Жемчужина во лбу

Михаил Дорошенко

«В „Жемчужине во лбу“ предпринята попытка превратить подлинные события истории двадцатого века в ряд сюрреалистически воспринимаемых образов. Проекция его мысли направлена не в будущее, ставшее настоящим, а в прошлое, имеющее черты вневременного».Олег Серов

Портрет художника в юности

«Представьте мальчика, который стоит у бассейна и бросает камешки в воду по обыкновению бездельников всех времен и народов. Мальчик с камнем в руке — это я! Пока мальчик поднимает следующий камень, из воды высовывается глуповатая физиономия слуги. Он стоит за спиной бронзовой статуи сатира, а руками держится за рожки. Я бросаю камень, стараясь попасть в него, а он всякий раз прячет голову под воду. Любимое развлечение в детстве. С детства любил пошутить…»

* * *

Огромные резные двери распахиваются перед пьяницей в лохмотьях, и его взору предстает холл шикарного отеля с фонтаном, оранжерей в глубине и павлинами. На пороге стоит группа детей во главе с учительницей, которая, указывая на оборванца, просящего милостыню, зачитывает стих:

— Смотрите ж, дети, на него, как он угрюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден…

— Так бейте же его! — восклицает один из мальчишек с хитрыми веселыми глазами, и дети забрасывают его апельсинами.

* * *

«Я родился в начале века в семье богатого земле-и-чего-то-еще-там-владельца в Кисловодске. Вычурный домик рядом с вокзалом на холме принадлежал нашей семье до революции. Включайте воображение: сейчас появится. О, появился! Не видите? Стало быть, не дано. В детстве я проглотил изумруд, размером с яйцо… впоследствии он рассосался… и стал видеть невидимое. Брал, бывало, прямоугольную линзу и обозревал через нее, что происходит в сознании каждого из присутствующих за столом. Видел, как над головой одного из гостей в ритме его шевелящихся пальцев пляшут металлические шарики. На голове хозяина дома акробатка принимала одну изощренную позу за другой. Яркие бабочки порхали вокруг младшей сестры, тарелка с супом начинала вращаться. Рыба выпрыгивали из супницы и плюхались назад. Створки раковин со всхлипами раскрывались и закрывались. Из подносов вырастали карликовые деревья с экзотическими плодами. Жемчужные ожерелья ползали змейками по столу, между тарелками разъезжал разукрашенный каменьями лимузинчик. Я научился раскладывать натюрморты, которые стали ключами для выхода в Элизей».

* * *

Незримый мастер натюрмортов выкладывает на увитой плющом стене с проглядывающими изразцовыми ромбами, часы, раковины, вазы и статуи. Снимает голову Аполлона, и вкладываем ему в ладонь у бедра. Прицепившись за подол сутаны монаха с шорами на глазах, мальчик катится на роликах вдоль увитой плющом стены. Из прямоугольных отверстий в стене выглядывающие красотки, выставляя прелести, подмигивают в ответ на взгляды, украдкой обращенные в их сторону.

* * *

Мальчик во фраке сидит на плечах обнаженной нимфы, стоящей на раковине в зале. Одной рукой он придерживает книгу, лежащую у нее на голове, другой, не глядя, указывает направление дирижерской палочкой. «Женщина на раковине с мальчиком на плечах, — объявляет он. — Первоначальная цена сто фунтов стерлингов. Кто больше?» Взмахом дирижерской палочки мальчик уничтожает мраморную основу пола, и он превращается в лед. Еще один взмах: лед разламывает, и все присутствующие оказываются по горло в воде. Медленными пассами мальчик поднимает визжащих что есть мочи дам в воздух. Выделывая затейливые телодвижения, они пытается удержаться, чтобы не перевернуться вниз головой. Тритоны, выныривая из-под воды, хватают их за щиколотки. Под очередным взмахом волшебной палочки начинается падение фрагментов потолка. Медленно падающие обломки, не долетая до пола, превращаются в муаровый дым. В дыму появляется передняя часть паровоза с головой Горгоны на тендере с разинутым в крике ртом.

* * *

Поезд прибывает на станцию, заставленную статуями, вазами и кадками с тропическими растениями. Из вагона выходит эмиром Бухары в роскошном халате зеленого бархата, расшитом парчой и усыпанном бриллиантами. Солнечный луч, проникая сквозь витражный потолок, превращает его в жар-птицу. Его встречают дамы с букетами, генералы в пестрых мундирах и подтянутые сановники во фраках. Дама, склонившаяся перед ним в поклоне, чтобы выставить грудь, колеблющуюся в откровенном вырезе ее платья, получают от него орден с бриллиантами в награду.

* * *

Руки эмира листают страницы книги с гравюрами: замки, дворцы, виллы и снова замки.

— Вот этот, — указывает палец с перстнем.

— Этого замка не существует. В каждую книгу подобного рода авторы вставляют фантом — их фантазию.

— Так постройте его.

* * *

«Таким образом, — говорит в салоне дирижабля Кирсанов, указывая на стеклянную пирамиду с замком на крыше под стеклом, — на вершине первого небоскреба в Европе был выстроен замок. Копия того замка, в котором я родился. И вот сейчас, когда путешествия на дирижаблях стали доступны публике, мы увидим его. По вечерам перед домом устраивались представления. Я появлялся перед домом всегда на закате. Такие дела всегда творятся на закате. Потом, когда с возрастом потерял чудную способность, снял эпизод с левитацией в фильме о Моцарте».

* * *

— Я — ариэль! — объявляет мальчик, бросая треуголку в сторону. — Меня зовут Аламед, хотя все зовут меня Керубино.

— Прячься, прячься, — начинают суетиться дамы, — маркиз!

Мальчик прячется под юбку одной из дам.

— Где этот чертов Керубино? — восклицает маркиз. — Не отпирайтесь, я его заметил.

В поисках мальчика он задирает юбки у дам, но тот перебегает за его спиной к той, которая уже проверена.

— Это еще кто такой? — подходит маркиз к узорной решетке.

— Я кто такой? — восклицает пьяный мужчина, стоящий за решеткой. — Это ты кто такой?

— Странно, — удивляется маркиз, — раньше этой решетки не было. Откуда взялась? Взять его, — указывает он собакам на пьяного, они проскальзывают в дырку в решетке и, окружив, начинают ластится к нему.

— Никто не подчиняется мне в этом замке!

Маркиз подходит к столу на лужайке берет бокал, но с застывает, указывая пальцем перед собой. Мальчик делает сальто, взлетает над верхушками деревьев и медленно опускался на поляну.

* * *

«Никто, однако, не знал, что я летал по-настоящему. Все думали — фокус. Со временем эффект стал исчезать. Для возвращения способности к левитации мне необходимо было вызвать обильные слезы у какой-нибудь дамы, влюбленной в меня, что не всегда получалось — не все столь чувствительны, чтобы рыдать. Иные даже стреляли в меня, что бесполезно».

«Почему бесполезно? Вы — фаталист?»

«Приведу вам историю, произошедшую со мной в детстве, имеющую последствие в юности. Вращая часами на цепочке, я сбегает с лестницы и запутывается в подоле платья элегантной дамы. Фрачник хватает меня за шиворот. „Простите, мсье“, — вежливенько прошу прощения. „Одним „прости“ не отделаешься“, — говорит фрачник. „Какое будет наказание?“ — спрашиваю. „Дуэль! — заявляет фанфарон. — Когда вырастишь, соответственно“. Представьте теперь замок на юге Германии. На вершине круглой башни с зубцами играет оркестр, танцуют пары. Вращая тростью, годы спустя, соответственно, я подхожу к тому самому фрачнику, с которым была назначена дуэль, или к любому другому, неважно, вручаю ему трость, а сам протягиваю руку к его жене с пламенем на шляпе, и приглашаю на танец».

«С пламенем?»

«Мода такая была во времена „Андалузского пса“. Фрачник пытается оттолкнуть меня тростью. Выхватываю из петлицы ротозея цветок, зажимаю его в зубы и начинаю увертываться от его неумелых ударов. Отступая назад, подвожу его к месту на парапете с отсутствующими зубцами. Увернувшись в очередной раз, даю ему возможность отправиться в пролом и, приставляя руку ко лбу, шутовским образом обозреваю падение. Его жена подходит ко мне, кладет руку на спину и сталкивает вниз, а затем бросает и шляпу с огнем на полях. Присутствующие аплодируют».

«Стало быть, вы не погибли?»

«Тело погибло».

«Кто тогда перед нами?»

«Я живу несколькими жизнями одновременно. Если одно тело испортится от пули, клинка или возраста, душа переходит в другое и живет себе припеваючи. Каждая из моих ипостасей не умирает, как все, а умаляется, уступая место более молодому представителю нашей славной профессии — создателю иллюзий. Не все, но многие, видят то, что я представляю в видениях».

* * *

Светская дама с красным рубином в зубах, светящемся в полутьме, спускается по лестнице из своего дома на холме. Проходя мимо статуи Зевса, указывающей ей направленье назад, грозит ему пальцем. Подходит к калитке, сбрасывает шубу и, оставаясь только в туфлях и шляпе, сквозь решетку калитки позволяет бродяге осязать себя. В одной руке у нее часы с цепочкой, в другой револьвер, чтобы «осязатель» не позволил себе чего-нибудь лишнего, а также — перстень с рубином в зубах. Статуя Аполлона сбоку калитки всем своим видом выражает удивление, обнаженная богиня с другой стороны закрывает глаза тыльной стороной ладони. Через пять минут в унисон ее вздохам начинают звенеть часы, она прерывает сеанс и возвращается в дом.

* * *

«Все, что я вам показываю, — кино или видения, выбирайте по вкусу. Я рассказываю, а вы представляйте. На тонких шнурках с потолка ресторана с аквариумом вместо окна спускаются обнаженные нимфы и во всей красе повисают над столами изумленных посетителей, но стоит только к ним протянуть руку, как они взмывают вверх и застывают в узорах лепнины потолка. Представляете, что происходит с посетителями, если им всем одновременно такое привидится. Все вскакивают и с удивлением оглядываются по сторонам, и только я, как ни в чем не бывало, с ножом и вилкой приступаю к омару. Родители отдали меня в лицей, откуда вскоре выгнали за использование гипноза в эротических целях. По просьбе одноклассников вызывал видения пикантных сцен из „Трех мушкетеров“ Дюма. К сожалению, видения возникали не только у них, но и в головах преподавателей».

* * *

Рычащая от ярости блондинка в кирасе пытается поразить шпагой обнаженного мужчину с кинжалом. Он совершает маневры с глобусом, толкая под ноги, чтобы не дать ей возможности подойти на опасное расстояние. Кардинал с неодобрением наблюдает сражение, сидя в кресле на картине во всю стену. Сидящий рядом с креслом на маленьком стульчике шут со слезой на лице разводит руками. Пришпиленный кинжалом к стене человек в черном камзоле, мутным взглядом осматривая поле битвы, пытается поймать противника на мушку. «Стреляй, наконец, идиот!» — командует блондинка. В последнем усилии тот нажимает курок, но попадает в рыцарские латы, висящие на стене. Медленно рассыпаясь, они оседают на пол.

* * *

«Я переходил из одного учебного заведения в другой. Наконец, стали нанимать учителей, чтобы учить меня на дому, но никто не выдерживал больше недели, и в девять лет меня отвезли заграницу, полагая, что тамошние педагоги покрепче».

* * *

— Здравствуй, маленький мальчик, который пришел в ресторан без родителей, и я его съем! — говорит в вагоне-ресторане пьяный фрачник, в лице которого соединилось нечто аристократическое и свинское одновременно.

— Мальчиками интересуетесь? — говорит его маленький собеседник.

— Скорее — девочками. Желаю всех одновременно и каждую в отдельности переиметь.

— Да вы Гаргантюа амурных дел, как я на вас погляжу, необузданный.

— Смотреть смотри, а в суп не клади. Люблю пошутить.

— Ценю остроумного собеседника, — говорит мальчик, изучая меню, — а то всякая шваль попадается. Официант, мне это, это, это и, пожалуй, вот это…

— Это вино: детям нельзя.

— Ничего, у меня есть свое, — достает мальчик серебряную фляжку.

— Как видите, молодой человек, я пьян, а пьян всегда я.

— Это заметно.

— На том стояла и стоит Русь великая.

— Во-первых, молодой человек, это вы, не думаю, что вам более двадцати пяти, то есть ровно в два раза больше, чем мне, а я, стало быть, маленький мальчик, которому вино еще не подают; а во-вторых, можете называть меня молодым человеком, а я вас — стариной, согласны?

— Что ждет от жизни мой коллега по… по остроумию?

— Люблю летать я оводом и жалить лошадей…

— Дам прекрасных во всех отношениях еще лучше. Надеюсь, у вас уже есть то, чем можно жалить их проклятых?

— Я обладаю способностью пуговицы расстегивать у дам на расстоянии, — указывает мальчик ножом на даму за соседним столиком, у которой просыпались пуговки на пол, — двигать чашки взглядом и многое другое. Виденья вызывать во сне и наяву.

— Браво, молодой человек, браво! Кто много хочет, тот кое-что получит от жизни. Мне же через физиономию мою не перешагнуть. Ежели какие-нибудь путешественники из лучших миров будут судить о человечестве по моей физиономии, то им покажется, наверное, что человек произошел от смеси обезьяны, — показывает он по сторонам, — со свиньей. Приятелю обычно говорю: «Экая ты, братец, свинья, ну, право же, как я!» Никто не обижается, ибо… ибо я пьян, а пьян всегда я!

— Повторяетесь, слегка, старина.

— Мы как будто бы уже на «ты»? Экая ты, братец, свинья… о, уже говорил! Несмотря на физиономию, мне не чужды человеческие страсти и привычки. Физиономия, как ты видишь, у меня похабная, а душа — нежная. Тянет меня, знаешь ли, к красоте людской, человеческой, женской, чтобы восполнить потерю своего достоинства, должно быть. Что есть достоинство? Есть ли достоинство у этих смазливых барышень, о которых говорят: хорошенькие, как поросеночки. Они-то родства со мной не признают: тянет их к этим обаятельным мерзавцам с широкой честной улыбкой на лице. Красота всегда у пошлости в плену…

— Красота у самой себя в плену, — отмечает мальчик.

— Бойтесь людей с как будто бы прилипшими улыбками на лице. Они — само обаяние, но…

— Именно таким я собираюсь стать…

* * *

«И, как видите, стал, — добавляет Кирсанов в салоне дирижабля. — Такими мы были в детстве, такими остаёмся и поныне. Спросите, кто мы? Отвечу: мы, Кирсановы! Говоря „мы“, имею в виду то, что живу, как уже говорил, несколькими жизнями одновременно. Оставаясь тем, кем себя заявляем в реальности, „мы“ на самом деле являемся одной и той же личностью — режиссером Кирсановым. Более рациональным языком объяснить подобный феномен невозможно — остается только поверить. Меня часто спрашивают, кто я, чем занимаюсь и что имею в виду…»

* * *

— Что вы ищите, молодой человек, позвольте спросить?

— Место в Лондоне, обозначенное на карте из коллекции лорда Хешинера, которая частично сгорела в восемнадцатом веке. Мне необходимы карты разных лет. На пересечении линий от одной исчезнувшей башни к другой… существующей… должна обнаружиться точка, в коей и находятся искомые сокровища или разгадка жгучей тайны. Поскольку вы — полицейский…

— Минуточку, откуда узнали, что я полицейский? Впрочем, понятно. Вы человек наблюдательный, должно быть, — художник. Вот, вы художник, а я полицейский — сугубо земной человек. Но в каком-то смысле наши профессии схожи.

— Моя фамилия Кирсанов. Запомните: Кирсанов! Я — самый известный из всех неизвестных создателей прекрасного в мире.

— Нескромно… нескромно, но вам видней. Быть может, и вы мастер своего дела. Чтобы поймать преступников, я изучаю окурки, отпечатки пальцев снимаю, допрашиваю свидетелей. Имеются, однако, другой способ, и я его пытаюсь использовать ночью: брожу по Лондону в поисках заветной двери, чтобы увидеть наш мир с изнанки. Поймите меня правильно: я не сумасшедший…

— Пока вы искали, я изобрел аппарат для заглядывания в прошлое.

— И где он?

— Здесь, в голове.

— Покажите тогда что-нибудь.

* * *

«В мгновение ока англичанин оказался у входа в шикарный отель, куда и вам предлагаю переместиться. Взглядом, во всяком случае. „Скажите, пожалуйста…“ — обращается англичанин к щеголю в белом костюме, сидящему в кресле с книгой на террасе отеля…»

* * *

— Ларелла ла би, — не дослушав вопроса, заявляет щеголь, — как говорят ларебийцы, что означает Лареллия превыше всего, — и вновь углубляется в книгу.

— Простите, как вас зовут…

— Битвинус.

— С… странное имя… что-нибудь означает или так себе ничего не значащее звукосочетание?

— Неуместный вопрос. Я Гермес! Трисмегист, если хотите. Квазифическая сущность, мастер красного слова, а также бардового.

— Что-то вы притчами выражаетесь. Вы литератор, должно быть?

— В моем ответе все заключено. Если не нравится Битвинус, зовите меня Твимбус, Гипнозис или Гекубис. Что мне Гекуба, слыхали такое? Не хотите, то — Антиномис.

— А я, тогда кто?

— Маркиз де Караба, если хотите?

— Да-а… Кто бы мог подумать! А где мы?

— На острове, где же еще.

— Что за остров?

— Ну, вы совсем без памяти, как я на вас погляжу. На Ларелле!

— Что за Ларелла.

— Старинное название Лапуты, если это вам о чем-нибудь говорит.

— Мы, на острове? Что за дом такой вычурный?

— Отель Элизей, и этим все сказано.

* * *

«Он так и остался сидеть за столом с разведенными от удивления руками. О том, что буду знаменит, я узнал, в будущее заглянув невзначай, из текста саркастической поэмы обо мне. Пропускаю „ковер словесной вязи“ и прочие завитушки, и приступаю к сатире. „В ветвях орнамента, паучьи сети распустив… надо же, какой па-а-фос!… сатир сидит факир-иль-чародей и лунными торгует бликами обмана. Поклонниц глупых мотыльковый рой — губительная лампа: „Хочу, чтобы покончил кто-нибудь из-за меня с собой!“ Фраза гибкая и пестрая, словно гюрза, по бархату зеленому ползет в его поверьях…“ Ну и так далее… Напрасны попытки меня вразумить. Я — из алчущих неправды, негодяй по призванию. Любая сатира на меня — панегирик».

Ритуал

«Представьте теперь точную копию нашего дома в Кисловодске, выстроенного тем же архитектором в Австрии. „Откройте! Откройте!“ — стучит юноша в дверь особняка и заявляет, что его преследуют воры, шуты, кредиторы, бандиты и… полицейские. Дверь раскрывается, и он входит в огромный, зеленого мрамора, холл с лестницей в глубине, за которой просматривается оранжерея. Между крыльями лестницы на диване располагается дама в пышном шелковом платье с красно-зелеными кленовыми листьями на желтом фоне…»

* * *

— Признайтесь, юноша, кто вы?

— Я — вор.

— Раздевайся, ворюшечка, и ползи. Теперь обворуй и меня! Забери все, что есть ценного на мне.

Он снимает с нее сережки, кольца, браслет, вытягивает бусы. Не зная куда положить, надевает побрякушки на себя.

— А теперь расскажи, что привело тебя сюда.

— Я упал с неба, а если точнее — выпал с дирижабля, а если еще точнее — меня выбросили. Могу рассказать, как все было…

* * *

Молодых человек идет по коридору вслед за старухой в вычурном парчовом платье. Он оборачивается — вокруг никого нет — достает маленький пистолетик и несколько раз стреляет ей в затылок.

— Стреляйте громче, молодой человек, — говорит она, не оборачиваясь, — я плохо слышу.

Он стреляет еще пару раз, она оборачивается неожиданно помолодевшим лицом Патриции Шарм.

— У вас холостые патроны, юноша.

Тот с изумлением смотрит на пистолет.

— Сколько вам заплатили? С вами зло пошутили.

Из кают начинают выглядывать люди.

— Время от времени я должна подвергаться смертельной опасности, — говорит она, приглашая его войти в свою каюту. Два дюжих охранника подталкивают его в спину. — Это очень полезно для омоложения… Вас наняли, — продолжает она в каюте, — чтобы убить меня?

— Нет, это была шутка, — бойко отвечает юноша.

— Наняли, наняли! По моей просьбе. Вы выполнили задание, вот вам деньги, но вы должны понести наказание за то, что подняли руку с пистолетом на женщину в… возрасте! Бросите его в то место, которое он заслужил.

Молодцы хватают юношу и выкручивают руки.

— Все наверх! — орет подвыпивший господин, подталкивая то одну, то другую даму под зад. По узкой винтовой лестнице все поднимаются наверх и выходят на покатую поверхность дирижабля. В разрыве облаков видна верхняя часть замка. Молодцы раскачивают юношу и бросают его в белую мглу. Он падает на верхушку дерева.

* * *

— Теперь меня преследует почитатели Патриции Шарм, желающие отомстить за нее. О, звонят!

Дама поднимает подол своего пышного платья, и юноша ныряет в укрытие. Двери распахиваются, и входят двое полицейских.

— Мадам, к вам забрался вор, — говорит полицейский. — Можно ли нам здесь осмотреться?

— Делайте… делайте, что заходите. Надеюсь, под юбку ко мне вы не будете заглядывать?

— Как можно, мадам!

Полицейские с двух сторон поднимаются по лестнице в оранжерею. Находят сатира в фартуке, надевают на него наручники и возвращаются в зал.

— Вор арестован, мадам.

— Ну, это, пожалуй, не вор, а масон. Видите, фартук на нем?

— Что вор, что масон, все — фармазон.

— Благодарю, господа лицедеи, за представление, — говорит дама, бросая кошелек с монетами на пол. — Разрешаю вам удалиться. Уходите! Все уходите!

— Мы не лицедеи, мадам, а служители закона.

Полицейские подбирают рассыпавшиеся монеты, кланяются и уходят, пятясь задом.

— А ты, Пьеро, можешь остаться.

— Меня жовут… — говорит юноша, появляясь из-под подола с перстнем со светящимся рубином в зубах, — меня жовут Шиндбад.

— Неважно, как тебя жовут, — пародирует она его, — кем нажвала, тем и будешь.

* * *

«В контрасте с черно-белым изображением хорошо бы смотрелся в фильме светящийся красный камень в зубах у юноши».

«И-и… — выражая на лице недоумение, спрашивает пожилая дама в парчовом вечернем платье, — что вы хотели сказать вашим, — делает она круг рукой, усыпанной бриллиантами, — так сказать, фильмом, то бишь видением?»

«Я не делаю фильмы, я создаю ритуалы. В будущем для подобного рода представлений придумают новое слово — инсталляция, а я говорю: «ритуал!»

Гармония

«О чарах, кстати, гипнозе, ритуалах и магии. Вы видите замок на вершине небоскреба под стеклянной пирамидой», — рассказывает Кирсанов в салоне дирижабля, указывая на шпили башенок, прорастающие сквозь стеклянный колпак.

«Кто в нем обитает?»

«Властелин мира, Европы во всяком случае, — отвечает Кирсанов. — Неформальный, разумеется».

«Что за категория?» — спрашивает человек из обслуги дирижабля.

«Должность, скорее».

«Это хорошо, что в Германии находится такой властелин. Приятно чувствовать над собой хозяина, который всем руководит, всеми распоряжается. Как зовут властелина?»

«Мориарти в жизни, доктор Мабузе в кино».

* * *

Человек во фраке с искрой, восседает в круглом зале во главе овального стола:

— Мы все здесь, господа… и дамы тоже… — с раздражением указывает он в сторону женщин, принимающих возмущенные позы, — колдуны и колдуньи, шпионы и куртизанки, авантюристы и мошенники, и прочие и прочие, собрались на первый съезд преступников Европы, чтобы разделить сферы влияния.

— Вы, Мориарти, вульгаризатор — бьет инфернального вида старик тростью в пол, — пошлый буржуазный вульгаризатор, превративший искусство в прозу, в обыденность! В бизнес!

— Не торопитесь с выводами, герр Калигари, мы только еще приступили к обсуждению…

— А вы уже навязываете нам ваши буржуазные взгляды! Я вас сейчас усыплю! — протягивает он руки вперед и делает страшные глаза. — Спи! Спи! С… пи… — но роняет голову и, опираясь подбородком на трость, засыпает сам.

— Видения, господа, — продолжает оратор, — вот с помощью чего… кстати, многие из здесь присутствующих не более чем иллюзии… мы запугаем Европу. Все человечество, — начинает орать он, — мы поставим на колени…

* * *

«Понавели тут гипнотизеров всяких!» — ворчит немец, стряхивая рукой со лба наваждение.

«Во время войны… забыл сообщить… я был летчиком, побывал в плену в замке барона Штрогейма и у его супруги…»

«Не верьте ему, дамы, — перебивает его Гармония. — ни на какой войне он не был, а уж летчиком — и подавно».

«Моя актриса не любит меня, но… уважает».

«Эти истории бесконечны и каждая следующая отрицает предыдущую».

«Но в этом смысл искусства».

«Искусства, но не жизни. Он всегда был обманщиком, создателем миражей и иллюзий».

«Разумеется, на то я и режиссер и всегда был им и буду в трех лицах по крайней мере, поскольку живу несколькими жизнями одновременно, одной из них в Германии. Однажды в юности меня наградил бриллиантовым орденом эмир Бухары, с определенными целями посетивший наш дом в Париже. Я усыпил для него очередную гувернантку, в которую тот влюбился, за что и получил награду бриллиантовый орден и деньги, которые позволила мне после революции окончить Оксфорд. Я едва закончил его, потому, как все свободное время посвящал кино и театру, а также познанию жизни».

* * *

Стоя за кулисами, Кирсанов объясняется в любви к Гармонии, играющей роль на сцене.

— Нет уж, увольте меня, — произносит она фразу, необходимую для очередной сценки, совпадающую с возмущением настойчивым поклонником. — Перестаньте преследовать меня, молодой человек! — добавляет она, обернувшись к нему. — Вы еще слишком молоды для меня.

— Еще? Вы подаете надежду на будущее…

— Нет, нет и нет!

— Вы обронили веер в саду — продолжает он из-за кулис в другом театре, — и я теперь молюсь на него. Хорошо, если бы вы уронили еще что-нибудь. Расческу или подвязку.

Гармония дает ему пощечину, что вызывает шквал аплодисментов в зале, и переходит на поляну перед замком, где происходит дуэль.

— Не занимайтесь ерундой, господа! Займитесь чем-нибудь другим!

— Чем? — спрашивает один из них.

— Народом, скажем, или еще чем-нибудь общественно-полезным.

— Народом… — хмыкает дуэлянт, — вот еще ерунда, — и протыкает зазевавшегося противника.

— Разрешите пройти, господа, — говорит юноша.

— Пожалуйста, — отвечает дуэлянт, вынимая шпагу из груди оседающего противника.

Юноша проходит и слышит за собой стук падающего тела.

— Ну, хорошо, — говорит она, подходя к краю сцены, — что вы хотели мне сказать?

— Не сказать, а показать, — говорит он, подходя к ней сзади, и на глазах ахнувшего зала разрывает платье на груди.

* * *

«Как оказалось, во сне, который приснился и ей, в чем упрекала впоследствии. Она постоянно жаловалась, что я навеивал ей эротические сны. Чем же еще заниматься в окопах? Ни в каких окопах я, разумеется, не был, но так говорится. В конце войны, будучи летчиком, летал с английским генералом из Афганистана в Бухару. Генерал предлагал ввести английские войска для защиты от большевиков, но эмир отказался, хотя и встретил нас, как королевских особ. Я использовал опыт пребывания в Бухаре в гостях у эмира Бухарского, чтобы с участием Гармонии Брамс и Патриции Шарм снять фильм…»