим в Замок, лошадь замертво рухнула, будто знала конечную точку бешеной скачки. Гонец, проворно выскочив из седла, ударил в билу и вновь огласил:

— Татары!

Разбуженный город зашевелился, словно муравейник. Гончары, кузнецы, оружейники, стеклодувы, златомастера, бояре, купцы, городские старцы, воеводы, сельские люди, прибывшие из окрестных и дальних хуторов и вёсок, спешно покидали дома и стекались на торжище по узким улицам города. Суеты не было. Все расположились на заранее установленных местах: в центре — старцы, бояре, воеводы и священники, а по кругу — сельский люд, стражники и ремесленники. Вече напряженно молчало в ожидании страшных вестей.

— Молви, — обратился к гонцу городской воевода Остап Константинович.

— Татары взяли Городень.

— Сожгли?

— Поток и разграбление, — горько выдохнул гонец.

— А князь Юрий Глебович?

— Убит.

— Дружина?

— Пала.

— Рать?

— Разбита.

Гнетущая тишина нависла над вече. Из каждой семьи ушли вои на защиту Городени. Где они сейчас? Лежат на поле брани? Или в татарском полоне? Или бегут с позором? Одно другого не легче. Но ещё ужаснее было то, что дорога на Новогрудок теперь открыта. Испепеляющим смерчем прокатилось татарское нашествие по Руси. Киев, Ростов, Суздаль, Чернигов и десятки других некогда цветущих городов лежали в руинах, были разграблены и сожжены. Сдавшихся без сечи татары обложили унизительной данью, а непокорных убили или увели в полон. Первая волна нашествия не докатилась до Новогрудка, но местные жители слишком хорошо знали о нём от беженцев, нескончаемыми потоками хлынувших с юга и востока. Многие из них осели в Чёрной Руси. Да и в самом Новогрудке было немало ратников, успевших поучаствовать в сражениях с ордой. Все слишком хорошо знали, чем грозит нашествие. Поэтому главный вопрос воевода задал не сразу, а помедлив, но произнёс его спокойно, будто спрашивал о предстоящей охоте на волков:

— Куда идут татары?

— На Новогрудок.

Женщины не допускались на вече, но пронзительно, словно баба, заголосил бесноватый Кастелька:

— Горе-е отступникам! Молнии Перуна испепелят неверных! Грядёт божья кара!

Бесноватый волчком закрутился по торжищу, поднимая тучи пыли и продолжая выкрикивать угрозы и страшные пророчества. Никто его не останавливал. Все терпеливо ждали, пока Кастелька выдохнется. С приходом христианства принятое местной знатью язычество не исчезло и осталось верой сельского люда и ремесленников, хотя и среди них было немало приверженцев Спасителя. Веротерпимость стала отличительной чертой крепнущего княжества. Во многом благодаря этому оно и набирало силы. А вот Кастелька скоро затих, упав ничком на землю и прижавшись к ней щекой.

Встал воевода и зычно вопросил:

— Позор или сеча?!

— Сеча, — единогласно ответили старцы.

— Сеча, — согласились купцы и бояре.

— Сеча! — громогласным эхом откликнулись воины, сельский люд и ремесленники. Никто не желал рабства. Свобода для всех и каждого была важнее жизни.

Воевода подождал, пока унесутся ввысь волны многоголосого рёва, и провозгласил:

— Не пощадим живота своего!

— Не пощадим! — как клятву повторило вече.

— Кто поведёт нас на поганых?

Людские взоры с надеждой устремились на трон, где обычно восседал князь, но почётное место пустовало. Юрий Глебович, последний из рода Изяславовичей, правивших здесь со времён Владимира Святого, пал, защищая Городень. Остальные потомки Рогнеды погибли ещё раньше в кровавой междоусобице. Был лишь Елисей, князь из Литвы. Только что это за князь? Ещё молоко на губах не обсохло. Да и дружина: раз, два — и обчёлся.

Елисей, скромно стоявший в толпе, и сам это разумел. Выйдя вперёд, юноша громко рёк:

— Есть князь, который поведёт нас на татар!

— Назови! — потребовало вече.

— Миндовг!

— Почему Миндовг? — с удивлением спросил воевода.

— Кто покорил Литву, тот и татар не убоится.

— Не станет Миндовг за нас воевать с татарами.

— Взяв Новогрудок, татары двинут и на Литву. Среди покорённых литовцев Миндовг не найдет опоры. Ему нужен надёжный союзник. Ему нужен стольный город. А Новогрудку нужен сильный князь. Миндовг и Чёрная Русь нужны друг другу.

Елисей говорил столь убежденно, что многие призадумались. И всё же сомнения были велики.

— Мы испокон воевали Литву! — заносчиво выкрикнул кто-то из бояр. — Негоже идти к Миндовгу на поклон.

— Литва вам не чужая, — резонно возразил Елисей, — а татар одолеем только вместе. Русь оттого и покорена, что не смогла объединиться.

— Ежели на Руси православные князья были врозь, то с Миндовгом и подавно миру не быть, — задумчиво почесал бороду воевода Остап Константинович, — он же Перкуну жертвы приносит.

Вече ответило мощным гулом:

— Не хотим поганца!

— Уж лучше Данилу!

В Новогрудке было немного сторонников Данилы Романовича, сидевшего на столе мощного Галицкого княжества. Первая волна татарского нашествия не докатилась до южной Руси, и набравший силу Данила с вожделением посматривал на север. Пинское княжество уже платило ему дань. А кому охота быть вассалом. Новогрудок хотел своего князя, и Данилу освистали. Миндовга, казалось, тоже окончательно отвергли, но тут Елисей пронзительно вопросил:

— А ежели Миндовг примет Христа?!

Над торжищем прокатился порыв смеха. За два века Литву не смогли крестить. Поэтому никто не верил, что Миндовг ни с того ни с сего откажется от идолов, которым покланялась вся Литва. Воевода хитро улыбнулся и рёк:

— Ежели ты, Елисей, обратишь Миндовга в нашу веру, то лучшего князя нам не сыскать.

— Обращу, ежели снарядите со мной посольство!

— А не слишком ли молод для такого дела, — с сомнением покачали старцы седыми головами.

— Зато умен не по годам, — заступился за Елисея воевода, — Святослав в его годы греческие города брал.

Он положил руку на плечо юного князя и напутствовал:

— Дерзай!

На следующий день небольшое посольство прибыло в Керново. Миндовг княжил здесь совсем недавно, покорив со своим воинственным прусским племенем юг Литвы. Вытесненный с отчизны рыцарями, он пытался создать мощное княжество, способное противостоять внешним угрозам. Посольство с Новогрудка было как нельзя кстати. Керново не подходило для княжьего стола из-за своей малости. Да и местная знать не жаловала новоявленного правителя и не могла быть надежной опорой. Однако, будучи умным и дальновидным, Миндовг и виду не подал, что предложение на стол в Новогрудке для него так важно. Выслушав пламенную речь Елисея, он рассмеялся:

— Княжить я не против, только зачем веру менять?

— Мы православные, и князь у нас должен быть православный.

— Я и так возьму Чёрную Русь, — метнул Миндовг на юного посла тёмный взор, — в Новогрудке сейчас ни князя, ни дружины.

— Может, оно и так, — рассудительно ответил Елисей, — только одно дело править недругами и совсем иное — другами.

— Что ж, подумаю и завтра дам ответ, — закончил прием Миндовг. — А сегодня приглашаю на пир. Мой сын Войшелк будет тебя сопровождать и, думаю, сдружитесь. Вы, похоже, погодки.

Так Елисей познакомился с Войшелком. Они действительно были почти ровесники. Сын Миндовга отличался от отца моложавостью, светлым ликом и редкой, слегка вьющейся, бородкой. Зато полностью перенял стремительность и напористость. Он незамедлительно обрушил на Елисея массу вопросов.

— Вот ты предлагаешь нам принять Христа, — обратился он к юному князю, прогуливаясь с ним по берегу озера. — А как же заповедь «не убий»? Как нам тогда защищаться от татар, тевтонцев и остальных ворогов? Они только и ждут, чтобы мы подставили им обе щеки.

— Когда встаёшь на защиту малых и сирых, то и смертный грех прощается через покаяние.

— Получается, что, защищая Чёрную Русь, мы при этом не только грешим, но ещё должны и покаяться, — ухмыльнулся Войшелк. — Как-то совсем грустно от такой веры.

— Весёлого мало, — согласился Елисей, — потому что греха всё равно не избежать.

— Как так?

— А разве не грешно взирать безропотно, когда твоих родных и близких насилуют и убивают?

— Тогда зачем Иисус к смирению взывает?

— Чтобы укротить гордыню.

— Выходит, близких я могу защищать, а меня пусть рвут на части!

— Именно, — мягко улыбнулся Елисей. — Спасителя примешь, когда полностью вверишь Ему себя.

— Что-то слишком мудрёно, — покачал головой Войшелк. — Как ни крути, а своя рубашка ближе к телу. Тут надо крепко поразмыслить.

Ежели сын Миндовга имел время на раздумье, то самому князю медлить было нельзя. Собрав дружину, Миндовг окинул воев колючим сверлящим взглядом:

— Ну что, пора крест целовать.

Дружинники возроптали. Всю жизнь покланялись они богу войны Перкуну и не желали Иисуса, который смиренно пошел на распятие.

— Не хотим служить Христу, — твёрдо рёк убеленный сединами Гордень.

— Не мы будем служить Иисусу, а он нам! — назидательно воздел палец Миндовг.

— Как так?

— Я кому угодно поклонюсь ради Новогрудка. Без единой капли крови обретем Чёрную Русь. Навеки! Как Рюрик, Русь!

— А татары? А рыцари? А Данила с братом Василько? — усомнился Гордень. — И сейчас лезут со всех сторон, как саранча. Сечи не избежать.

— Нам ли бояться сечи! — весело воскликнул Миндовг. — Да и биться мы будем за своё, кровное!

— Тут ты прав, — крякнул Гордень, — только веру предков ни на что не променяю. Стар уже. Ты, князь, можешь поклониться Христу. Мы не супротив. Дело того стоит. Престолы на дороге не валяются. Княжь в Новогрудке. Наши мечи будут верно тебе служить. А вот веру нашу не тронь. Вера выше и власти, и богатства, и славы.

Миндовг развёл руками:

— Мне что, одному креститься?

— Сына возьми, — посоветовал Гордень.

— С Войшелком ясно, — изрёк князь, как само собой разумеющееся, — только вдвоём нам с таким княжеством не управиться. А кого мне садить в Нальшаны, Витебск, Пинск..? Там одни православные. Служитель Перкуна им не нужен.

— Я крещусь.

Вперёд вышел молодой воин Довмонт. Дружина осуждающе зашумела, но Миндовг стремительно вскочил с трона и громогласно провозгласил:

— Молодец, Довмонт! Дарую тебе Нальшаны!

Тут спохватились братья и племянники князя. Они сообразили, что могут не получить земель и поспешили дать согласие на крещение. Даже Гордень, почуяв наживу, быстро забыл о вере предков:

— Ради дела и я, княже, готов поклониться Христу.

— Да мне и самому Иисус не люб, — продолжал уговаривать дружинников Миндовг, — не по душе мне его смирение. Не сравниться ему с Перкуном-Громовержцем. Клянусь своим мечом: принесём мы ещё жертвы богам наших предков.

Однако никакие увещания не помогли. Дружина, кроме нескольких воевод, не захотела менять веру. Миндовг приказал виночерпиям принести алус, любимый напиток литовцев, надеясь, что он смягчит сердца воинов. Вои, обмакивая усы в пену, смаковали алус, хвалили напиток и воздавали хвалу князю, но крест целовать не собирались. Миндовг благоразумно не стал настаивать на своём. Не зря его имя означало многомудрый. Умение приспосабливаться к быстро меняющимся событиям во многом помогло ему вознестись на вершину власти. Вот и сейчас он здраво рассудил, что воины — не жрецы. Не важно, какому богу они молятся. Лишь бы исправно вражьи головы рубили. А тут и гонец прискакал с вестью, что татары идут на Лиду. Дружина мгновенно протрезвела. Вои, хватаясь за мечи, вскочили с лавок.

— Дадим отпор супостатам!

— Да они не на нас, а на Новогрудок идут, — рассудил осторожный Гордень, — до нас их коннице через дебри и болота не добраться. А потаенные тропы им не ведомы.

— Вот мы и ударим, откуда враг не ждет! — яростно сверкнул очами Миндовг.

— Не буди лиха, пока тихо, — возразил Гердень, — авось отсидимся.

Миндовг в гневе затряс жёсткой густой бородой:

— Не отсидимся. Рано или поздно татары и сюда придут. Предатели везде найдутся. Тогда и Новогрудка нам не видать как своих ушей, и сами в полон попадем.

Князь окинул ярым взглядом готовых к битве воев.

— Очистим от вражьей силы наши земли!

— Очистим! — как эхо повторила дружина.

— Не посрамим мечей наших!

— Не посрамим!

— Да помогут нам боги!

— Слава Перкуну!

Сборы были недолгими. У воя меч, щит и копье всегда под рукой. Оседлал коня — и в дорогу. Не успели Елисей и Войшелк обсудить богословские вопросы, как дружина была готова к походу. Юные княжичи едва успели примкнуть к выступившему войску. Миндовг всегда отличался стремительностью передвижения. Его дружина заставала противника врасплох и наносила сокрушительный удар. Вот и сейчас расчёт был на внезапность. Татары, обремененные богатой добычей и нескончаемой вереницей пленников, медленно продвигались к Новогрудку. Темник Шейбак решил попутно захватить Лиду, небольшой городок на границе Литвы с Чёрной Русью, чтобы обезопасить себя от удара в спину, а заодно и поживиться. Вряд ли крохотная Лида могла оказать серьёзное сопротивление. Татары разбили стан на берегу небольшой речушки Лидяйка и послали в городок послов с предложением сдачи. В то же время в Новогрудок темник заслал лазутчиков, чтобы выведать пути через леса и топи, найти слабые места в обороне города и подкупить предателей. Татары всегда так поступали перед вторжением, что приносило им неизменный успех. Об угрозе с севера Шейбак нисколько не беспокоился. Он знал, что Литва постоянно воюет с южными соседями и не пойдёт на орду.

Дружина Миндовга, как ураган, обрушилась на почти не укреплённый стан. Тяжёлая конница, словно гнилое полотно, разрезало на лоскуты лагерь противника, сметая и круша всё на своём пути. В ближнем бою татары лишились своих преимуществ: быстрого передвижения и меткой стрельбы из луков. Сам Миндовг во главе небольшого отряда, подобно выпущенной на волю стреле, мчался к шатру Шейбака. Темник спросонья едва успел выскочить наружу, как был сражён наповал ударом копья. Лишившись предводителя, татары бросились врассыпную, разбившись на мелкие отряды. Часть из них отступила к обозам, но тут их встретили бывшие пленники, освобождённые дружиной Войшелка. Хлебнувшие полона вои, как львы, напали на своих поработителей, нещадно мстя за убитых родных и свой позор. Отряд конницы ушёл к Лиде, но был полностью истреблен ратью, выступившей из города. Немало татар пыталось спастись вплавь, перебравшись через реку, но на противоположном берегу их уже поджидала дружина, прибывшая на подмогу из Новогрудка. Победа была полной.

— Вот видишь, без сечи не обойтись, — назидательно указал Войшелк Елисею на свой обагрённый кровью меч. — Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Если бы не наши мечи, ни Отец, ни Сын, ни Святой Дух не спасли бы христиан от полона.

— Бог и направляет наше оружие, — мягко возразил Елисей, вытирая меч.

— Тогда в чём грех? Я же выполнял волю Христа!

Елисей вложил меч в ножны и, повернувшись на восток, перекрестился:

— Господи Иисусе, Сын Божия, спаси меня грешного. Прости, что лишил жизни тварей Твоих.

Княжич снова осенил себя крестным знамением и простер руку на поле брани, обильно покрытое мёртвыми татарами:

— Как мыслишь, они творение Отца?

— У них свой Бог.

— Мы все ходим по одной земле и видим одно небо. Земля едина, небо едино, и всё создал Бог единый.

— И что из того? — пожал плечами Войшелк.

— А то, что я лишил живота тварей Его. В том мой грех.

— Мы лишь исполнили приговор.

— А разве палач не грешен?

Лицо Войшелка исказила недовольная гримаса:

— Спасибо! Мы вас спасли, а ты нас в палачи записал.

— Ни в коем разе, — засуетился Елисей, — для нас вы герои. Палачом я называю лишь себя, когда обращаюсь к Богу с молитвой.

— Какая-то двойная философия получается: перед людьми я герой, а перед Богом — грешен.

— Ты грешен перед собой, когда сам чувствуешь вину. А Бог милостив и всегда простит покаявшегося.

— Ну и намудрил, — расхохотался Войшелк. — Мыслю, что без бочонка пенистого алуса нам не разобраться.

Миндовг

Друзья обнялись и присоединились к тризне, на которой главным героем был Миндовг. Он умело воспользовался победой и не только объединил литовце и славян, но и присоединил Минск, Пинск, Витебск, Полоцк и целый ряд других более мелких княжеств. Русь видела в Миндовге защитника от татар и охотно шла под его руку. Словно по волшебству, возникло в мановение ока на западе Руси могучее Великое Княжество Литовское. Его образование прохлопали и немецкие рыцари, надвигавшиеся на Литву с запада и севера, и братья Даниила и Василько, правившие на юге мощным Галицко-Волынским княжеством, и татары. Хан послал ещё одного темника Кайдана, но и того Миндовг разбил наголову близ Крутогорья на реке Нетечи. С тех пор насыпан там курган, где покоится прах незваных гостей, а местечко получило название Кайданово.

К тому времени Даниил Романович был провозглашён королём папой Иннокентием IV и объединил свои силы с крестоносцами против Новогрудка. Миндовг хорошо понимал, что устоять не сможет, и придумал тонкий ход. Первым о его затее сменить веру узнал Войшелк, который за последнее время окреп, возмужал и стал правой рукой отца.

— Зачем? — удивился княжич.

— Рыцари не пойдут на короля-единоверца.

— Как же не пойдут, если у них есть булла папы на наши земли.

— Папа благословил не покорять, а крестить. А я и без них справлюсь.

— Вряд ли твоё желание крестить Литву остановит крестоносцев.

Миндовг со всего размаха хватил могучим кулаком по столу:

— Им придётся со мной считаться! На то будет воля Иннокентия.

— А как же греческая вера? — нисколько не смутился Войшелк. — Ты же принял её.

— Царьград захвачен крестоносцами, — напомнил великий князь. — Теперь папа самый главный, и я получу его благословение. Что тут худого? Это усилит мою власть и хоть на время остановит крестоносцев.

Войшелк с сомнением покачал головой:

— Как объяснить это народу? Он двести лет в греческой вере и Рим не приемлет.

— Двести лет, говоришь, — хмыкнул Миндовг. — Да люд до сих пор поклоняется Сварогу и Макоши. Им глубоко наплевать, из чьих рук мне крест целовать.

— Не скажи, отец.

Войшелк подошел к окну с византийскими стеклами:

— Посмотри, как народ валит в церкви на Иоанна Крестителя. Яблоку негде упасть.

Миндовг хитро прищурился:

— Плохо тебе ведом наш народ, сынок.

Он дернул за шнур, кого-то вызывая, и продолжил:

— Я знал, что ты так скажешь, и позвал волхва. Он тебе покажет, кто в кого верит.

Зысь

Вошёл седовласый старик с посохом в правой руке. Навершие посоха представляло собой голову Дажьбога с бусинками гороха в глазницах.

— Его зовут Зысь, — сказал великий князь. — Ступай с ним, а завтра мы продолжим разговор.

Жрец молча поклонился и быстро направился к выходу. Войшелк едва поспевал за ним. Зысь, несмотря на почтенный возраст, передвигался легко и скоро. Они вышли по насыпной дороге из строящегося на горе замка, с забрал которого открывались безбрежные лесные просторы, и окунулись в суету узких улиц. Теснота была невообразимая, но жители при виде волхва останавливались, кланялись и уступали дорогу. Зысь отвечал приветливой улыбкой, а когда они выбрались на окраину, обратился к Войшелку:

— Ты заметил, какие наряды на людях?

— Как-то недосуг было, — замялся княжич.

— Так посмотри.

Волхв подозвал первую встречную женщину. Та с благоговением подошла и, низко поклонившись, почтительно внимала наставлениям жреца. Войшелк тем временем исподволь изучал её костюм. В честь праздника ноги украшали сафьяновые сапожки, расшитые растительным узором. Впрочем, их почти полностью скрывала яркая понева, покрытая необычайно красивой вышивкой в виде переплетающихся корней и ростков распускающегося хмеля, ромбиков с точками, означавшими засеянное поле, и огибающая подол плетёнка, символизирующая текущую воду. По очелью катилось красное солнышко, сверкая золотом обода и спиц. Утреннее, дневное и вечернее светило окружали семарглы. К солнцу из главного зубца очелья опустила руки богиня Лада. Её несли по небу два семаргла, крылатые посланники богов. Связь неба и земли подчёркивали спускающиеся на плечи серебряные рясны в виде цепочек из овальных и шестиугольных бляшек с изображениями птиц и растений. В ушах нежно пели грифоны, искусно выгравированные на серебряных колтах. Шею украшала покрытая чешуйчатой вязью тонкая гривна со змеиными головками на концах, а на груди покоилось ожерелье-крин из бусинок и украшений, с которых призывно смотрели крылатые русалки. Даже на пуговицах, угрожающе раскрыли клювы и пасти «птицы клевучие» и «люты звери рыкучие».

Волх придирчиво осмотрел наряд и вопросил:

— На Купалу нарядилась?

— Не в церковь же, — улыбнулась женщина, поведя плечами и бедрами, отчего украшения на её дородном теле сладко запели и заиграли на солнце ослепительными лучиками. Не костюм, а целая вселенная с небом, землёй и подземным миром.

— Добре, — кивнул Зысь, но тут же для солидности кашлянул и назидательно наставил обворожительную славянку:

— Ступай, да не забудь принести дары богам.

— Не тревожься, кудесник, не поскуплюсь.

Красавица уплыла, а волхв пристально посмотрел на Войшелка:

— Ну и что в ней от Христа?

— Ничего.

— Пошли далее, — махнул рукой жрец в сторону высокого кострища, сложенного на горе.

И стар, и млад собрались поклониться Дажьбогу и Ладе-Купале. Никто не остался дома. Никто не захотел корчиться в судорогах, как говорилось в песни, какую звонко распевали девицы:

«Кто не идёт на травку, на зелёную,

На улицу на широкую,

Пускай лежит колодою дубовую,

А детки его, скорчившись, пускай лежат».

В день солнечного коловорота сын небесного бога Сварога сошелся с дочерью Кощея, владыкой подземного и подводного царств. Дажьбог положил на берегу, где купались Купала и её сестры, прекрасные черевички, а сам спрятался в кустах. Богиня прельстилась черевичками и была похищена сыном Сварога. На Купалу, в день их встречи, вся природа насыщается волшебными силами. Растения приобретают целебные свойства, зарытые в землю клады светятся из-под земли. Только на купальскую ночь расцветает папоротник, и нашедший его счастливчик усваивает язык зверей и птиц и приобретает способность оборачиваться волком, как Всеслав Чародей. Дажьбога, убитого Кощеем за похищение дочери, Лада оживила с помощью мёртвой и живой воды. Не случайно поутру люди купались в росе, наделенной волшебными свойствами.

Вилейка

А начался праздник с пира. Мужи принесли жертвы и воздали хвалу богам, а жены расстелили прямо на траве скатерти-самобранки. Чего на них только не было: и мясо, и яйца, и рыба, и круглые пироги. Вино, пиво и медовуха лились рекой. Когда все насытились, заиграли гусли, запела волынка, загудели дудки и зарокотал бубен. В круг вошли два скоромоха и исполнили танец встречи влюб-лённых богов. Махнула Лада левым рукавом, и вспыхнул в руках Дажьбога аленький цветочек. Махнула правым, и поплыли по воде лебеди. Прямо как в сказке. Народ так и ахнул. Лишь Войшелк заприметил, как исподволь руководил чудесами Зысь: и лебедей по его знаку выпустили, и аленький цветочек скоромох спрятал за пазухой. Да только кому до таких мелочей дело, когда сами ноги идут в пляс. Никто и не заметил, как стемнело. И тогда ярче солнца вспыхнул костер, освещая ночь и означая победу света над мраком и тьмой. Взявшись за руки, вступили все в хоровод, распевая песни про Купалу и лихо мчась вокруг костра, очищающего от хвори и напастей. Войшелк вместе со всеми носился по кругу, горланя, как шалёный. Схватив первую попавшуюся девицу за руку, прыгнул с ней через огонь. Горячее пламя дыхнуло ему прямо в лицо. Рухнув на землю, они покатились по косогору к реке и бултыхнулись в воду, подняв облако брызг. Девица визжала, Войшелк хохотал. За ними парубки и девчата толпой бросились в воду, освященную купанием богов. Покатились в реку два огненных колеса, символизируя соединение воды и огня, двух стихий, оплодотворяющих мать сыру землю. После купания многие парами разбрелись по лесу на поиск цветущего папоротника. Мало кто нашёл цветок, зато почти все нашли суженых.

Войшелк, обсохнув с новой знакомой у костра, до утра гулял с ней под звёздным небом. Ему было удивительно привольно. Он толком не разглядел лица девушки, но ему нравились её мягкая походка и лёгкое дыхание, звонкий, словно у колокольчика, смех и едва уловимые прикосновения нежных ладоней.

Войшелк нашёл черевички, которые сбросила с ног девушка, и радостно воскликнул:

— Ага! Попалась!

— Отдай!

— А поцелуй.

— Кто ты такой, чтобы я тебя целовала?

— Дажьбог, сын Сварога небесного.

— Неужто богу я пришлась по вкусу?

— А ты разве не Лада?

— Нет, — рассмеялась девушка, — отдай черевички и ступай искать свою богиню.

— Уже нашёл.

— И где же она?

— Здесь, передо мной.

Войшелк самолично обул девушку и взял за руку:

— А теперь мы пойдём искать аленький цветочек.

Перед рассветом они вышли на крохотную лесную поляну и, сбросив одежды, искупались в искрящейся на солнце росе. Их юные и красивые тела слились в одно целое, как два ручья в единый поток. Войшелку ни за что на свете не хотелось выпускать девушку из своих объятий, и лишь забота о ней заставили его оторваться от желанной.

— Ты впервые? — с тревогой спросил он у девушки.

— Так угодно богам, — смущённо опустила та глаза.

Она отыскала на полянке лечебные травы и с их помощью остановила кровотечение. Омывшись в лесном ручье, они оделись и как-то по-особенному посмотрели друг на друга.

— Как тебя зовут? — спросил княжич.

— Вилейка.

— Так ты вила? Русалка?

— А что, похожа?

— Ежели соблазнила меня, то…

— Я тебя соблазнила? — вспыхнула Вилейка.

— На то ты и русалка, — невозмутимо рек Войшелк.

Девушка поняла, что над ней подшучивают, но серьёзно ответила:

— Нет, я не вила, я Вилейка, обычная девушка.

« — Вилейка, Вилейка,

Алуса налей-ка!»

Громко распевая, княжич подхватил девушку и помчался с ней по зелёной траве. Набегавшись, он опустил её на землю и, поцеловав, нежно произнёс:

— Хоть ты и Вилейка, но всё одно богиня.

— А ты случайно не бог?

— Всего лишь князь.

— И как же зовут моего повелителя? — улыбнулась девушка, нисколько не сомневаясь, что тот снова шутит.

— Войшелк.

— Первый раз слышу. Сразу видно, что не из здешних.

— Неужели заметно? — удивился княжич.

— Ещё как! Здешние пояса носят, а ты ремень кожаный.

— Глазастая, — рассмеялся Войшелк. — Да, я из Литвы.

— То-то я раньше тебя не встречала.

— И я тебя, но ты мне сразу приглянулась.

— И ты мне, — смущённо призналась девушка.

— Раз мы нравимся друг другу и нас свели боги, то суждено нам жить вместе, — решительно заявил княжич. Он настолько влюбился в Вилейку, что хоть сейчас готов был взять её в жёны.

— Посмотрим! — задорно воскликнула девушка и предложила:

— Бросим венки в воду. Если поплывут вместе, то и нам быть вместе суждено.

Они сплели венки и бросили их в ручей. Венок Вилейки зацепился за корягу, а венок Войшелка унесло течением. Девушка едва сдержала слёзы:

— Вот видишь, не суждено.

Войшелк бросился в воду и выловил оба венка.

— Это козни Кощея! — вскричал княжич. — Светлые боги нас благословили!

— Ты так думаешь? — робко спросила Вилейка.

— А кто нас свёл на Купалу?

— Ежели так, — задорно сверкнула глазами девушка, — то боги нам помогут.

— Ты что замыслила? — насторожился княжич.

— Ежели люба я тебе, то ты меня хоть на краю света отыщешь, — рассудила Вилейка, — а как найдешь, то я противиться не стану.

Девушка рассмеялась, довольная своей придумкой, и, сверкая голыми пятками, вприпрыжку умчалась по едва заметной тропинке. Только княжич её и видел, успев лишь крикнуть вдогонку:

— Быть тебе моей!

Подняв с земли оставленные черевички, Войшелк радостно улыбнулся:

— По ним-то я Вилейку и найду. Ещё вчера её не ведал, а жажду уж на ней жениться. Себя я сам не узнаю. Влюбился, как мальчишка. Ах, каким светом наполнена душа!

Войшелк

Войшелк не стал догонять возлюбленную, потому что был уверен, что без труда её разыщет. Не так-то много в Новогрудке девиц на выданье с именем Вилейка. Поэтому княжич с лёгким сердцем вернулся к отцу.

— Ну что, сынок, уразумел? — с порога встретил его Миндовг.

— Уразумел, — весело оскалился Войшелк.

— Что-о-о? — протяжно пропел великий князь.

— Дажьбог и Лада над нами по небосводу на золотых конях разъезжают, Перкун грозно гремит и молнии мечет, Леший по лесу бродит со всколоченной бородой, русалки сладкоголосо поют по ночам, домовой за печкой прячется, а Иисус так далеко, что, похоже, ни ему до нас нет дела, ни нам до него. Поэтому поклоняйся, отец, хоть самому сатане. Лишь бы делу была польза.

— То-то, — самодовольно потёр руки Миндовг. — Вижу, умнеешь на глазах. Мыслю дать тебе Новогрудок.

— Как? А ты?

— Я в Крево сяду. Оттуда мне проще будет с крестоносцами договариваться. А в Новогрудке нужен князь гречес-кой веры. Гусей дразнить нам ни к чему. Так что собирай дружину покрепче. На всё про всё даю тебе три дня.

Войшелк был несказанно рад. Теперь он чуть ли не великий князь. Шутка ли. Вилейка глазам своим не поверит, когда заявятся к ней сваты. Но это позже. А пока надо о дружине подумать. Слава Богу, хватает на Руси добрых молодцев, готовых послужить мечом князю, да только абы кого брать не гоже. Дружина, как семья. Для начала Миндовг отрядил сыну трёх умудрённых гридней. С ними и отправился княжич набирать дружину. Отбирали сильных, смелых и толковых. Испытания устраивали. Набрали три дюжины. Для начала хватит. С новой дружиной возвращался Войшелк в Новогрудок, когда встретил Елисея.

Ещё не так давно княжичи плечом к плечу бились с врагами. Почти одного возраста, они были и внешне чем-то похожи. А теперь друг перед другом стояли монах и воин.

— И давно это на тебя нашло? — одновременно с жалостью и сожалением спросил сын Миндовга.

— А как Бога истинного узрел.

— И как же ты его узрел?

— Вот как тебя. Только не во плоти, а в сиянии.

— И что же это за Бог?

— Христос.

— С чего ты взял?

— А с нимба над головой. Сиял, как солнце.

— И Христос велел тебе идти в попы?

— Не велел, а сказал, что я стану монахом.

Дружина с интересом вслушивалась в разговор. Некоторые, кивая на Елисея, крутили пальцем у виска, некоторые ухмылялись, но большинство сочувственно качали головами. А неугомонный Войшелк не унимался с расспросами:

— А что Христос ещё сказал?

— Что ты тоже станешь монахом.

— Я?!

— Именно.

Дружина разразилась раскатами смеха. Сам Войшелк хохотал до слёз:

— Скорее солнце взойдет на западе и Неман потечёт вспять, чем я нацеплю на себя рясу.

Елисей, опершись на посох, спокойно взирал на веселящуюся дружину.

— И когда, по-твоему, я приму сан? — всё ещё улыбаясь, полюбопытствовал юный князь.

— До конца лета.

— А давай заклад, — вдруг предложил Войшелк. — Ежели я стану монахом, то исполню любую твою волю. А ежели нет, то быть тебе в моей дружине.

— Не буду я спорить.

— Робеешь?

— Нет.

— Тогда почему отказываешься?

— Потому что сказано: «не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным».

Задумались дружинники над услышанным, а Войшелк миролюбиво махнул рукой:

— Ладно, время покажет. Ждать недолго осталось. Лучше скажи, куда путь держишь?

— В Новогрудок.

— И я туда же. Ты зачем?

— Проповедовать.

— А я княжить. Давай, подвезу. Увидят тебя рядом с князем и охотнее примут Христа. Кто с властью, тот и прав.

— Не надобно, — поклонился Елисей, — истинная вера не в страхе, а в любви. Да и в монастырь мне надо.

— Ну что ж, неволить не буду, — не стал настаивать юный князь. — Встретимся в Новогрудке.

Войшелк обнял на прощание Елисея, получил от него благословение и умчался с дружиной, словно ветер.

Вилейка

Приняв из рук Миндовга княжеский посох, Войшелк столкнулся с недовольством местной знати. И не удивительно. Статус Новогрудка как стольного города после перехода власти от отца к сыну стал не так очевиден. Вроде бы другого стольного града и не было, и Войшелка величали великим князем, но посадил на стол его Миндовг. Получалось, что Новогрудок — всего лишь одно из княжеств. Вече приняло Войшелка, так как открыто никто не решался выступать против Миндовга после побед над татарами. Однако втайне бояре говаривали, что великий князь зелен и неопытен, что не по Сеньке шапка. Не мало было сторонников и Даниила Галицкого, грезившего о присоединении Новогрудка к своим владениям. Зрели заговоры. Войшелк жестоко расправлялся с противниками, а во время казни с ухмылкой вопрошал:

— Теперь ты убедился, что я могу править?

Юный князь железной рукой навел порядок и усмирил недовольных. Хотя люд и не роптал. Какая разница, кто правит. Лишь бы сумел защитить земли от ворогов. Многие прекрасно понимали, что для того и дали Войшелку Новогрудок. Он же использовал все возможности, чтобы утвердить и показать свою власть, и даже возродил древний обычай, согласно которому невесты накануне свадьбы должны были являться князю. Ему принадлежало право первой ночи. Девицы испуганной стайкой шли на княжий двор, распевая песню-заклинание:

Солнышко, ярче свети,

Княжие очи затми,

Скрой поскорей красоту —

Князь не возьмет ни одну.

Ох, и добрый у нас князь —

Не ударит лицом в грязь.

Войшелк не собирался бросаться на невест. Ему было важна их покорность. Он любезно пригласил девиц за стол, украшенный рыбой, мёдом, свежиной и заморскими винами.

— Ну что, невестушки, всем люб жених?

Девушки захихикали, но дружно ответили:

— Люб, люб.

Лишь одна, самая бойкая на язык, добавила:

— Люб не люб, а рожать надо.

— Что правда, то правда, — улыбнулся Войшелк. — Вы осчастливлены свыше даром являть миру новую жизнь и грешно не исполнить Божью волю.

Юный князь сам удивился, что способен на такие речи. Видно, прекрасные невесты вскружили ему голову, и он продолжал извлекать из себя возвышенные слова:

— Жизнь рождается в любви. А ежели не люб? Как рожать? Кто родится?

Невесты отмалчивались. Они были слишком молоды, чтобы задавать себе такие вопросы. Многие из них ещё в глаза своего жениха не видели и выходили замуж по воле родителей. Какая уж тут любовь. Лишь самая бойкая осмелилась ответить:

— Под одеялом особо не разглядишь. Там любой будет любым.

Невесты вместе с Войшелком непроизвольно рассмеялись. Юный князь понял, что сейчас не имеет никакого смысла наставлять девиц, и стал просто потчевать их вином и весёлыми историями. Вдруг он заметил, что одна из невест сидит грустная, не ест, не пьет и прячет лицо.

— О чем, красавица, кручинишься? — обратился к ней Войшелк.

Девушка не ответила и ещё ниже опустила голову.

— Аль беда какая стряслась? — продолжал вопрошать великий князь.

Та по-прежнему хранила молчание и даже отвернулась.

— Неужто жених не люб?

— Не люб! — вдруг почти выкрикнула грустная невеста и, резко оборотилась к князю. Он вздрогнул. На него в упор смотрела Вилейка.

Войшелк не забыл о ней и собирался в ближайшее время отыскать. Не успел. Княжьи заботы помешали. А теперь поздно. Или нет? Может, ещё можно всё исправить?

Спешно отпустив невест с богатыми дарами, великий князь велел Вилейке остаться. Не смея перечить Войшелку при подругах, она, как только они ушли, посмеиваясь и лукаво подмигивая, с горечью вымолвила:

— Зря ты, великий князь, меня выбрал: я уже испорчена.

— А я не для забав тебя оставил.

— А для чего?

— В жены взять.

— У меня есть жених.

— По доброй воле?

— По доброй воле я с тобой сошлась, а жених по отцовской воле.

Войшелк облегчённо вытер пот со лба бархатным рукавом:

— Тогда дело поправимо.

— Ты думаешь? — недоверчиво взглянула на него Вилейка.

— А кто посмеет противиться княжьей воле? — горделиво вздернул голову Войшелк.

— Я, — едва слышно выдавила девушка.

— Ты? — вытаращил глаза великий князь. — Я тебе не люб?

— Люб, да только не могу я супротив отцовской воли.

Войшелк самоуверенно рассмеялся:

— Мне это предоставь.

— Не ведаешь ты моего отца. Он слова не нарушит никогда.

— Я утром свататься приду и головой клянусь, что станешь ты моей невестой.

Вилейка с трудом сдержала навернувшиеся на глазах слёзы:

— Ох, чует моё сердце, что сватовство не кончится доб-ром.

Она с мольбой обратилась к Войшелку:

— Ты только не гневи отца.

Тот нежно погладил девушку по распущенным волосам:

— Поверь мне: будет всё, как в сказке.

— Дай-то Бог, — всхлипнула Вилейка.

Великий князь взял её за руку:

— Позволь утешить мне тебя, позволь поцелуями и ласками скрасить твою печаль.

— Ну уж нет, — заупрямилась Вилейка. — Коль задумал жениться, то потерпишь до свадьбы. А коль хочешь потешиться, то нечего свататься.

Великий князь тяжело вздохнул и отпустил Вилейку домой, наказав завтра никуда не отлучаться.

Лукша

Лукша, отец Ярославы, слыл в Новогрудке знатным оружейником. Войшелк без труда нашёл его высокий дом в ремесленной слободе. Знаки солнца в виде вписанного в круг креста катились над фронтоном по краю крыши, словно по небосводу, оберегая жилище от тьмы.

Великого князя явно не ждали. Вилейка не осмелилась предупредить отца о намерении Войшелка посвататься и со страхом ожидала развязки, затаившись в женской половине. Молодой князь явился во всём блеске власти: соболиная шапка, красное корзно и сафьяновые, расшитые золотом, сапоги. Для солидности жениха сопровождали бояре, воеводы и даже митрополит. Не успели сваты войти во двор, как их облаяли собаки.

— Пошли вон! — прикрикнул на них хозяин, срывая шапку и спеша навстречу знатным гостям.

— Надеюсь, ты это не нам? — шутливо спросил Войшелк.

— Да что ты! — всплеснул руками Лукша. — Гостям завсегда рад! А встречать у себя великого князя, да ещё с такой свитой, особый почёт.

Отец Вилейки пригласил гостей в дом, распорядился подать медовухи и вяленого мяса, которое всегда было припасено у зажиточного хозяина. Обмочив усы в наполненных кубках и вкусив лосятины, гости завели разговор о прекрасной голубке, ждущей красавца-голубя.

Поняв, о чем речь, Лукша помрачнел и ответил тихо, но твёрдо:

— Голубка-то есть, да и голубь имеется.

— Какой ещё голубь?! — вскочил Войшелк.

— Которому слово дал.

В горнице повисло недоуменное молчание.

Неслыханное дело: какой-то ремесленник осмелился отказать великому князю. Может, Лукша не понял, за кого сватают его дочь? Митрополит попытался его вразумить:

— Ты не хочешь, чтобы твоя дщерь одела корону великой княгини? Ты не желаешь ей счастья?

— Желаю, — простонал Лукша, — да только головою я поклялся.

Митрополит воздел руки к небу:

— «… ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным». Разве тебе неведом сей завет?

— Ведом, — понурил голову Лукша.

— Зачем же клялся?

— Согрешил, — выдавил оружейник, — каюсь.

— Завтра в церкви покаешься, — властно приказал митрополит, — а сейчас — на колени!

Лукша послушно исполнил приказание. Священник осенил его крестным знамением, прочитал над ним молитву и торжественно возвестил:

— Перед Отцом, Сыном и Святым Духом освобождаю тебя от клятвы.

Лукша отбил низкий поклон, перекрестился на икону Христа и тихо изрёк:

— Благодарствую.

— Так что, по рукам? — подступил к нему Войшелк.

Оружейник ещё ниже склонил голову:

— Не могу, княже.

— Тебя же митрополит избавил от клятвы!

Лукша тяжело вздохнул:

— Не в его это власти.

— А в чьей?

— Божьей.

— Митрополит и рёк от имени Христа.

— Говорить он может, а вот избавить…

Хозяин с сомнением покрутил головой и твёрдо закончил:

–… Вряд ли.

— Да я тебе в бараний рог скручу! — гневно воскликнул Войшелк, хватаясь за меч. — Голову враз снесу!

— Вот это в твоей власти, — спокойно ответил Лукша. — Руби.

Великий князь вплотную подошёл к хозяину и, в упор глядя ему в глаза, гневно спросил:

— А Вилейка по доброй воле замуж идёт?

— Не пытал, — развёл хозяин руками.

— А ты спроси.

— Не приведи Господь девкам женихов выбирать, — проворчал Лукша. — Как я велю, так и будет.

— Нет, всё будет по слову моему! — словно молниями, сверкнул очами великий князь.

Лукша непроизвольно втянул голову в плечи, но ни на шаг не отступил:

— Ты, княже, княжеские дела верши, а в моем доме ты не указ.

Войшелк сообразил, что на испуг Лукшу не возьмёшь и, отведя его в сторонку, зашептал на ухо:

— Да пойми ты, дурья голова, её никто не возьмёт.

— С чего бы?

— А с того, что испорчена она.

— Кем?

— Мною.

— Ты князь, таким правом и владеешь.

— В том-то и дело, что моё право здесь ни при чём. Сошлись мы на Купалу. Она и ведать не ведала, что я князь.

— Сучка! — взревел Лукша. — Отведает она у меня отцовской плети! Три шкуры спущу!

Бояре непроизвольно втянули головы в плечи, а митрополит перекрестился.

— Тише ты, — успокаивающе положил руку Войшелк на плечо Лукши, — не позорь девку. Я её испортил — я её и возьму.

— Ежели жених побрезгует, — развёл хозяин руками.

Великий князь вспыхнул, как багровый закат.

— Что ты мелешь? Как ты дерзнул предложить князю то, чем смерд может побрезговать?

— А не надо было портить, — выдавил Лукша и втянул голову в плечи в ожидании жестокой расправы.

Каким-то чудом Войшелк сдержался:

— И кто же он?

— Кто?

— Не прикидывайся. Ты прекрасно ведаешь, о ком я говорю.

— Какая разница.

— Я бы поговорил с ним по душам.

— Я дал слово — мне и расхлёбывать.

Великий князь нервно закусил губу, но согласно кивнул:

— Так и быть. Только не тяни.

— Сразу же дам знать, — засуетился Лукша. — Прости меня, княже, но иначе я не могу.

На том и расстались. Великий князь, как побитый пёс, возвратился в замок, где его уже поджидал Миндовг.

Миндовг

В задумчивости расхаживая по горнице, Миндовг вслух размышлял:

— Кто мной играет: бог иль дьявол? Кто заставляет жертвовать и дочерью, и сыном? Ради чего? Чтоб власть лишь удержать? Зачем же тогда власть? Не слишком ли цены высока?

Остановился в задумчивости:

— Желанье властвовать! Лишь этого я жажду! Я должен властвовать любой ценой.

Неожиданно в горницу ворвался Войшелк и бросился на шею Миндовга:

— Отец!

— А ты зря время не теряешь? — вместо приветствия заметил Миндовг.

— Ты о чём?

— О твоей женитьбе.

— Откуда тебе ведомо?

— Мне всё должно быть ведомо: я князь. Иначе как крепить державу?

Войшелк согласно кивнул, а Миндовг, хитро прищурившись, вопросил:

— Невеста славного хоть рода?

— А что тебе за дело? — насторожился юный князь. — Кто люб, на той я и женюсь.

— Нет, сынок, так не пойдёт.

— Как это не пойдёт?! — вспыхнул Войшелк. — Князь я или не князь?

— Великий князь! А князь любым словом, любым жес-том, тем паче женитьбой, должен крепить свой стол. Тогда он и велик!

— Стол крепит не знатная невеста, а верная и добрая жена, — возразил сын отцу. — Моя женитьба — дело решённое.

Миндовг не стал изъявлять отцовскую волю, а примиряюще сообщил:

— Свадьбу всё одно придётся отложить.

— Ты запретишь?

— Я поведаю, а ты сам решай.

— Реки.

— Родные братья предали меня. Подняли жмудь Трайнят и Товтовил и движутся на нас из северных лесов. А с юга на подмогу им спешат Данила и Василько с железными полками. И крестоносцы с запада идут. Татары летят с востока, как вороньё на лёгкую добычу.

— Славная будет сеча! — вскричал Войшелк.

— Ты ведаешь, какая рать у Данилы? — хмыкнул Миндовг.

— Откуда?

— А стоило бы узнать, а не по девкам бегать, — не удержался отец от попрека. — Тогда бы ты ведал, что Данила снюхался с крестоносцами. Хотят обложить нас со всех сторон. Да и татары не дремлют. Не устоять нам против такой силы. Раздавят нас, как тараканов.

— Как же быть?

— Есть задумка, — хитро сверкнул Миндовг тёмными очами из-под густых бровей и короткими быстрыми движениями потёр руки. — Надо вбить клин между Данилой и крестоносцами.

— Как? — недоумевал Войшелк.

— Сделать Галицкого князя нашим союзником.

— Как же он согласится на мир, если мы у него Пинск оттяпали? — удивился Войшелк. — Для этого ему нужно вернуть княжество.

— Мы ему не только Пинск вернём, а ещё и Новогрудок в придачу отдадим, — решительно рек Миндовг.

— Как Новогрудок? — всполошился Войшелк. — Зачем?

— Затем, что лучше отдать часть, чем потерять

всё, — назидательно произнёс Миндовг. — А Новогрудок мы вернём, когда разобьём крестоносцев. Мы расправимся с ними по одиночке.

— А как же я? — растерянно спросил юный князь.

— Ты? — виновато взглянул Миндовг на сына. — Ты, мыслю, пойдешь к Даниле в заложники.

— Почему я?

— Даниил сам не сядет в Новогрудке, а пошлёт кого-нибудь из своих сыновей. А чтобы с ним ничего не случилось, возьмёт тебя к себе. Больше некого. Ты мой единственный сын.

Войшелк в сердцах хватил кулаком по столу:

— Как же так? Из князи да в грязи!

— Ну, в холопы тебя не сошлют, а будешь жить у Данилы как у Христа за пазухой.

— И долго мне так сидеть?

— Не ведаю, — развёл Миндовг руками, — но клянусь, что верну тебя, как только смогу. Может, всё обойдётся. Может, Данила Пинском довольствуется. Тогда и в Холм не поедешь. Как говорится, надейся на лучшее, а рассчитывай на худшее.

Войшелк, как раненый зверь, заметался по горнице:

— А ежели я не пойду в заложники?

— Против моей воли?

— Хотя бы.

— Княжества лишу, — пригрозил Миндовг.

— Уже лишил.

— Это пока. А как всё выгорит, верну тебе и Новогрудок, и дам в придачу Городень.

— Возьму-ка лучше я Вилейку да заживу с ней счастливо.

— Вот это дудки, — развёл участливо Миндовг руками. — Данило и Василько татар с собою прихватили. А те из-под земли нас всех достанут. Как думаешь, забыли они Шейбака и Койдана, на чьих костях мы тризны совершали?

— Нет, не забыли.

— Вот и подумай хорошенько. Сейчас нам нужен мир любой ценой. Ради него Полину я отдам за одного из сыновей Данылы.

— Полину? — дивился Войшелк. — Согласна ли она?

— Не знаю, не пытал, но ведаю, что согласится.

— А давай её мы спросим. Сейчас её покличу.

Не дожидаясь ответа отца, Войшелк убежал с криком:

— Сестра! Сестра!

— Вот мне сыновья благодарность, — проворчал в бороду Миндовг. — Растишь, растишь, вручаешь княжий посох, а всё зазря. Готов за бабу он предать отца родного и бросить княжество на растерзание ворогов.

Монолог великого князя прервали вошедшие в горницу Войшелк и Полина. Княжна низко поклонилась Миндовгу:

— Будь здрав, отец.

— И ты будь здрава.

— Реки Полине свою волю, — нетерпеливо произнёс Войшелк.

Великий князь, смущённо кашлянув, спросил у дочери:

— Пойдёшь за сына князя Галицкого?

— Какого?

— Романа или Шварна.

— Роман женат, — напомнил Войшелк.

— Сие неважно, — небрежно махнул рукой Миндовг.

— Я, батюшка, согласна, — склонила голову Полина.

— Как? — дивился Войшелк. — Ты даже не узнала толком имя жениха!

— Отец плохого мне не пожелает.

— Сия женитьба нам нужна, чтобы спасти отечество от разоренья.

— Тем паче, — твёрдо произнесла Полина.

Миндовг торжествующе взглянул на Войшелка:

— Зри, как должно детям поступать.

Он сделал многозначительный жест и спросил:

— Ну что надумал?

— Что тут надумаешь? — развёл руками юный князь. — Ты уже всё рассчитал, как в шахматах.

Миндовг подошёл к сыну и положил ему руку на плечо:

— Теперь ты видишь, что сейчас нам не до свадьбы.

— А как же…?! — вскричал Войшелк, но осёкся на полуслове, но тут же твёрдо рёк:

— Деваться некуда: пойду в заложники, только дай мне срок до завтра.

— Лети, лети к своей зазнобе, — понимающе махнул рукой Миндовг, — только помни: утром выедешь к Даниле.

— Хоть к чёрту лысому! — махнул рукой Войшелк и выбежал из горницы.

Вилейка

Миндовг, как обычно, угадал: Войшелк, сломя голову, помчался к Вилейке. На его счастье, Лукши не было дома, и юному князю удалось через местных мальчишек передать возлюбленной весточку. С тревогой ожидал он Вилейку в стогу сена, предавшись невесёлым мыслям: «Не успел посвататься, а уж отправляюсь за тридевять земель. Поймёт ли Вилейка? Простит ли? И будет ли ждать? Неведомо, когда вернусь и вернусь ли вовсе. Не волен я собой распоряжаться. Играет мною Бог иль дьявол?»

Мрачные раздумья юного князя прервала Вилейка. Она прибежала, едва сдерживая слёзы.

— Что стряслось? — заключил её в объятия Войшелк.

— Отец прошёлся плетью. Вот, взгляни.

Она обнажила кровоточащие на плечах рубцы. Войшелк покрыл их нежными поцелуями.

— За что?

— Как будто сам не ведаешь, — с укоризной молвила Вилейка, — ты же отцу всё и поведал.

— Только для того, чтобы ты была моей, — горячо стал оправдываться возлюбленный.

— Да знаю я, — сквозь слёзы улыбнулась девушка, — и готова вынести любые муки.

Растроганный Войшелк и сам чуть не заплакал:

— Я не сомневался, что ты так скажешь. Мы преодолеем все невзгоды.

— Какие ещё невзгоды? — с испугом спросила Вилейка.

Войшелк потупил голову:

— Прости.

— За что?

— Нарушить вынужден я своё слово.

— Какое?

— Жениться обещал, но дальний путь мне уготован. Да и не князь я больше.

— Не смей так молвить! — воскликнула Вилейка. — Ты князем был и есть, и будешь для меня! А кто в миру ты, меня то не тревожит.

— Отец лишил меня стола и отправляет в Холм заложником.

— Зачем?

— На нас идёт Данила, а Миндовг с ним ряд стремится заключить любой ценой.

Вилейка помрачнела, в бессилии опустилась на мягкое сено и тихо молвила:

— Господи, за что?

Войшелк поспешно сдёрнул с пальца перстень с драгоценным полупрозрачным камнем красного оттенка и неловко сунул Вилейке:

— Вот, возьми.

— Зачем? — отшатнулась та в ужасе, глядя на перстень, словно на удава.

— Покажешь его моей сестре Полине, — стал торопливо Войшелк объяснять. — Она всё знает и всегда поможет. Я с ней договорился. Обращайся смело к ней.

— Не нужно, — протянула Вилейка перстень обратно князю, — я тебе и так верю.

Войшелк опустился на колени и покрыл поцелуями руку девушки:

— Возьми, прошу тебя. Он будет напоминать обо мне и станет залогом нашей любви. Ты только дождись меня. Дождись! Слышишь?

Девушка ответила не сразу. Она прислушалась к весёлому журчанию ручья, бежавшего по дну лощины, в которой они уединились; к пению невидимого жаворонка в недосягаемой синеве; к шелесту листьев обступивших их осин и клёнов. Сердце подсказывало ей, что всё это неспроста, что это только начало тяжких испытаний. Прильнув к могучему телу возлюбленного, она прошептала:

— Я буду ждать тебя всю жизнь. Буду ждать, пока ты не вернёшься.

Лукша

Пока влюблённые клялись друг другу в вечной любви, Лукша решал судьбу дочери с Юрком, за сына которого они давным-давно сговорились отдать Вилейку. Увидав Лукшу, Юрок радостно приветствовал его:

— Заходи, друже. Для тебя у меня всегда припасён крепкое пиво. Да и рыбка найдется. Садись за стол. Обсудим, когда свадьбу сыграем. Мой оболтус ждёт не дождётся, когда с Вилейкой сойдётся.

Как отказать другу? Да и не принято в местных краях начинать разговор без застолья. Первый кувшин Лукша осушил залпом, а второй пил не спеша, окуная седые усы в пышную пену. Пиво было настолько приятное, что и заедать ничем не хотелось, и гость лишь для приличия попробовал жирного осетра. За третьим кувшином Юрок вскользь заметил:

— Ну, что слыхать нового?

Лукша для приличия откашлялся, широкой ладонью стёр пену с усов и невнятно промямлил:

— Да вот Вилейка накуролесила.

— И что же она такого натворила?

— Лишилась невинности.

— От кого? — насторожился Юрок.

— От князя нашего.

— Так то не грех, а обычай, — пожал плечами отец жениха, — после князя даже почётно.

— Оно-то так, да и не так, — отвёл Лукша глаза в сторону.

— А что ещё?

— Сегодня князь свататься приходил, — решился Лукша и одним глотком осушил кувшин.

— А ты что? — приподнялся из-за стола хозяин.

Конец ознакомительного фрагмента.